Deja vu pour le shinigami

На улицы этого города вовсе не падал свет — он был будто вечно под куполом серых облаков. Этот город полнился запахом дождя и стуком копыт лошадей, этот город был в памяти людей серым, но бесконечно красивым. Он завораживал своей красотой Лондон, как никогда, именно во время ливня, показывая свой истинный характер. И снова раскат грома. Небо сегодня злится и льет свои слёзы на работающих внизу, что им, конечно, не по нраву. Этот был последний, погибший от копыт лошади с повозкой; его плёнка вздымалась вверх, к небу. Диспетчер пододвинул к себе газонокосилку, явно быв довольным своей работой. Он черкнул что-то в записной книге, выполнив сегодняшний план (что удавалось крайне редко), и поставил печать на листе. — Работа была создана для того, чтобы жизнь всячески надоедала. — сказал желтоволосый жнец с улыбкой. Общеизвестный факт среди жнецов: каждый знал, что работа есть вечное наказание, вот только не каждый знал, за что. Оттолкнувшись от земли, жнец оказался на крыше соседнего дома, где его встретил поток ветра и все-таки выбившийся из туч небольшой луч света. Он заставил жнеца балансировать на верху треугольной крыши, и тот чуть ли не падал, улыбаясь. Его это радовало: нечасто можно заметить хоть какой-то проблеск света в разгаре октября. Ещё дуновение ветра, и льющий в лицо дождь. Он был как ребенок, который оказался на улице, играя в свои непонятные взрослым игры, пытаясь не упасть с крыши. Кажется, в прошлой жизни он никогда не был взрослым. Интересно, в ней он тоже любил гулять по крышам? Все-таки упал.

Вверх и вниз, вверх и вниз. На качели вечером, под лучи и пение птиц. Лето цветёт, лето осыпается веснушками и летит большими августовскими бабочками, лето живет в сердце и поёт свои жёлто-зелёные песни, и кажется, что оно вечно, что оно никогда не закончится, даже если оно зимой в экранчике фотоаппарата. Юноша раскачивается сильнее, закрывает глаза и вдыхает во все легкие чистый воздух. Ему кажется, что если и существует рай на земле, то он именно здесь.

Поднявшись на колени, он медленно открыл глаза и на ощупь нашёл очки, что валялись возле — на мокрой дороге. Натянув их себе на нос, жнец осмотрелся вокруг: стена дождя и небольшие проблески света. — Что это вообще было? — на его лице было недоумение и некоторая растерянность. Как будто проблески света в мрачном мире жнеца в виде дежавю и не до конца стертых воспоминаний — он не знал, не знал и ощущал. Жнецам было обычно недоступно данное чувство — и можно было сказать, ему даже повезло в какой-то степени увидеть кусочек своей прошлой жизни — вот только он был этому не сильно рад. Мрачная жизнь жнеца, клеймо, как никак, работы собирателя человеческих душ и вечно дождливый Лондон — это всё, что ему досталось от этой жизни, и порой ему действительно хотелось большего. А не так-то много — всего лишь беззаботных солнечных дней и немного радости. Кажется, люди гораздо счастливее жнецов, хоть иногда и вовсе не могут этого понять. И иногда всё же он думал о том, что ему хотелось бы быть не здесь, а где-то в разгаре лета, в разгаре не то детства, не то юношества, и воспоминания лишь напомнили ему о своем тайном желании. В насквозь промокшем пальто и с мокрыми взъерошенными волосами он вернулся в отдел, с немного натянутой улыбкой и выполненным планом. И с полной головой мыслей, что сильно ощущалось, ведь обычно там гуляла звонкая пустота и ветер. Мысли были слишком тяжёлыми, впрочем, как и всё остальное. Небольшой стол со стопками неразобранных отчётов, находящихся в полном беспорядке, чернильные пятна на нём и толстая свеча — он видел это каждый день и больше не ощущал вдохновения, как это было в первый день работы, когда в его глазах была радость и неподдельный интерес. Повесив пальто и сев за стол, он взялся заполнять отчёты, а это он не любил больше всего в своей жизни, отчаянно стараясь не откладывать их на потом, вот только у него это не сильно получалось вот уж последние несколько лет. — Решили наконец взяться за дело, мистер Нокс? — начальник департамента резко посмотрел на него, как бы не доверяя. — Да, что-то уж слишком много документов собралось, — ответил диспетчер, непринуждённо улыбнувшись. «А что если…» Он быстро заполнял документы неровным размашистым почерком, периодически оставляя на них кляксы. Чисто автоматически — что он страшно не любил. У него появилась мысль, и он полностью был ей увлечён. «А что если… Узнать, что было у меня в прошлом?» Перо выпало из его руки. Не был бы он собой, если бы не любил придумывать что-нибудь, находящееся за гранью понимания, даже в самые грустные для себя времена. «А что если посмотреть на свою пленку воспоминаний? Вот