Baby blue love

      Гнездо спасло от тревожности, но не от плохого настроения. Несмотря на то, что Геральт провалялся с ним добрых полчаса и Лютик его еще и на сказку развел (как оказалось, Геральт знал только одну сказку, кроме того, он не помнил ее концовки и многих деталей, так что понять суть услышанного Лютик так и не смог).       В конце концов, уставший, он сказал, что легче чем-то заняться. Геральт предложил научить его играть в гвинт.       Лютик сказал, что это будет больше похоже на издевательство, потому что гвинт все-таки требует логики, памяти и смекали, а у Лютика сейчас только какой-то кратковременный склероз.       Геральт пожал плечами, сказав, что это хотя бы его займет, так что Лютик, немного подумав, все-таки согласился.       Это лучшее, что он мог сделать сейчас, чтобы ему стало чуть легче.       Больше всего, если честно, ему сейчас откровенно хотелось бы закатить сцену — чтобы все кинулись его утешать, обнимать и целовать. А главное — чтобы его обнял Ламберт.       Но в замке был только Геральт, и Лютик знал, что если разрыдается, то у того сердце может остановиться. Так что он сдерживался (хотя соблазн прорыдаться был велик, после истерики ему всегда было легче).       Так что пришлось рассматривать картонки, пытаясь отвлечься.       Кожа будто бы чесалась, адски хотелось к Ламберту, сильнее, чем когда-либо. Накинутая на плечи его рубашка запахом скорее издевалась и дразнила, чем в самом деле давала возможность успокоиться.       Он решил, что как только они вернутся, он яростно запрыгнет на Ламберта и будет лежать с ним в обнимку несколько часов. Даже если Ламберт в туалет пойдет — Лютик с ним потащится.       Геральт пытался ему что-то объяснять, даже с очень серьезным видом и намерениями, но понимал: Лютик не слушает.       Он и так был очень растерянный, а сейчас, будто бы нервничал и чего-то дожидаясь, совсем не мог сконцентрироваться.       Так что они остановились на том, что Лютик просто разглядывал цветастые карты, пока Геральт мягко поглаживал его по животу и что-то рассказывал. Потом нашел нужную точку в диалоге — ребенок. Это тема Лютика увлекала серьезно — о будущем, о родительстве, о страхах. Более-менее, но Лютик включился в диалог и стал более активным.       Наконец, раздался шум, и Лютик едва не подпрыгнул, вытянув шею.       — Неужели пришли?..       Геральт тоже расслышал их голоса и облегченно выдохнул. Наконец Лютика можно отдать в эти долгожданные для него руки и облеченно выдохнуть.       Лютик отложил карты на стол и уставился в проход.       Первым появился Койон. Он выглядел неуверенно и зажато, нервно оглядывая комнату так, будто ни Геральта, ни Лютика в ней не было. Наконец он сказал:       — О, Лютик? Ты здесь?       — Конечно я здесь… Где мне еще быть? Где Ламберт?       — Ну мало ли ты в своей комнате… Отдыхаешь… Тебе ведь нужно отдыхать?..       — Где Ламберт? — хмуро и еще более серьезно спросил Лютик. Геральт экстрасенсом не был, но он, оглядывая Койона, понял, что что-то не так. Он даже приготовил на всякий случай руки для выпада в Аксий для Лютика. Это будет лучшим в случае чего.       — Идет сюда, — хмыкнул Койон. — Принесешь попить? В горле пересохло.       Лютик совсем помрачнел, плечи его напряглись, и он оглядел Койона так, будто тот его прилюдно оскорбил и теперь собирался его убить.       — Я с места не сдвинусь, пока не увижу Ламберта, — сказал он сухо и холодно. Возможно, это было результатом воздействия ведьмачьего гена, произошедшей с ним небольшой мутации, но теперь интуиция у него, казалось, работала на своем максимуме. Лютик многие вещи чувствовал ну вот… заранее. Просто чувствовал. Будто бы знал о них еще до момента наступления.       Койон выдохнул, а потом тоже поменялся в лице, становясь серьезным.       Он посмотрел на Лютика, сказав уверенный тоном:       — Лютик, давай сразу определимся с кое-чем… Если что, то Ламберт жив, но его вид может тебя впечатлить, так что ты либо как-то морально себя подготавливаешь, либо ухо…       — Где Ламберт?! — Лютик буквально гаркнул. Так, что Геральт на месте подскочил и почти в ужасе посмотрел на Лютика.       