Пускают ли калек в рай?

Нет, я правда никогда не видел себя в отношениях с парнем. В моей жизни было много девушек, я знал, что нравился им, но не со всеми у меня завязывались приличные отношения, а чтоб вот так, сразу и накрепко… Честное слово, я влюбился, как тринадцатилетняя девочка в голливудского актёра. Мы, к счастью, всё как-то сразу поняли, минуя дурацкие объяснения и продолжение игры в гляделки, но афишировать свои отношения не стали. Те, кому нужно, догадаются сами, а остальным знать об этом незачем: я не такой смелый, как Энди, и объявлять о своей бисексуальности не собираюсь. Скоро почти всех нас ждут экзамены. Многие совсем не заморачивают голову этой проблемой, так как уже точно знают, чего хотят от жизни, но есть и те, кто слишком озабочены подготовкой. У меня, Марго и Флоренс есть ещё год, чтобы определиться, но система образования предусматривает два года экзаменов подряд, к которым нужно готовиться, уделяя им ту толику времени, которая еле-еле выкраивается из кучи дополнительных репетиций. Теперь подготовка к спектаклю проходит каждый день, вместо положенных трёх раз в неделю, так как до премьеры «Калеки» остаётся две официальных и одна неофициальная репетиция — мы хотим собраться непосредственно перед показом, как обычно делаем, и прогнать особенно трудные сцены самостоятельно. Но пока всё и так хорошо, и сегодня нам предстоит как следует отработать две сцены, в одной из которых я задействован — это та самая, с Хелен, где я уговариваю её пойти со мной на свидание. Если честно, я переживаю, словно в первый раз, так как работать с Флоренс мне всегда сложно, но куда деваться? Я прежде всего актёр, сущность, принимающая форму любого персонажа и живущая множество других жизней, помимо своей. Я сам выбрал этот путь, поэтому должен пройти его, так как это не раз будет ждать меня в будущем. Может, моё лицо не появится на бродвейской афише, но школьные листовки уже напечатаны, и там есть моя фамилия, поэтому мне нужно сделать всё, чтобы не подвести команду и зрителей. В репзал я зашёл в разгар репетиции (Фиби разрешила мне прийти позже, так как я занимался согласованием некоторых вопросов относительно постановки с директором), и мои губы невольно растянулись в улыбке. Энди, Элли и Бэзил репетировали сцену, которая мне всегда почему-то нравилась, и я тихо сел в первый ряд, чтобы не отвлекать ребят. — Джонни Патинмайк! — сердито говорит Бэзил, расхаживая вокруг инвалидной коляски, в которой сидит Элли. — Разве тебе не ясно, что нельзя давать девяностолетней женщине виски на завтрак? — Да нравится ей это, и она тогда не ноет — бурчит недовольно Энди, поглядывая на «мать». — Я не откажусь от глоточка виски, это так, — кивает головой Элли. — Всё разболтала, — раздосадованно говорит Энди и отходит в сторону. Заметив меня, он подмигивает, и я машу ему рукой в ответ. — Хотя предпочитаю самогон, — говорит она. — Но не даёт же он вам самогон? — вопрошает Бэзил-доктор. — Не даёт, — обижается Элли, глядя на Энди, который согласно кивает головой, сжимая спинку инвалидного кресла. — Только по праздникам. — А что значит по праздникам? — В пятницу, субботу или воскресенье. — Когда твоя мать умрёт, Пустозвон, — говорит Бэзил, походя ближе к Энди, — я вырежу её печень, и ты увидишь, какой вред причинила твоя нежная забота. Тот пробегает пару шагов и, оказавшись на середине сцены, гордо выпаливает: — Не дождётесь, МакШерри, чтобы я смотрел на мамашину печёнку! Мне и снаружи на неё смотреть тошно, не говоря уже о внутренностях. Отсюда я вижу, как Элли пытается не смеяться, но она поспешно скрывает лицо вуалью старомодной шляпки и умолкает. Слабой стороной Элли является то, что та не может сдерживать себя. Все другие тонкости актёрского мастерства даются ей на удивление легко, и лишь поэтому Фиби может простить ей этот недостаток и даже пойти