***
Едва переступив территорию деревни, где на деревянной доске колоритно кричала надпись “Добро пожаловать в Хаген”, Каштанчика тут же облепили соседи. И стар и млад рукоплескал да дивился как Альбрехт вырос и возмужал в армии, а дружок наш лишь смущенно потирал шею, обнимаясь с каждым из них. Я даже на долю секунды испытала что-то вроде гордости за него, но он об этом, конечно же, не узнает. — Ах ты, паразит мелкий! — внезапно из-за спины полноватая приземистая женщина огрызком ткани шарахнула Кая по заднице, а тот, обернувшись, расплылся в глупенькой улыбке. — Ой, мамуль, привет! — Ты почему мне не сказал, что приедешь, засранец? — продолжала она отчитывать сына, а у самой глаза на мокром месте. — И это все, что вы можете сказать своему любимому сынуле, которого не видели целых три года?! — в своей привычной наигранной манере воскликнул Каштанчик, сгребая мать в охапку и тихонько посмеиваясь ей в макушку. Миссис Альбрехт ненадолго приобняла сына в ответ, но затем снова напустила на себя деланное недовольство и весь путь до дома продолжала мило ворчать.***
Как я и думала, матушка Каштанчика и есть та самая женщина, что в свое время подсказала мне поторопиться в училище, зато она, как только признала во мне ту забитую грязную девчушку, не прекращала ахать и носиться вокруг да около, попутно раздавая сыну подзатыльники. — Слушайте, девочки, а женихи-то у вас есть? — заговорщически спрашивает миссис Альбрехт. — В армии, поди, столько стоящих парней, не то, что этот дурачина! — хихикает она, а я замечаю, что Кай поразительно похож на мать. — Ну, не скажите! Не хочется признавать, но этот остолоп достаточно популярен среди девчонок, — заслышав мою насмешку, Гретта существенно напряглась, хоть и старалась не подавать виду. Ну что за ребенок? — Ой-ей... Вы за ним следите там, чтобы за какой-нибудь полудурой не увязался, а то ж ума не много, как влюбится, хрен отцепишь! Помню случай был: захожу я в курятник, а там этот обалдуй на чучело юбку мою напялил и зацеловывает до дыр, вот смеху-то было! — Что же вы меня, маменька, позорите, враки это всё и женская чепуха! Не было никогда такого! — голосит помидор с пламенеющими ушами голосом нашего Кая. — Не беспокойтесь, мы уж точно не отдадим его в загребущие лапы юных соблазнительниц, да ведь, Гретта? — подмигиваю подруге под заливистый хохот матушки.***
Поздней ночью, когда миссис Альбрехт отошла ко сну, Каштанчик загадочно поблескивая зеньками, позвал нас в пристроенную лачужку, сделанную в стиле “хай так” и из недр шкафа, не иначе Нарнии, достал несколько бутылок с пойлом. — Вы же понимаете, что это здесь не просто так? — играет бровями парень. — Я надеюсь, ты не собираешься на них садиться? — язвлю, а голова моя тут же оказывается в первоклассном захвате мистера Дурачины. — Че ты там вякнула, личинка медведки? Щас же первая налакаешься! Краем глаза я заметила немного помрачневший взгляд Рыжули и тут же дала Альбрехту под дых, чтоб подруга не удумала там чего. А она и удумала, зуб даю. Чуть успокоившись, Каштанчик все же взял себя и заодно всю свою алко-коллекцию в руки и, почесав затылок, вздохнул: —Давайте же выпьем за наши долгожданные увольнительные! Пусть в дальнейшем дела у нас идут только в гору! Чтобы солнце продолжало сиять над головами, а титаны сгинули прочь! До дна! — взвизгнув что-то по типу “ура” и чокнувшись бутылками, я припала губами к горлышку с неизвестной мне настойкой. На вкус не так уж дурно. Признаться, я ожидала чего-то похуже. Тепло медленно расползается в груди, глотку стало немного обжигать, но мои товарищи-алкоголики и не думают сдавать позиции, по сему я продолжила поглощать горькую субстанцию, пока не почувствовала, что веки резко потяжелели. Оторвавшись от спиртного, с ужасом гляжу как эти двое одновременно полностью осушили свои стеклянные пузырьки с пол-литра. — Ну, что, ик, — пьяненько тянет Каштанчик. — Ты проиграла, сестренка! И поэтому ты должна нам по одному, ик, желанию! — Эй, мы так не договаривались, — почему я так медленно разговариваю? — Ничего не знаю! Гретта, загадывай! — Хм, ну, тогда расскажи о своем прошлом! Обычно ты избегаешь этой темы, а сейчас самое время для откровений... — Отличное желание, умница! А ты давай, расчехляй завесу своего прошлого, как говорится: деньги на бочку, селедку в помойку, а тайны на стол! Мне тоже много чего