Цветение

Настоящее.

Лана Уинтерс.

Ей было по-настоящему страшно появляться перед Марией в подобном виде. Особенно вспомнив всё произошедшее. Где-то в глубине души Лана верила, что у них появится шанс попробовать всё сначала и ей хотелось бы думать, что так оно и будет. Девушка готова была принять любой исход событий. Вспоминая их первое знакомство, она понимала, что была неправа, посчитав Евникию лишь путем на свободу, и ничем большим, хотя она не являлась простой рыбкой, клюнувшей на крючок, и была достойна лучшего, чем быть брошенной в этой лечебнице. Тем не менее Лана использовала её и оставила в Брайрклиффе. Возможно, если бы они встретились в ином месте и при иных обстоятельствах, возможно, если бы всё вышло так, как обычно выходит у всех, они бы смогли увидеть друг в друге то, что погасло в этих стенах, и они бы обе поняли, что так было суждено, и что это — судьба, но им не повезло. Им не повезло столкнуться, будучи свободными и полными уверенности в завтрашнем дне. Вселенная обрекла их на необходимость выживать и бороться за право на существование, и в этой борьбе они потеряли своё прошлое, свою любовь, и себя самих. И если повернуть время вспять, теперь ясно, что нет такой ситуации, которую не смогли бы разрешить они вдвоём, и что многого можно было бы избежать, но им не подвластны потоки прошлого. Они вынуждены столкнуться с реальностью настоящего и научиться жить в будущем, которого так боялись, но к которому были готовы. Неловкость, пожалуй, сгладила сестра Джуд. Не будь она с ними, всё вышло бы в разы хуже. Когда Уинтерс вошла в кабинет, она не знала, что Мария находится там — это стало для неё неожиданностью. Глаза Уинтерс, завидев знакомый, но затерявшийся в памяти облик, налились горькими слезами. Она вдруг вспомнила всё то, что было между ними. По-прежнему испытывая свою вину перед Марией, её поддерживала мысль, что всё ещё можно исправить, но заглянув ей в глаза, Лана поняла — нет, ничего исправить уже нельзя. Вся боль осталась в прошлом, но шрамы от случившегося не затянутся ещё долго. Неважно, как сильно Евникию тянет к Уинтерс, и невооружённому глазу ясно, что доверие и взаимность — последнее, на что она рассчитывает. Это так. Было бы трудно доверять друг другу после случившегося, по крайней мере, Мария точно не будет способна на это в ближайшие годы. На взаимность никто из них не надеялся. Лана до сих пор грезила о свободе; о мире, который её ждёт. С Брайрклиффом её связывал долг и ответственность, которую она на себя наложила в ту самую секунду нелепого, но отважного обещания вернуться и отомстить за всё пережитое здесь. Она знала, что лечебнице необходимо положить конец, и что Кит непременно должен снова уверовать в справедливость, и что Мария обязана прекратить лелеять мечты о бесконечной жизни среди этих стен, выбравшись отсюда и став другим человеком. Сейчас же, на её плечи упал ещё один камень — Оливер Тредсон, которому она, по правде говоря, желала мучительной и долгой смерти за все те беды, на которые он обрёк её и дорогих ей людей. И, зная, что они оба находятся так близко друг к другу, она желала заставить его позабыть о милосердии и покаянии; она хотела, чтобы он страдал. По рассказам сестры Джуд было ясно, что Кит стал Марии единственным близким другом, и что она дорожила им больше всего на свете. Это помогало ей в то время, как она потеряла Лану. Глаза Евникии подтверждают все рассказы Мартин и, к сожалению, самые тёмные догадки Уинтерс — приспешница изменилась. Кажется, она повидала много боли и отчаяния, и, словно губка, впитала в себя дух Кита Уолкера. Она выглядела куда более решительной и готовой к чему угодно, став совершенно другим человеком. Лана видела, что перед ней Мария Евникия, но не видела больше ту девушку, что влюблённо ловила её взгляды и трепетала от её касаний. Её мысли были покорены угрюмыми, тяжёлыми раздумьями, среди которых, Лана считала, она занимает особое место. — Здравствуй, Мария. — Сказала Лана, попытавшись улыбнуться. Она не знала, вышло ли