Baby blue love

      Лютик несколько дней отлеживался в кровати с температурой, периодически жалуясь на то, что ему сложно дышать, но врач сказал, что во время беременности это нормально — ребенок все еще давит на органы и легким сейчас сложнее расправиться, но это нормализуется за неделю.       Все это время Ламберт был рядом, стараясь хоть как-то развлекать Лютика. Они много разговаривали, особенно о будущем и о планах, о родительстве, Ламберт, если вспоминал что-то, что еще не успел рассказать, то рассказывал что-то из своей жизни (что-нибудь интересное, а не мега грустное и жестокое).       В целом, жизнь приходила в норму.       Лютик был все таким же неловким и неповоротливым, усталость у того, казалось, достигала какого-то пика, а во время прогулок Лютик почти не говорил — из-за одышки.       Но в целом напряжение от происходящего стало спадать, и девятый месяц прошел без лишних осложнений. Ну, кроме того, что Лютику было тяжело вставать с кровати, больно садиться, трудно дышать, постоянно хотелсь спать, а вскоре, из-за гормонов, у него вечно портилось настроение, так что в какой-то момент Лютика можно было найти в двух положениях: либо рыдающим в одиночестве, потому что его никто не любит, мир жесток и вообще мы все умрем, либо в объятьях Ламберта, где он спокойно теснился ближе и улыбался. Иной раз эти состояния соединялись: тогда Лютика хоть и обнимали, но слезы продолжались.       Ламберт относился к этому спокойно, говоря о том, что это, наверное, очень похоже на то, что будет с ребенком, а Лютику посоветовал не волноваться. Хочет рыдать — пусть рыдает. При желании может и покричать.       В такие моменты Лютик смотрел на Ламберта с каким-то неясным обожанием, которое замечали буквально все, и от этого даже на душе было светлее от понимания, как же на самом деле Лютику спокойно рядом с Ламбертом.       А тому просто было спокойно, что Лютик плакал потому, что ему хочется плакать, а не от боли. Это было самым главным.       На улице была середина марта, уже почти растаял снег, постоянно светило солнце, набухали почки.       Ламберт, валяющийся на кровати, просунувшись от солнца, довольно улыбался и легонько потянулся, стараясь не потревожить Лютика, спящего на его груди. Глянул на живот, виднеющийся из-под одеяла, и улыбнулся еще шире, чмокнув сопящего Лютика в макушку. На секунду задумался: не растолкать ли его? Лютик, конечно, во сне не мог контролировать позы, но лежать ему советовали только на боку, а сейчас вон… на спине спит.       Ламберт решил все-таки его не трогать. Пускай получше отоспится, пока возможность есть. Тем более ночью он просыпался из-за очередных схваток, которые продлились почти полчаса, а после них долго не мог заснуть (из-за того, что решил, что он уже рожает и, конечно, перепугался до усрачки, хотя Ламберт сказал, что, возможно, их богатырь уже готов к родам, судя по размеру живота).       Ламберт глянул в сторону окна, которое забыл занавесить, поглаживая Лютика по волосам и мягко улыбаясь. На улице уже пели птицы. Было спокойно.       Первый месяц весны, когда солнце только начинало появляться все чаще и чаще, когда начинал сходить снег и пели птицы — всегда ощущалось какое-то спокойствие, при этом ощущение полета.       Зимой было будто бы какое-то неясное состояние вечной спячки.       Ламберт глянул в сторону, на люльку, на кроватку, на одежду. Отдельно лежали пеленки для первых дней.              На секунду он как-то даже из мира выпал, не до конца веря, что это все про него.       Казалось, что чем ближе были роды, тем сильнее Ламберта что-то дергало, какое-то странное непонимание того, что это в самом деле с ним.       Что вот, на его плече сопит омега. Это его омега. У него кольцо на пальце, которое Ламберт надел в день свадьбы. На нем метка. Вот ладонь Ламберта — на почти десятимесячном животе с их ребенком. А вот — детские вещички.       И кольцо вот у него самого на пальце. А главное — нескончаемое чувство любви, нежности и понимание. И все это с ним.       Его Лютик. И их ребенок.       Небольшой человечек, который в первые недели и видеть ничего толком не будет, полностью зависимый от них. Существо, которое они ждали с таким нетерпением несколько лет.       Ламберт часто представлял этот момент, когда впервые возьмет ребенка на руки. Представлял дальнейшие дни, как будет укачивать его, вечно таскаться, быть рядом с ним. Жить для него.       И это уже не казалось чем-то плохим.       Когда-то давно, когда он был еще молод, обижен и зол, покидая Каэр Морхен, его тошнило от идеи делать что-то для других.       Его силой заставили зарабатывать ведьмачеством на жизнь, и эта злоба жила у него под кожей неясным импульсом, кусалась, не давала спать.       Он ненавидел это.       В то время и мысль о ребенке не вызывала у него ничего, кроме непонимания.       Это что, тратить на него все время? И деньги? И силы? Забыть о себе и… несколько лет только и делать, что таскаться с орущим нечто, которое немного похоже на тебя?       Отвратительно!       И он был рад, определенно рад, что он был ведьмаком.       А потом… потом была Кейра, была Трисс. Были человеческие отношения, были попытки понять, что это — сделать что-то для другого потому что так хочется и тебе, а не только ему.       Потом было странное непонятное желание заботиться. Были мысли о ребенке. Об этом существе, о продолжении тебя. О человеке, которого ты любишь, которое ты будешь ставить на ноги. С которым ты не совершишь тех ошибок, которые совершили с тобой.       Человек, которого ты будешь любить абсолютной любовью, и это будет прекрасно.       Потому что одно понятие любви, такой чистой и бескорыстной, наполнило бы Ламберта большим смыслом и спокойствием, чем та злость, агрессия и непонимание.       Потом была боль и отторжение от понимания, что не будет у него детей. Не будет и того омеги, который выдержит Ламберта.       Это сводило с ума, Ламберт силой переламывал себя, говорил, что не хочет отношений, семьи, а своей бесплодности он определенно рад. Ведь на нем нет ответственности.       А потом…       Он медленно перевел взгляд на белое лицо Лютика с расслабленными чертами лица. И он невольно улыбнулся, облегченно выдыхая.       А потом был Лютик. Лютик, способный подарить себя, способный защитить и залечить его раны.       Лютик, которого хотелось защитить, ради которого хотелось жить, и внезапно понять, что когда ты хочешь жить для кого-то это не значит забыть о себе. Это значит увидеть мир во всей его яркости и красоте.       И Лютик был рядом. Лютик, способный подарить ему новую жизнь.       Долгожданную жизнь, с которой они не совершат ошибок тех, что совершили с ними.       Поэтому когда Лютик медленно открыл сонные, мутные глаза, Ламберт улыбнулся еще шире.       Как-то Трисс на днях спросила, после очередного концерта Лютика (кажется, Ламберт в тот раз пошел на тренировку, не поцеловав его, или что-то такое), не раздражают ли его все эти истерики без поводов? Не злится он хотя бы внутри?       Ламберт даже как-то растерялся. В смысле злиться? На что? На Лютика? Но как? Он беременный, ему тяжело, он плохо спит, жутко устает, у него вечно что-то болит, ребенок давит ему на органы, таз и позвоночник, и… злиться на слезы?..       Нет, Ламберт просто не мог злиться.       Иногда он ощущал злость на собственное бессилие, когда Лютик устраивал сцены перед самым сном, или вообще ночью, или с раннего утра — когда Ламберт был уставшим — но не на Лютика, нет, не на него.       