Следы оставишь

* * * А ночью Лебедев Тёме снится. Оно бы, собственно, и не беда, сон нечёткий был, смазанный: они стояли с Лебедевым высоко на холме, в тумане, и пахло соснами свежо, сладко, и тяжёлая рука Лебедева лежала у Тёмы на плече. И то, что Тёма проснулся со жгучей пульсацией в паху — эка невидаль, утренний стояк. Но вот то, что Тёма, толком не вынырнув из сна, потянул руку к члену, всё так же видя перед собой Лебедева, и, пока тёрся об обивку дивана, чудилось, будто вжимается в крепкое твёрдое тело, и будто ладонь, соскользнувшая с плеча, крепко и жёстко обхватила ягодицу, оттягивая… ах ты ж ёбаный нахуй. Вот бормотать «Ва-лен-тин-Ю-рич», кончая, уж точно не стоило, и плевать, что никто не мог слышать. Перед глазами всё равно проплывают оторопевшие морды пацанов, брезгливость на личике Юльки, расширенные от негодования зрачки Ле… нет, не надо, только не его, уж лучше пьяный вдрызг батя, кидающий в Тёму пивной банкой и надсадно хрипящий «понаплодили пидорасов!» Может ли такое быть, что он, Тёма, и впрямь пидор? Или один раз всё-таки не считается? Не по-настоящему, к тому же. Вот, Женёк рассказывал, они в школе с пацанами по приколу гей-порно смотрели в подсобке у трудовика. И ничего, не оголубились же. А тут всего-то было — разок подрочил… Нет, ты погоди, Артём Романович. Давай-ка смотреть правде в лицо, а не прятаться от неё в самую глубокую жопу. Вот сейчас — ты не бухой, не накуренный, в яйцах не жмёт, так что скажи начистоту: выпал бы тебе случай наяву вот так с полковником пообжиматься — отказался бы? Или сам бы шагнул вперёд, подставляясь — почувствовать хватку сильных рук, чтоб держали крепко, так, что не вырваться, прижимали к стене, и чтобы глаза в глаза?.. Тёма с размаху бьёт ладонью по простыне, комкает её, выпачканную, липкую, шлёпает босыми ногами в ванную — сунуть в стирку вместе с трусами. А заодно лучше и пододеяльник поменять, и наволочку — чтоб уж чистое, чтоб вообще ничего не напоминало. Ладно. Ладно, сейчас первое дело — пожрать. На сытый желудок, может, и мысли идиотские в голову забредать перестанут. * * * Вечером в гараже Тёма кривляется и ржёт как заведённый. Ржёт над Русом, спьяну полезшим купаться в Чертановку — кое-как вылез, но вот куртку проебал, ржёт над Питом, стащившим у младшего брата пакетик леденцов и самозабвенно хрустящим ими, ржёт над Женьком просто потому, что над ним грех не поржать. Рус, после купания в не по-майски ледяной воде успевший согреться несколькими стаканами беленькой, косится на Тёму с видом просветлённого тибетского гуру, хмыкает: — Что-то ты сегодня как заяц на батарейках. Опять, что ли, втрескался в кого? — Да ну нафиг, — фыркает Тёма. — У меня, вообще-то, девушка есть. — Юлька, что ли? — Рус прищуривается, качает бритой головой. — Ты с ней до сих пор мутишь? Где-то на заднем плане Питон и Женёк стукаются стаканами «за Тёмино постоянство». Тёма показывает им на одной руке большой палец, на другой — средний и опять поворачивается к Русу: — А чё такого? Я, может, ещё женюсь на ней, детишек растить будем. — Ну-ну, — тянет Рус, забирается рукой в пакет чипсов. — Дело, конечно, твоё, Тёмыч. — Я не понял, — выпитое начинает потихоньку плавить мозги, — а чё ты против Юльки имеешь? Да чтоб ты знал, до такой, как она, тебе… — …как до Пекина раком, я в курсе, — с отвратительно серьёзным ебалом кивает Рус. — И тебе тоже. Мало ли тёлок в Москве, тебе непременно надо генеральскую дочь трахать. — Она не тёлка, а девушка моя, сколько раз повторять, — цедит Тёма. — И отец у неё полковник. — О’кей, — безразлично роняет Рус, пьяно