Среди ясного неба,
душистых цветов и полей,
Где никто из нас ещё не был,
где-то вдали от людей…
На закате или рассвете — неважно, неважен ни день, ни час.
Главное то, что однажды
этот миг настигнет и нас.
Много раз старалась оставить,
говорила: нет, не любовь, Но сейчас, лишившись нужды лукавить,
знаю точно: встретимся вновь.
Лана Уинтерс.
Настоящее.
— Это старый лес, который я уже давно намереваюсь выпилить, но никто не решается взяться за него. — Объявила сестра Джуд, указав пальцем в беспросветные ветви деревьев. — Отмахиваются, мол, слишком много работы, да и толку совсем нет — просто куча деревьев, которые никому не мешают. Но у того участка земли совсем нет владельца, и мы могли бы оформить его, чтобы расширить территорию, но…видимо, не в этой жизни. Да и чёрт знает, какие твари там могут обитать… Глаза Ланы расширились. Диалог вдруг стал невероятно интересен. — Твари? Какие твари? — Помимо агрессивных диких зверей… — Джуди вздохнула. — Всего лишь старая легенда, в которую мне не хочется верить. Будто бы Брайрклифф не всегда был священным местом. Раньше здесь проводили эксперименты над евреями, очень жестокие. Все злосчастные хирурги штатов съезжались, чтобы воплотить свои фантазии в реальность — превращали людей в монстров, без капли сомнения в своих действиях, без сожалений и без жалости. Но, говорят, что некоторые из созданных чудовищ, вырвавшись из мучительного плена, совершили побег, скрывшись в этом лесу. Ведь куда ещё они могли податься? — Кто…такое говорит? — Местные. В основном, старики, слетевшие с катушек, которым эти истории рассказывали их старики, тоже слетевшие с катушек, а тем рассказывали их старики, и так далее. — Женщина пожала плечами. — Быть может, через несколько десятков лет, и я буду уверена в правдивости этой истории. Они шагали по тропинке из гравия, сквозь которую уже начал пробиваться сорняк. Тишина заглушала любые посторонние звуки, создав вокруг них невидимый купол, защищающий от всякого вторжения. Неизвестно, когда наступит рассвет — небо покрылось тяжёлыми тучами, вещавшими об грядущем дожде, но они не чувствовали, что это важное предзнаменование. В эту ночь даже самое страшное казалось безобидным, и всюду только слышалось пение сверчков, успокаивающее своей периодичностью и постоянством. Лана Уинтерс была забрана из своей палаты пугающей женщиной по имени Джуд Мартин, которая, как девушка подозревала, была виновата в потери её памяти и заточении в Брайрклиффе, но спустя пол часа их долгого, странного разговора Уинтерс поняла, что Джуди — точно не та, кого стоит винить во всём, и не та, кого стоит опасаться. Женщина пришла с миром, с желанием рассказать, что происходит. Она говорила медленно, стараясь не напугать тревожную душу Ланы, но решительно, так, будто уже давно ждала этого диалога. Они покинули лечебницу и блуждали её окрестностями, прерывая важные обсуждения иногда нелепыми, ненужными переходами к чему-то обыденному, как, например, гремучий лес, о котором Лана, кажется, вовсе не спрашивала, но ей было интересно слушать всё, что говорит эта женщина. — А когда наступит рассвет? — Спросила Лана. — Ох… — Джуд подняла голову к небу. — Не в ближайшие несколько часов, это точно. Почему ты спрашиваешь? — Я бы хотела встретить его. Можно? Джуди улыбнулась, глядя на Лану, но ничего не отвечала. Они остановились, и сестра блуждала своими глазами по лицу девушки, пока в её голове, кажется, проносилось что-то очень печальное. — Конечно, можно. А можно я останусь встретить его с тобой? — Да, я была бы рада этому. — Уинтерс тоже улыбнулась. Они зашагали дальше. Джуд уже спрашивала, что Лане удалось вспомнить за всё это время. Как оказалось, догадки девушки, построившиеся на рассказах Грейс, были весьма близки к правде. Она — журналистка, покинувшая родной дом и свою любовь, застряв в этой дыре из-за своего природного любопытства, и во имя цели всех журналистов Америки — выведать как можно больше тайн. — Я была против твоего дерзкого вторжения в Брайрклифф…мне это было, мягко скажем, не по душе. — Джуд вздохнула. — Мне очень жаль, что я приняла это решение. Такого ни за что не должно было случиться. Это была глупая ситуация, обернувшаяся в нечто ужасное… — Что привело нас сюда? — Верю, что всё началось с шоковой терапии. Это было спусковое движение, запустившее весь механизм, а Лана даже толком вспомнить его не могла. Шоковую терапию провели, чтобы сломать её и заставить бояться. Стоять смирно, когда говорят, и замолкать, стоит только кому-то бросить на неё угрожающий взгляд. Она потеряла некоторую часть своих воспоминаний, и была травмирована