Настоящее. Мария Евникия.
Открыв тяжёлые веки, она не сразу смогла осознать, где находится и что произошло. Осколки памяти блестели в её разуме, переливались под ярким солнцем прошедших событий, звенели где-то на задворках мыслей, но пока что не вонзались болезненными рывками в ослабшую плоть монашки. Очень хотелось пить. Чувствовала себя Мария паршивее некуда. Она медленно привстала, крутя голову из стороны в сторону, и тогда наконец поняла, что находится в лазарете. Пружины койки больно впивались в таз, в воздухе стоял плесневелый запах, доносились звуки чирканья зажигалок, из дальнего зала слышалась привычная песенка о Боге и монашках-суицидницах, воспевающих его. Перед Марией сидела сестра Джуд, позади неё было широкое открытое окно, которое, кажется, вечность никто не решался открыть, так что над неё головой было ясное голубое небо, и Евникия не могла разглядеть ни одной тучки. Лишь высокое дерево портило обзор, касаясь своими длинными, словно сухими пальцами, ветвями карниза. Тревожное выражение лица Джуд сменилось на радостное, столь же приятное, как и небо за окном, но Мария успела разглядеть некий застывший ужас, поразивший облик старшей монашки. — Мария… — Облегчённо выдохнула она. — я была так напугана. Слава Богу, ты цела и невредима. Евникия поморщилась. Едва она могла вспомнить, что произошло. Всё казалось ей очень сложным — лицо обрадовавшейся монашки и подозрительно чистое небо за окном, а ещё противный запах, почему-то застоявшийся в её носу. Или это лазарет пропах чем-то? Возможно, поэтому и открыли окно? — Я не совсем… — Начала Мария. — не совсем понимаю, что случилось. — Ты потеряла сознание во время изгнания нечисти из Джедда Поттера. — Мартин поджала губы. Картинка стала постепенно приходить к Марии, медленно возвращая девушку в реалии повседневной жизни. Как ни странно, задерживаться на воспоминаниях об экзорцизме не хотелось — кажется, девушка испытала невероятный шок от увиденного, и сложившаяся ситуация сыграла злую шутку со слабой психикой монашки. Она вдруг отчетливо прочувствовала момент, когда её тело упало на пол — тогда спина словно онемела от боли, а голова стала раскалываться на части. Она будто перестала дышать. Ощущение было столь реальным, что Мария дёрнулась, дабы убедить себя, что это давно в прошлом. Спина по-прежнему ныла, конечно, однако Евникия уже пришла в себя, а значит всё позади. Возможно её обморок был и к лучшему — не могла бы она и дальше наблюдать за тем, что происходило с Джеддом. Бедолага разрывался от боли и кричал нечеловеческим голосом, и такое Марии перенести было трудно. Она никогда не забудет этого. — С Джеддом…всё в порядке? — Через силу спросила Мария, уже заранее предчувствуя ответ. Обычно она пыталась верить в чудо, но вера в Бога давным-давно покинула её. — Он…не смог этого пережить. Но теперь он в раю, Мария. Мы помогли ему. — Джуди словно успокаивала себя, хотя и сжимала ладонь Евникия, стараясь поддержать её. Евникия тихо хмыкнула. «Джедд наверняка уже давно горит в аду, и это ждёт нас всех. Бог никогда не сможет нам помочь, ведь он далеко не всесилен, нет, он — слабак, прячущийся за молитвенниками и верами глупых людей. Он следит за всеми, но слишком боится показать себя миру, ибо это наложило бы на него ответственность и гору заботы, в которой он не нуждается, поскольку ему плевать на невинные души и на справедливость, ему приносит удовольствие слышать мольбы и плач сложивших руки в молитве простых смертных, и с ещё пущим удовольствием придёт он наблюдать за тем, как все мы будем гореть в аду. — Подумала Мария и испугалась этих внезапных мыслей». — Тебе нужно отдыхать, — Сказала сестра Джуд, поднимаясь. — я распоряжусь, чтобы тебе принесли куриного бульона прямо сюда. — Сестра, — Окликнула её Мария, когда та уже готовилась уходить. — я могу вернуться к работе уже завтра. Джуди расплылась в искренней улыбке. — Ах, Мария, Господь видит твоё стремление служить ему, он знает, как чисты твои намерения, дитя. И я знаю. Женщина покинула лазарет, оставив Марию наедине со своими мыслями, которые теперь вразнобой прыгали по её чертогам, мешая сосредоточиться на чём-то важном или хотя бы приятном. Она не знала, что на неё нашло. Девушка ведь действительно надеялась, что Джедд теперь в раю — парень страдал так сильно, что более чем заслужил там находиться. И она вовсе не считала, что всем людям суждено попасть в ад — это абсолютное варварство, в этом нет никакой справедливости. Бог обошёлся с ней жестоко, но он не повторит того же по отношению к другим людям. Он милостив. — Боже, прости меня… — Всхлипнула Мария, ощущая, как накатывают слёзы. — Это просто плохие времена…очень плохие времена.Настоящее. Оливер Тредсон.