Да, Лютик.       Он иногда забывал, что Лютик все тот же пацан, который бодался с каждым пьяным мужиком, с каждым неугодным ему хозяином таверны.       Да, конечно, сейчас это их милый и нежный Лютик. И все еще тот мелкий омега, который не боялся встать напротив огромного мужлана и послать его на хуй.       Так что конечно Лютик умел повышать голос. Конечно же он умел звучать убедительно.              Койон сглотнул, качнул головой и куда-то ушел.       Лютик весь встрепенулся и резко подскочил, кажется, собираясь идти за ним. Геральт вторил ему и мягко взял за плечи.       — Лютик, успокойся и не то…       — Успокоиться?! Он сказал, что Ламберт выглядит так, что мне нужно морально подготовиться! Они шли на ебучее развлечение, а притащили мне полумертвого мужа?! — всплеснул он руками, и Геральт едва снова не пошатнулся.       Да, Лютик…       Нежный и теплый Лютик.              Лютик, который, как начало казаться Геральту, собственными зубами кого угодно перегрызет за Ламберта или своего ребенка.       — Отпусти меня, пока я не…       Лютик прервался, расслышав шаги.       Его сердце снова пропустило удар. Будто случилось нечто ужасное.       Потом появился Койон, кинув обиженное:       — Я предупреждал, если что.       Лютик напрягся, невольно сжавшись в плечах. С них соскользнула ламбертова рубашка, упав в ноги.       Потом появился Эскель. Потом Ламберт, который махнул Лютику рукой.       Лютик так и не понял, чего он захотел больше: упасть в обморок или проблеваться.       Ламберт еле-еле стоял на ногах, придерживаемый Эскелем. Рукой он закрывал часть окровавленного лица. Его ладонь, которой он прижимал неясный кусок вымокшей в крови ткани к лицу, была вся багровая от крови.       В крови была его шея и его рубашка.       Лютика пошатнуло, он вцепился в Геральта, который тоже, мягко говоря, был в шоке.       Раны на лице для ведьмака так же страшны, как и у самого сердца. Ведь он мог лишиться зрения, а порой — и слуха.       Он не знал, что ему делать: ловить падающего в обморок Лютика, или падающего, видимо, тоже в обморок Ламберта.       Как назло не было ни Трисс, ни Йеннифер.       Внезапно, Лютик сказал, уверенным и сухим голосом:       — Какого хуя вы стоите и держите его?.. Отведите в комнату, уложите… И принесите мне иглу, нить, дезинфекцию… Не смотри так, Эскель, я не дам вам в руки иглу даже для того, чтобы мне портки подшить, а тем более его лицо! Чего встал?! Ждешь, пока он откинется? Он и так не соображает ничего!       Ламберт, кажется, в самом деле не соображал. Он был весь белый, взгляд его был потухшим и мутным, и Эскель, опомнившись, растерянно поплелся, придерживая Ламберта, к лестнице, понятия не имея, в какую именно комнату его нести. В их комнату с Лютиком это казалась варварством. В эту светлую комнату с детской кроваткой и игрушками, пропахшую цветами и Лютиком, нести всего в кровище человека?! Ну уж нет!       Койон, которому к тому времени прописали подзатыльник, всполошился и пошел в поисках дезинфекции и игл с нитками.       Геральт пораженно спросил, глядя, как Лютик пытался успокоиться, потирая руки, согревая их:       — Лютик… ты шить умеешь?.. Человека?..       — Пришлось научиться… Я раньше и пуговицы пришить не мог, но Ламберт… мне надо было часто оказывать помощь. В первый раз он сказал, мол… ты хуево зашьешь, я знаю, так что просто прижги. А я… я просто заплакал от представления, как…я рану! Прижгу! Я тогда много времени потерял на этом всем, а потом взял иглу, нитку… и начал шить. Криво вышло… Очень… Какой же у него шрам остался безобразный после этого! В самом деле… лучше бы прижег. Но я потом стал много тренироваться… Сначала на шмотках, потом целителя одного нашел и он мне объяснил, как правильно надо шить… — Лютик говорил быстро, но много, видимо, пытаясь за этим как-то успокоиться.       Затем он глубоко вдохнул и встряхнул руки, прикрывая глаза.       — Лютик, ты уверен… что хочешь сделать это сам?.. Эскель неплохо шьет, а тебе нельзя нервничать и…       — А если я буду сидеть в другой комнате, пока шьет Эскель, я по твоему что, охуенно успокоюсь?! Нет, Геральт… Я сам… Боже, уже и на час оставить нельзя! Повеселиться он пошел! — недовольно крякнул он, все причитая, а после сказал, уже чуть менее уверенно: — помоги, пожалуйста… по лестнице взобраться. Одному тяжеловато…       Геральт понимающе улыбнулся и, перед этим, мягко чмокнул его в макушку, потрепав по волосам, стараясь успокоить. Лютик шмыгнул носом, начиная в самом деле успокаиваться.       Эскель, в итоге, отнес его в некогда комнату Ламберта.       Лютик выгнал всех к чертовой матери, захлопнув дверь и плавно убрал кусок ткани с лица Ламберта. Пока что, за слоем крови, масштаба проблемы видно не было.       Ламберт зашипел, и Лютик успокаивающе погладил его по плечу.       — Тс, это я, все хорошо…       Ламберт тут же успокоился, будто бы только один звук голоса Лютика способен был его успокоить.       Лютик взял тряпицу, смочил в тазике с водой и стал аккуратно промокать кровь с лица. Благодаря регенерации и влитым зельям, кровь уже почти не шла.       Лютик аккуратно промакивал, стараясь проследить края раны, чтобы не задеть ее. Ламберт снова зашипел, и Лютик, успокаивающе погладив его по голове, прижал тряпицу к найденному месту.       На все это ушло добрых пять минут, зато за это время Лютик, как ни странно, полностью успокоился. Он знал эту черту в себе. Страшно было только начинать, первый аккорд, первое слово, первый шаг. А дальше все было легко и понятно.       Даже когда он увидел рану, он не стал нервничать. Хотя масштабы… мягко говоря поражали.       Это была рваная рана, начиная со лба, идущая по скуле и щеке, изгибающаяся у уголка рта и доходящая до самой шеи, которая только чудом не задела глаз, хотя Ламберт, определенно, открыть его не мог из-за того, что тот был долгое время залит кровью.       — Сейчас будет щипать, — предупредил его Лютик и, прежде чем продезинфицировать рану, склонился над ним и ласково чмокнул в прикрытое веко.       — Она… сильно безобразная?.. — спросил Ламберт слабым голосом.       — Рана как рана, — хмыкнул Лютик, вылив на тряпицу дезинфицирующее средство, промакивая её.       Ламберт снова зашипел, весь дернулся, будто в одном приступе судороги, а потом попытался расслабиться и тяжело, судорожно выдохнул.       — Лютик… не юли…       Лютик тяжело выдохнул и, когда хорошенько продезинфицировала рану, сказал:       — Она рваная.       Ламберт тяжело вдохнул и только сказал:       — Ясно.       Лютик слабо качнул головой, промакивая иглу, а после, запуская нитку в ушко, сказал:       — Ты все равно самый красивый мужчина для меня, Ламберт, — он говорил тихо, но достаточно уверенно и успокаивающе.       Лицо у Ламберта исказилось в неясной эмоции страдания, будто бы Лютик залез пальцем в эту рану.       Еще до того, как Лютик иглой успел продеть кожу, Ламберт сказал:       — Ага… Будем детям объяснять, что их отец стал таким уродливым из-за того, что он поскользнулся, когда играл с тварями, — он хрипло, неприятно рассмеялся.       Лютику замер на секунду, а потом сжал зубы и аккуратно продел иглу через кожу, соединяя две части.       Его сковала бешеная злость, но это была злость иного рода. Злость на собственное бессилие. Что Ламберт искренне считал, что из-за шрама он теперь урод!              Да, эти вещи не вылечить. Лечения им нет.       Но у Лютика был его голос, которым он сказал:       — Мы скажем детям, что у них невероятно сильный, ничего не боящийся отец. Который уже даже не боится боли. Не боится инвалидности. Которой пришел и просто помахал мне рукой, хотя на самом деле ему хотелось реветь от боли.       Лютик мягко чмокнул снова расслабившегося Ламберта возле раны и сказал:       — Пожалуйста, Ламберт, умоляю… Просто поспи. Это все, что от тебя сейчас требуется.       А Ламберт, кажется, только и ждал команды, когда ему можно будет отключиться. Он тяжело выдохнул и медленно прикрыл глаз. Веки у него еще немного дергались — но скорее из-за боли, но после и это прекратилось.       Он не то потерял сознание, не то в самом деле заснул из-за усталости и потерянных сил.       