Жизнь Хатидже Турхан-султан.

По приезде в Топкапы, Кёсем дала распоряжения относительно султана и со всей чинностью запретила всем во дворце мешать его спокойствию. В письме, написанном Кёсем султан к лекарю, говорилось о том, что падишах не сдержал обетованного и поддался слабостям, выпив чрезмерно вина и съев пряные блюда, которые ему были строго запрещены, и потому все они нуждаются в его помощи. Это было уже за полночь, но лекарь прибыл несмотря на такой поздний час и привез с собой все необходимые снадобья. Когда он явился в опочивальню султана, его встретила Валиде султан и стала докладывать о том, как случился обморок, не забывая вновь добавить, что случилось это по вине султана не соблюдавшего всех правил, которые он дал. Лекарь выслушал её и сказал, что нужно сделать осмотр. Кёсем согласилась и на какое-то время ушла на балкон, где уже был садразам Кеманкеш Мустафа паша. Он склонился в поклоне перед султаншей и справился о её здоровье. Между Кёсем и пашой всегда существовала какая-то схожесть, которую все, кто хоть малость знал пашу и султаншу, замечали и придавали этой схожести значение. Кара Мустафа паша так же, как и Махпейкер, имел огромное влияние и силу и с пользой направлял их на государство. Получив в бою титул великого визиря, он со всей серьёзностью подходил к своему делу и очень успешно справлялся с ним. А Валиде султан, замечая в нём талант управленца, только восхваляла его за стремление наладить ситуацию в государстве. Ей всегда недоставало видеть у власти человека, способного разбираться в своём деле и такого человека она видела в лице Кеманкеша паши. Когда она увидела его вновь, то лицо её несколько просияло: она была только рада видеть такого сильного и храброго человека рядом. Такого же, как и она сама. — Дай Аллах повелитель поправиться, султанша, - сказал он и пристально стал вглядываться в лицо Кёсем, пытаясь найти в нём что-нибудь. — Мне порой трудно находиться в таком положении, паша. Эти извечные проблемы, болезни... Я боюсь, что... Паша слушал её, а его чёрные глаза блестели в свете луны, он почти не дышал, когда Кёсем начинала говорить. Зная то, через что прошла эта султанша, он невольно склонялся перед ней в уважении. Он так часто видел безвольных и невежественных лиц (по его мнению, разумеется), которые под влиянием своих жалких амбиций пытались добиться верха, не заслуживающие его, что он испытывал гордость за женщину, которая не имея опыта в управлении, становилась во главе и пыталась всеми силами удержать государство от краха. Кеманкеш всегда признавал важность значимости Кёсем в государстве и потому не мог не относиться с большим уважением к ней. — Султанша, я не верю, чтобы слова отчаяния исходили из ваших уст, - вдруг ответил он ей, - вы одна из немногих в государстве, кто никогда не казался слабым или безнадёжным. — Валиде, - заговорил он вновь, - шехзаде Ибрагим... Он, гм, как быть с ним? — О, паша, мы обязаны беречь его, во что бы то не стало! - сказала она как можно тише, чтобы звуки её голоса не дошли до ушей султана, - Мурад затевает страшное... Он говорил мне о том, что если он умрёт, то умрёт и Ибрагим. Но Ибрагим не должен умереть! Над династией нависла великая угроза, - она может прекратить своё существование. — Не дай Аллах, султанша, не дай Аллах... Но вы ведь понимаете, что противиться воле падишаха никто не станет и его приказ может быть исполнен? — Воле умирающего падишаха никто не станет противиться - ведь он умирает... - в голосе Махпейкер проскочила злорадная ирония, но она осеклась, - Ибрагим должен жить, как живёт Мурад. А иначе придёт конец. — Как вы намерены действовать, если падишах отдаст приказ о казни шехзаде, султанша, вы ведь не станете лгать? — Разумеется не стану, однако я не допущу, чтобы империя пала лишь из каприза Мурада. Он, мне порою кажется, словно нарочно делает всё наоборот, назло всем: ему ясно сказано - не пей вина, но нет, он с ещё большим усердием предаётся этой плохой привычке. Я говорила ему, чтобы он... Когда Кёсем говорила об этом, появился на балконе лекарь с весьма опечаленным лицом и, по-видимому, нёс