В каком-то смысле он боялся в самом деле испытать по отношению к Лютику злость. А если как-то ее покажет? Не скроет?       Ведь Лютик мог это очень остро воспринять, а ему сейчас нужен покой и качественно прорыдаться, если так уж ему станет легче.       Лютик поморщился, поджав губы и, кряхтя, перевернулся на бок, потирая поясницу.       — Боже… я что, на спине спал?..       — Да. С добрый утром, солнышко, — он поцеловал его в лоб, и тоже положил ладонь на поясницу, мягко массируя. Лютик расслабился и улыбнулся ему.       — Спасибо, — мурлыкнул он, чмокнув в щеку. Посмотрел в сторону, неясно сморщился и развернулся обратно к Ламберту.              Ламберт покосился в его сторону, вскинув бровь.       Лютик, шмыгнув носом, сказал:       — Так странно… Но мне сейчас так паршиво от солнца… Не знаю, вижу солнце — сразу грустно!       — Могу только занавесить шторы.       — Нет, не надо, — шумно выдохнул Лютик, качнув головой. — Боже, проснуться не успеешь — уже все плохо! Как будто кроме слез и развлечься больше нечем!       Ламберт рассмеялся, продолжая ласково массировать поясницу, и чмокнул его в лоб, уложив вторую руку на живот, поглаживая.       — Может сладкого сейчас поешь и полегче чуть будет?       — Поем. Как только Кай скатится с моего желудка…       — О Боже мой… Ну ты хоть выспался, а?       — Вроде как да… Усталости не чувствую… А ты как? Голодный?       — Нет. Ты знаешь, я с утра никогда особо есть не хочу.       — Пойдем тогда лучше прогуляемся. После прогулок солнце уже не так сильно бесит…       Ламберт невольно рассмеялся от того, как забавно звучала эта фраза.       Бесит солнце!       Учитывая, что Лютик обычно всегда ему радовался и обожал солнечную погоду. Тем более, как думалось Ламберту, беременным нужно побольше солнца, там какие-то ж витамины вроде от него зависят…       Еще немного повалявшись и потянувшись, Лютик начал крайне сложную операцию под названием «перекатиться на другой бок и как-нибудь встать с кровати».       Ламберт быстренько встал, чтобы Лютику не пришлось лишний раз переворачиваться и помог ему встать. Медленно стянул с него ночную рубашку и умилился, когда Лютик зевнул. Тот огляделся, посмотрел в сторону кроватки и улыбнулся. Потом в сторону зеркала, моргнул, и посмотрел Ламберту в глаза. Тот неосознанно ему улыбнулся, поглаживая по плечам, пока что не особо-то и спеша, чтобы помочь Лютику одеться.       — Я правда тебе нравлюсь? — спросил резко Лютик. — Вот таким вот… С растяжками, с набранными килограммами и… вот этим, — он кивнул вниз, в сторону своей груди. Истерик у того по этому поводу, Богу слава, уже не случалось. Он какие-то потуги предпринимал к этому, но после лекции врача о том, что контакт ребенка с грудью в первые часы очень важен совсем успокоился. Ну и не обошлось, конечно, без Ламберта, который своим каменным стоящим членом во время секса вновь и вновь показывал, что он все такой же возбуждающий и красивый для него.       — Я готов боготворить твое тело каждый день, Лютик, — уверенно сказал Ламберт, погладив его по шее, и Лютик довольно мурлыкнул, прикрыв глаза. Ламберт улыбнулся, провел ладонью вниз — погладил по белому плечу, по ключицам, и соскользнул ладонью к груди.       Лютик посмотрел ему в глаза, усмехнувшись, и Ламберт сказал:       — Знаешь… Кажется, я знаю как тебе поднять настроение даже до прогулки.       Лютик только кивнул, подаваясь вперед, давая Ламберту себя целовать.       И да, определенно, уже спускаясь на прогулку он уже был достаточно счастлив и улыбался, и нет, солнце его совсем не бесило.       Даже Йен искренне удивилась его внезапно счастливому лицу, потому что в последнее время, из-за усталости и проблемам с дыхалкой, с лестницы он спускался тяжело дышащим и ненавидящим все и вся.       — Это ж что такое произошло, что Лютик так улыбается, а? — удивился Койон, неверяще его оглядывая. — Но я рад! Рад видеть Лютика, наконец, счастливым…       — Секс, Койон. Советую и тебе попробовать, — кинул небрежно Ламберт, придерживая Лютика за руку, чтобы тому было на что опереться.       Правда, следя за Лютиком, он не смог уклониться от вилки, которая прилетела ему прямо в лоб от Койона.       — Ламберт, я тут страдаю на всеобщее благо, так что смотри… Допиздишься, и я на тебя залезу.       Лютик тихо рассмеялся, а потом сказал:       — Знаешь, мне кажется, ты об этом пожалеешь… Потому что скорее всего я решу, что ты меня ненавидишь, не любишь, а Ламберт бросит меня с ребенком.       Ламберт сочувственно выдохнул, посмотрев на Койона.       — Вот так, Койон, я под защитой самого влиятельного человека в этом замке. Так что иди погладь Ворона и отрефлексируй свой недотрах.       Лютик только улыбнулся и посмотрел на Ламберта влюбленным взглядом, медленно идя к выходу. Кто-то кинул в спину: «судя по лицу Лютика, Ламберт, вы очень рано вылезли из спальной!».       Ламберт кинул «завидуйте молча» и сосредоточился на Лютике, когда тот стал спускаться по небольшой лестнице во дворик.       Собственно, слова в спину оказались пророческими, потому что Лютик, в очередной передышке, пытаясь отдышаться, полез с поцелуями. А поцелуи закончились медленным фингерингом у одного из деревьев.       — Это что у тебя творится с твоим желанием сегодня, м, Лютик? — мурлыкнул Ламберт, лизнув ухо и массируя того, пока он кончал. Плечи его слабо подрагивали, дыхание было тяжелым.              Лютик лишь игриво улыбнулся и подался вперед, целуя в шею. Ламберт довольно мурлыкнул, медленно вынув пальцы и поправив на Лютике чуть сползшие штаны.       — Наверное, тоже гормоны, — в шею мурлыкнул Лютик, игриво покусывая.       — О, ну такое проявление гормонов мне нравится куда больше, — усмехнулся Ламберт, чуть вытянув шею, подаваясь на ласки, пока Лютик целовал, полизывал и мягко кусал, чувствуя, что Ламберта едва не пробирало от этих касаний.       — Да, знаешь, мне тоже, — рыкнул довольно Лютик, прикрывая глаза, лизнув по кадыку.       — Кстати… тебя вот во время этого… Реально становится грустно? Или просто хочется плакать?       Лютик шмыгнул носом, чуть отстранившись от его шеи и посмотрев в глаза.       — К сожалению, просто так плакать мне не хочется. Становится очень грустно, не по себе… и потом хочется плакать, что логично.       Ламберт грустно выдохнул.       — Ну тебе на полном серьезе кажется, что я тебя не люблю или брошу?       Лютик пожал плечами.       — Не знаю, это сложно… Просто вот… вспомню какую мелочь, на которую и внимания тогда не обратил, и все… сразу всякое думается.       Ламберт покачал головой и чмокнул его в кончик носа, видя, как Лютик забавно сморщился и фыркнул.       — Пойдем дальше, чудо ты наше.       Лютик кивнул, улыбаясь, снова прильнув к его руке, обнимая за локоть, глубоко внутри радуясь, что Ламберт был таким понимающим.       Ему порой в самом деле было интересно: все бы так себя вели с ним? Стали терпеть бы все эти истерики и слезы по поводу и без? Иной раз, хорошенько прорыдавшись, лежа на плече Ламберта, который его укачивал в своих руках, он сам поражался тому, из-за чего начал рыдать.       Это были и какие-то прошлые обиды, и забытый поцелуй по утру, и какой-то не такой тон у Ламберта. Могло переклинить из-за того, что Геральт, Эскель или кто-то еще показались ему недостаточно спокойными, и он начинал видеть в них врагов. Иногда плакал из-за более серьезных вещей: страхов за роды, за ребенка, за свое родительство…       Порой он сам уставал от этого, а Ламберт… так спокойно к этому относился!       