Лютик в тишине закончил шов и, тяжело выдохнув, оперся на кушетку, только сейчас ощутив, как сильно у него билось сердце.       Это всего лишь шрам — новенький в его коллекции. Шрамы, с которыми Лютик работал сотню раз. Но сейчас это было так по-странному пугающе и незнакомо.       Будто где-то глубоко внутри он все еще был тем пареньком, который расплакался, когда ему сказали «прижги эту рану, так будет быстрее».       Прижги, — сказал Ламберт ему так легко, а у Лютика сердце разрывалось от мысли, что можно вот так — к живой плоти.       Лютик медленно моргнул и растерянно посмотрел на лицо Ламберта. Кое-где осталась кровь, рана была с рваными краями. На живую плоть. Только сейчас Лютик в самом деле понял, сколько на самом деле страданий выносил ведьмак на своем пути.       Все эти шрамы, блеклые и яркие, молочные и розоватые, все это было на живую плоть. Раны, пульсирующие кровью, которые болят, пока их не зашьют. Которые болят и некоторое время после.       Лютик качнул головой и присел — устало, на край кушетки, поглаживая Ламберта по щеке.       На секунду внизу живота потянуло и Лютик лишь сморщился и интуитивно положил руку на свой живот.       — Ну да, только тебя еще не хватало для полного счастья, — цыкнул Лютик, ощутив толчок. Сильный и неприятный. Он снова поморщился. А после, продолжая поглаживать Ламберта по лицу, тихо запел одну из колыбельных, которую удалось вспомнить, успокаивая и себя, и ребенка, и заснувшего Ламберта.       Успокоился — по-настоящему и полностью — Лютик только через минут десять. Он тяжело выдохнул и встал, убирая тазик с кровавой водой, запачканные тряпицы и инструменты.       В этот же момент дверь тихо приоткрылась. В комнату заглянул Эскель, выглядя так, будто чувствовал себя виноватым. Лютик только сказал:       — Вылей, пожалуйста, воду… Тазик тяжелый.       Эскель кивнул и шире открыл дверь. Он осторожно прошел в комнату и посмотрел на Ламберта. Да, шов был действительно очень аккуратным. Так бы не зашил себя ни сам ведьмак, ни другие ведьмаки. Так ведьмаки плоть не шьют. Аккуратно можно шить одежду, обувь, но не плоть.       В этом, наверное, состоялась какая-то неясная, влитая с зельями привычка. Не жалеть ни себя, ни других. Не быть нежным или аккуратным.              — Повезло, что не задело глаз, — сказал он, не уверенный, что это стоило бы говорить.       Лютик кивнул и тоже посмотрел на Ламберта.       — Как это произошло?       — Осечка. Лютик, тебе достаточно лет, чтоб знать, что все в нашем деле скорее всего одна осечка. Только человеческий фактор и ничего больше.       Лютик раздраженно прикрыл глаза и выдохнул.       — Если бы ты только знал, как я ненавижу это…       — И что ты будешь делать, если твой ребенок захочет быть ведьмаком? — спросил пытливо Эскель. Он просто знал, прекрасно знал, что даже партнер-ведьмак не лучший выбор. Но сын-ведьмак — еще хуже.       Лютик раскрыл глаза и посмотрел на него в ответ. Сейчас он выглядел почти незнакомым. Будто бы на десяток лет себя старше стал и сильнее.       — Пусть и будет. Мне с обрыва, что ли, по этому поводу прыгать? — спросил он почти с раздражением.       — Нет, Лютик, я не про это. Ты прекрасно знаешь, о чем я. Как тебе невыносимо знать о цене просто осечки. Ты омега, Лютик, каким бы сильным мне сейчас не казался. Ты омега и твои руки все еще дрожали, когда ты брал иглу… А сын это по-другому…       — Сын, Эскель, никогда не будет таким ведьмаком. Вы появились путем боли, он — любви. Вас заставляли отучиться любить себя, ценить свою жизнь… Кай таким не будет. Ему будет что терять, он будет знать, что такое боль, что есть страдания… Вы этого в своей полноте не знаете, вот у вас и случаются осечки через раз. Когда люди говорят, что вам вытравили эмоции — они просто не знают, сколько правды в этих словах. И сколько в них же неправды.       