не совсем хорошие известия. Лицо Кёсем в этот миг преобразилось, будто она сейчас ни в чём не упрекала своего сына. — Султанша... — Что? Говори, - бодро заговорила Кёсем и повернулась всем своим крепким телом к лекарю. — При осмотре было обнаружено, что печень была несколько увеличена - это плохо, султанша. Пошло воспаление. Но я считаю, что этого нельзя было избежать, даже если бы он не пил вечером так много вина и не испробовал вредной пищи, как вы сказали мне в своём письме. Случилось то, чего мы так все боялись, но этого следовало ожидать, зная, что он не желает соблюдать все предписанные правила, но сегодня... Не повезло. Султанша ещё минуту стояла и не шевелилась. В своей голове она ещё перебирала слова лекаря и пыталась вникнуть в их суть, однако чем дальше она это делала, тем больнее ей становилось. Новость сразила её, но она не показала это: сделала лишь лёгкое и гордое движение головы, поднимающейся чуть вверх, чтобы слёзы не выкатились из её покрасневших глаз. А глаза её так устали, что можно было увидеть в них тонкие кровяные нити, придававшие её воспалённому взгляду болезненности. В последнее время она особенно была болезненной, но благодаря ухищрениям служанок, обладавшим ловкими ручками, которые каким-то образом прятали усталость, её вид казался здоровым, как и обычно. Нехорошее состояние духа она могла объяснить, но говорить о том в слух не желала, поскольку, признавшись в этом, могла прослыть лгуньей. Ещё с того момента, когда она говорила с Мурадом об его болезни, она понимала, что в её словах правда лишь в словах о бесконечной любви к нему, однако вера в его поправку была лишь верой, но не истиной. Она была уверена в том, что такое истина и молчала об этом. Горько становилось ей, когда она думала об истине, и она старалась думать о чём угодно, но не о ней. В конце концов слова лекаря сокрушили её и истина, как свет солнца, ослепила её. Смерть его была неизбежна - вот в чём истина. — Когда? - спросила она, ещё не совсем не вдумываясь в свои слова. — Что, султанша? — Когда он испустит дух? — Тут только нужно надеяться на волю Всевышнего, султанша. Он может жить ещё месяц, а может не переживёт и ночи, - затем добавил, - мы будем давать ему опиум, чтобы боль не так сильно терзала его. — Делайте всё необходимое. Всю ночь потом Кёсем не могла сомкнуть глаз и единственное, что ей оставалось, ходить по покоям, в надежде, что от постоянной ходьбы у неё появится усталость и она сможет уснуть. Однако новость о Мураде так крепко подействовала на неё, что сон не шёл, даже если предпринять попытки его вызвать. Одетая в длинную рубаху, она прислушивалась к шороху своего подола и проводила ладонью по длинным чёрным волосам у висков. Поначалу, когда она целый час пыталась заснуть, но не засыпала, она хотела позвать служанок, чтобы те сделали ей успокаивающий массаж и горячий чай, но вскоре передумала. Ей не хотелось беспокоить всех по поводу своей бессонницы. Однако позже по гарему ходили некоторые и говорили, что через стену (в её покоях, в нескольких комнатах живут девушки, прислуживающие ей) можно было услышать, с каким беспокойством она бродила по покоям и даже всхлипывала. Разумеется, верить этому не желал, потому что это несвойственно Валиде султан. Они хоть и не верили в то, что Кёсем человек, а что она султанша с холодным сердцем, однако она являлась самым обыкновенным человеком, который обладает способностью не показывать у всех на виду свои чувства. К утру она заснула, но была вынуждена уже покинуть постель, поскольку утром необходимо было отправиться в вакуф. После сборов, завтрака и утреннего намаза она в сопровождении гаремных аг и Мелике хатун выдвинулась в вакуф, расположенный на том берегу Босфора. В Ускюдар она прибыла скромной процессией, потому что цель её заключалась проехать сюда незамеченной. Прибыв в назначенное место, она в месте агами и Мелике вступила по широкой тропе, ведущей в небольшое здание. Кругом стояли толпы и каким-то образом они увидели Кёсем, шедшей в чадре, и стали кричать ей слова приветствия, благодарности и почтения. Все они были благодарны