Наверное, не зря он медитирует по часу… надо бы тоже начать, авось поможет.       После прогулки, правда, аппетит все равно не появился. Видимо, Кай как заснул в одной позе, так решил ее и не менять, но на завтрак Лютик все равно пошел — чтобы не терять настроение.       — Койон что, с Вороном не расстается? — искренне удивился Лютик, глядя, как Койон гладил того даже за столом!       — Он учится у Эскеля, — сказал сдавленно Ламберт, отодвигая для Лютика стул и подавая тому руку, если ему надо было опереться, чтобы присесть.       — Ламберт, еще одна шутка про Колокольчика, и я засуну эту вилку тебе в жопу, — предупредил его Эскель.       Койон добавил:       — Я его в этом поддержу. И добавлю ножик. И вообще, Ламберт, у тебя какие-то явно с этим проблемы! Ты всех пытаешься спаривать с животными!       — А Лютика ты вообще пташкой называешь, — протянул Геральт, вспоминая, что и сам не был обделен шутками про него и бесконечное количество Плотв, которых он сменил.       — Может это ты животное трахнуть хочешь, а? — Эскель сощурился, криво усмехаясь.       — Фу, вы можете в другое время пообсуждать ваши зоофильские замашки? — нахмурился Лютик, присев на стул, и Ламберт тихо рассмеялся с того, как быстро и грамотно Лютик решил вообще всех зоофилами назвать.       Койон недовольно цыкнул, а потом айкнул, когда Ворон, цепляясь, решил забраться к нему на плечо, и он так и замер в неловкой позе, чтобы тот не свалился и не оставил затяжек на рубашке.       — Какой-то ты, Лютик, слишком изнеженный до таких шуток, хотя вроде с ведьмаком живешь, — хмыкнула Трисс, — а сейчас вообще… с пятью ведьмаками…       — Слава Богу при мне Ламберт не ведет рассуждения о сексе с животным.       Трисс хитро прищурилась, усмехнувшись.       — Нет, Ей-Богу, тебе нужно глянуть свою биографию. С твоими замашками могу поспорить, что в тебе чья-то очень благородная кровь.       — Ага, проверься, авось ты какой-то там граф или принц, — усмехнулся Эскель, видя, как Лютик закатил глаза.       Никто, на самом деле, кроме Ламберта и по сей день пока не знал о происхождении Лютика, но все давно заметили, что тот на шутки о голубой крови реагировал с раздражением, и многие на этом отыгрывались.       Геральт сказал:       — Кстати, да… Вдруг ты наследник там Нильфгаарда какого… Отожмешь для нас пару замков, а то Каэр Морхен совсем уже не выдерживает критики.       Лютик недовольно на него зыркнул и сказал:       — Зачем мне проверять свое родовое древо, если меня и так Ламберт каждую ночь называет принцессой?       Все закашлялись, и Лютик довольно усмехнулся, Ламберт похлопал ему, кивнув головой, явно отдавая дань уважения за то, как он быстренько всех заткнул с этими шутками.       Геральт сказал:       — Знаешь, Лютик… мог бы некоторые вещи и не озвучивать.       — Да, Лютик, а то сейчас добьешь старика тем, что ты не только его называешь папочкой, — кивнул Ламберт, глядя, как Геральт буквально подавился воздухом.       Йеннифер задушенно хихикнула и хлопнула его по спине:       — Поразительно, Геральт вроде знает, откуда появляются дети, но до сих пор в шоке от того, что вы спите.       — Я не в шоке от того, что они спят! Я в шоке с того, что он освещает эти подробности за столом! Кто-то здесь разве хочет знать, кто из них двоих кайфует от удуше…       — Оба, — сказал уверенно Лютик. И с таким же уверенным лицом добавил: — Оба кайфуем.       Геральт уставился на него и, ткнув в его сторону вилкой, сказал:       — Так, послушай меня, молодой человек, нужно иметь манеры и чувство такта и пони…       — Если продолжишь говорить таким тоном, то я заплачу, — невинно моргнул Лютик, и Геральт, под чей-то смех, окончательно растерялся и решил молча вернуться к еде, подумав, что, видимо, за столом это единственное, что у него сейчас неплохо получается.       Ламберт невольно широко улыбнулся и сжал его руку, поглаживая тыльную сторону ладони.       — В любом случае, Геральт, это лучше вечно херового настроения, — выдохнул Эскель. — Да, Лютик?       — Конечно! Мне самому уже надоело… вот это вот. Сидишь, никого не трогаешь, и бац — силы только на то, чтобы лежать на кровати и страдать. Хорошо, что есть подушка безопасности, на которой страдать как-то удобнее всего.       — Что за подушка безопасности?       — Я, — пояснил Ламберт, уже выучивший, что лучше всего такие острые фазы тотальной грусти и желания рыдать Лютик переносил в руках, под поцелуями и всяким милым бредом. Ламберту несложно, а Лютику легче и приятнее.       Эскель понятливо кивнул.       Дальше, в целом, Лютик все еще был в очень даже хорошем расположении духа, что было даже редкостью. Кроме того, что во время очередной прогулки Лютик расплакался от того, что ребенок снова начал двигаться и толкаться. Но как он пояснил — его это просто внезапно растрогало.       Ламберт только рассмеялся незлобно и обнял его, поглаживая по спине, уложив руку на живот, снова поражаясь с того, как довольно сильно он толкался, так что он был рад, что Лютик плакал не от боли.       Слезы по подобным поводам уже давно были не новостью.       Лютик мог растрогаться и от красивого заката, и от вкусной утки, и от того, что Ламберт его как-то по-особенному нежно поцеловал — и непременно это кончалось слезами, но от умиления. Такие концерты были еще с месяца шестого, так что это уже совершенно никого не удивляло.       Целый день Лютик был довольно спокойным и улыбающимся. Часто вытаскивал Ламберта гулять, даже был на его тренировке, с раскрытым ртом глядя, как тот снова выделывал акробатические трюки.       Ламберт уже даже испугался лютиковой жизнерадостности, хотя пришел к выводу, что, наверное, гормоны просто в какую-то другую сторону перевернулись, вот Лютик такой и счастливый.       Правда под конец тренировки выяснилось, что Лютик не может сам встать, и Ламберт, улыбнувшись, помог ему, поинтересовавшись, в самом ли деле он не смог встать.       Лютик посмотрел на него, как на сумасшедшего:       — Это уже как неделю, если не больше… У меня очень связки и мышцы расслабленны из-за подготовки тела к родам, поэтому сложно встать без опоры. Просто ты мне всегда помогаешь, вот и не замечал.       Ламберт искренне удивился этому, но лишь медленно кивнул, внутри радуясь тому, что с Лютиком, чаще всего, кто-то есть и ему помогут встать в случае чего.       К вечеру Лютик был очень уставшим, но на следующий день это никак не отразилось. Он все еще был улыбчивым и даже ни разу еще не расплакался!       Даже когда во время завтрака его едва не скрутило от схваток, после них он лишь облегченно выдохнул и, отобрав у Ламберта то, что тот еще не успел надкусить, съел и это.       Этим утром у Лютика был воистину богатырский аппетит. Видимо из-за того, что Кай все-таки слез с его желудка.       Дело и завтраком не закончилось, и обед у того начался через часа два — сразу после прогулки (и секса, но в этот раз даже не в лесу, а в комнате).       Ламберт был искренне рад, и мог просто смотреть на него и улыбаться, радуясь, что хоть несколько дней Лютику легко.       Потому что ранее у него все болело, он уставал, почти не спал, после схваток ему требовалось время, чтобы прийти в себя, а ночами из-за них он порой и заснуть не мог, так что сейчас он был просто счастлив за Лютика.       Только во время жевания очередного куска мяса, обмазанного каким-то соусом, который даже Ламберт жрать не мог (он был катастрофически острый, но Лютик в последнее время ел с ним буквально все, даже просто булку) он внезапно сморщился и недовольно фыркнул.       — Что такое? Опять схватки?       — Нет, опять матка икает, — недовольно брякнул Лютик, облизывая пальцы от соуса.       Ламберт на секунду опешил.       — Что… что у тебя матка делает?..       — Да ребенок икает. Можешь даже потрогать и почувствовать, — он взял ладонь Ламберта и уложил на свой живот. Тот на секунду замер, а потом нахмурился.       — Он же просто… двигается, нет?       — Какое двигается, Ламберт? У него места нет, чтобы двигаться… Он икает. Когда он икает, мне начинает казаться, что это я икаю. Маткой.       Ламберт невольно издал сдавленный смешок, качнув головой и поглаживая по животу.       — А еще я знаю, где у него находится жопа, — уверенно сказал Лютик, и Ламберт уже искреннее заржал.       — Так, все, хватит с меня познавательной информации… Мне кажется, я больше не выдержу, — качнул головой Ламберт, убирая с кровати еду на тумбу, чтобы ничего не запачкать.       — А на второй заход хватит? — подмигнул ему Лютик, облизывая губы. — Только он икать перестанет… А то, чую, если я еще и кончу, то точно рожу от всех этих сокращений… А мне нельзя, мне еще месяц…       Ламберт снова рассмеялся, покачав головой и подался вперед, чмокнув Лютика в щеку и поглаживая.       — На второй хватит, — сказал он, целуя за ухом, и довольно мурлыкнул, когда Лютик поцеловал его в шею.       Ламберту уже даже подумалось, что период истерик и плохого настроения официально закончился. Особенно эти мысли стали закрепляться, как только Лютик решил, что гнездо должно выйти за пределы кровати, и теперь он просто по часу ходил по комнате, все рассматривал, отстирывал, гладил, перевешивал, сто раз перекладывал и их одежду, и ребенка, говоря о том, что все должно быть убрано и уютно!       Ламберту казалось, что он скоро к другим в комнаты заползет, но все ограничивалось, слава Богу, только их комнатной, в которой Лютик наводил какие-то свои порядки и уют в свободное от прогулок и милований время.       По крайней мере все стало более-менее спокойно, хотя, конечно, жалобы на боли везде все еще были, но на это повлиять никак почти нельзя было. Единственное, что Лютику всегда помогали горячие ванны, так что в бадье они отмокали иной два раза на дню, зато Лютику после них было намного легче.       А потом начался десятый месяц и, видимо, тело Лютика решило, что радоваться хватит.       Настроение у того испортилось еще с вечера, когда во время секса ему стало больно и пришлось с по-собачьи, где проникновение было мало-мальским, но человеческим, переходить к позе на боку, чтобы хотя бы нормально все закончить. Больно больше не было, да и Ламберт входил чуть больше, чем на половину, но сразу после оргазма Лютика встретили тренировочные схватки, и ему плакать от обиды хотелось, что у них сегодня не секс, а какой-то цирк уродов вышел.       Ламберт его успокоил, укачал, расцеловал всего и Лютик расслабился.       На утро, правда, ему все так же было паршиво, а еще адски болела поясница. Он даже проснулся с усталым стоном и первым же делом выпалил:       — Слава Богу, что это последний месяц! О, Господи… это что? Солнце? Почему такое яркое?       Ламберт сочувственно покачал головой и ласково поцеловал его в лоб:       — Потому что уже апрель. Зато это хороший месяц, помнишь?       Лютик шмыгнул носом и кивнул.       — Ну что там с желудком? Завтракать будешь?       Лютик нахмурился, а потом выдохнул:       — Мне кажется, он решил его оккупировать… Третий день он с него почти не слазит! Честное слово, ему там что, медом намазано?       — Учитывая, что неделю назад ты выжрал полбанки меда… то может и намазано.       — Значит нажрусь горчицы, может она ему не понравится… И вообще, что у нас за ужасные шторы?!       — Нормальные шторы. Еще два дня назад они тебе очень нравились.       — А сейчас не нравятся! Нужны новые!       — Ну, если ты со своей поясницей договоришься, то сходим сегодня в город. Хочешь?       Лютик шмыгнул носом.       — Хочу.              Ламберт улыбнулся и поцеловал недовольного Лютика в кончик носа.       Правда, прогулки в город так и не случилось.                    На завтрак Лютик агрессивно тыкал положенный ему максимально легкий салат, чтобы он хоть немного поел (в последние дни он хорошо, если ел раз в день, и Йеннифер, хоть и понимала, что, наверное, это нормально, все равно агрессивно пыталась что-то в него запихнуть), а Трисс что-то увлеченно рассказывала про какую-то там потасовку у чародеев недавно в Новиграде.       — Честно, мне бы хоть какую потасовку, — сказал устало Койон. — А то последний монстр, которого я видел — это Ворон, пытающийся нассать в обувь Весемира.       — Так давайте сгоняем куда, а? — предложил Эскель. — В любой город, найдем какое нормальное задание… Ну так, чтобы не просто кости размять.       — Не, ну если Эскель хочет не только кости размять, то все серьезно, — усмехнулся Ламберт. — Да я б тоже с чем потягался. Хоть голыми руками!       — Можем спарринг устроить, — подмигнула ему Трисс, и Эскель удивленно на нее вытаращился. — Успокойся, Эскель, я говорю про реальную драку. Мы иногда с ним такое устраивали.       — Реально, что ли? — не понял Геральт, искренне удивившийся. — Стой… Ты бил Трисс?!       Ламберт устало закатил глаза.       — Ага, попробуй ее побить. Да просто обычные спарринги были, мерились силой. Вообще это неплохая практика, чтобы узнать, что тебе лучше всего подточить. Трисс неплохо держит кинжал.       Геральт удивленно хмыкнул, качнув головой.       — Так что могу помочь вам кости размять, — усмехнулась Трисс, закатывая рукава, — а потом и к монстру, да?       — В Туссент, — протянул довольно Ламберт. — Там такое классное вино за дешево!       — У меня там друг как раз, — сказал Койон, жуя, — с виноградником личным.       — Нихуя себе у тебя друзья, — искренне удивился Геральт.       — Виноградник это хорошо, — сказала задумчиво Йеннифер. — Тоже, думаю, что-нибудь такое приобрести… М, Геральт, а ты как думаешь? Домик с виноградником?       — Это ж сколько такой стоит будет? — нахмурился Геральт. — Но звучит хорошо, конечно…       Эскель, запив мясо водой, сказал:       — Хрен с этими вашими виноградниками… Мы на задание идем какое?       — А потом бухать! — сказал воодушевленно Ламберт.       — В Туссент тогда точно, — кивнул Койон. — Там море! Давно у моря не был.       — Да хоть на чертовоматерные острова, — махнул рукой Ламберт и только сейчас ощутил, что что-то не так. Что-то было совсем, нахрен, не так.       Геральт задумался, сказав:       — Только надо задание, ну… Такое найти, знаете, без хуйни… А то как всегда. Сначала призрака надо убить, потом оказывается, что для этого нужен амулет, а он вообще в сраке мира. Идешь в эту сраку мира, там какой-то принц в плену, и у него амулет. А чтобы принца спасти надо… Ну вы поняли, — махнул рукой Геральт. — Так что надо найти каких… хуй знает, троллей может? Грифона… Вот грифона было бы хорошо! После такой паузы у меня зверский аппетит…       Ламберт, наконец, понял, что именно не так. Лютик молчал.       А он никогда не молчал в подобных диалогах.       Он посмотрел на него. Лютик сидел и смотрел на Геральта, пока тот говорил, таким побитым взглядом, будто был до смерти перепуган, перебит и едва не умирал.       Он встревоженно коснулся его руки, и Лютик вздрогнул, посмотрев на него ошалелыми глазами.       Эскель спросил:       — Тогда может сегодня? Лютик может тут посидеть, или…       И «или» уже не было.       