и вышло ли хорошо. Они не знали, как себя вести, поэтому обе решили казаться естественными и, насколько позволяла ситуация, непринуждёнными. Получалось плохо. Утренние птицы сорвались на крик и Лане захотелось поскорее зашторить все окна. Ни смотря на то, что минуты назад она с упоением любовалась восхитительным рассветом и теплым ветром, несущимся из-за горизонта, сейчас солнечные лучи стали раздражать её. Они стояли в тишине и им казалось, словно весь мир погиб, заснув вечным сном, и что они остались только вдвоём, смотря друг на друга, словно стараясь запомнить каждое очертание. Лана сначала не заметила, но затем испугалась того, с какой силой забилось её сердце. Она поняла, что у всех вещей есть свои звуки — теперь она слышала, какой звук издают пряди её волос, и ей невероятно сильно захотелось оборвать молчание. — Рада тебя видеть. — Искренне произнесла Мария. Уинтерс выдохнула. Она не знала, что теперь находится в голове у монашки. Раньше ей без труда удавалось угадывать, но сейчас те тайны, что крыла в себе Мария, действительно принадлежат лишь ей одной. Неужели это раздражает? — Оливер Тредсон не оставил ни одной улики. — Сестра Джуд прервала их, проходя к своему столу. — Он так хорош в своём деле, что я почти уважаю его. Мне жаль тех, кто пострадал от его рук, и я убеждена, что его ждёт неизбежная расплата. Уинтерс была рада, что сестра сразу перешла к сути. Она, может, и отличалась резким нравом, но по крайней мере знала, как его применять. — Вы и сами не хуже, знаете ли. — Заключила Лана. — Дали ему должность, чтобы держать под присмотром. Скажите, вы ведь планировали, что он решит убить меня и хотели застать его в этот момент, да? — Это так?! — Воскликнула Мария. Джуди помедлила, прищурив глаза. — Да. В моих предположениях его опьяняло желание отомстить тебе и он, конечно, должен был прийти в твою палату, дабы поквитаться с тобой. — Она выставила ладони перед собой. — До убийства бы дело не дошло. — Откуда вы знаете? — Спросила Уинтерс. — У меня всё под контролем. — Он приходил. — Перебила Евникия. Все взглянули на неё. — Этой ночью я застала его в палате Ланы. — Но меня там не оказалось… — Хмыкнула Уинтерс. — Как я и говорила, у меня всё под контролем! — Джуди тревожно взглянула на Марию. — Он видел тебя? — Мы общались. — Призналась монашка. — По всей видимости, ничего не под контролем! — Заметила Лана. — Мария, о чём вы говорили? — Он понял, что мне всё известно. — Вспоминая произошедшее ночью Мария чувствовала, как её внутренности холодели. Она до сих пор не могла забыть его пылающие глаза. — Я угрожала ему. — Что?! — Лана вздрогнула. — Он первый начал мне угрожать, я не знала, что делать! — Стала оправдываться девушка. — Вы ушли, оставив меня здесь одну, очевидно понимая, что ему захочется увидеть Лану, а я не смогу удержаться от того, чтобы остановить его! Но теперь я знаю, что поступила правильно, ведь лишь благодаря случившемуся я провела ночь в лечебнице и наконец смогла понять, что происходит! — Джуди будто стыдливо опустила взгляд в пол, а Лана неловко закусила губу. — Я думала, что вы мне не верите! — Обратилась Мария к сестре. — Я так хотела рассказать вам о своих догадках, но когда вы позволили ему остаться, я решила, что схожу с ума! Она замолчала, когда рука Джуд легла на её плечо. Все звуки снова стихли. Сестра смотрела на Марию доверчиво, почти что ласково. — Мне жаль, что всё так вышло. Я обо всём тебе расскажу, ведь ты достойна знать правду больше, чем кто-либо другой. — Она смахнула с лица Марии незаметную слезинку. — Я горжусь тобой за то, что ты не побоялась говорить с этим сукиным сыном так, как он заслуживает. Мария не была уверена в том, что стоит делать шаг первой, но Джуд пресекла все её сомнения и, со вздохом облегчения, обняла Евникию. Лана поймала на себе изучающий взгляд Марии, обращенный на неё во время долгожданных, родных объятий. На секунду в голове Ланы промелькнула догадка, о чём всё-таки могла думать Мария в тот момент. Но это так и осталось лишь догадкой.