Кёсем за то, что она вытащила из бездонной ямы под названием нищета и падали наземь, некоторые пытались поцеловать подол её одежды, но никто из них не смел притронуться к ней самой, боясь потревожить её. Султанша шла теперь медленнее, желая посмотреть на каждого, кто смотрел на неё, и сквозь чадру было видно, какая добродушная улыбка озаряет её лицо, как улыбаются её блестящие глаза. Но когда она дошла до дверей здания, то сразу приказала Мелике вновь раздать милостыню и сделать это, как полагается, а сама с агами вошла внутрь. Это было огромное, но скромное помещение, где пахло чечевичным супом и тлевшими углями в печах. За перегородкой располагались матрацы, на некоторых из которых лежали люди, по видимому, больные, а рядом с ними сидели их дети, внуки и все, кто просто мог помочь несчастному. Кёсем прошла туда и с великой жалостью смотрела на них и сердце у неё разрывалось от такой несправедливости. Она, несмотря на свою величественность и важность, передвигалась по комнате и подходила к каждому, чтобы спросить о его состоянии, о здоровье и настроении. Ей улыбались, кивая головой, и говорили, что они молятся только о её здоровье. Так Кёсем дошла и до женщины, внешний вид которой ещё более встревожил её. Эта женщина была лет тридцати, очень дурна собой, но с чистым и добрым лицом; её зелёные глаза засветились, когда Валиде остановилась рядом с её матрацем, она захотела встать, но султанша её остановила. Она не могла не увидеть также, что рядом с ней сидят её дети, мальчик и девочка, оба лет одиннадцати, и ухаживают за матерью. Девочка кормила её красным супом с ложки, а мальчик с любовью и лаской гладил по волосам. — Аллах в помощь вам, - сказала Кёсем и села подле. — Султанша, как мы рады, - прошептала женщина и протянула ей худую руку; Кёсем взяла её в свою и слегка пожала. — Отчего вы так нездоровы? — Матушка привела на свет ребёночка, - ответила девочка и отставив тарелку, ловко встала и отошла за ширму, из которой вынесла маленький свёрток в нечистой ткани, кажется, служащий ранее платьем, - девочка. Султанша, для нас будет честью, если вы дадите ей имя. Кёсем взяла руки свёрток и пальцем отодвинула ткань, чтобы посмотреть на малышку. Красное, чуть сморщенное личико с опухшими веками осветил солнечный свет. Она стала хныкать, но Кёсем мигом успокоила её в своих руках, чуть коснувшись пальцем её лобика. — Какая славная... - умильнулась она, - теперь твоё имя Эмине. Эмине. Эмине. Она отдала девочку обратно в руки матери и с видом полного блаженства стала наблюдать за ними. — Ты ходишь в школу? - спросила она мальчика, когда он робко взглянула на неё. — Нет, султанша, у нас нет таких богатств... И сестру, то есть Эмине кормить нечем - у матушки молока нет. Лишь благодаря вам мы хотя бы живы и можем молиться Аллаху за такую милость. — Аллах да поможет вам с трудностями, - протянула руку, чтобы мальчик поцеловал её. Мать, сын, дочь прочитали молитву и стали благодарить её за оказанную честь. Кёсем встала, чтобы уйти, но остановилась у лестницы и дала указания агам, чтобы они отдали мальчика в школу и обеспечивали их семью всем самым необходимым, а затем поднялась по лестнице, где её ждали. Пройдя коридор до конца, она вошла внутрь комнаты, где стояла ширма, за которой находились все верные лица султанши, включая предводителя янычар, Сиявуша агу, и её зятя. Они поклонились ей, а она села на тахту, гордо вскинув подбородок. — Итак, мы снова собираемся здесь, что решить судьбу империи, - проговорила она чётко и ясно, - она находится под угрозой. Это, я полагаю, известно всем. Но мы не должны допустить, чтобы свершилось то, что замышляет султан Мурад! Его решение не совпадает с моими обязанностями - то есть сохранять династию. Я который раз говорю и буду долее повторять вам: будьте аккуратны, дипломатичны в общении с султаном; он подобен свечке посреди сухого поля в ветреную погоду - может распустить своё пламя повсюду и сжечь всё дотла. Нам нельзя допустить, чтобы это пламя разошлось!... - говорила она, сотрясаясь и почти гневаясь. — Все мы знаем состояние султана Мурада Хана, да