Цветение

Тридцать часов до побега. Лана Уинтерс.

Холод пробирается под кожу, прямо внутрь ломящего тела. Замерзают кончики пальцев рук и ног, кажется, что от мороза сжимаются внутренние органы. Лана выпускает изо рта пар, когда открывает мутные глаза. Ей не сразу удаётся вспомнить, что произошло. Все воспоминания в её голове смешались в однообразные серые пережитки жизни, и ей было трудно сфокусироваться на случившемся. Разумеется, это всё ничто иное как действие сильного снотворного, разбавленном в горячем вине, но и этого она знать не могла, потому что на какие-то несколько минут позабыла собственное имя. Она делает несколько размеренных вдохов и, перед тем как подняться, видит над собой улетающий вверх пар. Спустя мгновение её зубы начинают биться друг об друга, а попытка встать и оглядеться оказывается неудачной — она совсем не контролирует своё тело. Мышцы казались расплавленным пластилином, а конечности, хотя и касались ледяного пола, не подавали признаков осязания. Лана смиренно замирает, стараясь вспомнить. Холодная ночь. Длинный путь. Жаркий огонь в камине, а затем…пропасть. Она задохнулась от резко пришедших мыслей. Её мозг внезапно ожил, и тогда отчаянные слёзы пустились из её глаз. Она не могла поверить, что вся правда оказалась столь уродливой и гнусной, не могла понять, почему вселенная всё никак не наиграется с её чувствами. За что ей была дана такая жестокая боль, от которой всё никак нет спасения? Единственный человек, которому она верила, на которого полагалась, оказался тем, кого стоило опасаться в первую очередь. Ручаясь за него, желая верить в лучшее и восхищаясь его рвением помочь, она сама загнала себя в тупик, и этому не было прощения. И теперь надежда, горевшая в ней так чётко, разгораясь всё ярче, отдалась в груди глухим криком, перед тем, как окончательно замолкнуть. И Уинтерс перестала ощущать то пламя, что всегда сидело в ней, намереваясь однажды обязательно поджечь целый мир. И на её душе, где не осталось более живого места, воцарилась пустота и неизбежная тьма. Как часто смерть обходила её стороной? Как часто ей удавалось обыгрывать свою судьбу? Она шла гордым шагом, задрав голову высоко вверх, блистая заметнее, чем любая ночная звезда. Она думала, что станцует свой победный танец совсем скоро, переиграв высшие силы снова, в очередной раз, но могла ли она предположить, что на самом деле её правильная участь — очутиться здесь, с разбитыми надеждами и порванными мечтами, среди одиночества и холода, без способности пошевелиться, но с бесконечно дрожащим страхом на сердце? Страхом за себя? За то, что на этот раз всё окончательно? Нет больше спасения, нет шансов на который по счёту обман. Увести свой силуэт из-под зияющих пуль, летящих навстречу, сегодня не получится. И завтра. И послезавтра. Никогда больше не получится. Или она беспокоилась за Кита? За Марию? За утраченные возможности, за потерявшиеся, несбывшиеся моменты. За то, ради чего она выживала последние месяцы, терпя страдания и унижения, лишь бы осветить путь потерянным душам, лишь бы разобрать Брайрклифф на никому ненужные останки, на такие, какой она является сейчас. И Лана скорбела, потому что потеряла надежду, а без надежды всё это так и останется не заигравшей мелодией и не исполненным танцем. Она верила в справедливость. Во многие вещи. В добро, в зло, в спасение. Она несла эту веру на себе, как крест, как вечное бремя, протащила свои принципы и идеалы сквозь года, протянула их до этого самого момента, когда её плечи приготовились сбросить тяжёлый груз. Выходит, всё, за что она боролась, все, кто ей дорог — всё это ни черта не значит? И эти муки, при вспоминании которых её обдаёт липким потом — тоже были зря? После того, как она сбегала от самой смерти, дышащей в спину и неустанно бродящей по следам, её пыл погасит Оливер Тредсон? Очередная шутка вселенной. С некоторых пор Лана привыкла к неожиданным поворотам, и это ли тот, что в итоге сломает её? Но даже если она выберется из этой передряги и опять докажет, что достойна признания яви, что дальше? Ей некуда идти. Она сбегает от своей самой признанной надежды и своего самого большого разочарования, и теперь она одна. Но она будет бороться. Не ради себя, как раньше. Но ради них. Тех, кто нуждается в ней. Тех, кто ждёт и верит в неё. И пусть количество подобных едва ли не достигает нуля, она знает, что в этом мире у неё по-прежнему остались люди, идущие с ней рука об руку. Она не видела в этом особой важности, но теперь её глаза открылись. И она была благодарна. Не себе. Тем, кто верит. Теперь это всё, что у неё осталось и никакие силы вселенной не смогут это отнять. С накопившейся решительностью она ощутила, как ноги постепенно приходят в чувства. Кровь снова забурлила в венах, сердце бешено заметалось, гоняя её, согревая тело. Лане удалось приподняться