интересно спросить, хе-хе! — Ну и чего вам рассказать? — вздыхаю, чувствуя, как немеет тело, а желание, наконец, выговориться накрывает ударной волной. — Я ведь и сама немного о себе знаю. Ну, то есть, несколько лет назад я упала с холма и расшибла голову, судя по рассказам. Поскользнулся – упал, очнулся – гипс и тотальная потеря памяти в придачу. Вуаля! До момента пробуждения не помню ничего, — почесывая затылок, будто бы в знак подтверждения, поджимаю губы. — Святая лысина Шадиса, ну ты и неудачница... — хмурясь бубнит Альбрехт. — Это ж надо так влипнуть... А что насчет твоей родины? Ты ведь в нашу первую встречу сказала, что байки про Утопию — вранье. — Так и есть. Я из Митры, — чувствую, как становится жарко, а щеки мои полыхают адским пламенем. Картинка перед глазами медленно начинает плыть, вот только непонятно куда. И умеют ли картинки плавать, вот в чем вопрос... — Чего?! — Рыжуля, что до этого мерно потягивала алкоголь, подавилась и стала задыхаться в диком кашле. — Ну, наверное, поэтому и не рассказывала, — слабо улыбаюсь и глажу ее по спине, все еще прокручивая в голове навязчивую мысль о плавающей картинке. Или все-таки плывущей? — Я подозревал нечто подобное, — размыто кивает Каштанчик и переводит взгляд на меня. — Так, значит, ты дворянка? — Когда-то ею была, но, увы, большего я сказать не могу, простите, — позорно опускаю голову, а затем снова присасываюсь к бутылке. — М-да уж, ты прямо ходячий сундук загадок и тайн, не знал бы тебя как облупленную, не поверил, что такие экземпляры топчут землю-матушку. — Э-эй! Не надо наговаривать. Я никогда не вру, максимум могу творчески импорвзи.. импровизировать! Но без шуток, у меня есть что добавить. Хочу поведать вам о самом дорогом моему сердцу человеке. Ее зовут Мари... Раньше она была моей личной горничной, но сейчас вольный человек и, вроде как, живет в Тросте. Возможно, она уже вышла замуж и завела свою семью, возможно, переехала в место поспокойнее и горя не знает. По крайней мере, я очень на это надеюсь. Вдоль спины вдруг пробежался табун мурашек, как только я представила счастливую улыбающуюся Мари. В ушах прозвенел наш с ней последний разговор, который прокручивался мной в голове бесчисленное количество раз, и за который я неустанно корила себя. Ее лицо почти стерлось из памяти, несмотря на то, что не проходило ни дня, чтобы я не думала о ней. Помню только смешные веснушки, что россыпью украшали ее лицо, искренние карие глаза и большие теплые ладони. — Даже в самые трудные моменты, она верила мне и, не раздумывая, вверяла свою жизнь и была готова пойти за мной куда угодно, — о, это плохо, начинает покалывать в носу. — Но... Из-за меня она могла оказаться в опасности и... — слезы уже пеленой застилают взор, а дыхание перехватывает, но я держусь изо всех сил и сверлю взглядом ветхий деревянный пол. — Я отправила ей столько телеграмм, но ни разу не получила ответной весточки. Вскоре я просто стала писать письма о том, как проходят мои будни и складывать их под матрац. За два с половиной года их набралось больше сотни, и я совершенно не знаю, что с ними делать! Вероятно, она все еще обижена, но я могу это понять, но... — Эй, Ри, если она так сильно тебя любила, что готова была отдать свою жизнь, думаешь, смогла бы она так долго таить в себе обиду? — ласково прошептал Каштанчик, пододвигаясь ближе и сгребая меня в свои теплые объятия, прямо как Мари. — Гретта, не стой в стороне, иди сюда, нашей маленькой размазне нужна поддержка, давайте устроим массовые обнимашки! Зажатая между пышущими пьяным энтузиазмом, потом и юностью телами, под их двоящиеся перед глазами немного щербатые улыбки, я, наконец, даю волю чувствам. Игры ли это высших созданий или просто невообразимо подробный сон, если вдруг я нахожусь в коме или вегетативном состоянии после треклятого чая, но спасибо. Учитывая зыбкость моего положения, до сих пор диву даюсь, что мне удалось встретить таких замечательных людей в этом подыхающем от злобы и титанов мире. — Ух, как тебя с капли алкоголя развезло, сестрица, — убейте меня, если что-то из этого я произнесла вслух. — А то, как о чувствах говорить – сразу морда кирпичом! Решено – завтра едем в Трост к Мари! Вердикт вынесен и обсуждению не подлежит! — что-то Альбрехт больно оживился, но я не пререкаюсь. Действительно, пора бы навестить ее, вот только страх быть отвергнутой липкой тиной обволакивает естество через пелену алкоголя.***
