***
Опять всю ночь занимался ебучими отчетами, так что утренняя тренировка перед вылазкой хоть немного помогла размять окаменевшие в сидячем положении мышцы. Вся эта бюрократия и абсолютно никому, блять, ненужная макулатура тут же пойдет в пекло или сточные воды канализации, едва дойдя до адресата. Никак не возьму в толк, в чем смысл переводить чернила и чужие усилия, но Эрвин говорит, что по-другому никак — остается лишь заталкивать свои претензии глубоко в задницу и молча исполнять приказы. Заебался настолько, что снова ни строчки не написал в предсмертном письме, подумал, пошло оно нахуй. Эрвин, конечно, снова докапываться будет со своим нововведением: "Ривай, это вынужденная мера, ведь всё имущество солдата после смерти или пропажи без вести переходит в руки высшего руководства, имея завещание можно…" и прочая праведная лабуда. Даже если и сдохну — некому мне писать, да и жаловать нечего. За душой ни шиша, лишь старый чайный сервиз, покрытый паутинками трещин. Сомневаюсь, что кому-то всралось такое херовое “наследство”. — Доброе утро, капитан! Киваю и взглядом показываю занять позиции. Нечасто я настолько ухожу в мысли, что теряю связь с окружающим миром. Эмоции лишь вредят моей работе, сеют сомнения и ненужные отголоски давно забытых чувств. Отряд понятливо рассредоточивается по периметру и по команде поднимается в воздух. Крепче сжимаю рукоять УПМ, снимаю верхний курок, выстреливая спусковым крюком, что гарпуном впивается в ствол дерева, и выпускаю немного газа. Пальцы уже на автопилоте снимают рычаги, натягивая тросы. Свежий влажный ветер обдает лицо утренней прохладой, а первые лучи блядского солнца слепят глаза. — Петра, отстаешь, — прикусив язык, выплевывает Бозард, пытаясь поравняться со мной. — Заткнись, Оруо, — неприятно пищит Рал позади. — Хватит болтать, отвлечетесь, и ворковать будете в глотке у титана, — как же достала их постоянная грызня, но черт, надеюсь, что вы все доживете хотя бы до сорока.***
— Эй, Мик, что сегодня на завтрак? — четырехглазая как всегда слишком возбужденно галдит, в предвкушении очередной встречи с людскими пожирателями. — Пахнет как очередной худший день человечества, — гнусаво бубнит Закариас. — В последнее время их до абсурдного много, — хохочет Ханджи. — А вот дни мнимого благополучия канули в лету. Эх, так хочется вспомнить былые деньки в кадетском корпусе: стащить под шумок у старших пару бутылей огненной, выбраться к леску, разжечь костер и травить байки до самого утра! — Тебе лишь бы накатить. А как налакаешься, дурниной начинаешь орать похабные песни, — хмыкает Эрвин, закусывая пресную похлебку куском серого хлеба. — Между прочим, в мой прошлый день рождения, ты составил мне нехилую конкуренцию! Даже нашего капрала развезло, помнишь, Ривай, как показал пару фокусов с ножом? Лучше бы не помнил. Молча киваю, продолжая запихивать в себя подобие еды, параллельно прокручивая в голове план 34 экспедиции. — А ты захотела повторить и чуть не лишилась пальцев, бедный Моблит тогда чуть дух не испустил! — все же улыбается Смит, косясь на верного пса ученой, что сидит за соседним столом и даже ухом не ведет. Мерный треп под боком невольно успокаивает расшатанные от недосыпа нервы. Люди, которыми я дорожу и с которыми мы живем в одном мире. Почти все они мертвы. Номинально некоторые из них еще считаются живыми. Они ходят, разговаривают, трахаются, творят хуйню, за которую потом стыдно, сражаются и кое-кто даже умудряется верить, что это правильно. Мол, жизнь имеет смысл. Друзья, подчиненные, команда, солдаты, кадеты. Зыбкие воспоминания и кучка затертых нашивок с именами, которые больше не вмещаются в жестяную коробку из-под чая. Надо бы не забыть навестить Фарлана и Изабель. Эдакий ритуал перед вылазками себе придумал когда-то, а потом взял за привычку. Хотя толку в этом, конечно, никакого, стою как дятел у поминальной плиты и веду внутренние диалоги с самим собой. Иногда даже изо рта что-то невольно вырывается, стоит поддаться воспоминаниям. Но становится немного легче. Мы все умрём — рано или поздно. Но бывают минуты, и я ощущаю себя дряхлым стариком, который все никак не может упокоиться. Почти все, кого я знал, с кем рос — уже давным-давно гниют в земле или истлели в брюхе титана. А я все еще жив. Как долго еще мне в одиночку хватит сил сражаться за ваши мечты?..***