на локтях, но смотреть на белоснежную комнату было трудно: она чувствовала, как её глаза прожигает яркий свет. Девушка повернула голову и… Уинтерс готова была поклясться Богом, что среди всего хаоса и навалившегося безумия она совсем перестала думать про Венди. Это была непростительная случайность: вот так вот позабыть человека, которого она любит, человека, ради которого она готова на что угодно, человека, которому доверяет и ставит выше себя, но Венди затерялась в памяти Ланы, и журналистка не была уверена, что это значит. Должно быть, такое бывает, когда вокруг творится не-пойми-что, когда разум со всеми резонными мыслями засасывает в беспросветную червоточину и смерть загоняет в угол, тогда-то даже самые дорогие люди растворяются в памяти, будто их и не существовало вовсе. Или всё дело в ушедших чувствах? В банальности рутин? В том, что Уинтерс теперь совершенно другой человек? Так или иначе, Лана хотела увидеться с Венди, и обязательно сделала бы это. Мысли о том, что она делает сейчас, одинокими вечерами после долгих рабочих дней, о чём думает, смотря на все брошенные Ланой вещи, оставленные вот так просто, умершие без её присутствия, изменилось ли её лицо, постарела ли она, виня себя во всех несчастьях бедной Уинтерс, пробуждали в ней нездоровое любопытство. Теперь девушка точно знала ответ на хотя бы один вопрос: про лицо Венди. Оно было мертвенно-бледное, с надувшимися отёками, покрытое трупными пятнами. В её широко раскрытых глазах застыла гримаса дикого ужаса и, возможно, отражение того, кто оборвал её жизнь навсегда. Волосы, растрёпанные и погрязшие в чём-то липком, с небольшим количеством седых корней на самой макушке, спадали с обнажённого плеча. Она была одета в порванное фиалковое платье, испачканное в непонятных, мерзких пятнах. Босые ступни, смотревшие в разные стороны, казалось, были вывернуты наизнанку. Она была похожа на сломанную куклу, выброшенную в мусор. Красота пропала, стоило дыханию жизни покинуть её тело. Лана смотрела на Венди и молчала. Так она думала, пока не поняла, что животный крик, оглушивший всю комнату и пробравший её до дрожи, принадлежит ей самой.

Двадцать семь часов до побега. Джуди Мартин.

Её растерянность туманила необходимую зоркость разума. Она не могла сосредоточиться на одном деле, поэтому брала по несколько задач сразу, а потом бросала их одновременно, так и не отыскав правильного решения. Брайрклифф ещё никогда так не нуждался в свежем движении, никогда прежде не был столь мрачен и покинут. Джуди предпочитала фокусировать внимание на новостных газетах и рейтингах, нежели на суровой правде, заключающейся в том, что в стенах этой лечебницы нет ни одной спасённой души. Люди, разгуливающие бесконечными коридорами — не более, чем ходячие мертвецы, доживающие свои последние годы. Как Кит Уолкер. Как, возможно, однажды и Мария Евникия. Психиатрическая больница когда-то была поднимающимся солнцем, растущем над болью и грехом. Приютом, где задерживались исцеленные сердца, сияющие благодарностью и счастьем. Справедливость, в которую верил каждый, побывавший в Брайрклиффе, торжествовала только здесь. Ни одна война не смогла сокрушить могучую силу всего живого добра и света, обитающего тут. Обитавшего. Когда-то давно. И, хотя Мартин прекрасно помнила то время (и, конечно, скучала за ним), теперь она бессильно наблюдала за тем, как всё меняется. Словно неведомая тьма окутала каждый уголок лечебницы, словно хаос и разруха незаметно пробрались через главный вдох и теперь царствуют всюду. И она не знала, как этому помешать. Отдав свои лучшие годы Монсеньору Тимоти, она, глупо влюблённая, полная надежды и готовая на всё ради этого мужчины, застряла на одном месте, разом с остальными. Брошенная и разбитая, она на самом деле никогда не управляла этим столпотворением. Брайрклифф правил ею, и этот контроль был чересчур обуздывающим, чтобы победить его. Она стояла на улице, за её спиной — её дитя, всё, что у неё есть: отталкивающая лучи уходящего солнца лечебница. Холод проносился по её телу, ветер бил в спину. Серьёзные глаза смотрели на сад, на дорогу поодаль сада, на небо, а иногда вниз, на чёрные туфли. Женщина казалась настоящей королевой, но только не было понятно, чем она правит на самом деле. Израненная душа, главная обитательница гниющего, вянущего сада — это ли достойный титул? Когда она умрёт, неужели станет призраком и навсегда останется здесь? Будет ли наблюдать за новыми пациентами, наблюдать за тем, как они умирают, растворяясь во лжи и неведении своей участи? И, если бы Джуди не была столь поникшей, в её сердце разразилась бы страшная ненависть. Злость, которую она выливала на всех вокруг, но которая в первую очередь была устремлена на неё саму. «Делай же что-то! Хоть что-нибудь!» — всё мелькало в её голове. По плечам пробежала дрожь. Но что?