навстречу, попросив Марго создать именно тот костюм, который скрывал бы такие нюансы. Они доигрывают сценку до конца, и Фиби в этот раз придирается чисто для приличия. Никто уже не сомневается, что выбор Энди на эту роль не был ошибочным, и я в том числе. — Молодец, — шепчу я ему, когда он садится рядом, весь взмокший, но счастливый. — Я знаю, — также негромко говорит он и едва касается губами моей щеки, чтобы никто не заметил. — Но, в целом, я довольна, — говорит Фиби в заключение своей небольшой критической речи. — Теперь Роберт и Флоренс, последняя сцена. Мы с Марго зайдём позже. Я сел на шаткую железную конструкцию, которая пока что служила мне кроватью, и обмотал голову собственным галстуком, который сегодня выступал в роли марлевой повязки. Флоренс ушла к задней двери, так как должна была только-только появиться в сцене. — Привет, Хелен, что тебе? — зачитала Фиби, стоя в своём «режиссёрском» углу. — Ничего, — выпалила Флоренс, моментально превращаясь из обыкновенной девушки в бойкую стерву, — просто пришла посмотреть на раны Калеки Билли. Говорят, они глубокие. Я поздоровался, глядя на неё чуть ли не щенячьими глазами. — Ты как чучело в этих дурацких повязках, Калека Билли. — Наверное, да, — я замешкался. — Тётушка, там чайник случайно не кипит? — Что? Да нет, — продолжила читать Фиби. — Ааа, конечно. Да-да. Флоренс тут же подбегает ко мне и пытается развязать галстук. Он чуть не падает с моей головы, и я поспешно реагирую: — Хелен, мне же больно! — Чёрт, ты прямо как девчонка, Калека Билли, — удовлетворённо говорит она. — Ну как там в Америке? — Нормально. — Ты видел там таких же красивых, как я? — начинает допытываться Флоренс, и мне даже становится неуютно. — Ни одной, — отвечаю я. — А почти таких же красивых? — Ни одной. — А в сто раз лучше, чем я? — Знаешь, — осторожно говорю я, — может, пару раз… Мне тут же прилетает подзатыльник. Не так больно, как от Юджина, конечно, но я почти не театрально вскрикиваю. — Ааа! Я имел в виду, ни одной! Мы продолжили диалог, в ходе которого я не раз рисковал быть побитым, и всё шло в меру хорошо, пока не настало время для последних реплик. — Наверное, я к старости становлюсь мягче, — пиная носком туфли пол, сказала она. — Я тоже так думаю, — поспешил уверить её я, краем глаза глядя на Энди. Его вид меня немного взволновал. Я никогда не видел Энди таким понурым, даром что знакомы мы были около двух недель, и сам сразу поник. — Правда? — чуть более обеспокоенно, чем надо, спросила Флоренс. — Да, — сказал я, пытаясь забыть только что увиденное. Мне через пару фраз предстоял поцелуй, и морально я уже готовился. — Правда, Билли? — хитро спросила она. — Да. — А как тебе такая мягкость? — воинственно крикнула она, снова мучая место, где находилась моя «повязка». — Больно же! — застонал я. Нет, не могу об этом не думать, хоть убей. Плохо вообще влюбляться. — То-то, — сказала Фло. — Увидимся послезавтра на этой дурацкой прогулке. — Ладно… Флоренс осторожно придвинулась ко мне и поцеловала меня буквально кончиками губ. Я невольно притянул её к себе, но она уже слезала с импровизированной постели, на которой я сидел, и, подмигнув мне, как делал это обычно Энди, убежала из зала. — Ладно, концовку ты уж сам дома дорепетируешь, ладно? — сказала Фиби. Я кивнул, ища глазами глаза Энди. Он на меня не смотрел. — Тогда на сегодня всё. Встречаемся завтра, готовьтесь. Энди вышел из зала сразу после Фиби, и я метнулся за ним в коридор. — Энди, подожди! Он обернулся. — Чего? — Что с тобой? — Знаешь, забей, — хмуро сказал Энди, глядя на меня. — Ничего страшного. — Я же вижу, что ты меня избегаешь, — волнуясь, выпалил я. — Что случилось? Он молчал некоторое время, видимо, стараясь подобрать слова. — Тебе обязательно целовать эту девчонку? — тихо спросил он. — Энди… Я глубоко вздохнул, больше всего на свете желая обнять его, но