Настоящее.

Кит Уолкер.

Где это видано, чтобы невинный человек, всегда поступавший по справедливости и никогда не забывавший слушать своё собственное сердце, бежал оттуда, где сгустились тучи? Где это видано, чтобы тот, кто столкнулся со злом и недоверием, спасся целым и невредимым, бросив своих друзей в неволе? Поджав хвост, он убегал, словно крыса, осознавая, что ничего не изменилось — ничего никогда не меняется. Время проходит мимо, оно — песок, ветер. Всё уносится прочь и вдаль, а он бежит, и так боится остановиться, что готов пойти на любые жертвы, лишь бы не пришлось открывать глаза. Разомкни же наконец веки, погляди, во что превратилась твоя жизнь! Почему всё должно происходить именно так? Мария осталась в Брайрклиффе. Ему пришлось уйти по первому зову сестры Джуд, даже не проронив ни слова. Они не попрощались. Нет. Ему не пришлось уйти. Он захотел уйти, и тогда ему было плевать на чувства Евникии. Он хотел выжить. Неужели его можно винить за светлую волю к жизни? Но он бросил Грейс. Она осталась совсем одна в той безумной лечебнице. Он внушил ей веру, дал ей надежду, проявил заботу и понимание, а затем просто исчез, выбравшись на свободу, пока она вынуждена была оставаться в аду! Но на свободе ли он? Давно не было видно людей. Это к лучшему, вот только ему нестерпимо хотелось с кем-нибудь поговорить. Покрытые приближающимся цветом весны равнины и постоянный шум неспокойных деревьев — его верные спутники. Вороны следовали за ним по пятам, а когда он взмолился к кукушке, дабы та обозначила, сколько ему осталось жить, птица ничего не выдала. Он не сходил с ума. Правда. Ему просто было очень, очень тяжело. Он не солгал, сказав Джуд, что отыскал неплохой ночлег. Старый дом на вершине, вдали от человеческих глаз, заброшенный и гниющий, ходивший ходуном от малейшего ветра. Доски древние, крыши почти нет, а пол хрустел под ногами. Кит думал, что даже если бы это убежище обвалилось на него ночью, то это не было бы смертельно. Всё казалось картонным и ненастоящим. И ведь правда, этот дом — фальшивка. Он давно не предназначен для людей. Кто-то бросил его, оставил здесь, и больше не вернулся — потому что никто не захочет добровольно жить в таком уродливом месте на отшибе. На краю света. Тут не поют птицы и не ходят звери, даже солнечным лучам не пробиться из-под тяжести нависающих клёнов — тут Кит чувствовал себя спокойно. Он полюбил это место всей душой. Он мог видеть небо. Он просыпался со слезами на глазах и наблюдал за исчезающими звёздами. Они все мертвы, но по-прежнему сверкают. Что, если и он такой, как эти звёзды? И Лана, и Мария? Почему они всё ещё продолжают пытаться? Ведь их судьба, казалось, уже сотни раз была предопределена кем-то свыше. Богом? Дьяволом? Почему они ещё сражаются? Ради чего? В конце концов, найдётся тот, кто разгадает их тайну, разоблачит их секрет — найдётся тот, кто поймёт, что все они — давно мертвы. Каким отчаянным и сердечным человеком нужно быть, чтобы, имея возможность глядеть на небо, желать чего-то ещё? Почему, ни смотря на болезненные падения, кто-то всё равно встаёт? Куда идут эти люди? Что видят их глаза, когда они смотрят за горизонт? Когда-то он знал. Кит до сих пор помнил эфемерное, едва мерцающее в его душе воспоминание о