Пепелище

      — Тупая тварь!              О, сколько раз Джослин Бродерик слышала такие грубые, жестокие слова в свою сторону. Ну какая же она тварь, раз всего лишь стоит напротив богатенького мудака и смотрит в его глаза? Для него она — всего лишь очередная уродка, посмевшая поднять взгляд на того, кто выше и важнее нее. Всего лишь очередной отброс, хотя одета так же прилично, и на ее деловом костюме бирка того же модного дома, что и у него. Джослин ничего не значит для этого высокомерного скота в любом случае. Вот только для нее он — цель номер один за последние несколько месяцев.              Обычно она не охотится в Верхнем Нью-Йорке, предпочитая Средний, где не так много сынков и дочерей особо влиятельных и богатых господ, ради которых найдут денег перерыть каждую трущобу в поисках, если вдруг пропадет. А еще она не охотится на обладателей уникальных имплантов, ведь их слишком легко обнаружить и слишком легко отследить, кто снял их с бездыханного тела. Но Джослин не смогла противостоять самой себе в этот раз.              Столкнувшись с ним на улице и услышав те же отвратительные слова из грязного рта, Джослин не смогла не представить, как из этой же пасти польется предсмертный хрип. Она не извинилась, как обычно делала, когда кого-то случайно потревожила, только сощурила глаза и окинула мудака цепким взглядом. Заметила перламутровый блеск металлического покрытия на имплантах рук. Необыкновенно насыщенный яркий розовый цвет радужек замененных глаз. Тонкие, едва заметные линии соединения каких-то мозговых имплантов, идущих от такого же аккуратного коннектора на виске за ухо и куда-то под модно стриженые короткие синие волосы.              Джослин не смогла не представить, как будет снимать эти элитные импланты с не менее элитного тела. Как будет растягивать процесс, медленно перерезая артерии, чтобы слить кровь. Как жизнь будет потихоньку утекать из тела этого грубого говнюка. И как у него будет все меньше и меньше сил, а главное — желания ее оскорбить. А еще она будет стирать остатки крови с кожи и порезов, чтобы тело оставалось чистым, будто нетронутым, ведь именно так этот рожденный с серебрянной ложкой в жопе и должен выглядеть. Но в одном ему повезло — Джослин педантична и крайне аккуратна в своем деле: отделывать механические приращения от живых тканей она будет бережными неспешными надрезами.              Джослин не смогла с того самого столкновения перестать представлять, как из жалкого тела уходит жалкая жизнь. Не смогла запретить себе представлять власть над ним. И угасающее биение чужого сердца на кончиках своих пальцев.              Но так же она знала: замахнись на такую цель и сразу же потеряешь Посредника между Жнецом, собирающим импланты, и Покупателем вдобавок к тому, что окажешься в розыске. Никто не станет иметь дел с сильнейшими мира сего, могут вообще даже сдать родственникам. А ведь именно настолько ценный парнишка и есть. Пауль фон Эрлбаум — не только якобы голубых кровей каких-то там важных предков, но и наследник крупной топливной корпорации. И поэтому у Джослин не только есть жертва, но и план, кому и как подбросить улики, чтобы сбить с себя подозрения.              Джослин жаль, что придется уничтожить импланты. У таких богатых киборгов железки напичканы отслеживающим барахлом, и чаще всего гораздо проще уничтожить источник сигнала, чем заглушить. Но при этом импланты крепче, отзывчивее, легче. В них можно напихать куда больше улучшений, нужно гораздо реже обслуживать. Джослин не может перестать представлять удобство перламутровой руки по плечо вместо своей старенькой механической кисти. Но понимает, что придется и дальше довольствоваться лишь шокером, отмычкой и не самыми прочными выдвижными коготками. И поэтому готова смириться с такой несправедливостью, чтобы пережить охоту. Ведь не только в материальном — счастье?              Сейчас перед ней тот же хорошо слаженный высокий аристократишка с синими волосами, розовыми глазами, бледной идеальной кожей и в дорогущем костюме, немного запачкавшемся разве только, пока бессознательное тело каталось в багажнике. Дорога до старого заброшенного склада за чертой города была долгой.              Сейчас Пауль фон Эрлбаум лежит перед Джослин на металлическом столе со сливом, подключенным к стоящей рядом белой канистре. Обездвиженный, накрепко привязанный, одинокий, без каких-либо шансов на спасение. Но такой же злобный, как и в их первую встречу. Такой же злобный, как и многие, кто попадал на этот стол.              Взгляд Пауля фон Эрлбаума полон презрения, и Джослин качает головой, недовольно хмыкая.              — Отвяжи меня, ты! Ты хоть знаешь, кто мои родители?! — ревет Пауль, на что Джослин только приподнимает брови.              