Неизвестно какая по счету бутылка со спиртным с характерным звонким “чпоньк” откупорилась и разлилась по нашим стаканам, которые в пьяном угаре Каштанчик откопал где-то на чердаке. — Слушайте, вот давно хотел спросить, чего вы, девушки, находите привлекательного в этом недорослике капрале Ривае? Видел я, как ты его взглядом раздевала, сестрица, у меня на это глаз наметан, — видать, кое-кто уже словил белочку, — Тройка наших зубоскалок тоже по нему тащатся, аж сахар на зубах скрипит от пылких излияний, даже стихи ему посвящают. Этот чурбан без своего пони в пупок большинству малолеток дышит, я сам убедился! Подумаешь, сильнейший воин человечества, тьфу, — морщится Каштанчик, — А еще, слышал, нелюдимый он и помешан на чистоте, солдаты даже демоническим чистоплюем его прозвали! — А сплетницами еще девушек называют. Друг мой, обиженный на всю голову, где ты такого дерьма вообще понахватался, ик? — кажись, любительница орешков и ко мне подбирается... Окстись, хвостатая, не до тебя сейчас, — Не иначе копилка самобичевания переполнилась, может, пора писать книгу «Среднестатистические парни в борьбе за женские сердца»? — похрюкиваю с собственной шутки, — Ты, дружище, путаешь восхищение и любовь, а еще поверхностно и пренебрежительно относишься к чувствам других, ик, людей. К тому же обсуждать человека как мясо на прилавке – низко! — язык хоть и заплетается, но я все же заканчиваю свою тираду и кланяюсь под аплодисменты, звучащие в собственной голове. — Так... Ты тоже считаешь его мелким? — захлебывается Каштанчик и дубасит меня по плечу в порыве истерического смеха. — Я тебя сейчас придушу! — Да ладно тебе прибедняться, вздыхай по нему сколько хочешь, все равно он на такую страшилку не посмотрит! Этот хуек с ноготок вообще птица другого полета, шпилит, небось, каждый день настоящих красоток и с жиру бесится! — хохочет парниша, присасываясь к пойлу. — Кто это тут по нему вздыхает и кого это ты страшилой назвал? Ржешь как конь, иди, порадуй своим присутствием дружбанов с конюшни, от греха подальше! — А мне больше главнокомандующий Эрвин нравится, — вносит свои перипетии в наши словесные баталии Рыжуля, в довольстве от вызванной сумятицы щуря глаза. — Он бы так красиво рядом с нашей Риночкой смотрелся, — добавляет она, когда Кай мимолетно хватается за сердце. — Гретта, даже ты… Последний корабль надежды вошел в мутные воды маразма...***
Наутро всех нас ждало, в предвкушении потирая ручки, дикое похмелье... А котелок мой раскалывался на части и требовал обезбол, антиполицай и пару литров воды да поскорее. Вопреки совершенно нерабочему состоянию, Каштанчик все же настоял на поездке в Трост, а Гретта лишь подхватила инициативу своего сердечного дружочка, а я... Ну, а что я? Как будто меня кто-то спрашивал – на рассвете силком запихали в повозку и увезли, пока не пришла в себя. Знают же, собаки, как делишки грязные творить. Телеса мои отчаянно молили о покое, а не о дрянной дороге и, как следствие, дребезжащей телеге, в которой внутренности мешались в кашу и норовили устроить пикет с требованием свободы и независимости. Короче говоря, тошнило нещадно, тут уж не до живописных ландшафтов. Лишь спустя пару часов, когда ворота в Трост воздвиглись перед глазами, ко мне вдруг пришло понимание, что в увольнительных наших черным по белому единственным пунктом прибытия был обозначен Хаген. А, как известно, времена сейчас темные и потому за любыми телодвижениями военных и кадетов бдят, не спуская глаз. Что же это получается, мы с Штепселем и Тарапулькой ушли в самоволку?.. И хотя смысла разворачиваться уже не было, едва я раскрываю рот, чтобы озвучить свою мысль, к нам уже лениво подползает солдат с эмблемой военной полиции и требует документы. Стоит ли напоминать, что в самые критические моменты госпожа Удача решает повернуться ко мне пятой точкой и бессовестно швыряет в лапы Сатаны? Разве не Гарнизон отвечает за караул и безопасность стен? Что здесь делают полицейские? Очередная проверка? И почему именно сейчас?.. — Эй, малышня, документы и цель прибытия, — ковыряясь в ухе, тянет он. — Едем в гости к старому другу, — улыбаясь, отчитывается Альбрехт (сволота, даже ряшка не отекшая, сияет аки начищенный пятак, образец трезвости и правильного образа жизни, будто бы не он