встряхивает головой. — Не в этом суть. Суть в том, что от него лучше бы держаться подальше. А то можно и кони двинуть. Он тянется за бутылкой, выливает остатки в стакан и подносит ко рту, но Тёмина рука останавливает на полдороги: — Поясни. — Да чё там пояснять, — Рус аккуратно переставляет стакан из одной руки в другую, опустошает одним махом. Морщится, прижимает к носу промасленный рукав, шумно тянет ноздрями. — До меня, походу, допёрло, кто эту бабу грохнул. Учительницу. — Кто? — Тёма тянет его руку на себя так, что Рус морщится, пытается высвободиться. — И причём тут Лебедев? — А притом, — Рус ухмыляется. — Я завтра, как просплюсь чуток, к ментам пойду. Сволота они, конечно, но кто-то же должен эту гниду посадить. Тёмыч, да хорош дёргать! Руку, нахуй, оторвёшь! — Про кого ты говоришь? — руку Тёма неохотно отпускает, но продолжает буравить Руса взглядом. Не помогает: качнувшись, Рус опускает голову на стол и, кажется, проваливается в царство алкогольных сновидений. — Кому-то сегодня больше не наливать, — хихикает Женёк. — Тёмыч, ещё по одной? Тёма колеблется недолго, тянет свой стакан. В конце концов, завтра выходной, а в отрыв они с пацанами уходят нечасто. Можно даже не идти домой, прямо здесь заночевать… * * * Тёма толком не понимает, что именно вытряхивает его из сна посреди ночи. Сушняк, наверное. За глоток воды отдал бы что угодно, горло горит, а бутылки из-под минералки валяются на полу пустые, причём одна из них явно разлилась: лужица поблескивает в тусклом невыключенном свете. На несколько секунд почти всерьёз задавшись вопросом, не попробовать ли полакать, Тёма встряхивает головой и идёт за курткой. Куртку в горе сваленных вещей сразу найти не удаётся, а в глотке так печёт, что Тёма забивает на всё и, как был, в майке, выныривает в ночной холодок. Дверь слабо скрипит за спиной, закрываясь. Уже потихоньку светает. До круглосуточного ларька минут семь ходьбы, если кругом, по дороге, а Тёма срезает напрямик, через рощу. Ну, когда-то это была роща, а теперь скорее помойка. Тёма шагает быстро, пару раз споткнувшись о ветки, и, услышав глухой вскрик и звуки ударов, резко ускоряется, несётся вперёд. — Эй, пацаны, чё за хуйня? — орёт он. — Район попутали? У Тёмы кулаки чешутся дать кому-нибудь пизды. Но, когда он вылетает на полянку, он останавливается резко, будто налетев на кирпичную стенку. Садится на корточки, тормошит неподвижное тело в капюшоне - и вздрагивает всем телом от тёплой влаги, заливающей пальцы. Тёма негнущимися пальцами лезет в карман штанов за мобильным. Вызывает скорую, но даже не пытается посветить на лежащего парня фонарём. Так хоть можно ещё надеяться, что это не Рус. * * * Рус на койке под трубками, Тёма по эту сторону стекла, в халате. «В реанимацию нельзя» — и хоть ты тресни. В гараже муторно, дома и того гаже. А следак в ответ на Тёмины сбивчивые слова о том, что Рус что-то знал, что он хотел выдать убийцу, только позёвывает. «Гопота, — со смешком говорит помощнику, — сперва напьются до белой горячки, потом нож под рёбра ловят». Каким чудом Тёма сдержался и в глаз ему не засветил — сам не знает. Не исключено, что из-за Лебедева, нарисовавшегося перед глазами будто наяву, глядящего укоризненно. «Артём, ты хочешь заполучить на свою голову проблемы с законом, в то время как твоему другу нужна помощь?» Как-то так он бы, наверное, высказался — спокойно, с расстановкой, охлаждая неуместный Тёмин пыл. Ну, это если предположить, что полковнику есть хоть какое-то дело до Тёмы, Руса и всей этой херни, которая на них валится последние дни. Будто полковнику