— Эй, Ривай, ты куда? — в суматохе нагоняет очкастая. — По делам, — не сбавляя темпа и не оглядываясь, бросаю в её сторону. — Каким еще делам?! У нас вылазка через 3 часа! — Тц, неужели ты думаешь, что спустя столько лет я зассал и побежал куда-то отсиживаться? — молчит, надув по-детски губы. — Обещай, что вернешься вовремя! — кричит мне вслед, на что из груди вырывается лишь тяжелый вздох. Куда я денусь? Даже если опоздаю, никто без меня и шагу за стены не сделает.***
Не удержался и по пути зашел в цветочный. Изабель любила цветы. Правда, хуй знает какие, поэтому взял первые попавшиеся, что стояли у дверей. Торговка пыталась всучить вульгарные и до тошноты безвкусные букеты, томно хлопала ресницами и заебывала вопросами кому же это так “повезло”. Издевается, не иначе. Наконец, добравшись до северной части города, где сейчас проходила какая-то ярмарка, оттого и людей тут жопой жуй, направляюсь к заветной цели. И тут моя прогулка по традиции превращается в шествие к смертной голгофе. — Гляди-гляди! Это же капрал Ривай идет! Какой красавчик! — пиздец как тихо верещат местные потаскушки. У вас глаза на месте вообще? — Сукин сын! Мой мальчик был в твоем отряде! Он погиб из-за тебя, мелкий выродок! — Вы нарушаете святость великих стен, выходя за их пределы, из-за вас боги покарают все человечество! — Ого, мамочка, это же сильнейший воин человечества! Он победит всех титанов, хочу стать таким же героем, как он! Ага, последний луч надежды, мать ее. "Герой". Странное определение для убийцы. Да и бывают разве герои с выжженной душой? Долбаная суета, уши закладывает от этой ебучей какофонии звуков. Но в основном, куда ни плюнь, все вокруг счастливые, сияют, как начищенный пятак: дети носятся вокруг, сбивая прохожих с ног, лавочники зазывают и нахваливают свой товар, а впереди мурлычет какая-то сладкая парочка. Высокий нескладный парень и совсем мелкая рыжая девка. Что-то оживленно обсуждают, звонко смеются и морщат отчего-то носы. Вдруг на долю секунды в них померещились те, кого уже давно нет. Те, к кому несут ноги. Устало опускаю веки и заворачиваю за угол северного квартала. Перед массивным гранитным изваянием, куда изредка приходят лишь разведчики, да и то не все, стоит до смешного крошечная белобрысая девица. Стоит и отчего-то тянется к камню своей игрушечно-худощавой рукой. Затасканное драповое пальто чуть ниже колен грязно-серого цвета висит на ней как на бесхозной вешалке, а тонкие молочные щиколотки, что выглядывают из-под темной юбки так и норовят сломаться как веточки. До безобразия длинные волнистые патлы рассыпаются вдоль узкой спины и на солнце отливают то ли серебром, то ли белизной. Когда поймал себя на том, что откровенно пялюсь на совершенно незнакомую девку и тупо теряю время, на миг даже пришел в замешательство, но быстро взял себя в руки. Подойдя ближе, и встав чуть поодаль от малолетки, взгляд зацепил валяющийся рядом с ней белый шелковый платок, а слух уловил тихие всхлипывания, похожие на скулеж. “Только этого щас не хватало” — думается мне, но кусок ткани все же поднимаю. В правом нижнем углу аккуратно вышиты буквы. С.Б.? Инициалы? Впрочем, насрать. — Эй, — подзываю ноющую дамочку, — Твое? — протягиваю приятную на ощупь струящуюся материю. Она оборачивается и затравленными глазами, будто я резать ее здесь собрался, смотрит прямо в мои. Лицо по какой-то причине выглядит отдаленно знакомым, и чем-то напоминает лисью морду. Не то что бы я часто засматривался на баб, но, должен признать, барышня ничего. По крайней мере думал так, ровно до того момента, пока из ее маленького носа не вытекла большая мерзкая сопля. Я, конечно, стараюсь не морщить лицо, но не исключено, что вышло скверно: больно странно она побледнела и вылупилась будто призрака увидала. — Д-да, спасибо, — берет почти детскими розовыми ладонями платок и громко втягивает слизь обратно, а я чувствую, как непроизвольно дергается бровь. Ее потупленные глаза, хуй проссышь какого цвета, с отвратительной печалью и каким-то непонятным стыдом буравят сухую землю под ногами. — Хороший платок, — с каких-то херов, спустя продолжительную паузу, вырывается изо рта. Девчонка вздрагивает, но все же мямлит скупые слова благодарности, а мне думается, что утешитель из меня так себе. Поспешно кинув на прощанье еще пару каких-то коротких фраз, дамочка спешно ретируется, а я, как и задумывал, стою дятлом, аккуратно сложив у надгробия скудный букет каких-то фиолетовых цветов. Лишь подняв голову и мысленно приготовившись к внутреннему диалогу со старыми друзьями, замечаю, что на пыльных именах Фарлана и Изабель виднеются следы чьих-то маленьких пальцев.