На этом Лютик и замолчал, хватая тряпицы и сгребая все в руки, чтобы унести. Эскель молчал, смотря на Ламберта. Лютик медленно пошел к выходу. И уже в дверях сказал, кидая через плечо:       — Ваши шрамы это лучший показатель, что эмоции у вас в самом деле вытравили. Только, собственно, через вас самих. И только от вас и зависит степень этой «вытравленности». Но некоторые понятия у вас у всех стерты одинаково. Иной раз — подчистую.       И он ушел.       Эскель молча смотрел на Ламберта.       Его лицо — это так же лицо сотни других ведьмаков. Одинаковые в этой сути, Лютик подчеркнул главное из него.       Эскель качнул головой и мягко улыбнулся.       Да, в этом будет главное отличие конкретного этого ведьмака.       Не то что он появился естественным путем. Не то, что это настоящая любовь двух отчаянных людей, которые заведомо любят и ценят.       Главное отличие в том, что этот ведьмак будет знать, что такое боль.       Этот ведьмак будет шить плоть аккуратно.       В этом главное отличие.       Теперь Эскель понял.       И лишь на секунду его брови пораженно поднялись вверх и он посмотрел в шоке через плечо, в сторону выхода, где стоял Лютик.       Сильный Лютик или нет, это неважно.       Лютик дьявольски умен.       Когда Ламберт открыл глаза — ему хотелось заплакать. Всего мира казалось для него слишком много. Свет был ярким, звуки громкими, в горле было ужасно сухо, каждая мышца — ломила. Такое бывает от большего количества зелий.       Он проморгался и сжал зубы, сглотнув рвотный позыв.       — Тшш, милый, не ерзай, у тебя только-только жар спал, — что-то аккуратно коснулось его лица через слой ткани       Ламберт сожмурился, не понимая, что происходит.       Он кое-как открыл глаза, но, как понял он через секунду, — глаз. Один глаз, вторую сторону лица что-то аккуратно накрывало. Потом ощутил давление, легкое нажатие, кусок ткани убрали, и Ламберт, наконец, открыл и второй глаз.              А потом увидел Лютика и облегченно выдохнул.       Лютик был некой константой его мира. Это какая-то странная отметка стабильности и нормальности.       Неважно, в какой панике и боли очнулся Ламберт. Лицо Лютика заставляло его успокоиться и понять, что он в безопасности.       Кусок тряпицы, который он только что убрал от него, был в крови. Ламберту до этого дела совсем не было.       — Лютик… — протянул сухим, хриплым голосом Ламберт.       — Лютик чуть не родил тут, — усмехнулся сипло он и, потянувшись вперед, взял кувшин воды. Он мягко попридержал Ламберта за голову и помог тому выпить воды. Пил Ламберт жадно, едва глаза не жмуря от удовольствия. После воды стало еще легче и он, откинув голову на подушку, облегченно выдохнул.       — Рано рожать… — сказал он более живым голосом, — еще три недели.       — Рано, — кивнул Лютик и, склонившись над ним, чмокнул возле шва. Ламберт поморщился, а потом внезапно широко открыл глаза. — Ну, вспомнил?       Ламберт посмотрел на него и медленно, неуверенно кивнул.       — Наверное… Не совсем… Помню, отпрыгнуть хотел, потом… Больно очень… Потом все красное… Потом не помню…       Лютик тяжело выдохнул, погладив его по щеке.              — Тебя с любовью херакнули по лицу. Была очень глубокая рана. Но я зашил, теперь все хорошо.       Ламберт медленно моргнул и, подняв руку, аккуратно коснулся правой стороны лица. Едва коснувшись шва, он поморщился и одернул руку. Лютик качнул головой, тяжело выдохнув. На лице Ламберта отразилась неясная эмоция замешательства и непонимания, потом будто бы страдания. Отчаяния.       Он медленно сглотнул.       — Что такое? Болит сильно? — Лютик поерзал и подался чуть ближе, внимательно рассматривая шов. — Я вроде все аккуратно делал, обезболил, как смог… Что такое? Где болит?       — Нет, нигде… Дай зеркало.       Лютик посмотрел на него, внезапно помрачнев. Поджал губы и, пошуршав, достал зеркало, протянув его Ламберту.       Тот неуверенно его взял и повернул к себе, будто сам до последнего не хотел туда смотреться.       Он развернул его к себе и посмотрел на свое отражение. Лицо его никак не поменялось, он лишь молча отложил зеркало и кивнул. Лютик растерянно моргнул и погладил его по руке.       — Ламберт?..       — Нет, ничего. Я просто ненавижу шрамы на лице… Вот и все. Это мои личные тараканы. Скоро привыкну…       — Но милый… Он не выглядит безобразно или как-то еще… Обычной шрам… Почти перекрыл старый… Просто у тебя вместо тонкого шрама, теперь чуть пошире будет, — тихо и неуверенно сказал Лютик, не донца уверенный, что это те слова, которые бы стоило говорить Ламберту.       Шрам в самом дел был… шрамом. В отличие от старого, который шел тонкой линией от лба до скулы, этот начинался от линии роста волос, пересекал глаз, и наискось шел от щеки до челюсти. Шрам как шрам — по мнению Лютика — не хуже и не лучше старого.       Возможно, Ламберта оттолкнул именно вид шва. Все-таки шрамы сами по себе были менее заметны, чем шов на еще вспухшей ране с окровавленными краями. В этом действительно было мало чего симпатичного.       Лютик понимающе на него посмотрел. Да, кому как не Лютику знать это отторжение от изменений в теле, которые ты… вроде и ожидал, а вроде они все равно не были тобой встречены с сильной радостью.       — Ты думаешь, что этот шрам тебя уродует? — спросил он тише нужного, понятия не имея, стоит ли вообще говорить на эту тему, но молчать, казалось, было невыносимо.       Ламберт тяжело выдохнул, дернув плечами.       — Не знаю… Просто… Не люблю шрамы на лице. Когда я только получил своей первый, то старался прятать его за волосами… Хотя, наверное, я просто себя накрутил из-за реакции ребят…       — Какой реакции? — любознательно спросил Лютик и, когда Ламберт чуть поерзал, помог тому выпрямиться и подложил под его спину подушку.       Ламберт с усталым выдохом откинулся на подушки, смотря куда-то в сторону. Лютик снял с него рубашку, вымыл все от крови и сейчас, заметив на шее у бороды след от крови, недовольно цыкнул.       Он потянулся за тряпицей и аккуратно вытер его. Отложив, он посмотрел Ламберту в глаза, подсев ближе и аккуратно поглаживая его по шее и груди.       Его прекрасное, сильное тело… Лютик выдохнул.       — Ты… ты слышал. Мы об этом говорили с Эскелем.       — Если это было не три часа назад, то нет, я не помню, — тихо хихикнул Лютик, пожав плечами, видя, как и Ламберт мягко ему улыбнулся и взял его руку в свою, сжимая и поглаживая. Кожа у Ламберта и на ладонях, и на подушечках пальцев была грубая. Лютик помнил, что еще в самом-самом начале она ему казалось неприятной, испещренной рубцами и шрамами, но позже… Позже ласковые, нежные касания грубых ладоней оказались намного приятнее, чем касания самых нежных ладоней всех тех омег.       Ламберт понимающе улыбнулся.       — Когда я получил свой первый шрам на лице… Было больно, а еще рядом не было никого толкового. Так что меня просто кинули на кушетку, накрыли куском ткани лицо и ушли в поисках игл и ниток… Я лежал и думал, что слепну. Но не понимал: от крови, от боли, или… просто слепну. Потом кто-то пришел, что-то подшил. Бинтовал я сам, глаза открыть не мог, думал, что все… потерял его. И потом… многие ходили и хихикали, мол, и меня порубили. Наверное, это просто были обычные насмешки, мол, первый шрам у ведьмака на лице — считай, начал серьезно работать. Но… мой мозг вывернул на то, что они хихикали с того, что я теперь страшный с этим шрамом… Вот и прикрывал…       Лютик изумленно вскинул брови.       — Ламберт… Это просто шрам! Он не делает тебя безобразным! Я… да, это было ужасно, то, что вам не оказали ни поддержки, ни нормальной помощи… Я понимаю, это тяжело, но сейчас слушай меня. Он не портит тебя. Он не делает тебя хуже. Для меня твое лицо все такое же. Я тебя удивлю, волчонок, но со временем я не то что про шрам забыл, а про твой цвет глаз…       Ламберт посмотрел на него с неясным недоверием, прищурившись, и Лютик, усмехнувшись, качнул головой. Он подался к нему ближе, аккуратно целуя возле шва, стараясь его не задевать. Ламберт облегченно выдохнул и обнял его, как смог.       Лютик, отстранившись, посмотрел ему в глаза, убирая упавшие на лоб волосы.       — Так странно… — задумчиво протянул Ламберт. — Ведь ты заботился обо мне сотню раз… Но именно в этот раз мне так… не по себе. Будто бы впервые столкнулся с такой заботой.       