Deja vu pour le shinigami

Сердце стало биться быстрее, и в тишине было слышно только его калатание и сбивчивое дыхание жнеца. А что дальше, что дальше-то? Он опустил взгляд на пол, в ожидании указаний со стороны. Пусть выгонят, приведут к начальству — не всё ли равно? Его пугала больше всего натянутость тишины, что последовала после слов незнакомца. Кто он вообще? Слова будто появлялись в его собственной памяти, вот только всё ещё было непонятно, чьи они. Шинигами посмотрел на него быстро, чтобы тот не заметил, и смог увидеть лишь силуэт, одетый в чёрный балахон и длинные пряди волос. — Простите, я… Не знал, что сюда нельзя. Он нервно улыбнулся, когда понял, до чего же глупо получается. Опирался то на одну ногу, то на другую, застёгивал-расстёгивал верхнюю пуговицу на рубашке и бегло осматривал зал. И всё ему казалось, что несмотря на профильное расположение охранника (хоть он и не создавал о себе такое впечатление), что за ним пристально следят. Незнакомец хихикнул и даже в темноте и с плохим зрением Нокса, ему было видно, что тот улыбался. — Никому ещё не удавалось посмотреть свою собственную плёнку. — внезапно вымолвила тёмная фигура. — Нет, что вы, я вовсе не это- — Достаточно глупо оправдываться, когда твой собеседник уже знает всю правду. И он обернулся. На его лицо теперь падал лунный свет и Рональд прижался к стене, про себя пытаясь придумать хоть что-то, что можно было сказать. Волосы серебристые и черная одежда, и все вокруг — тоже черное, немного с зеленцой, как часто всем казалось. Пряди на лице, кажется, не защищали. От глаз — глаз, что всегда смотрят внимательно, что замечают всё. Не заметить Гробовщика с первого взгляда достаточно странно. И когда он уже стоял прямо перед ним, жнецу показалось, что думать нужно было раньше и гораздо лучше. Что он сделает? Просто расскажет начальству? А, может, убьет прям-таки здесь, не задумываясь? — У вас слишком много лишних мыслей. Чувство, что его будто смотрят под рентгеном преследовало его всё это время. Это немного неприятно — как будто кто-то роется в душе. И одновременно очень интересно. И очень страшно параллельно с тем. — Простите, я правда больше не собираюсь сюда заходить, — в его горле неожиданно как будто что-то застряло. — Можете просто сказать начальству, и меня заставят делать сверхурочную работу. Неприятно, что поделать, но зато предсказуемо и не страшно. Немного грустно посмотрев на Легендарного, он надеялся на то, что его сейчас просто отпустят. И уже не важно, с какими штрафами. А Гробовщик как будто издевался, с надменной улыбкой поглядывая на жнеца и тянул бесконечную паузу. Нокс вызывал даже некоторую жалость своим видом и иногда его хотелось пожалеть, отпустив. — Можем начать с того, что моё присутствие здесь тоже не совсем законно. А разве… Разве если он сам Легендарный, то неужто нужно иметь разрешение? — В каком смысле? — Рон выглядел растерянно и не мог понять ничего из того, что происходит. — Отставка — и не важно, кем тебя называют. Так значит. Значит, и на таких людей действуют правила? Правила. То, что он всем сердцем не любил — абсолютно неинтересные рамочки, зачем-то созданные обществом собственноручно. — И если вы не расскажете обо мне - я не расскажу о вас. — сероволосый заговорщически приблизился к Рональду. И сейчас он знал одно — перед ним человек, который точно также не любит правила. Пожалуй, совсем неплохо. — Так значит. Я могу идти? — шинигами, улыбаясь, поспешил уйти. Гробовщик странный, немного даже страшный. И интересный. И нет — Нокс не собирался уходить из-за собственного страха (как он, по крайней мере, себя убеждал), он просто странно себя ощущал. Когда глаза пронизывали, а его самого будто смотрели насквозь. Как будто он всего лишь книжка перед ним, которую можно легко открыть. — Вам уже не