своей мало. Как бы то ни было, Тёма таскается в больницу, просиживает под дверью реанимации — сначала его пытались согнать, через пару дней огрызаться перестали. Каждый раз, выходя из коридора, Тёма боится, до тряски боится, что, пока его не будет, за Русом придут. Те, кто пытался его убить. Раз шесть, а то и больше Тёма порывался позвонить Лебедеву, спросить совета. Хватал мобильник, находил в списке номер — и клал телефон обратно в карман. Пьяная болтовня Руса, несуразица, пробормотанная под нос: «от полковника лучше держаться подальше, не то можно и в ящик сыграть…» Чушь полнейшая, как вообще можно было про Лебедева подумать, что он… Но ведь Руса и вправду убивали. Убили бы, появись Тёма минутой позже. Тёма не помнит, когда он в последний раз спал больше трёх часов. Тёма пытается совмещать дежурства у Руса с работой — троим теперь приходится впахивать за четверых. Порой он выпадает из времени — замирает с гаечным ключом в руке, или с кружкой кофе, или просто останавливается, смотрит в одну точку, пока кто-нибудь не тряхнёт за плечо. Или пока телефон, который он машинально вертел в руке, не разразится трелью, заставляя вздрогнуть. Белым по чёрному — «Валентин Юрьевич». Под рёбрами что-то срывается, колотится — Тёма мысленно цыкает на самого себя, вдыхает глубже, пытаясь успокоиться. Жмёт «принять». — Валентин Юрич? — Здравствуй, Артём, — хорошо знакомый ровный тон, голос чуть хрипловатый. Тёма, оказывается, соскучился неимоверно. Ладонь трубку к уху крепче прижимает. — Как ты? — Да нормально… ну то есть как «нормально», — хмыкает Тёма. — Всё бы заебись, если б не Рус. Вы про него знаете? Дурацкий вопрос, да. — Знаю. Секунда паузы — и: — Артём, нужно поговорить. У Тёмы вырывается нервный смешок: — Так, блин, это, я слушаю. Лебедев на том конце, кажется, вздыхает. — Лучше лично. Ты сегодня можешь ко мне подъехать? Или лучше мне зайти к тебе? Тёма ошалело вскидывает голову, оглядывает подоконник, заросший слоем пыли. — Давайте я к вам. Во сколько? — Семь вечера тебя устроит? Если меня по какой-то причине задержат на работе, я предупрежу заранее. — Хорошо. Да, хорошо. — Тогда до вечера, Артём. Лебедев отключается прежде, чем Тёма соображает попрощаться. Несколько секунд он всё ещё пялится в экран, а потом бредёт в комнату — выбрать мало-мальски приличную одежду. Как будто глотнул только что взболтанной газировки: внутри так и колет, и скребёт, и на веселье пробивает, и хочется голову накрыть подушкой и никуда не идти. Что полковнику от него может быть надо? * * * Чего Тёма уж точно не ожидал, так это твёрдой хватки пальцев на подбородке и скуле. Не больно, но лица не отвернёшь, и уверенная рука медленно, настойчиво задирает его вверх, к свету. — Не спишь, — Лебедев качает головой, убирая руку. — Видимо, и не ешь. Плохо. В твоём возрасте нужно уметь о себе заботиться. Тёма очумело глядит в невозмутимое лицо, качается на шаг вперёд. — Да причём тут… Рус в коме до сих пор, на нас три заказа висят, а вы говорите… — Спокойно, — Лебедев поднимает раскрытую ладонь. — Пошли. Тёма покорно, как бычок на верёвочке, плетётся в кухню, плюхается на указанный стул. Перед ним тарелка, в тарелку накладывают чего-то мясного, пряно пахнущего, щедро посыпают овощами. — Валентин Юрич, — щёки у Тёмы, наверное, багровеют, жар аж к шее подкатывает. — Да зачем же, вы ведь по делу позвали. — Ешь, — ровным тоном произносит Лебедев. — Дело потом. Тёме бы отказаться, брякнуть что-то резкое, но, по правде, спорить сил нет никаких. В особенности — спорить с Лебедевым. На вкус мяса Тёма едва ли обращает