Лютик выдохнул, продолжая мягко перебирать темные пряди, заметив, что на одной осталась запекшаяся кровь. Он недовольно цыкнул, взял тряпицу и аккуратно попытался смыть ее. Ламберт забавно сморщился, когда капля попала ему в глаз.       — Наверное, это из-за контраста того, как с тобой обошлись в тот раз… Но ты ведь уже не тот ведьмак. И возле тебя не те люди. Ты муж, Ламберт, опомнись, пожалуйста. Муж и отец. Не маленький ведьмак, который был брошен один в этот мир, который понятия не имел, что будет правильно.       Лютик про себя снова удивился тому, как из них вообще… выросли более-менее здоровые люди. Нет, понятно, что все они были покалечены и изуродованы происходящим в этом подобии жизни, но… они же не сошли с ума, не обезумели в жесткости и возможной вседозволенности, не стали прожженными циниками. Не использовали оружие просто чтобы утолить свой возможный садизм.       А ведь для этого были все предпосылки!       Дети, вырванные из рук родителей, воспитавшиеся одним скопом, за которым невозможно было бы тщательно следить. Дети, которые знали, что их товарищи вчера умерли во время испытаний. Дети, которых после испытаний тренировали жестче и усердней.       На выходе детей уже не было. Даже если лица были белыми и юными, а глаза — большими и наивными.       Это не дети.       Это поломанная психика, изуродованное мировоззрение. Это не личность.              Это выплюнутая социумом деталька.       И вот… Они же воспитывали себя дальше сами, и у стольких вышло… вырастить что-то похожее на человека. Даже порой более человечное и доброе, светлое.       Но иначе, наверное, было нельзя.       Ведь какой адекватный человек пойдет добровольно в ведьмаки и будет сам биться? Для этого человека надо переломать, перелепить, заставить думать, что по-другому уже нельзя. Для другого он будет непригоден.       Поэтому Лютику с трудом теперь думалось, что Кай выберет ведьмачество сам. Возможно, он овладеет магией, мечами, техникой. Может даже будет просить Ламберта его тренировать. Но таким, как они, он уже не станет.       Даже убивая монстров, это будет не тот ведьмак, которых привыкли видеть люди.       Ведьмак, ценящий себя.       Да, такое пойдет в убыток…       Ламберт смотрел на него уставшим, отрешенным взглядом, но он видел в нем теплоту, любовь и нежность. Ламберт был уставшим, был обезображенным, но он все еще любил.       Лютик не смог бы собрать его заново, но он научил его любить себя, любить окружающий мир.              Ламберт даже сам, наверное, не мог понять, какую на самом деле колоссальностью работу он провел над собой за все это время.       — Да… да, это все давно прошло… Но это сродни старому страху, когда тебе удалось избежать встречи с ним. Будто бы это не про тебя, но в то же время ты знаешь, что оно было, есть и будет… я знаю, это смешно.       — Нет, вовсе не смешно. Ламберт, ты человек. Ты чувствуешь. Это все важно, и то, что ты выражаешь это — прекрасно. Знаешь… Я же до тебя общался с Геральтом. Первое время… Он заставлял меня думать, что ведьмаки холодны и бесчувственны. Он был груб со мной, оставлял, иногда делал дикие для моего понимания вещи… Он никогда не менял лица, только постепенно смягчаясь. Мне казалось, я содрал себе все руки до крови, пока цеплялся за него и пытался привлечь его внимание. Я думал, что я слаб. Что я не должен ходить с кем-то вроде него. Ведь это говорил мне мой отец. А потом… У Геральта случился нервный срыв, перетекший в истерику. Это нормально для человека, я это знал. Когда молчишь о себе и своих страхах, он пожирает тебя. Ты знаешь. И тогда… тогда я понял, что я не был все это время слабым. И если мне надо быть рядом, чтобы остаться с ним в этот момент, то что ж. Значит, все прекрасно. Видимо, мы оба все еще живы… Я к чему это… Это о том, что твои страхи, твои комплексы… твои чувства, даже самые обнаженные, даже самые сокровенные — это все делает тебя человеком. Если бы не это, я бы не выдержал. Так же, как и мог не выдержать с Геральтом. Это странно, но каждый раз, когда ты показываешь свою слабость, я люблю тебя еще больше. Потому что я знаю… знаю и понимаю, что мне это позволено.       