Двадцать пять часов до побега. Мария Евникия.

Мария слишком сильно доверяла людям. Эта мысль, неосознанно пришедшая к ней на несколько секунд, а затем исчезнувшая, не оставив ни следа, вдруг поразила её раскатом грома. То ли правда всплыла на поверхность, то ли она самостоятельно закрывала свои глаза, прячась за спиной любого позволившего человека, вместо того, чтобы принять удар на себя. Грустным ли было её прошлое, обидным ли — неважно. Неважно и то, что произошло с Ланой. Громкое слово — любовь. И Мария не знала, что это такое. Не могла знать. Но готова была поклясться, что её место — рядом с Уинтерс, и что если любить значит совершать глупые, безумные поступки ради человека, при виде которого трепещет не сердце и не душа, а что-то глубоко внутри, скрытое от глаз посторонних, то её любовь к Лане была чересчур очевидной, и от того смешной. И не видеть журналистку каждый день, жить без её смеха, лишь только вспоминать прожитые моменты и сеять маленькую надежду, что однажды она вернётся, было трудным занятием. Мария продолжала двигаться, иногда убеждая себя, что в этом есть смысл, когда на самом деле его, может быть, и вовсе не было. Ей хотелось вернуться в прошлое, чтобы запечатлеть каждый их диалог, каждую секунду времени, принадлежащего им, двоим. Возможно, тогда ей не было бы о чём грустить — если бы она хотя бы помнила каждую деталь, то ей не пришлось бы корить себя за то, что теперь лицо Ланы вытесняют новые заботы. И унизиться, пав вниз, и целовать руки, и плакать от радости, — девушка готова была пойти на всё, чтобы вернуть те эмоции, которые она испытывала тогда с Ланой. Но эти размышления приходились на ночь. При свете солнца её тревожили иные терзания. Кит Уолкер поселил в ней сомнения и много подозрений. Пустых, как она сперва посчитала, ведь её привычка доверять людям всегда выходила ей боком. Но перед ней теперь не прежний Уолкер, которого она знала — теперь она видела человека, чья нога уже находилась в могиле. И эти обвинения могли быть предсмертным бредом, но могли оказаться и правдой просвещённого. Но даже если она снова прыгнет в неизведанную пропасть, если снова доверится человеку, если признает слова Кита и поверит в них, что дальше? В её ладонях находилось что-то, невиданное раньше: выбор. И она должна была положиться на кого-то, должна была отдать управление Лане или сестре Джуд, ей нужно было отдохнуть, спрятаться подальше ото всех и разрыдаться, уехать далеко, если бы только Брайрклифф отпустил, но в этот раз, на данный момент, у неё есть лишь она сама. К тому же, если парень действительно прав и, хотя бы половина его догадок истина, Лане угрожает опасность в лице Оливера Тредсона. Надежда, коей окрылена Мария, постепенно развеивается, и если это и правда так, если Уинтерс шмыгнула от неё прямо в лапы кровожадного маньяка… — И как мы это провернём? — Скептически спросил Кит, разглядывая карту Брайрклиффа. — Проверенный метод, — Евникия пожала плечами. — Туннель — наш единственный выход. Этим же путём сюда проникла Лана, и именно так я планировала организовать наш с ней побег. До того, как… Уолкер кивнул. Он хотел бы поверить, что у них всё получится, но он знал, что может быть хуже надвигающейся смерти, застывшей над его головой — неоправданная надежда. Он не был любимчиком удачи, это ясно сразу — из всевозможных вариантов именно его, законопослушного молодого парня, обвинили в зверских преступлениях, и именно его, невиновного и миролюбивого, вот-вот прикуют к электрическому стулу. Кроме того, он не был слеп. Его глаза зорко подмечали неуверенность в голосе Евникии, то, как