Лютик расплакался. Ламберт испуганно сжал его руку, но тот быстро вырвал ее, принявшись утирать глаза и агрессивно шмыгать носом, пытаясь встать.              — Лютик, солнце, что такое, тебе больно? — первым опомнился Геральт, подскочив к нему и помогая встать.       Лютик как-то истерически шмыгнул носом и покачал головой. Сейчас опомнился и Ламберт, встав так, будто его ошпарили чем-то, и мягко положил руку на плечо Лютика.       — Лютик, что такое? Что тебя обидело?       Ответом была лишь попытка оттолкнуть и, кажется, быстренько смыться из зала, что Ламберт считал недопустимым в таком состоянии. Так что он лишь перепуганно оглядел всех оставшихся, которые смотрели на это безумными глазами, потому что Лютик так никогда не плакал. Это было больше похоже на истерику, и Ламберт уже перепугался до усрачки, что на самом деле последние недели Лютику совсем не было хорошо, что ему было плохо и страшно, но он снова набрал до головы, что все его презирают и активно делал вид, что все хорошо, а сегодня не выдержал.       Так что Ламберт поспешил за ним, придерживая его и поглаживая по плечу.       А потом Лютик вообще споткнулся, и у Ламберта сердце в пятки упало, но он успел быстренько перехватить Лютика и прижать к себе.       В комнате концерт начался в полную силу. Это была истерика. Полноценная истерика — со слезами навзрыд, нехваткой кислорода от рыданий и трясущимися руками.       Ламберт сидел рядом, обнимал его, гладил, целовал и шептал, что все хорошо, все прекрасно, что он его любит, что все его любят, просил успокоиться, но Лютик, возможно, его вообще не слышал.       Больше всего Ламберт боялся за то, что, возможно, на недавнем осмотре вскрылся какой-то нежелательный симптом, который Лютик скрыл от Ламберта и накрутил себя до истерики. Ламберт боялся, что Лютик снова закрыл все в себе, молчал и думал, что его никто не любит.       Ламберту казалось, что либо он сейчас поседеет во второй раз, либо Лютик сейчас родит от натуги из-за своего рева и истерики.       Он прижал его голову к своему плечу, поглаживая по волосам, продолжая укачивать и шептать что-то на ухо, просто уже моля того успокоиться.       Успокоился Лютик не сразу, но рыдания стали медленно затихать. Но даже когда Лютик уже просто лежал с зареванным лицом на мокром от слез плече, Ламберт не решался его трогать и спрашивать. Он знал этот момент — сейчас лучше просто обнимать и целовать.       Он мягко взял руку Лютика в свою и поцеловал в белые костяшки, продолжая обнимать его и поглаживать по спине.       — Птенчик? — ласково позвал его Ламберт, когда услышал очередной всхлип. — Ну что ты? Что тебя так расстроило?              Лютик ответил не сразу, а когда, наконец, оторвал свое лицо от его плеча, то принялся утирать и без того красные глаза. А потом посмотрел на Ламберта и у того аж сердце сжалось от общего вида.       У него были красные щеки, красный нос, опухшие глаза и губы.       — Наревелся? — спросил ласково Ламберт, утирая аккуратно влагу подушечками пальцев из-под глаз. — Какую ты там сказку себе надумал? Что я поеду монстра рубить, потом выебу его и умру?       Лютик внезапно скривился, как от боли, будто эти слова его ранили, и Ламберт серьезно растерялся. Он думал, что Лютик минимально улыбнётся, а тот, кажется, собирался идти на второй заход своей истерики!       — Лютик, солнышко, ну что такое?       Лютик облизал сухие губы и посмотрел ему в глаза, выглядя не то побитым, не то напуганным.       — Ты поедешь, да? С ними? — жалобно спросил Лютик, будто это не просто очередная глупость, которую он надумал и уже успел понять, что это в самом деле глупость, а так, будто эта мысль до сих пор крутилась в его голове и он в нее искренне верил.       Ламберт знал: сказать просто «да» значит буквально кинуться в бурлящую лаву.       — Если ты хочешь, чтоб я не ехал, то останусь, конечно.       У Лютика задрожала нижняя губа. Ламберт нервно забегал взглядом.       — А так… поедешь, да?       — Никуда я, блять, не поеду, пока ты в таком состоянии! — выругался Ламберт, хмурясь. Лютик слабо вздрогнул, но не испугался. Казалось, что сильнее уже просто некуда. — Лютик, что ты себе придумал? Я не против того, что тебе надо поплакать. Если надо — хорошо. Можешь хоть ночью зарыдать, я пойму. Но я против того, чтобы ты всякие мысли, доводящие тебя до истерики, крутил у себя в голове сто тысяч раз под видом правды.       — Я просто… вы сидели, говорили о том, куда поедете… что будете делать… а меня здесь оставите, видимо, крестиком вышивать… и я подумал о том, что у вас всякое происходит в жизни, вы можете поехать куда угодно, сделать, что угодно, а единственное, чем я занимаюсь — выбираю погремушки для Кая. И делаю это, наверное, неправильно!       И Лютик снова заплакал, определенно точно не договорив.       Ламберт вконец растерялся.       Лютик расстроился из-за того… что не может монстров пойти рубить? Или что? О каких событиях он там говорил вообще?       Ламберт снова погладил его по плечам, потом по щеке и аккуратно отстранил его ладони, которыми он закрывал лицо, чтобы заглянуть в глаза. Он посмотрел на него внимательным, спокойным взглядом, и Лютик, тихо всхлипнув, посмотрел в ответ, сжавшись в плечах и невинно моргая.       Ламберт качнул головой, выдохнул — почти устало — и подался вперед, сцеловывая слезы с красных, горячих щёк.       — Боже, Лютик, о чем ты? О каких событиях? Если хочешь, то поехали с нами. Если не хочешь, я останусь тут. В чем проблема? Что тебя расстроило?       — Ты не понимаешь! — воскликнул он, и едва не задохнулся в возмущенном вздохе, при чем сделал это так живописно, что Ламберт в какой раз перепугался, что тот сейчас задыхаться начнет. — Я… вообще ничем не занимаюсь! Только лежу! И шторы выбираю!       — И что? — искренне не понял Ламберт. — Я этим же сейчас занимаюсь… Ты же беременный, Лютик, и беременность у тебя не шибко, что легко проходит, ты ходить толком не можешь… Или хочешь с животом пойти выступления давать в таверну?!       Лютик всхлипнул и уставился на него во все глаза, медленно моргая.       — Нет, — почти что проскулил он. — Просто все вокруг живут событиями, а я… я нет.       — Лютик, у тебя есть одно главное событие. Беременность.       — Но тебе ведь… Тебе ведь все это надоело! Ты хочешь уйти!       Ламберт едва рот не раскрыл.       — Мне… что? Я что?..       — Ты сам так за столом сказал! Что хочешь в Туссент, на задание! И вино пить! А меня Эскель вообще тут хочет оставить, там же опасно, а я должен сидеть тут! А потом что?.. Вдруг… тебе с ребенком надоест сидеть?..       — Стоп, Лютик. Когда я сказал, что устал от этого? Что мне надоело? Так никто не говорил! Мы говорили про то, что монстров давно в глаза не видели, что хотим просто размять кости!       Лютик тихо всхлипнул и утер и без того красный нос.       — Вы хотите уйти… и меня здесь оставить.       Ламберт тяжело выдохнул и утер слезы с его щек. Погладил по голове, пригладил волосы и внимательно посмотрел в глаза.       Это была очередная истерика, простой всплеск гормонов, мало чем обоснованный или понятный. Через час Лютик, вспомнив об этом, возведет глаза к потолку, с усталым стоном скажет: «Боже, ну как я до таких глупостей мог додуматься?!».       Да, потом это все покажется ему глупым. Это даже можно проигнорировать.       Ведь Ламберт может пойти по легкому пути: просто посюсюкаться с ним, погладить по голове и потом забыть об этом. Не отговаривать его от этих мыслей, не объяснять, что все это бред, ведь Лютик потом сам не поверит в свои слова.       