интересно? — среброволосый сделал вид удивления, хотя на самом деле выражал совсем другое. — Интересно, но раз уж вы поймали меня за этим… — Ловля беглецов и нарушающих правила меня не интересует. — Гробовщик смотрел в другую сторону, стараясь не смущать второго — вдруг ещё испугается? — Но я мог бы показать, где она находится. — Вы… Что сделать? Гробовщик показался ему не таким уж плохим, и даже добрым в какой-то степени, покуда позволяла его наивность. И страх — возможно, этот самый жнец в отставке не такой ужасный, каким его описывают? — Тогда… Спасибо. — сказал он в полусомнениях. Ведь это стоило того, это согласие, чтобы посмотреть на то, что очень хочется? Гробовщик достал старую потёртую книгу с единственным числом на обложке без названия, что появилась будто из ниоткуда. Длинными пальцами аккуратно потянул за торчащую из книги закладку и открыл на нужной странице. Достав карандаш, написал что-то в ней. Нокс смотрел на его действия заворожённо, как будто в них была какая-то магия. И когда её страницы блеснули желтоватым сиянием, а в руке появился клубок запутавшейся пленки, что едва помещался в нее, Рональд и вовсе стал быть уверенным, что Легендарный обладает каким-то непонятным ему волшебством, которое было не только в действиях, но и в нем самом. — Это… И есть моя плёнка? — Рональд с удивлением уставился на то, что было в руках жнеца. В ответ он протянул желтоволосому плёнку, и Рональд с удивлением и нетерпением в глазах взял её в руки. Она была не слишком запыленной как для почти столетней давности, а вот узлы были достаточно запутанными. Плёнка пестрила кадрами, но лишь в некоторых местах, она была пережата и как будто с пустыми местами. Потянув за кончик плёнки, он обнаружил несколько пустышек и одно воспоминание из раннего детства, видимо, на котором он гладил большого уличного кота. Сколько ему было на кадре — непонятно, жнец уже и совсем забыл о том, как выглядят люди, и как меняет их возраст, а всего-то немного времени спустя прошло. Развязав небольшой узел на конце, он увидел следующий кадр — там он был немного взрослее и с некоторой грустью в глазах, бродил по улице в раздумьях. Странно. Ведь на плёнке, какой бы длинной она не была, отображается лишь все самое важное в жизни. Возможно, он ощущал здесь неподдельное счастье? Или, быть может, думал о чём-то, что изменило его жизнь? На нескольких кадрах, находящихся где-то среди большого узла, он мог видеть прошлого себя. Более взрослого. Ехал в карете, стоял на берегу Темзы, смотря вглубь реки, пытался отремонтировать часы. И сидел на качели с букетом ромашек в руках, ощущая растерянность. Это заставило его улыбнуться, он был таким забавным, наверное, даже счастливым и уж точно не удручённым не то работой, не то своими мыслями. Это заставило улыбнуться и рядом стоящего Гробовщика, ведь жизнь человеческая — такая интересная вещь. Вот только в действительности Рональда слегка расстраивало количество испорченных кадров. Его интересовало всё — абсолютно всё, что там есть, и, на первый взгляд, около четверти целых кусочков не могли удовлетворить его любопытство. И самое важное для него здесь, что вызывало волнение и много вопросов — почему, почему он всё-таки совершил самоубийство? Что заставило его разочароваться или испытать такую боль? Задавая себе всё больше и больше вопросов, он пытался найти петли в узле из пленки, но они были затянуты наглухо, и иногда ему было непонятно, как это она могла завязаться так сама. В попытках найти что-то, что можно было потянуть и развязать, он, кажется, запутал её ещё больше. Решив, что логическое мышление никогда не было его положительной чертой, он с надеждой посмотрел на рядом стоящего Легендарного, который все это время за ним наблюдал. Казалось, он обладает гораздо большим количеством умных мыслей, в том