она запинается, как не верит в самую себя, но просит этого от него, то, как она сдерживается, чтобы не сломаться и не убежать отсюда вон. Он ценил её рвение помогать, и она теперь всё, что у него есть до того, как он покинет Брайрклифф на пути к камере смертников. Лана теперь неизвестно где, и надеяться на неё не приходится. Хоть его и мучило бессилие новорождённого, хоть каждая клеточка его души требовала справедливости, он знал, что не доживёт до момента, когда сможет взглянуть в глаза Кровавого лика. В глаза того, кто обрёк его на все эти бессмысленные страдания. Он считал, эти глаза темнее ночи, и был уверен, что уже видел их прежде. — Я понял, — Он кивнул и, пройдя к кровати, безучастно присел на скрипящий матрас. — Это звучит неплохо, Мария. Но ты считаешь, вся проблема только в побеге? Девушка подняла на него глаза. Она понимала, о чём он говорит, но позволила ему продолжить. — Скажем, впервые за всю жизнь, удача окажется на моей стороне, — Предположил он. — тогда мы сумеем выбраться из лечебницы по туннелю, миновав охрану и не привлекая лишнего внимания. К тому времени, если у входа Брайрклиффа ещё не соберётся вся полиция штата, нам удастся скрыться в лесу. Что потом? Мария отвела взгляд, устремив его на серую стену. Она не знала, что делать дальше. И не видела, как можно обернуть ситуацию в их пользу. Неизвестность пугала её, но то, что описал Кит, теперь, рисуя картинку в своей голове, она испугалась пуще прежнего. — Мы найдём безопасное место, мы…что-нибудь придумаем. — Она понимала, насколько неубедительно и глупо это звучит, но не могла сказать ничего другого. — Кит, я не знаю, но даже это лучше, чем просто ждать смерти. — Это ведь не побег с Ланой, Мария. Ты станешь соучастницей тяжкого преступления. Пусть мы знаем правду, но там, в реально мире, я — серийный убийца, которого ты выпустишь на волю. — Уолкер убеждал себя и её в безысходности их положения, не смея даже задумываться о том, чтобы поверить. — И я готова, Кит! Моя жизнь не имеет смысла, я хочу помочь тебе. Он вздрогнул. Она почувствовала это, даже ни смотря на то, что между ними было несколько метров. — Не говори так. Никогда. — Серьёзно сказал он. Его лицо вмиг похолодело. — Посмотри на меня. Я могу буквально посчитать оставшееся время до собственной гибели, я бы всё отдал, чтобы оказаться на твоём месте, лишь бы не иметь смысла, но хотя бы жить. Ты этого не видишь, Мария, но из всех нас, медленно умирающих в этой дыре, только у тебя есть шанс выбраться. Девушка замерла, слушая его слова. Она ощущала, как его голос разливался в её сознании, превращаясь в голос Ланы, той, кого ей так не хватало, и это она говорила с ней, убеждая, что у неё есть возможности и выбор. И шанс тоже есть. На её глазах выступили слёзы. Потому что это правда. Кристальная правда. Из всех бедных существ, коротающих здесь свои туманные годы, только она могла услышать пение птиц и увидеть лучи солнца, только она могла сбежать и устремиться навстречу новой, лучшей жизни. Ирония в том, что она не хотела. Как бы плохо ей ни было, она навсегда привязана к Брайрклиффу, и только Лана могла вынудить её изменить судьбу, следуя за мечтами, только рвение помочь Киту вытащило бы её отсюда. Но уйти просто так, чтобы снова оказаться одной, брошенной и покинутой? — Я знаю. — Она перебила его шёпотом. — Знаю. — Лёгким движением она смахнула показавшиеся слёзы и вздохнула. — Что делать будем? Парень окинул взглядом палату. Посмотрел на Евникию. В его глазах мелькали уходящие воспоминания о свободной жизни, которую теперь достать было невозможно. — Ждать чуда.