Тусклый подсобный кабинет, что ему благонравно выделила сестра Джуд, наполнялся дымом дорогих сигарет. Оливеру приносило щепетильное удовольствие тратить немалые деньги на то, что медленно убивает его, в то время как он сам уничтожал других быстро и расчётливо. За каждую мысль об убийстве он выкуривал одну сигарету, за каждый труп — две, в перерывах между снятием кожи и обезглавливания жертв — по три. Это не только успокаивало его возбуждённые мысли, но это действие было также условным проявлением больной справедливости. «Вот как, — думал он. — мы умираете, но и я убиваю себя. Я отдаю мою жизнь добровольно, ради вас, ведь это будет честно». Затем он каждый раз вспоминал, что все те женщины не хотели отдавать ему свои жизни — они боролись до последнего, словно несчастные мотыльки, пытающиеся расправить оторванные крылышки, и, хотя их давно отняли, они всё же, по инерции, пытаются взлететь. Но это был результат их ошибок. Они отвергли Оливера, когда он старался получить заслуженную любовь и отнятую в детстве нежность, в то время как те женщины были злыми и гадкими. Только их молодая кожа блестела и манила его, столь прекрасная, которую они не заслуживали — он превратил её в искусные шедевры. Теперь он дымил практически постоянно. Потому что Лана здесь. Она совсем рядом, он словно чувствует её прямо сейчас, знает, что она делает и о чём думает. Лана забыла. Забыла, что произошло между ними, забыла о подвале, забыла о его признании, забыла обо всём. Это огорчало Оливера. Он не хотел бы рассказывать Лане свою историю снова, и ему отвратно даже заглядывать в её непонимающие, невинные глаза. Он ведь помнил, какой она была в ту ночь, склонившаяся над ним с топором в обессиленных руках. Пусть она дрожала от страха и едва смогла удержать оружие, на её лице читалась обезумевшая решительность и готовность — Лана Уинтерс была словно опасная хищница, владычица огненных низов и небесных вершин, само обжигающее пламя. В её раскрасневшихся щеках он видел напористость и силу, в её сомкнутых губах он слышал приказы и ядовитые угрозы, казавшиеся ему сочными фруктами, а в самих её глазах он видел взгляд, подвластный выдержать который был лишь сам Дьявол. Но в главном зале, когда он посмотрел на неё опять, то встретил загнанного, боязливого щенка, умоляющего не трогать его, испуганного и слабого. Он мог бы убить её в ту ночь, но не смог этого сделать. Он не способен был позволить ей погибнуть. Он видел подобное впервые в жизни. Она была другой. Но в тот день ему захотелось разорвать её собственными руками, вырвав ей сердце, чтобы оставить его себе, как трофей. Как же Оливер ненавидел, ненавидел её! Если Лана вспомнит, она снова станет такой, какой он сделал её? Вспомнит ли она вообще? Гнусная старуха забрала у неё самое ценное — память. Теперь Оливер должен вернуть ей утраченное, самое важное, самое главное и дорогое — её саму. Они были словно сплетённые воедино, навеки связанные ещё до самого рождения вселенной, души, вечно одинокие и непрестанные, ищущие дом: то место, где они могут проявлять себя, где они не будут испытывать страха осуждения, не будут грезить о далёком, несбыточном будущем, в котором они останутся такими, какими их создала природа, забыв об играх в прятки. Он склонился над своим столом, будто у него резко свело живот, и вдруг внезапная боль пронзила его тело. Паника сковала каждый миллиметр кожи, покрывшейся мурашками. Он утратил способность двигаться, на его глазах выступили горячие слёзы. Ах, как же близко сейчас находится Лана Уинтерс, и как ему хочется подобраться к ней, ухватить хотя бы кусочек желаемого лакомства, чтобы, пусть на секунду, позабыть обо всех тревогах! Выпорхнуть из этого гнусного, тесного, наполненного сигаретным дымом и затхлым запахом кабинета, и ринуться к ней. Не гадать больше о том, действительно ли она была создана для него, не сомневаться в том, что их всегда тянуло друг к другу и это всегда было неизбежным: рано или поздно они бы столкнулись, словно две планеты, и тогда создали бы одно целое, создали новую планету, общую, одну на двоих, прекраснее которой быть не могло. На этой планете смогли бы жить лишь они вдвоём — их маленький, но тёплый симбиоз, и они, схватившись друг за