свободе. Он давно не видывал живых облаков и той легкости, с которой они проплывают над головой, и не помнил даже, когда в последний раз ему удавалось насладиться приятным, почти что незаметно тёплым светом луны. Раньше он думал, что, бежав из Брайрклиффа, обретёт свободу; пусть не такую, какая у него была до этого, но, отринув от себя страхи и бывшие переживания, он снова зависел бы лишь только от себя самого и ничто не угрожало бы ему в той же степени, как угрожало всё на свете во время его пребывания в лечебнице. Кит считал, что его сковывают только душные стены, меж которых невозможно долго выживать, как бы сильно он не старался, и эта преграда казалась ему такой очевидной и простой — ведь была физической. Но теперь, по-настоящему разорвав телесные оковы, он имел шанс наблюдать весь мир воочию. Сестра Джуд некоторое время будет спонсировать его продовольствием и всем необходимым, даже этот затхлый домишко не доставляет ему особых неудобств, вокруг него — живой воздух, свежие запахи, озёра, струящиеся кристальными водами, поляны, полные красочных диких цветов, прорастающих всюду, ослепительное солнце, нежное сияние восходящей радуги и холодные капли очищающего дождя — но он ничего этого не замечал. Он сбежал. Сбежал. Унёсся прочь. Брайрклифф позади. Джуд пообещала, что со всем разберётся и подарит ему шанс на новую жизнь. Даже если не удастся обличить Тредсона, Кит по-прежнему продолжит двигаться дальше. Он знал, это возможно. У него точно всё схвачено. Всё под контролем. Почему тогда целый мир кажется таким тесным, в то время как Брайрклифф, блекло отражающийся в его памяти, сейчас предстает пред ним таким желанным и нужным? Почему его разум до сих пор блуждает по тем коридорам? Почему он по-прежнему сидит в том лазарете, глядя на пробирающиеся в палату солнечные лучи? Почему он так явно слышит ту оглушающую тишину, тогда пробиравшую его до дрожи? Почему он видит светлое, полное надежды лицо Грейс и угрюмое, осунувшееся лицо Ланы, и её горящие глаза? Почему вспоминает голос Марии, убеждавшей его, что она пойдёт с ним до конца и куда угодно — и то, как он говорит ей забыть об этом навсегда? Оливер Тредсон, разбивший его мечты и веру, осквернивший справедливость и сердечную доброту, представший немым образом в его голове, казалось, приглядывает за ним из-за дальнего угла. Джуди Мартин, так упрямо и отчаянно спасающая его теперь, однажды глядела лишь с упрёком и осуждением, и тысячи глаз, обвиняющих его в тех жестоких убийствах — он вспоминал снова и снова. Он никогда не сбегал. Не по-настоящему. Это всё вообще реально? Самым реальным, в чём он точно был уверен — тот узел на его шее. То, с какой уверенностью он повязал его и то, как бережно дёрнул за веревку, удостоверившись, что всё сработает. Может быть, тогда ему стоило умереть, и он бы смог наконец покинуть Брайрклифф, забыв все страдания. Но его спасли — и всё перестало существовать. Он мог бы вечно корить себя за то, что сбежал, бросив своих друзей и тех, кому он дорог, но правда в том, что Кит слишком боялся вернуться туда. Хотя это и не составило бы труда — он точно чувствовал, куда именно нужно идти, чтобы отыскать лечебницу. Она манила его к себе, ни смотря на километры дремучего леса и наступающую ночь.