пошлёт ему Аллах поправление, но несмотря на это существует шанс того, что болезнь может отступить... - сказал Кенан паша. — Пока мы будем надеяться, паша, вся ситуация уйдёт из наших рук! - дрожащим голосом перебила Кёсем, - к тому же... Султан при смерти. Об этом сказал мне один из лучших лекарей империи. Неужто вы подозреваете его во лжи? - она прищурилась и попыталась посмотреть на него через маленькие отверстия в ширме. — Ни в коем случае, Валиде... - затухающим голосом ответил Кенан паша. — К сожалению, наш повелитель действительно находится на смертном одре, но ни лекари, ни мы с вами, лишь Аллах знает, когда он... - она осеклась и встала, чтобы походить по комнате, - султан желает, чтобы после его смерти трон был передан крымскому хану, но это не должно свершиться! Османский трон всегда должен принадлежать лишь османам, никому либо ещё! Мы должны объединить все наши силы, которые направим затем на защиту династии. — Мы обещаем вам, султанша, заговорил голос Кенан паша, - что сделаем всё возможное, чтобы уберечь нашу династию и государства от краха. Это наш долг перед вами и Османской империей! На следующий день султан почувствовал ещё больший упадок сил, чем это было ранее. Он корчился от боли и проклинал весь белый свет за то, что он послал ему эти муки. Снадобья врачей лишь заглушали боль, но не избавлялись полностью. Один из тех лекарей, которые приходили во дворец, сказал, что нужно давать опиум, потому что те лекарства, которые они ему дают, могут обострить боль, однако другой лекарь заявил, что это решение не изменит состояния султана, только ухудшит его. В итоге в консилиуме было принято решение всё же давать опиум в малых размерах и только тогда, когда боли особенно сильные и мучают больного. К вечеру боль действительно стала стихать, и султан смог самостоятельно отужинать у себя в покоях, а ночью спать спокойным сном. Такие перемены очень обрадовали не только Кёсем, но и весь остальной дворец, который неустанно молился о здоровье падишаха. Казалось, что болезнь отступила вовсе, поскольку утром Мурад почувствовал себя настолько бодрым и здоровым, что решился отправиться на совет дивана, а потом вместе с Валиде поехать в Ускюдар, чтобы посмотреть на стройку её мечети. На собрании совета дивана все были так впечатлены и удивлены здоровым расположением духа султана, что его его бодрость сообщилась и им, и совет прошёл благополучно и благотворно. Когда Мурад, идя после совета через аркаду, проходящую в гарем, почувствовал такой прилив сил, что ускорил шаг и ещё быстрее стал идти к Валиде, которая ждала его у себя. Долго ждать падишаха не пришлось, он пришёл крайне быстро, но с видом полного отсутствия сил и здоровья: его лицо стало таким бледным, что чёрные глаза казались двумя бездонными ямами. Он не успел приблизиться к Валиде, чтобы поцеловать её руку, как свалился прямо у входа. Это была тишь пред бурей. Вновь немедленно были созваны лекари, чтобы они могли дать объяснение этому. Но лишь сказали Валиде, когда они остались с ней с глазу на глаз, что вечером султан преставится. Когда Кёсем услышала слова о том, что её сын-повелитель при смерти, и смерти его ожидать нужно каждую секунду, они так сильно повлияли на неё, однако в этот раз она почувствовала облегчение, словно тяжёлый груз упал с её плеч. Теперь её не станут терзать сомнения и недосказанности, - она будет знать точно, что он уйдет сегодня и сегодня всё завершиться и сегодня всё начнётся. Ей больше не нужно гадать, чтобы узнать, когда он отойдёт, теперь она уверена в том, что будет дальше. Единственной её миссией оставалась защита шехзаде, которого ждала незавидная участь и которого она должна спасти. Она знала наверняка, что Мурад позовёт её к себе и будет держать рядом, чтобы она не могла пойти в кафес и исполнить то, что задумала, но Кёсем продумал всё до мелочей и любой пустяк не станет ей преградой. Когда она осталась наедине с Мурадом (а тогда был уже вечер, но солнечные лучи ещё проникали в опочивальню султана), она села рядом с ним и стала говорить ему всякое, что могло отвлечь его от чувства приходящей