ощущением безысходности, беспомощности. Она оставалась одна в целом мире, брошенная на произвол судьбы, запертая в старой лечебнице, где её никто не будет искать, и даже надежда, зиявшая в её сердце, позабылась. — Это, конечно, длилось недолго. Тебе удалось вспомнить. Прошло несколько дней, но она выкарабкалась из этого состояния. Словно выживший, похороненный заживо, чья рука прокопала себе путь из могилы на поверхность, Лана Уинтерс вдохнула свежего воздуха. Она возненавидела сестру Джуд, возненавидела Брайрклифф. Чувство несправедливости, озлобленности и грядущего возмездия опьянило её. Она не видела ничего на своем пути, кроме коридоров, залитых запёкшейся кровью, и ненавистных крестов на каждом углу. — А затем…появилась Мария Евникия. Евникия была теплой сердцевиной настоящего Брайрклиффа, такого, каким он должен был стать. Её человечность и её доброта коснулись сердца Ланы, и оно вдруг стало мягким. Девушка впервые поверила, что за дверями этой лечебницы её дожидается светлое будущее, и это всё, о чём она могла думать. Евникия дарила ей нежные поцелуи и гладила её кожу, она стала домом, некогда потерянным и забытым, в который теперь Уинтерс могла вернуться в случае опасности. Если бы боль стала нестерпимой, Мария загладила бы всякую рану. Их побег был лишь делом времени. — Но ещё был… Кит Уолкер, ставший ей верным другом, которого ожидала верная смерть, нуждался в спасении. Разоблачить Брайрклифф. Отомстить — обрести то, чего она так желала, спрятавшись за благой целью — это была её вера, её новая надежда. Она бы хотела подарить ему счастливую жизнь, подарить ему целый мир, полноценное счастье, которого он заслуживает, ведь он, помимо Марии, был единственным человеком в мире, понимающим Лану абсолютно и безоговорочно — и его хотели отправить на смертный одр. — И когда всё закипело… Лана оставила Марию, с которой планировала побег, чтобы бежать с лечащим врачом — Оливер Тредсон пообещал ей гарантированную безопасность и максимальную скорость — она поверила. Евникия, утопающая в любви и чувствах, была оставлена одна, никому не нужная, выброшенная, как сломанная игрушка. — Я никогда не хотела её оставлять… — Сказала Лана, чьё сердце билось с бешеной скоростью, а глаза становились влажными. — Я думала, что так будет лучше…я думала, что спасу Кита Уолкера и мы все увидимся…когда будем свободны. — Но ты доверилась не тому. Оливер Тредсон оказался серийным убийцей, специально заманившим Лану в своё кошмарное логово. Ужас и страх, который пережила Лана, превышали всевозможные рамки — она думала, что умрёт. Лишь только воспоминания, которые она оберегала в своем истерзанном разуме, толкали её вперёд. Мысль о том, что Уолкер всё ещё может быть спасён, и осознание того, что Евникия будет нуждаться в ней, а также всепоглощающая ненависть к Оливеру, так жестоко обманувшего её, заставили Лану выиграть в битве с самой собой. — Оливер не хотел убивать меня. Если бы так, то я бы давно была в могиле. — Сказала Уинтерс. — Ему не удалось сломить меня, и поэтому он признал своё поражение. — Но теперь он здесь. — Да…я видела его. Ещё когда не помнила ничего. — Со вздрогом упомянула девушка. — Он будет идти по моему следу, будто голодный волк. — На это я и рассчитываю. Мы докажем, что он виновен. — Искренне заявила Джуд. — Я хочу исправить то, что натворила. Если не сделаю этого, то моя жизнь обречена. Лана взглянула на сестру Джуд. — Это вы спланировали побег Кита. — Победно произнесла она. — Вы прячете его. Но где? — У меня было мало времени, чтобы всё подготовить. Вещи, которые здесь с ним творились…ни один человек такого не заслуживает. — Мартин вздохнула, ощущая стыд. — Но он в безопасности и у него есть всё необходимое, чтобы пережить холода. Когда правда будет вскрыта, Кит станет свободным человеком. Ему больше не придется находиться в бегах, и только мы можем повлиять на ситуацию. — Я согласна. Сестра удивленно поглядела на девушку. — Думала, тебя будет сложнее уговорить. — Я искренне хочу спасти Киту жизнь, — Лана помедлила. — как вы спасли мою. Спасибо вам. Джуди едва удавалось сдержать улыбку. Она положила руку на плечо Уинтерс и тихо всхлипнула, когда девушка приблизилась, чтобы обняться. С первого дня их знакомства, никто из них и представить себе не мог, что однажды им удастся простить друг друга и, забыв весь ужас прошлого, дышащего им в спины, обняться, как старые друзья. Может быть, когда со всем хаосом будет покончено, они смогут начать сначала? Ведь, чтобы ни происходило, они, словно зеркала, направленные друг на друга, способны видеть то, что никто другой не может.Мария Евникия.