не знал, как он отреагирует. Я прекрасно понимал, почему он ревнует, но мне было очень сложно объяснить, почему нет оснований ревновать меня к Флоренс, поэтому мы оба молчали. — Ладно, ясно всё с тобой, — выдохнул Энди. — Мне-то казалось… Он развернулся, намереваясь уйти, и я вновь вцепился в него. — Энди, стой! — чуть ли не заорал я. — Я ненавижу себя за то, что влюбился в тебя, — бросил он обиженно, — но иначе уже не могу. Извини, мне стоило раньше догадаться. — Ты не так всё понял… — Я? Не так? — Энди остолбенел и каким-то не свойственным ему яростным взглядом начал сверлить меня. — Ну да, давай расскажи мне, что между вами происходит, расскажи, что ты воспользовался моими чувствами. Я подожду. Он скрестил на груди руки и вопросительно посмотрел на меня. Я чувствовал, что в душе он почти сломан, и поэтому поспешил начать рассказ: — Это всё началось незадолго до осеннего бала. Я знал, что нравлюсь Флоренс, да и она тоже казалась мне прекрасной девушкой. Школа приняла тот факт, что мы начали встречаться, как что-то само собой разумеющееся, и меня это порадовало. Я затащил её в театральный кружок, мы были так счастливы вместе… — Ближе к делу, пожалуйста, — поморщившись, попросил Энди. — Да, конечно, — сказал я. — После бала всё изменилось. Она начала избегать меня и общаться исключительно со своими подругами, Сначала я не придавал этому значения, но потом отношения расклеились окончательно. В один из дней я провожал её домой, и мы наткнулись на собаку… ну вот как мы с тобой две недели назад, и она укусила Флоренс. Я не смог уберечь её, понимаешь? — Понимаю, — сказал Энди. — Дальше. — Я потому и начал бояться собак. Фло устроила истерику и бросила меня на том же месте. Словами не передать, как мне тогда было плохо… но через некоторое время я узнал от Бэзила, что ей нужен был лишь повод, чтобы меня бросить. Она поругалась с подругой и боялась прийти на бал без пары — вот зачем я был ей нужен. А я, абсолютный дурак, верил ей и любил её, хотя ей это было вовсе не важно. Я замолк, пытаясь отдышаться. Рассказ дался мне совсем не просто, и я боялся, что опять словлю паническую атаку, но всё обошлось. Лишь только Энди стоял, глядя уже задумчиво, и молчал. — Ты до сих пор её любишь? — спросил меня он. — Нет, — мотнул головой я. — Что было, то прошло. Она всё же извинилась передо мной, но теперь мне сложно назвать Флоренс даже другом. — Иди сюда, — сказал Энди, распахивая объятия. Я подался вперёд, чуть ли не шмыгая носом, и уткнулся в его плечо. От Энди пахло терпким виноградом, ментоловыми сигаретами и костром (он был в той же рубашке, в которой на этих выходных выбирался со мной на природу), и всё это было так по-домашнему, так приятно и непринуждённо, что хотелось раствориться в его запахе, в одежде, во всём том, что делало его самим собой. — Всё, давай полегче, — сказал Энди, — я на тебя не обиделся. — Ты был готов меня загрызть. — Только от переизбытка чувств. — Дурак ты, — прошептал я, легонько толкая его в грудь. Он только рассмеялся и обнял меня крепче. — До завтра? — спросил Энди, проводя руками по моей спине. Чёрт, я только что осознал, как по-дурацки выгляжу — начиная от галстука, повязанного вокруг головы и заканчивая ярко-жёлтыми носками (сами-знаете-кого подарок). — До завтра. Эй, а поцеловать? — возмутился я, видя, что он и вправду собирается уходить. — Эх ты, чудо моё, — пробормотал Энди, целуя меня в макушку, — совсем ведь без внимания засохнешь. Я согласно кивнул. На душе было так легко, что хотелось петь, но этого я делать не стал. Пение помогает мне быть счастливым — может быть, потому, что я никогда профессионально им не занимался, — но сейчас оно мне было даже не нужно. Счастье поселилось где-то в макушке, и оттуда разбежалось по всему телу, оставив свой след в каждой клеточке тела, и теперь я знал, что так может быть всегда.