внимание, зато сам не замечает, как сметает всю тарелку. Лебедев тем временем хрустит яблоком — видишь, мол, я тоже ем, всё нормально. Грёбаный мерлезонский балет, только взаимных расшаркиваний не хватает. Наконец, отставив тарелку, Тёма подпирает щёку ладонью, смотрит выжидательно. Полковник начинать не торопится. В свою очередь, изучает взглядом лицо Тёмы, делая для себя какие-то выводы, вряд ли для Тёмы сильно лестные. — Тебя что-то беспокоит, — произносит вдруг, ни с того ни с сего. — Разумеется, это твоё дело, и мне не следует вмешиваться в твою жизнь. Однако если ты сочтёшь, что тебе нужна помощь… — Да не нужна мне помощь! — дёргается Артём, пихает под столом плинтус. — Не нужна, если только вы не грёбаный волшебник и не можете поставить Руса на ноги взмахом волшебной палочки! Левая рука сама собой начинает мелко дрожать, и Артём с силой сжимает правой запястье. Лебедев никак не комментирует, только смотрит задумчиво. — Именно о нападении на Руслана я хотел с тобой поговорить, — с расстановкой произносит он. — Полагаю, у тебя уже возникла некая версия. Все предыдущие жертвы — женщины, и нападали на них при свете дня. А здесь… что-то не стыкуется. Тёма сглатывает. Версии у него никакой нет. Версия была у Руса, и не то что пересказывать её Лебедеву — даже думать о ней не хочется. — Когда я осматривал вещдоки, у меня, в свою очередь, возникла мысль, — невозмутимо продолжает Лебедев. — Следователь не счёл её особенно заслуживающей внимания, однако я решил, что должен поделиться моими соображениями с тобой. — Почему со мной? — Тёма моргает. Следом за сытостью накатывает усталость, соображать почти не получается. — Помнишь, во что был одет Руслан той ночью? Тёма пожимает плечами: — Футболка, треники, как обычно. Куртка ещё моя на нём была. По пьяни взял, наверное. — Именно, — Лебедев слегка подаётся к нему, — твоя куртка. В полчетвертого утра в парке было слишком темно для того, чтобы рассмотреть лицо. А вот куртку вполне можно было узнать. До Тёмы доходит не сразу, он сначала просто смотрит в глаза Лебедева — карие, пронзительные, в них словно поблескивает тревога. А потом — подбирается на стуле: — Погодите. Вы считаете, что этот человек мог пытаться убить меня? Меня, не Руса? Но зачем? И Руса незачем, конечно — но в чём логика? Лебедев не спешит с ответом. — Юля делилась с тобой своей идеей о том, что жертвы так или иначе с ней контактировали? Оп-па. А вот это уже нельзя сбрасывать со счетов. Тёма ёрзает на стуле, пытаясь собраться с мыслями. Тихонько хрустит пальцами, сжимает их в замок. — Думаете, Юльке кто-то пытается отомстить? Но за что? — Не знаю, — просто отвечает Лебедев. — Но ты будь осторожен, Артём. На всякий случай. Под ложечкой у Тёмы что-то сжимается, тоненько ёкает. Карие глаза смотрят внимательно, но это совсем не то внимание, с которым Лебедев его не так давно изучал — вроде как препарированного ежа. Это, новое, слишком напоминает заботу, и Тёма теряется, Тёме бы вскочить и сбежать отсюда. А ведь надо что-то ответить. — Я… да, буду, Валентин Юрич, спасибо. Чаю у вас не найдётся? — выпаливает он, и Лебедев тут же поднимается, достаёт коробочку с заваркой. — Чёрный или зелёный? — Черлёный, — вырывается у Тёмы, и Лебедев негромко смеётся. Вот прям по-настоящему. Тепло так, с хрипотцой, и Тёма не может не смеяться вместе с ним. А потом Лебедев наклоняется над чашкой, заваривая ему, Тёме, чай — уголки твёрдых губ всё ещё задорно приподняты, глаза поблескивают. Блядские боги, даже если Тёму завтра грохнут в тёмном переулке — он может считать, что жизнь прожита не зря.