друга, остались бы вместе, как и было предначертано судьбой. Только если он и впрямь кинется к ней, чтобы почувствовать её родное тепло да заглянуть в глаза, она оттолкнёт его от себя, расторопно, но непонятливо и удивлённо, выставит ладони перед собой, угрожающе глядя на него своими погасшими, серыми глазами, лишившимися блеска и горящего в них раннее огня. И когда он бы обратился к ней, когда встал бы на колени, моля о том, чтобы она вновь загорелась синим пламенем, когда сказал бы, что они не должны быть вдалеке, что им суждено быть рядом, и никак иначе быть не может, Лана бы поглядела на него, как на слабака, поддавшегося своему сумасшествию, чересчур долго работающего с безумцами, поэтому ставшем одним из них. Это было бы невыносимо. Он бы не смог перенести этого осуждающего, насмешливого взгляда. Он бы убил её прямо там, на месте. Может, задушил бы собственными руками, ощущая, как её тело отчаянно бьётся от недостатка кислорода, но медленно замирает в хриплом крике. Может, он заранее приготовил бы нож и вонзил ей его прямо в гортань, чтобы она не могла отказать ему больше никогда, чтобы молчала и не препятствовала выполнению высшего плана. Он мог бы ударить её, отвесить ей мощную пощечину, а затем вторую, третью, четвертую — она бы упала не сразу, она ведь сильная. Но он бы продолжил бить, пока вместе с взвизгами о боли и помощи из неё не стала бы литься горячая кровь. Представив всё это, он медленно выдохнул. Он вдруг точно осознал, что идти к Лане Уинтерс сейчас не стоит.Настоящее. Лана Уинтерс.
В главной комнате продолжала играть мелодия. Ни смотря на то, что Лана уже давно знала эту песню, слова воспринимались ею как «чуть едва знакомые» или «те, что были услышаны мною раньше, но приглушённо и неразборчиво». Она вспомнила многое после того, как Грейс рассказала ей о своей жизни. Во-первых, девушка практически точно была уверена, что в прошлом приняла решение связать свою жизнь с журналистикой. Её новоиспечённая подруга даже осмелилась предположить, что Уинтерс оказалась в Брайрклиффе затем, чтобы разведать тут что-нибудь любопытное и написать об этом в своей колонке, а уже осталась благодаря своему невезению и неосторожности, а также любви копаться в чужих вещах. Грейс сообщила, что Джуд Мартин, женщина, заправляющая этим адом, невероятно скрытна и мстительна. Она дорожит лечебницей и ни за что не позволила бы опорочить это святое место. В том, что Уинтерс абсолютно здорова, сомнений не было никаких. Во-вторых, за всё время, что Грейс находится в Брайрклиффе, она видела только три ярких наплыва журналистов, когда люди с камерами собирались у входа в здание, выкрикивали свои каверзные вопросы, раззадоривая публику и, конечно, снимали в запрещённых местах. Первый такой наплыв произошёл в связи с сокрытием крупной коррупции. Монсеньор Тимоти, под чьим крылом уже долгие годы находится Брайрклифф и ещё несколько церквей по всему штату, тогда едва сумел смыть с себя позор, выступив с речью о Господе Боге, охраняющим человеческие умы от грязных слухов и клеветы, и так же о том, что лечебница всегда готова принять любую заблудшую душу, и входные двери в любую секунду открыты для каждого журналиста, решившего, что он посмеет, ради собственной выгоды, вторгнуться в святую обитель. К большому удивлению, образовавшаяся толпа прессы тут же рассосалась. — Это была победа для Монсеньора. — Произнесла Грейс с печальной ухмылкой. — И проигрыш для всего человечества. Будь у этих журналюг хоть на каплю больше целеустремлённости и критического мышления, они не пошли бы на поводу у его вызывающих манипуляций. Ведь если бы они тогда накрыли эту шарашкину контору…что ж, мы бы сейчас тут не находились. Второе пришествие прессы случилось, когда в Брайрклифф доставили ожесточенного и опаснейшего маньяка последних десятков лет, — Кровавого Лика. Лечебница буквально бушевала из стороны в сторону. Даже пациенты, находящиеся в Брайрклиффе, которые и сами в своё время совершили немало страшных проступков, улюлюкали, желая поскорее приблизить возможность восстановить справедливость над невинными женщинами. — Это было отвратительно. Грег Доусон, который убивал детей и съедал их уши, сказал мне: «Те бедные жертвы не заслужили такой участи, мы