Он глубоко вдохнул, понимая, что ему перестало хватать дыхания. Он так погрузился в свои мысли о прошлом, о первых годах с Геральтом, что когда заметил периферийным зрением свой живот — удивился.       Но быстро опомнился. Да, прошло уже достаточно. Геральт теперь ему как отец. Ламберт — его муж, а он… а он носит их ребенка под сердцем.       И он знал: если бы не обнаженная перед Лютиком ламбертова слабость этого бы не было.       Просто Лютик бы не смог подпустить к себе кого-то настолько спокойного, как был когда-то Геральт.       Ламберт медленно, судорожно выдохнул, погладив Лютика по пояснице.       — Что бы я делал без тебя, а? — спросил, он тихо, смотря в глаза. Одним своим взглядом выражая столько благодарности, сколько никогда бы не смог одними словами.       — Не знаю… — ответил тот тихо. — Я и сам не знаю, что бы я делал… Нет, знаю… Могу предположить, что рано или поздно я бы с кем-то сошелся, захотел бы семью… Я бы по-любому захотел, — сказал он на выдохе, будто для него это самого было откровением, — всегда хотел, если честно, просто знал, что не светит. Потом… может, мне бы удалось забеременеть. А дальше… а дальше я не знаю, как бы я жил, было бы все так хорошо, как оно сейчас… Так много, на самом деле, других вариантов наших жизней… Я ведь мог и остаться одиночкой, работать на себя и на свое имя… Или еще что-то…       — Да… много вариантов, — сказал Ламберт с неясной горечью, поджав губы так, будто его заставили проглотить горькое лекарство. — Я у себя множество вариантов не вижу… Максимум, так это вернулся бы к Трисс… Или нашел бы себе новую чародейку. Разбежался бы снова… В общем, жил бы, как и до встречи с тобой.       Лютик кивнул, погладив его по груди, потом снова посмотрел на его лицо, на шов.       — Вариантов все равно много. И у тебя тоже. Ведь такова жизнь, такова и судьба… Знаешь, как бы это могло быть… У нас бы с тобой могло не получиться, ты бы выехал после зимы своей дорогой… А потом случайно нашел бы себе какого ребенка неожиданности… И кто же знает, куда бы тебя это привело?..       Ламберт покривился.       — Я не идиот, чтобы брать право нежданности, а тем более зная, что мне может перепасть чей-то побитый жизнью ребенок!       (где-то этажом ниже чихнул Геральт)       Лютик лишь хмыкнул, повторив и без того изжеванное:       — Судьбе, Ламберт, нет до этого дела, идиот ты или нет.       — В гробу видал я такую судьбу. Нет судьбы, есть только спонтанные решения от недалекости!       (Геральт снова чихнул, на этот раз выругавшись и облившись медовухой)       Лютик лишь ласково закатил глаза и махнул рукой, осознав, что это бесполезно. Ламберт стоял на своем, называя судьбу не судьбой, а другими словами, и искренне считая, что прав. Лютик решил не влезать.       Он был рад, что Ламберт отвлекся от шрама. Даже в его глазах отобразилось какое-то облегчение.       — В любом случае, я что хотел сказать… Вариантов много, но ни один не представляется мне таким правильным, как то, что сейчас происходит с нами.              Ламберт посмотрел ему в глаза, потом опустил взгляд на круглый живот и, улыбнувшись, кивнул.       Судьба, не судьба, это все неважно. По-настоящему важным было лишь то, что все принятые решения привели их к этому моменту. Когда они трепетно ждали дня, когда смогут взять на руки маленькую жизнь, которую так отчаянно ждали последние года.       — Ты… Ты себя нормально чувствуешь? — внезапно спросил Ламберт, и Лютик пораженно вскинул брови. — Ты беременный, Лютик, и наверняка жутко переволновался…       — А да… Нет, знаешь, все хорошо… Все как обычно. Думаю, он там уже настолько окреп со своими габаритами, что на него мало сказывается мое состояние, — рассмеялся Лютик. — Он просто попинался, а потом успокоился…       — Слава Богу… А теперь иди ко мне, я так хочу тебя поцеловать.              Лютик довольно мурлыкнул и подался к нему, подставляя свои губы, давая себя целовать, обнимать и гладить, едва не растекаясь в его руках, наконец полностью расслабляясь и позволяя себе облегченно выдохнуть.