Она недоумевает: неужели он считает ее настолько тупой, думая, что она могла не подготовиться и взять кого попало?              — Прекрасно я знаю, кто ты. Есть последнее слово? — спокойно произносит Джослин и достает из кармана шипастые четки — элемент ее маленького ритуала.              — Тогда ты должна знать, что с тобой сделают мои родители! Тебя найдут, слышишь, тварь?! Они уже едут! Да во мне столько маячков, что всю эту дыру уже окружили!              Джослин берет одну из бусин любимых четок указательным и большим пальцами, чтобы начать ритуальный отсчет перед каждым убийством. Ровно шестьдесят ударов-бусин, как биение ее спокойного сердца, чтобы с легкостью в мыслях и сердце перейти к делу. И ей всегда просто удавалось отстраниться от болтовни жертв, но Пауль — особенный во всем. Его слова цепляют, и голос в какой-то степени даже завораживает. А глупые угрозы… Джослин и сама не понимает, почему они кажутся смешными.              — А как связано количество маячков и собачек-наемников, которые якобы уже здесь? Глушилки, знаешь ли, гаденыш, чудеса творят, — довольно произносит Джослин, опираясь руками о стол, на котором лежит Пауль. Четки, надетые на руку, бряцают о металлический край.              — Сука жирная, пусти меня сейчас же! — снова орет он.              Джослин только качает головой. Про жир она тоже слышала, даже не один раз. В Верхнем городе все помешаны на худобе, и окажись только в высшем обществе — сразу наслушаешься о своих габаритах на всю оставшуюся жизнь. Джослин, конечно, всегда отшучивалась, что она не жирная, а размера плюс, но в этот раз слова ранили куда сильнее. Пауль особенный во всем.              Она медленно растягивает губы в улыбке и выпрямляется. Берет четки в обе руки и, не слушая ругани и угроз, начинает считать с закрытыми глазами.              Перебирает первые десять бусин. Мысли постепенно начинают отступать.              Вторые десять. Дыхание замедляется.              Третьи. Джослин беззвучно произносит числа.              Четвертые. Дыхание становится равномерным, обида и злость растворяются в отстраненном спокойствии.              Пятые. Приходит настоящее осознание, что и для чего сейчас будет происходить. Губы растягиваются в слабой улыбке.              Шестидесятая бусина. Тело Джослин покрывается мурашками, и она открывает глаза.              На Пауля она смотрит уже совершенно по-другому. Спокойно, не заинтересованно в нем и его жалких словах. Она осматривает его, любуется телом, имплантами. И даже летящий в лицо плевок молча стирает влажной салфеткой. Теперь ее интересует только процесс снятия элитных имплантов с тела высокомерного ублюдка, ради которого она все и затеяла.              Нехотя отрывая от Пауля взгляд, она отходит к стоящему рядом ящику с необходимыми предметами, который всегда привозит с собой. Собирает светлые волосы в хвост, чтобы не падали на лицо, и достает медицинскую маску. Растягивает ее, по очереди почти бережно надевает резинки на каждое ухо. Закрывает лицо, чтобы капли не попали на такую же чистую и бледную как у самого Пауля кожу, губы или даже язык. Это Джослин всегда отвлекает, а вот испачканный элегантный костюм каждый раз ей кажется эстетичным.              Джослин возвращается к Паулю.              Она обходит стол и встает у головы. Пауль орет и дергается активнее, уже не угрожая, а умоляя его пощадить. Но Джослин хочет видеть и слышать далеко не это. Берет четки на крепкой нити с металлическими шариками с шипами в обе руки и набрасывает на шею Пауля. И тянет вниз.              Он хрипит и дергается сильнее, и Джослин заслушивается. Даже прикрывает глаза, держа сильными руками четки и представляя, какие останутся на шее следы. И ухмыляется, думая, что вряд ли простая жируха могла бы его поймать, забросить на стол и сейчас задушить.              Но Пауль ведь особенный. Джослин вспоминает об этом, когда он уже начинает затихать, и резко отдергивает руки вместе с четками. И слушает хриплый кашель, рассматривая кровавые подтеки на идеально-мягкой бледной коже.              Она отходит к ящику и вытаскивает скальпель. Снова подходит к умоляющему отпустить Паулю и улыбается под маской. Сегодня они проведут много времени вместе, ведь Пауль — особенный во всем. И совместный вечер тоже должен быть особенным. Ведь именно с Паулем у Джослин начали просыпаться чувства.              Она даже задумывается, стоя над ним и смотря в зареванные глаза, что это какой-то маньяческий кризис — хобби превратилось в работу и перестало приносить удовольствие. Думает, что стоит почаще выбирать жертв сердцем, а не кошельком.              Но вспоминает о деле, сует руку в карман, чтобы коснуться бусин, пересчитывает несколько, делает глубокий вдох и заносит, наконец, скальпель над плечом Пауля фон Эрлбаума. И снова улыбается. Этот вечер будет еще и живым.