Но Ламберт знал это. Узнавал в этих истериках и самого себя, того себя. С его странными обидами, когда косой взгляд Геральта казался предательством. А улыбка Лютика другому — изменой.       Да, через час это ему казалось глупостью, но тогда, когда он был в том моменте, когда был только этот момент, он тогда прекрасно знал, что все это по-настоящему.       И что эти эмоции для него абсолютно равнозначны тем, что он испытывает в более стабильной ситуации.       Все эти ужасы и страхи, это все в нем, это в нем живет, это его грызет.       Возможно, у Лютика это было совсем не так. Возможно, он и сам не верил, но Ламберту важно было сделать все, чтобы конкретно в этот момент, в момент, когда для Лютика все кажется жутким, быть с ним рядом, повторять, что все хорошо, чтобы это не засело в нем, как зажатый нерв, не напоминало о себе ночами.       И он сказал, смотря прямо в глаза:       — Если бы ты только знал, Лютик, как много ты для меня значишь, ты бы в жизни такого бы не подумал. Моя жизнь в путешествиях и с монстрами под ручками не была такой яркой, как сейчас здесь, с тобой: в тишине, спокойствии и с маленьким ведьмачищем, который давит тебе на желудок.       Лютик шмыгнул и недоверчиво на него посмотрел:       — Правда?       — Правда. И когда мы ребенка будем воспитывать, я буду рядом. Я и сейчас могу никуда не идти.       Какое-то время они молчали и Лютик нервно потирал свои ладони. Поджал губы, показался каким-то до странного зажатым и сказал       — Нет… Если хочешь… иди.       — Тогда и ты с нами. Вечером у моря посидим.       — Там холодно… И мне одному вас… там ждать и…       — С тобой рядом будет или Йеннифер, или Трисс. Ты не соскучишься. И не так уж там и холодно. Уже апрель, Лютик.       Он подсел к нему еще ближе, обняв и потрепав по спине, внимательно следя за эмоциями Лютика. Он выглядел несколько рассеянно, но Ламберт чувствовал, что он стал успокаиваться. Ритм сердца и дыхание приходили в норму, его уже не трясло изнутри будто.       Потом он плавно подался к нему, положив голову к нему на плечо и судорожно, но как-то облегченно выдохнул, прикрыв глаза.       И больше ничего не говорил. Ламберт решил тоже молчать, зная, что иной раз Лютика куда сильнее успокаивали просто молчаливые объятья, чем сто слов о любви. Поэтому он сидел и обнимал его, поглаживая по спине и периодически целуя в макушку, или в висок. Улыбнулся ласково, когда ощутил, как толкнулся Кай, и успокаивающе погладил по животу.       Через какое-то время дверь тихо приоткрылась, и Ламберт вскинул голову, почувствовав, как завозился и Лютик, чтобы повернуться на звук.       Геральт внимательно их оглядел и вскинул бровь.       — Я знаю, что слезы на последнем месяце нормально… Но это были какие-то не типичные слезы. Я уже тоже своего рода эксперт по эмоциональным беременным омегам.       Лютик тихо рассмеялся и улыбнулся.       — Ну… По крайней мере сейчас все нормально, — выдохнул Ламберт, пока не решаясь выпускать Лютика из объятий. В таких ситуациях на него это действовало сродни гнезду. Зато стопроцентно помогало стабилизировать его состояние.       — И в чем причина, м? — Геральт прошел в комнату и присел на корточки, смотря на Лютика, который тут же посмотрел на него внимательным заинтересованным взглядом. — М, принц ты мой, что случилось? — он улыбнулся ему, взяв его руку в свою, поглаживая тыльную сторону ладони большим пальцем.       Лютик растянулся в какой-то ласковой, довольной улыбке. Ламберт в такие моменты вспоминал, зачем же они проводят беременность в Каэр Морхене. Чтобы вовремя прибежал Геральт, взял его за ручку и назвал принцем, точно.       — Ничего, — шмыгнул Лютик, продолжая жаться к Ламберту, несмотря на десятимесячную преграду.       — Я ведь узнаю от Ламберта, — предупредил Геральт, смотря в глаза.       Лютик грустно выдохнул и кивнул.       — Случились гормоны… Это случается часто, ты знаешь.       — Да, часто. Но не так резко и не такая истерика…       — Лютик подумал, что мне все надоело и я уеду в тайгу резать монстров. Короче: оставлю его с ребенком.       — Нет, не это! — почти что пискнул Лютик недовольно. А потом добавил: — и это тоже… но не только.       — Ладно. И что еще? — продолжал выпутывать Геральт. Страх того что Ламберт его оставит у Лютика был вообще любимым сценарием. Правда, после фразы Геральта, что в таком случае «я Ламберта догоню, жопу на уши натяну и верну обратно», чуть успокоился.       — Просто… вы собрались ехать… а меня оставлять… Я… я подумал о том, какая у вас всех веселая жизнь! А я… а я ползунки ребенку выбираю.       — Откуда у нас веселая жизнь? — искренне удивился Геральт. — Лютик, меня Эскель, блять, вязать научил за это время! И, в конце концов… ты беременный, Лютик. Беременный омега, понимаешь? У тебя десятимесячный живот. Что ты еще хочешь делать кроме как ползунки выбирать? Тебе садиться больно, о чем ты?!       — Я ему то же самое сказал, — кивнул Ламберт и чмокнул Лютика в макушку.       Тот недовольно завозился и резко спрятал лицо в его шею. Геральт качнул головой, продолжая поглаживать его ладонь в своей руке, а Ламберт лишь пожал плечами, понимающе улыбаясь.       Через какое-то время Лютику совсем полегчало, правда за шторами он идти перехотел, но спешно вытащил Ламберта на улицу, где в середине прогулки попросил прощения за своей концерт. Ламберт лишь устало закатил глаза и сказал, что ему не стоит просить прощения, это естественные вещи для его состояния.       Лютик сначала не поверил, но после десятиминутных объятий с постоянным шепотом на ухо о том, какой он у него любимый, красивый и прекрасный, наконец, расслабился полностью, довольно улыбаясь.       На обед он идти не хотел — из-за отсутствия аппетита, но чуть потоптавшись решил все-таки сходить. Ламберту показалось, что тому просто стало стыдно за внезапную истерику, так что Ламберт попытался ему намекнуть, что все в порядке, его никто не винит, все с пониманием к этому относятся, им главное сейчас, чтобы Лютику было комфортно.       Но, едва успев сесть на стол, Лютик спросил, когда они собираются ехать, видимо, пытаясь очень сильно намекнуть, что он совсем не против посидеть пока один. Ну… недалеко Весемир есть… Да, он ему про монстров расскажет. Да, точно.       Эскель сказал:       — Мы решили… немного перенести нашу поездку.       — Но почему? — искренне удивился Лютик. — Вам не помешает! Вы же ведьмаки, вам надо как-то же наверное минимально с этим контактировать, чтоб навыки не растерять!       — Поедем, когда потеплеет, — сказал Койон, пожав плечами. — Может быть в мае, где-то так…       Лютик растерянно всех оглядел, выглядя до ужаса виноватым.       — Если… если вы из-за моего концерта, то это просто гормоны! Вы можете ехать, вы не должны себя ограничивать из-за моих бзиков!       Ламберт тяжело выдохнул, искренне считая эту ситуацию безнадежной, из нее, казалось, уже сухим было выйти невозможно.       Наконец, сказал Геральт:       — Ладно, может Койон и Эскель съездят, Трисс там с собой возьмут, а мы с Ламбертом останемся. Так всех устраивает?       — Вы можете все съездить… — мяукнул Лютик, видимо, искренне считая, что он тут всех манипуляциями заставил отказаться от радостей в жизни.       — Лютик, я могу тебе все на пальцах объяснять, но, боюсь, ты начнешь краснеть, кричать и, возможно, уйдешь с очередной истерикой, — сказала Йеннифер, покачав головой. — После обеда, ладно?       Лютик загнанно посмотрел на нее, моргнув, а после кивнул и опустил взгляд в свою тарелку, не ощутив ничего, кроме тошноты от вида еды.       