только как…» Прикусывая перо, Рональд задумался. Жнец прокручивал в голове всё, что осталось у него в памяти с первого инструктажа, а именно то, что касалось воспоминаний. Он знал, хорошо знал, что шинигами не могли помнить своё прошлое, и что его знание нарушает устав. И это, вероятно, несло в себе какой-то смысл. Если, конечно, правила не существуют только для того, чтобы защищать от беспорядка. Или для того, чтобы их можно было нарушить, как-то раз, в одну такую дождливую ночь, если очень хочется и не думается ни о чем больше? Мысли не давали покоя, и отчёты хоть и были на столе, но в голове — далеко. Он пройдёт в отдел хранения этой ночью — чего бы ему это не стоило. Жнец загорелся мыслью, духом авантюры и грусть его медленно перетекла в волнение — защитная реакция или нет, кто знает. По крайней мере, долго погрязнувшего в тоске Рональда еще не видел никто. Документы — что документы, и пусть он останется заполнять их ночью, когда уйдут даже самые ответственные, его увлечённость не даст скучать. И когда стрелка часов достигла половины второго, и опустел кабинет, жнец аккуратно взял свечу со стола и, встав со стула, направился к выходу. Совсем небольшой источник света, и комканная карта в его руках совсем не обнадёживали. Волнение, отнюдь не лёгкое, и страх, смешанный с интересом, полнили его. Он стоял у выхода из кабинета, смотря в темноту длинного коридора. Иногда даже мелькало сомнение и желание бросить всё, но всё же он сделал первый шаг, тогда излишний романтизм и тяга к неизведанному взяли верх. Он шёл сначала медленно, дотрагиваясь до стен и поглядывая в карту, затем быстрее и быстрее. Ветер гулял в коридоре, и изредка попадались окна, из которых лился лунный свет, и если бы не свеча, он точно бы сорвался на бег. Уже не страшно — нет, уже интересно, уже хочется идти дальше с улыбкой, не боясь встретить кого-нибудь. Он почувствовал себя так, будто совершает что-то очень важное и ответственное, шагая на встречу опасностям. Он всё играл в свои непонятные игры, и ветер теперь был не по коридорам — в его голове. Поворот, еще поворот. Не потеряется ли? Ступени наверх и поворот. — Чёрт! — запнувшись о последнюю ступеньку, сказал Нокс. Свеча чуть накренилась набок и едва не погасла. Поднявшись на ноги, шинигами увидел те самые большие двери, отмеченные на карте. — Отдел хранения… — он сунул карту в карман и поправил очки. Набравшись смелости, он отворил дверь и тихо вошел. И был крайне удивлён: огромный зал, залитый светом месяца из не менее больших окон, и бессчётное количество стеллажей. Стеллажи нависали над головой и полнились огромным количеством различных ящиков, находящихся в почти хаотичном порядке, не считая дат. Осмотрев их внимательнее, Нокс обнаружил таблицы, прикреплённые к боковым доскам стеллажей с датой. Когда же он все-таки родился? Жнец задумался. Его День рождения празднуют в конце июня, где-то между двадцатым и тридцатым числом, а еще он знает, что ему всего девяносто четыре года. «Значит ли это… Если отнять, выходит, я был рожден в тысяча семьсот тридцать шестом? Черт.» И если каждый большой стеллаж отвечает одному числу, то сколько таких стеллажей придется ему оббежать? Очевидно, его желание не имело смысла с самого начала, и сейчас, выругавшись, желтоволосый жнец сел на пол, оперевшись о стеллаж и смотря на то, как догорает свеча. Мысли спутанные, он сам — совсем слегка, но все же расстроен, а лунные лучи падали на холодный пол, и воздух от них будто сам покрывался морозным туманом. Красиво, вероятно. В лучших традициях романтики одиночества, вот только тоска была вовсе не лёгкой и эстетичной, а навалившейся ему на плечи. Кажется, пора возвращаться. Воск почти расплавился, а значит, ему придётся идти в темноте. И тишина была натянута как тонкая нить. Рональду казалось, что даже его собственное дыхание было отчётливо слышно. Пока она вдруг резко не содрогнулась. Послышался не то стук, не то хлопок — и жнец замер, чувствуя поднимающийся по горлу страх. Страх того, что его словят здесь за нарушением Устава, или того, что здесь, в темноте, он находится не один, он не знал. Резко погасив свечу, шинигами тихо приподнялся. Шкаф хранения предательски скрипнул, и, высунувшись за угол стеллажа, жнец попытался как можно тише ступать по полу. Но пытаться Ноксу делать то, что у него всегда получалось хуже всего, а именно быть тихим, вышло достаточно плохо. То туфли скрипели об пол, то он сам плечом задевал полку, а в качестве вишенки на торте оставалось только чихнуть, и то, вовремя не сжав нос, это вполне могло произойти. Вид в темноте не был достаточно чётким, и порой ему приходилось идти, проводя рукой по полке. Тихо, осторожно