и числе и на счёт того, как развязать узел. — Вы не могли бы, пожалуйста, развязать? — Рональд протянул ему плёнку, пытаясь скрыть волнение улыбкой. Легендарный хмыкнул в ответ, взял клубок в руки и принялся распутывать, как будто интуитивно угадывая истоки узла. Жнец смотрел то на него, то на руки, что мастерски её развязывали. И уже спустя пару минут клубок превратился в ленты, свисающие с рук Гробовщика и пестрящие кадрами. Рональду казалось, что сейчас будет что-то решающее, что-то, что откроет ему завесы тайны своей прошлой жизни. И когда плёнка снова оказалась у него, он стал смотреть кадры быстро, рывками, теряя логическую цепочку. Вот только всё больше накрывало его разочарование, когда он видел много пустых частей, и того, что можно было посмотреть было не четверть — а и того меньше. Она была испорчена, непонятно, каким образом, но с ней точно что-то было не так. Плёнка не портится сама, он как жнец точно это знал, и это вызвало у него удивление помимо очевидной грусти. — С ней что-то не так, — проговорил Нокс сам про себя. Кадры не дали ничего, больше того, почти вся последняя треть была абсолютно пуста. — Вы правы. Её действительно кто-то испортил. — ответил среброволосый. — Вы хотите сказать… Кто-то? Но кому она понадобилась? — Хороший вопрос, мистер Нокс, вот только я и сам не знаю на него ответа, — с ухмылкой посмотрел на того Гробовщик. — Может, демон, может, случайность, а может, некто заинтересованный. Нокс уже в который раз отмечал, что всезнающий и не желающий ничего раскрывать Легендарный оставлял за собой немного давящую атмосферы тайну, но это его даже в какой-то степени заинтересовывало. Ведь в нем была какая-то загадка, а загадки, как известно, привлекают всех, кто обладает хоть каким-то романтизмом, а Рональду было его не занимать. Пересмотрев воспоминания ещё раз, он больше всего обратил внимание на один — тот, где он сидел на качели с ромашками в руках. Он уже где-то в третий раз смотрел на него, пытаясь отыскать это в своей памяти. У него появилось какое-то очень странное ощущение, как будто он помнит все свои чувства оттуда, но не помнит ни одного события. Как будто он только проснулся. И все не может вспомнить сон — осталось только чувство. И чувство погрузило внутрь, парадоксально, дало путь в глубину памяти. Которую жнецы, тем не менее, не заслуживали.

Кто же он, он снова удалился, не показав свое лицо.

Когда ему было пятнадцать, повсюду гулял ветер. Бродил по улицам наполненный запахом цветов. Он был в его голове, жил в его сердце, а вечерние лучи светили волшебством. Волшебством лета. И тогда не знал он, что такие моменты называются счастьем, да и вообще — это слово подходит скорее скучающим за прошлым, а вовсе не мальчику с растрёпанными волосами, который был среди лета в саду, где живет ветер. Где живет детство — хотя он и сам тогда не знал, что это такое. С грязными пятнами на рубашке и яблоком в руке, на качели. С чувством, что сад, лето, что он сам — вечны и настоящие. И с букетом ромашек, которые непонятным образом оказались у него — их подарил незнакомец, чьего лица он не видел — оно было под вуалью. Он вдохнул их аромат — и они были настоящими, как ничто, хоть тот человек был совсем не похож на того, кто собирает цветы для того, чтобы подарить их незнакомцу. Он был скорее типичным взрослым — с печалью на лице и аккуратной одеждой, разве что без очевидной скуки, что случается редко. И он улыбнулся, и ему было абсолютно всё равно, последним ли было это лето, потому что оно было прекрасным. И букет цветов, подаренный в последний день августа как идеальное его окончание — кажется, действительно прекрасная вещь. И когда Рональд открыл глаза, вернувшись из прошлого, Гробовщика уже здесь не оказалось — жнец стоял один с пленкой в руках и завявшим букетом в душе.