смерти. Однако он молча глядел вверх на исписанные купола и пускал тонкие дорожки слёз по щекам и, кажется, слушал вздор своей матери. В таком состоянии он не мог определить, насколько искренны её речи. Он не пытался найти смысл её слов: ему важно было только узнать, для какой цели она сидит рядом с ним и говорит. Из любви к нему она пыталась утешить его болтовнёй или это лишь предлог для того, чтобы заговорить его? Всё в голове его смешалось и он не мог понять, сколько нужно терпеть. — Валиде... - тихо сказал он, не глядя ей в глаза, которые с великой любовью и скорбью были устремлены на него, - всё кончено. Дальше ничего не будет. Ибрагиму я трон не отдам - он безумец! В глазах Кёсем загорелся тусклый огонёк ненависти, который часто появлялся и в глазах Мурада; тот хорошо знал этот знакомый блеск и злорадно ухмыльнулся. — Не думай об этом, Мурад. Я позабочусь об Ибрагиме. Ему ничего не станет угрожать, я встану на его защиту. И если палачи и попытаются его убить, то только после меня, - ответила она тихо, но взгляд её кричал и шумел. — Нет, Валиде... Нет, не допущу его, нет! - голос Мурада то шептал, то срывался в крике, - лучше пусть всё сгинет, чем достанется трон ему. Пусть пропадёт Османское государство, если он сменит меня... Он задыхался, но вдруг какая-то плутовская улыбка заиграла на его бледных губах под черными усами, а чёрные глаза заблестели ярким блеском и отражали в себе огонь в камине. Он жестоко насмехался. — А всё уж кончено. Я знаю, я чувствую... О, как чувствую! Я стану последним султаном династии Али Осман и все с содроганием вспоминать будут имя моё! Вы плачете, Валиде? Не нужно. К чему теперь это? К тому же вам не идут слёзы... О, эта проклятая боль, не могу вынести... - он на секунду останавливался, чтобы перевести дух, а затем вновь продолжал, - Валиде, это скоро должно закончится, палачи уже там. Они выполнили свой долг пред падишахом, исполнив волю его... — Мурад! О, Мурад! - Кёсем крепко сжала его руку, но тотчас отпустила её и немедленно вышла из покоев. Ноги несли её сами, она не понимала, как быстро идёт время: она обгоняла его, сама становилась минутой, за которую она оказалась в кафесе. Но чудо, он жив! Не было и следа, что здесь был кто-то ещё. Кёсем обошла стражу, наказав им, чтобы они хранили молчание. Ибрагим услышал голос своей матери и с ужасом кинулся к дверям, но они оказались закрыты. В груди Кёсем что-то защемило, но она быстро справилась с волнением. — Немедленно открыть, - сказала она страже. Те молчали и не двигались. — Как вы смеете игнорировать приказ Валиде?! Я прикажу вас отдать на съедение псам, если вы не выполните то, что я сказала! Если вы откроете дверь, я обогащу вас, станете богатейшими людьми Стамбула! Глупцы вы, если не выпустите шехзаде! Двое высоких евнухов переглянулись и, казалось, на лицах у них было сомнение. Они пытались сделать движения, но словно парализованные останавливались, не уверенные в своих действиях. — Сейчас же открыть! - заревела Кёсем, в гневе стукнув ногой по полу. Им больше ничего не оставалось делать, как послушаться её, и дверь оказалось теперь открытой. Чуть приоткрыв её, Кёсем увидела лицо сына, преисполненное ужасом и страхом. Его печальные глаза оглядели мать, и Ибрагим кинулся к ней. — Валиде! Я знаю, я всё знаю! Они идут, сейчас придут, нужно и нам идти, иначе найдут и задушат! Валиде, идёмте же, прошу вас! - быстрым шёпотом говорил он и почти рыдал. Она взяла его под руку и они скрылись из кафеса, направившись а Топкапы, где у Кёсем уже была заранее приготовленное место для того, чтобы спрятать Ибрагима там. Приходилось им для этого обойти Шимширлик с другого конца и идти прямо у стен дворца, у которой стояла стража Кёсем султан, готовая защитить шехзаде, если то понадобится. Они, обойдя за самое короткое время сад, прошли в ворота гарема, но уже были вынуждены воротиться, поскольку там присутствовали люди, преданные султану и они могли посодействовать ему в казни шехзаде. Пришлось пройти с другого входа и там, на счастье, не было никого, кто бы стал мешать Кёсем. Она так крепко держала Ибрагима