должны объединиться, чтобы встретить Кровавого лика, как полагается, и указать этой мрази на его грешную душу!». Я только посмеялась. — Он правда съедал детские уши? — Скривилась Лана. — Да. Кажется, он убил где-то семь детей. Представляешь? И таких психов здесь пруд пруди…каждый считает, что он вдоволь расплатился за пролитую кровь, и пускай, но их реакция на прибытие нового пациента была отвратной. — Какой ужас…я действительно не знаю ничего обо всех этих людях. Ведь каждый из них может подойти к нам со спины и просто…лишить жизни. — Они этого не сделают. Куда лучше лишать людей жизни на свободе. Так интереснее. Но, думаю, если очень захотят, то… — Она провела указательным пальцем вдоль шеи. — Тебя это не пугает? — Меня здесь любят. Да и в моей жизни есть проблемы поважнее, чем то, что какой-то дряхлый псих, напичканный транквилизаторами, сунется ко мне. Главная угроза здесь, в общем-то, сестра Джуд — её лучше опасаться и не злить. Она действительно способна на многое. — Это я уже слышала. Так что с Кровавым ликом? — Ах, да… Грейс сообщила, что серийным убийцей, держащим весь штат в продолжительном страхе, оказался молодой паренёк. — У него были заплаканные глаза и белое, словно полотно, лицо. Он был сам не свой. Мне сразу показалось, что что-то здесь не чисто. — Он был невиновен? — Это то, во что я верю. Кит Уолкер был невиновен. — Кит Уолкер? Времени осталось немного, поэтому она спешно развернулась к Уолкеру и быстро стала тараторить. Парень едва улавливал слова. — Слушай, Кит, я обещаю сделать всё, что в моих силах, я обязательно вытащу тебя, слышишь? — Она серьёзно всматривались в его лицо, стараясь запомнить каждую деталь. — Ты невиновен, ты должен быть на свободе, всё это несправедливо. Брайрклифф падёт, падёт очень скоро, я гарантирую. Ты мне веришь, верно? Веришь, Кит? Уолкер внимательно слушал её. — Верю. Да, верю. — Прощай, Кит. — Прощай, Лана. — У тебя опять эта фигня? С лицом… — Грейс указала на своё лицо, выговорив последнее слово. — Будто тебе резко стало плохо. — Ты знала Кита Уолкера? Грейс опустила взгляд и, поджав губы, неуверенно повела плечами. Её щёки налились румянцем. — Он…помог мне во многом. Как и я ему. Он был похож на тебя. — Призналась она. — В тебе иногда пробуждается яркий огонь, и я вижу, как ты светишься неутолимой жаждой жить. Я чувствую эту силу, которая исходит от тебя. В первый день, как я заметила тебя, сидящую в углу, скомкано и одиноко осматривающую комнату, я тотчас же ощутила, как сильно тебе хочется свободы. И мне тоже. И Киту хотелось. Мы не заслуживаем быть здесь, и мы знаем это. Думаю, наша встреча была неизбежной. Чем дольше ты находишься в Брайрклиффе, тем отчётливее понимаешь, что он, на самом деле, очень маленький. — В ней снова стали пробуждаться прежние эмоции. Её яркие слова лились рекой и тело стало подвижнее. Она загоралась, когда говорила о своих чувствах. — Мы столкнулись в лазарете, когда я была полностью разбита. Я знала, что мой любимый погиб, и что нашего ребёнка заберут. Мне ничего не хотелось. Кит рассказал мне о своей жизни: о том, что его оклеветали, что он невиновен, и чем больше он говорил, тем я уверенней я была в том, что это — чистейшая правда. И тогда он сказал, что собирается сбежать. Сначала я, конечно, не поверила, ведь считала, что побег — слишком невразумительное счастье, невозможное из-за своей величины, но, Лана, ему удалось это сделать. Он на свободе. — Кит всё же смог сбежать…как и я… — А? — Грейс умолкла, всматриваясь в лицо Уинтерс. — Что? — Нет, ничего. Я устала, у меня разболелась голова. Какое было третье пришествие прессы? — Чего? А, да. Третье случилось недавно, когда привезли парня, душой которого, якобы, овладел Дьявол. Ну что за умора? Уверена, у него обычный грипп… Лана? Уинтерс поднялась и, потушив сигарету, улыбнулась. Девушка учтиво поблагодарила новоиспеченную подругу за то, что та рассказала ей обо всем. Теперь Лане предстоит о многом подумать, однако она, конечно, счастлива, что из Брайрклиффа, оказывается, можно сбежать. Грейс осталась довольной. Но как только Лана повернулась к ней спиной, её улыбка пропала. Лицо вытянулось в немом испуге и волнении, в животе закололо от страха. Где теперь Кит на самом деле?