по утру в пьяном угаре пытался коркой черствого хлеба сбить летящих стайкой диких гусей), протягивая наши паспорта, в то время как я скрещиваю пальцы в карманах пальто. — Кто из вас Гретта Фосс? — не отрываясь от паспортов, вопрошает военный. — Я-я.. — неуверенно заикается Рыжуля. — Стало быть, ты Кай Альбрехт? — грязным пальцем указывает на Каштанчика. — Так точно, сэр! — А ты... — он поднимает на меня свой взор. — Рина Штейн, — стараюсь говорить как можно ровнее и придать лицу более непринужденный вид. — Хм, — он задумчиво обводит глазами нашу компашку и, возвращая документы, жестом пропускает нас дальше. Каким-то удивительным чудом нам удалось проскользнуть в город, однако подозрительный взгляд полицейского все же заставил мои булки нервно поджаться. Остается лишь уповать на то, что солдатам будет интереснее играть в нарды под самогон, а не проверять кто мы и откуда, иначе проблем не оберемся.***
Благополучно высадившись и добравшись до северной аллеи, прямиком ведущей к сердцу Троста, Каштанчику вдруг страшно захотелось сладкого, и мы были вынуждены утолить его сиюминутное желание закинуться глюкозой. Под общие подтрунивания, наша компашка двинулась в сторону ярмарки, дабы прикупить для нашего рысака яблочек, ибо деньжат на пирожные и сопутствующие деликатесы у нас особо не водится. Завернув за угол северного квартала, на глаза вдруг бросилась огромная гранитная плита, совершенно не вписывающаяся в местность. Чем ближе мы подбирались к ней, тем яснее ко мне приходило понимание, что это вовсе не простой кусок камня — это памятник. Памятник погибшим разведчикам, чьи имена высечены на его поверхности. — Вы идите, я вас догоню, — зачарованно вздыхаю, вперившись взглядом в изваяние. В конце концов, что я за подруга, если не дам голубкам поворковать наедине? — Чего это тебя этот плитняк привлек? Пошли, потом посмотришь, — подгоняет Альбрехт, а я лишь укоризненно закатываю глаза и пытаюсь взглядом намекнуть мистеру Дурачине на одиноко стоящую неподалеку Рыжулю. — Оу, понял, — тушуется, но тут же расплывается в улыбке от уха до уха, — Вот уж подсобила, с меня должок! — Вали уже и не смей упускать такой шанс, — улыбаюсь и тыкаю ногтем ему в бок, от чего Альбрехт сворачивается в три погибели как дождевой червяк, но все же скачет (или ползет?) к своей ненаглядной. Эх, хорошо быть молодым! Когда товарищи мои скрылись в потоке толпы, я, наконец, решаюсь подойти к мемориальной плите. И все же для чего люди жертвуют собой? Чтобы, в конечном счете, оказаться лишь именем, высеченным на жалком куске камня? Стать на миг игрушкой для титана? Для чего? Суровая действительность такова, что человеческий век итак не долог: эпидемии, жуткая гигиена, отсутствие надлежащих медицинских знаний, практически тотальная смертность на операционном столе и без того делают свое темное дело, перечислять можно бесконечно. Никакая “великая цель” не стоит дара жизни! А их здесь сотни, нет, тысячи! Пока мрачные мысли одолевали сознание, ноги потихоньку стали отниматься, а живот наполнялся едкой тошнотворной чернотой от одного только количества погибших. А сколько осталось безымянных! Но из всего громадного списка мой разум вдруг вычленяет пару отчего-то знакомых имен. Фарлан Черч и Изабель Магнолия. Кто эти люди? Обмякшие ноги вдруг сами несут меня к этим именам, а руки непроизвольно тянутся прикоснуться к надгробному начертанию. Едва коснувшись памятника, воспоминания шквалом обрушиваются на плечи, сжимая ребра в тиски, не давая сделать и вдоха. Боже, я... Я ведь знала, что они погибнут! Знала! Почему ничего не сделала? Почему не остановила? Перед глазами вдруг появился взгляд Ривая, что буравил меня в тот день, а ведь все могло бы быть по-другому! В голове возник образ перевернутого Пятнадцатого Аркана, что дьявольски насмехался над моими потугами и душевными стенаниями... Как я могла такое забыть? К горлу подступает ком, а я рефлекторно прикрываю рот пыльной ладошкой, вместе с тем, сдерживая предательскую непрошенную влагу, так и норовившую прыснуть из глаз. Чего ты сейчас-то ревешь? Поздно слезы слить, когда уже наворотила дел. За горестными раздумьями и самобичеванием я и не заметила, как за спиной моей уже какое-то время кто-то стоял. — Эй, — некто решил оповестить о своем присутствии неожиданно знакомым грубым голосом с бархатистыми нотками недовольства.