Настоящее.
Любовь должна быть абсолютной и неизменной. Её невозможно заслужить. Невозможно выиграть. Нельзя взять насильно. Она должна быть простой и невинной, и от того возбуждающей и прекрасной. Настоящая любовь независима. Ей всё равно на то, какой ты человек — чем интересуешься, откуда родом, что было в твоём прошлом — она приходит из ниоткуда, забавы ради. Если она есть, есть и будущее, пусть даже блеклое и туманное, пусть сколько бы то ни было его, раз любовь пришла — решится и остальное. Однако если её нет, ничего поделать нельзя. Вообще ничего. Либо есть, либо нет. Самое смешное и грустное от ироничности, в силу истинной правдивости, то, что разбивает сердца вдребезги и разрушает устойчивые стены жизни, заставляя обливаться слезами, купаясь в несбыточных мечтаниях и любуясь выдуманными силуэтами, приходящими во снах и наяву — любовь нельзя найти там, где её нет. Можно умереть за любовь — это однозначно стоит того. Можно бороться за любовь — это неотъемлемая часть нашего существования. Но, влюбившись, нельзя сделать ничего, чтобы тебя полюбили в ответ. Иногда нужно время. Но чаще всего, и оно не помогает. Повезёт тому, кто примет это как должное и дождётся своей весны, и совсем невезуч тот, кто пожелает сгинуть в чужой зиме. Мария готова была умереть среди холода и снега, пусть одинокой и застывшей, покрывшейся льдом, став кристальной статуей, едва видимой в необъятной метели, оставленной в этой нескончаемой зиме, принадлежащей Лане Уинтерс, если бы только это значило быть ближе к человеку, которого она любит. Ей было трудно думать о том, что их история может однажды кончится, став мутным воспоминанием, оборвавшимся резко и неудачно. Они были рядом практически всегда, но ей отчаянно не хватало и этого. Видеть лицо Ланы и слышать её голос — сплошное блаженство. Иногда Марии кажется, будто девушка находится где-то в комнате и глядит на неё, но, когда оборачивается, видит немую пустоту. Если этот прекрасный смех обращён к другим, и слова не имеют к ней никакого отношения, то почему они так ранят её, почему так интересуют? Почему она слышит их всюду, даже когда находится одна? Почему она не может выбросить из головы все глупые, навязчивые мысли, и жить спокойно? Почему её каждый раз пронзает глухая боль, стоит лишь подумать о том, что когда-нибудь ей придётся рассказать правду о своей глубокой, несправедливой любви? Один человек. Такой же, как и все. Нет, не такой. Другой. Лана всегда была другой — для Марии она отличалась от остальных тем, что была невероятно похожа на неё. Они были словно две стороны одной монеты. Нет. Они были как одна сторона. Они были заперты в этом пространстве, что не давало им вдохнуть воздуха, и непременно стали тянуться друг к другу. Не потому что Уинтерс нуждалась в чьей-то поддержке и мечтала о побеге, и не потому что Мария была оставлена всеми в полном одиночестве, а потому что Лана привязалась к Киту Уолкеру, в то время как Евникия, чье сердце сжалилось над парнем, помогала ему выжить, и потому что Джуд, покровительница Марии, была одержима идеей покорить Уинтерс, и даже потому что доктор Арден, оберегающий и обожающий Евникию, находился вне себя от радости от встречи с умным человеком, Оливером Тредсоном, о которой не мог умолчать, хотя Оливер Тредсон уже давно намеревался похитить Лану. Их сталкивало всё. Судьба? Ей хотелось бы в это верить, ведь если их встреча действительно была откликом неизбежной судьбы, значит, их концовка уже спланирована заранее. А это облегчало многое. Раз всё давно предрешено, зачем говорить «два»? Но она снова в опасности. Оливер Тредсон угрожал ей. Оливер Тредсон, склонившись над ней, говорил ужасные вещи, которые пугали её до