он проходил дальше, продвигался к выходу, готовясь прыгнуть за двери, вот только он понял кое-что — совсем внезапно, что выход сейчас находится у него за спиной, и далеко не на близком расстоянии. Получается, все это время, он от него отдалялся? Он осмотрелся настолько, на сколько смог, и увидел за собой ряды шкафов. Можно повернуться и попытаться сбежать, а можно… Стать полным дураком и попробовать дойти до конца? И всё же, он всегда был безумцем. Что у него было в крови, так это полная иррациональность, граничащая с идиотизмом, но иногда спасающая его от уныния. Сколько же ему придётся идти? Он остановился, задумавшись. Несколько тысяч шкафов, где-то столько же метров. Сомнительное удовольствие, учитывая, что использовать способность быстрого передвижения в узком проходе было бы крайне плохой идеей. И он стал идти. Иногда ему вспоминался тот резкий стук, но Рональд каждый раз переубеждал себя, что звук был вызван не кем-то, а просто упавшим предметом. Да и в конце-то концов. Что же будет, даже если его и поймают? Но когда в темноте послышался чей-то шаг, ему стало не по себе. В одно мгновение улетучилась жажда приключений и любопытство, а в душе зародился новый всплеск страха. Он почувствовал себя последним трусом, но под клокотание сердца жнеца несло прочь. Он зашёл за соседний шкаф, прижался к нему и задержал дыхание. Рон пытался прислушаться к шагам, которые не утихали и были слышны в разных частях зала. «Это охрана» — единственная мысль была в его голове, всё остальное — чувство страха. Он понятия не имел, каким образом они догадались, что в отдел проник кто-то, если дверь была закрыта, а шёл он относительно тихо. А может, это была всего лишь проверка. И если задержать дыхание, то пройдут мимо него. У жнецов же плохое зрение, ведь так? Стук чьих-то каблуков был хаотичен, но со времен начал приближаться, он был буквально за несколько стеллажей по ощущениям. Ноксу казалось, что время потеряло свой ход и неизвестно, он стоит здесь две минуты или полчаса. И вот, всё ближе и ближе звук, все громче стук сердца. Главное сейчас — оставаться спокойным, но в такие моменты ему хотелось вести себя в точности да наоборот. Стук, стук, стук. Кто-то был уже рядом, буквально через шкаф. Его ещё могут не поймать, и, доверившись инстинктивному желанию бежать, жнец так тихо, как только мог, прошёл дальше, быстро метнувшись из центрального коридора в проход между шкафами. Кажется, его не заметили. На его лице появилась улыбка. «Поймайте меня, если сможете» Он так же тихо, но быстрее поспешил к концу прохода, снова метнувшись в следующий. Шаги остановились. Его не слышат, они пытаются поймать тень, и ему это предоставляет даже некоторое удовольствие. Он ведь даже сможет пройти к выходу, жаль только, что затея не удалась. Когда шинигами проделал ещё пару таких же движений, до выхода оставалось буквально несколько стеллажей. Его настораживало то, что шаги остановились, но решив, что они просто пошли вглубь зала, он успокоился окончательно. Один — всего один стук, раздавшийся где-то недалеко. Будто бы кто-то почти летал, осторожно отталкиваясь от пола, притом делал это мастерски. Значит, он снова ошибся. Значит, кто-то умел передвигаться настолько тихо, что он и не заметил. С мыслью «Сейчас или никогда» он начал бежать к другому проходу, ведь не было смысла скрываться, возможно лишь попытаться уйти. Секунда, не то доля секунды, и звук послышался уже с другой стороны, будто опережая его собственные мысли. А эти охранники те ещё умельцы, загнать его в угол кому-то в одиночку было достаточно сложно. И в тот момент, когда делать что-либо было уже слишком поздно, он просто прислонился к шкафу, даже не пытаясь быть незаметным. Раз уже его поймают. Да и вообще, неужели выговор от начальства такое уж страшное наказание? У него иногда-таки возникала мысль, что многое из своих эмоций он придумал сам, что они не имели должной причины и были преувеличенными. И тогда ему становилось спокойней. И одиночные звуки снова превратились в шаги. В шаги, что слышны в соседнем коридоре и что находятся очень рядом, но так, чтобы никого не было видно. А потом чей-то шаг уже был прямо напротив него, в проходе, и Нокс нервно смотрел на шкаф впереди него, чтобы того не замечать. Ведь незнакомец — всего лишь его бессмысленный страх, и охранники не предоставляют и доли придуманной опасности. А потом ещё один стук. Шаги были медленными, растянутыми во времени. Он приближался медленно и неустанно. Как само Время или сама Смерть. Шаг за шагом, так он переступил черту видения жнеца и явился перед его взором размытой фигурой в чёрном, смотрящей вдаль. — Не ожидал встретить тут вас, мистер Нокс.