за локоть и вела его, озираясь по сторонам и испытывая притом страх быть пойманной врасплох, что мысленно она помышляла, если её поймают, то всё точно будет кончено, как говорил Мурад. Но страхи стали испаряться, когда у нужного места её встретил Бехрам ага, преданный ей человек, и отвёл шехзаде туда, где он мог быть в безопасности. — Нас никто не видел, Бехрам, беспокоиться не о чем, было слишком темно уже. Почему стражи здесь нет? Немедленно позвать и поставить у дверей. Так. Мне нужно покинуть вас, я должна провести сына в его последний путь... Берегите Ибрагима! Когда она пришла к Мураду, тот два дышал и только закатывал глаза, когда сознание отходило от него. Боли у него прекратились, оставив его в последние минуты его жизни совершенно свободным от мирских сует и беспокойств. Лицо его в эти минуты было сходно с маской: белое, неподвижное, с пустыми глазами, смотрящими вверх и не моргавшими. Он даже не почувствовал, как Валиде села рядом с ним и взяла его похолодневшую руку. Огонь в камине давно погас, солнце зашло за горизонт и только свечки освещали холодные стены и полы опочивальни султана. Он уже перестал обращать внимание на то, что стоял холод и сумрак, леденящие душу и тело: всё вокруг было неважным и не имело смысла. Всё было пустое. — Мурад, - голос Кёсем раздался эхом в покоях и его голове. Он перевёл взгляд на неё и приоткрыл губы, чтобы сказать ей что-то важное. — Валиде, всё кончено? - спросил он так тихо, что она, чтобы услышать его, опустила голову к нему. — Его казнили? - спросил он. — Нет, Мурад, нет. Я не отдам его тебе, - отвечала Кёсем, глядя на него с сожалением. Мурад молча закрыл глаза и едва дышал. Только спустя минуту он открыл глаза и посмотрел на мать. Чёрные глаза его перестали гореть огнём ненависти и гнева, а появилось что-то другое, похожее на сожаление. Ему вдруг захотелось жить и сказать Валиде так много всего, что от волнения ему становилось трудно дышать, и он стал задыхаться от наступающего беспокойства. — Чш-ш, - говорила Кёсем, всё ещё не отпуская его руку, - я рядом буду с тобой до конца. Не отойду от тебя, пока ты не сделаешь последний свой вдох... Мурад, отпусти всё, все переживания и злость и будь покоен наконец. Ты сделаешь мне великую радость, если простишь меня... — В чём же? - спросил он, находясь уже в том состоянии, когда едва можно понимаешб происходящее, но между тем борешься с этим. — Что моя вера была ложна и не искренна. Я говорила тебе, что ты будешь жить и радоваться, как обыкновенный человек, которому не страшны любые невзгоды и тяготы, но... Мне так жаль, что я говорила это, когда знала, что лечение невозможно. О, но эти слова не так ужасны, как те, которые я говорила тебе тогда. Сейчас я говорю тебе правду, которую я так тщательно пыталась скрыть в глубинах своего сердца. Теперь ты можешь идти, Мурад, когда я открыла тебе свою ложь... Слышишь меня, сынок? Он почти не слышал её теперь. Возможно, слово "сынок" донеслось до его сознания, но он уже не мог понять его значения, хотя оно и было ему приятно и сладко, как опиум, который ему давали, когда боли снедали его тело. Однако назвать это слово опиумом было нельзя. Оно так свято и чтимо стало теперь, во время отхода души из тела. Мурад постепенно стал засыпать крепким сном, настолько крепким, что все члены расслабились и перестали чувствоваться, а сердце биться, а глаза открываться. Его дыхание резко не прекратилось: оно постепенно становилось тише. Вдохи и выдохи короче и плавнее. Его дыхание было сравнимо с осенним увядшим, пожелтевшим листком, мягко падавшим с ветки дерева: лёгонько, из стороны в сторону колыхаясь по воздуху и сопротивляясь ему, он неуклонно падал вниз на землю. Лишь когда листок касается земли, он больше не тянется к ней и не сдавливает её от своего ничтожного веса, - он только лежит, а затем со временем сгнивает. Так и дыхание падишаха, достигнув последней своей точки, прекратило своё существование и движение и остановилось. В тёмную февральскую ночь султан Мурад хан ушёл в мир иной, оставив за собой огромную империю, оставшуюся без достойного правителя...