чертиков, и ей удалось увидеть блестящий нездоровой огонь в его глазах. Он, должно быть, давно не убивал. И вдруг она попалась под руку. Узнала его секрет. Не стала скрывать, что обо всём знает. И даже осмелилась угрожать в ответ. Она не вернулась домой той ночью. Она больше никогда не вернётся домой. Брайрклифф безопасен. Эта лечебница — сплошной кошмар, который защитит Марию от Тредсона. Это её кошмар. Здесь она хозяйка. И она очень хотела поскорее отыскать Лану. Они могли встретиться ещё вчера, если бы она оказалась в своей палате, а почему её там не было — не так и важно, раз уж это спасло ей жизнь. В любом случае, Мария была практически уверена, что девушку забрала сестра Джуд; потому что сестра Джуд что-то скрывала, настолько явно, что хотелось кричать от очевидности её лжи, но Евникия не могла этого себе позволить. Она ждала, ведь верила, что чей-то высший план уже давно всё определил, но теперь, когда Оливер и она столкнулись друг с другом лицом к лицу, её жизнь вдруг разделилась на «до» и «после». В том, что было «до» существовала история, объединявшая их с Ланой Уинтерс, их любовь, их разлука, несправедливость и слабость, сокрушившая их обеих, а в том, что оказалось в «после» были пылающие глаза убийцы, глядевшие на неё, скрытность женщины, что заменяла ей семью, из-за чего она более не знала, стоит ли дальше доверять ей, и что самое определённое — она чувствовала, что всё подходит к концу. Всё это ощущалось как долгий забег с кучей людей, и когда все, подбегая к углу, заворачивают за него, то знают, что их там ждёт; все, кроме неё. Всё движется так стремительно, а сама Мария будто где-то в самом конце, и она просто перестала управлять своим телом. Этой ночью, после стычки с Оливером, она не спала. Отправилась в кабинет сестры Джуд и, закрывшись, ждала там. Сама не знала, чего: рассвета или ножа убийцы, затаившегося в темноте. Ей было страшно. Но солнце встало быстро, время пролетело незаметно, хотя она не делала ничего, чтобы его скоротать; порою бродила по комнате, рассматривая дела пациентов, но чаще сидела на месте, глядя на стену, где плясали силуэты теней от зажжённых свеч. Порою они были похожи на счастливых людей, сливающихся в веселых танцах, а порою вырисовывались во что-то страшное, похожее на детские кошмары, которые Мария видеть не хотела — в итоге она потушила огонь. Увидев блеклый свет, девушка отодвинула шторы и выглянула в окно. Раннее утро прокладывало свой путь в этот мир; слабые голоса пробуждающихся птиц пленили сад. Как прекрасно быть звонким жаворонком или бодрым дроздом, с радостью и благоговением встречающим каждое утро и провожающим каждый день! Евникии казалось, что птицы будут встречать солнце даже тогда, когда настанет конец света. Это было полнейшей глупостью, однако точной правдой было то, что, если птицы вдруг перестанут петь по утрам, конец света настанет всенепременно. Тогда дверь отворилась и в кабинет, вместе с едким ветром и солнечными зайчиками, зашла сестра Джуд. То мгновенье Мария запомнит на веки вечные. Она, отодвинувшись от окна, всё ещё сжимая в пальцах край светлой шторы, обернулась, сперва испугавшись внезапного движения, а затем — обеспокоившись, увидев испуганное лицо Джуд. Девушка хотела заговорить, ведь Джуди молчала и, казалось, не спешила что-либо предпринимать, но, не успев вымолвить ни слова, Мария заметила, что за спиной Мартин стоит кто-то ещё. Она нахмурилась, однако затем, как и во время забега, перестала чувствовать своё тело: там стояла Лана Уинтерс, выражая абсолютнейшее спокойствие — видимо, не заметила Евникию. Только когда сестра сделала шаг в сторону, на лице Уинтерс промелькнуло полнейшее отчаяние, но и, казалось, радость.