Ламберт с усталым выдохом откинулся на стул и взял руку Лютика в свои, поглаживая, улыбаясь ему, стараясь отвлечь. Лютик улыбнулся в ответ, шмыгнул, пытаясь расслабиться.       — А вообще, — сказал Койон. — Можно на улицу сходить и в округе. Никуда ехать для этого не надо. Здесь сейчас всякая нечисть по весне любит вылазить.       Эскель согласно кивнул:       — Кстати, да. Заодно территорию почистим. Ну и чтобы вам безопаснее гулять было, а то что-то… Прошлое нападение этой штуки хорошим не кончилось.       — До сих пор охуеваю с того, что Лютик тогда еще и беременным был, — качнул головой Ламберт.       — И никакого выкидыша не случилось, — фыркнул Лютик, — и сейчас не слу…       — Так, Лютик, вот тебе листик салата. Сиди и жуй, — перебил его Ламберт, видя, как тот недовольно насупился и надул губы, сложив руки на груди, запыхтев. — А по территории пошляться можно, да… Может кто интересный будет…       — И мы бедного монстра за яйца по часу тянуть будем, пока вдоволь не набегаемся, — усмехнулся Эскель, качнув головой.       А Лютик пытался активно достать из себя интерес к листику салата, но нет, ничего.       После обеда Йеннифер ему и вправду рассказала, что ж все так резко передумали оставлять его одного всего на день.       Она сказала ему, глядя, как тот ютился под бок к Ламберту, невольно подтверждая все, что она говорила: «Лютик, тебе напомнить, что ты и в Кээр Морхен приехал не потому, что тебе захотелось ходить с животом по лестницам и не видеть в округе ни одного живого существа? Ты тогда, находясь только на третьем месяце, был в очень уязвимом состоянии, ты невольно видел везде опасность, даже в самом себе, и тебе нужна была поддержка людей рядом».       Она сказала: «сейчас идут последние месяцы, и твоя истерика это не только гормоны, но и отчаянная попытка, как у ребенка, достать нужное тебе абсолютное внимание, поддержку и любовь. Тебе тяжело, тебе нужно, чтобы кто-то был рядом, и у тебя случилась истерика от этого разговора, потому что ты только представил, что тебе придется день быть одному, и ты чувствуешь, что не сможешь».       Лютик хотел возразить, хотел сказать, что он самостоятельный и сильный, как Йеннифер перебила его: «Лютик, ты явно сейчас жмешься к Ламберту, потому что без него тебе становится одиноко и страшно. Как минимум тебе нужен он. А в идеале еще и Геральт где-то рядом. Так что нам просто легче остаться, потому что сейчас не лучшее время проверять твою выдержку, тебе рожать через месяц».       Лютик, кажется, был абсолютно недоволен такой информацией, что его буквально поставили перед фактом того, какой он сейчас слабый и уязвимый, будто его раздражал один факт зависимости от кого-либо, однако, от тезиса, что без Ламберта ему сейчас может стать грустно он отказываться не стал.       Да ему и просто было спокойнее, пока в замке кто-то постоянно был и ходил, он все это отмечал будто бы краем сознания. Не обхватывал в полном объеме, а лишь так, фоновым шумом, который, как оказалось, был крайне ему необходим.       Но от подобной информации Лютик все равно был недоволен, теперь чувствуя себя не до конца расслабленно весь оставшийся день.       Уже в бадье, пока Ламберт массировал ему плечи, он резко выпалил:       — Я что теперь, сам как новорожденный ребенок? Одного нельзя оставить — либо сдохну, либо обосрусь по подмышки?!       Ламберт искренне рассмеялся и чмокнул его в затылок, покачав головой.       — Лютик-Лютик… Вспоминаю твои бзики по поводу гнезда. Ламберт, я слабый. Ламберт, я мерзкий!       — Нет ну с гнездом-то все поня…       — Ага, сейчас тоже все понятно. Беременность крайне уязвимое состояние, в этом плане оно даже более чуткое чем то, что перед течкой или во время. Ведь на тебя ложится ответственность еще и за ребенка, а не только за себя.       Лютик шмыгнул носом и плавно подался назад, опираясь о тело Ламберта и откидывая голову на его плечо. Это прекрасное сильное тело, с прекрасным рельефом. Он прикрыл глаза и провел пальцем по венке на его предплечье, выдыхая, чувствуя, как, наконец, спала боль с поясницы и ног.       — Получается… Я типа сейчас постоянно нахожусь в потребности в гнезде?       — Что-то вроде того. Тебе нужно чувствовать безусловной комфорт, безопасность со всех сторон, ты должен быть убеждён, что все под контролем. Согласись, когда в замке четыре ведьмака и две чародейки начинаешь думать, что тебе и Бог не страшен?       Лютик согласно кивнул, продолжая вырисовывать выделяющиеся венки на предплечье, внутри бесконечно кайфуя с этой детали на его теле.       — Ну вот и все. А если мы реально свалим, то у тебя начнется паника, потом истерика… Потом еще чего похуже. Я не сразу подумал об этом, пташка, — Ламберт склонился и чмокнул его в голое плечо, мягко поглаживая по животу. — Поэтому мы будем здесь, потому что это нужно всем нам. Чтобы ты был в комфорте и защищен.       Лютик улыбнулся.       Да, в самом деле… Природе, наверное, виднее.       — Так что просто не нервничай. Ты беременный, Лютик, это очень деликатное состояние. Слушай себя и свое тело, и ничего не наговаривай на себя.       — Только это что получается… Мы что, должны приезжать сюда и на вторую мою беременность? И на третью? — нахмурился Лютик. — Но это неудобно! Кроме того приехать сюда с, не знаю, с пятилетним ребенком… Что ему тут делать все это время? Ему нужна социализация, общение с другими детьми!       — Мне кажется, что во вторую беременность такой необходимости не будет, — хмыкнул Ламберт, погладив его по плечу. — Сейчас ты более уязвим, потому что впервые находишься в этом состоянии. Ты не знаешь реакции своего тела, своего состояния в целом. Помнишь, как твоя первая течка? Ты шуганным был, не понимал, правильно ли это… Зато вторая, а? Ты просто заволок меня в комнату и набросился на меня. Прямо на полу!       Лютик тихо рассмеялся, вспоминая это.       Да, к тому времени они уже сняли домик у моря, а перед течкой не нужно было ночевать в гнезде. Хватило одного раза и, после того, как он почувствовал, что в порядке, он поволок Ламберта в город. И в городе, осознав, что минут пять и он будет умолять выебать его прямо на прилавке с рыбой, силой потянул Ламберта домой.       И нормально он себя чувствовал. Никакой зажатости или мыслей, что это не его тело.       Нет, он был сексуальным, диким и абсолютно точно знал о своем теле уже все. Его поведение и как ему больше нравится.       — Так что, — продолжал Ламберт, — мне думается, во вторую беременность тебе не нужно будет ехать сюда. Тем более дом у нас будет полностью обжит, рядом буду я и наш ребенок… Тебе будет легче. А ехать сюда с пятилеткой на руках действительно было бы безумием. На месяц летом еще куда не шло, но в остальное время ему будет нужно общество других детей.       — Что ж… Тогда это все не так страшно. Я почти уже отходил этот ад, так что… Если во вторую беременность меня даже не будет так бесоебить, то я уже почти без сомнения думаю о втором…              Ламберт тихо рассмеялся и смачно чмокнул того в щеку.       — Давай мы сначала первого хотя бы научим ходить? А для начала ты его родишь. Здорового и красивого. Да?       — Да, — довольно мурлыкнул Лютик, потираясь о щеку Ламберта. — Но… если тебе в самом деле хочется помахать мечом, то сходи завтра… Хотя бы в окрестностях. Геральт будет рядом, мне этого хватит… Я ему доверяю… Он же мне… как отец, — Лютик мягко улыбнулся, откровенно радуясь, что он все-таки заимел двух самых важных мужчин в его жизни. Любимый муж и отец. В принципе, этого хватало ему сполна. А сейчас на подходе был третий любимый мужчина. Сын.       — Ты уверен? — Ламберт серьезно посмотрел ему в глаза, продолжая поглаживать его, чувствуя, каким расслабленным он был.       — Да, конечно… Ты же помнишь уходил, когда Айдена искал? Почти на целый день! В другой город! Мне просто главное… чтобы я знал, где ты и чтобы хотя бы Геральт был по близости. Этого хватает.       Ламберт кивнул, кратко улыбаясь.       — В таком случае я не против пойти, размять мышцы и помахать мечом. Мне кажется, я серебряный меч не держал уже… сколько?       — Почти семь месяцев, — пожал Лютик плечами. — А пока… Можешь показать мне, как качественно ты владеешь своим третьим мечом, а то он начинает мне в бедро упираться.       Ламберт пораженно вскинул брови, а потом посмотрел вниз.       — Он что, встал?!       Лютик рассмеялся, откинув голову назад и проскользнув рукой вниз, нащупывая его член, сжимая в ладони.       — В процессе, — мурлыкнул он. — Ты гладишь меня уже минут двадцать… Если бы он не начал вставать, я бы принял это за оскорбление…       Ламберт усмехнулся и поцеловал его в шею, спускаясь ладонями ниже, начиная оглаживать более интенсивно.       — Давай сначала я помогу тебе из бадьи вылезти, а то в воде вся смазка смоется.       — Учитывая, сколько ее сейчас и без занятия сексом, то, думаю, это уже не очень актуальная проблема, — буркнул Лютик, однако Ламберта послушался. Секс в воде, конечно, был хорошим опытом, но быстро смывающаяся смазка действительно вполне себе актуальная и чувствительная проблема.       Утром, за завтраком, Койон рассказал, что вечером они ходили проведать территорию. Не совсем близко к замку, но, кажется, они вышли на след. И ехать никуда не надо! Не то чтобы последнее было хорошей новостью, потому что за пределы замка они куда-то редко вылазили, но все-таки… Все-таки комфорт Лютика сейчас был превыше всего.       — Ты с нами? — Койон выразительно посмотрел на Ламберта, вскинув бровь.       Ламберт сначала посмотрел на Лютика и, после того, как тот устало закатил глаза и кивнул с ласковой улыбкой, сказал:       — Да, я с вами.       — Отлично, тогда после завтрака и пойдем. А Геральту предлагаю вязать крючком.       Трисс тихо хихикнула, кивнув.       После завтрака Ламберт как бешеный побежал в комнату, за мечами. Это было так странно, ведь он проклинал свое ремесло столько, сколько помнит. Проклинал еще до того, как взял в руку меч, и сейчас даже не верилось, что это именно он так рад взяться за него.       Проверяя его наточенность, завидев отражение своих глаз в лезвии меча, он качнул головой. Да, пожалуй, это уже привычка, приобретенный рефлекс. Неважно, как он это ненавидел, ведь, на самом деле, он этого хочет.       — Нежели ты так соскучился по этому? — искренне удивился Лютик, упираясь одной рукой в поясницу, другой — придерживая живот.       Ламберт отстранился от меча почти испугавшись, и посмотрел на Лютика. Он рассеяно пожал плечами.       — Если бы я только знал. Просто… сейчас хочется. Кто знает, может, после этого меня снова обрубит? В конце концов это дело, которым я жил долгие годы. Мы говорим, что для нас пятьдесят лет ничего, но сейчас я могу сказать, что ощущаются они, наверное, примерно так же, как и для вас… Рука привыкла искать рукоятку меча.       — Возможно, даже больше, чем меня, — тихо, беззлобно усмехнулся Лютик, выглядя немного встревоженным.       Ламберт внимательно его оглядел, потом посмотрел на меч и, выдохнув, сказал:       — Послушай, солнце, если тебе тревожно, то я останусь.       — Нет, не стоит. Я не хочу делать из этого трагедию.       — А я не хочу, чтобы по приходу сюда ты уже родил!       Лютик рассмеялся, поведя плечом.       — А я был был не против. Это гиря впереди меня уже достаточно утомила.       — И все же… Я не хочу рисковать. Скажи мне прямо, Лютик, и я послушаюсь.       — Я знаю. Знаю, что ты послушаешься, — кивнул Лютик медленно, и в этом, иной раз, и была вся проблема. Ламберт послушается и, порой, не сказав и слова, не обратив внимания на свои собственные желания.       После нескольких лет, проведенных рядом, Лютик уже понял, в чем же суть всего происходящего.       Они все еще были травмированными людьми, такие вещи в самом деле не вылечить. Их можно смягчить и заставить забыть, но не вылечить.       Да, у каждого из них в их характере остались свои нездоровые вещи. Одно из них у Ламберта: это повальное желание угодить. Даже спустя столько лет (это всего ничего, — повторял про себя Лютик, — это так мало, но для меня это вечность).       Поэтому да, были вещи, которые остались нездоровыми и больными, но они просто научились с этим работать. Можно ужиться даже с шизофренией, а у них так, свои бытовые мелочи.       — Единственное, о чем я сейчас жалею, Ламберт, так это то, что я не умею медитировать. Это бы здорово мне помогло себя занять и, в случае чего, успокоить нервы.       — А как же сочинение баллад? Музыки? Раньше это и было для тебя своего рода медитацией.       Ламберт плавно засунул меч в ножны, закрепил их за спиной, а после подошел к Лютику, обнимая и целуя в лоб. Лютик облегченно выдохнул, будто это касание единственное, о чем он молил сейчас.       — Раньше — да, но сейчас, из-за моей рассеянности и проблем с памятью, это просто превратилось пытку. Я уже даже перестал придумывать колыбельные для Кая, потому что, ей-Богу, звезда-узда предел моих способностей сейчас.       Ламберт ласково рассмеялся, потрепав его по спине, смотря в глаза.       Да, рассеянность у того прогрессировала, казалось, с каждым днем. Доходило до того, что Лютик вставал, за чем-то шел, потом приходил обратно и абсолютно точно не помнил, зачем он встал. Или как он хотел принести с кухни себе компота, а пришел без него. Причем на кухне компота тоже не было. Оказалось, он оставил его на подоконнике по пути сюда, но как он это сделал он, хоть убей, не помнил.       — Тогда я не знаю… Может быть, порисуешь? Меня это успокаивает абсолютно так же, как и медитация.       — Но я совсем не умею! Я линию прямую не нарисую даже!       — А зачем уметь? Главное быть увлеченным процессом. У меня где-то лежали акварельные краски. Может, тебя займет работа с цветом? Какие-нибудь закаты порисуешь. Их невозможно нарисовать неправильно.       — Акварельные… — повторил тихо Лютик, так, будто остальную часть вообще прослушал.       — Да, ими очень легко рисовать, как по мне.       — Тебя как не послушай, так тебе вообще всем легко рисовать!       — Ну нет, углем сложнее. Его растер и все. Сиди и любуйся, не исправить. Акварель, пока вода есть, можно убрать. Да даже если вода уже высохла, капаешь снова и подтираешь. Еще очень красивые разводы с ней выходят, текстуры… Попробуй, Лютик, вдруг тебя это так же увлечет?       Лютик медленно моргнул, а потом кивнул, решив, что это действительно лучшее, чем он может сейчас заняться, чтобы не дурить себе голову.       Ламберт улыбнулся ему и снова чмокнул в лоб, а после, быстрыми поцелуями, подобрался к приоткрытым расслабленным губам, и Лютик с энтузиазмом ответил на поцелуй, обняв Ламберта за шею.       Ламберт выудил для Лютика набор акварельных красок, которыми давно не пользовался, предпочитая графику или масло, бумагу, кисти и угольные карандаши — в случае, если Лютик захочет сделать набросок.       Пока он все искал, Лютик в какой раз увлеченно рассматривал один из его альбомов с рисунками, на этот раз с акварельными. В основном, конечно, портреты. Иногда Ламберт рисовал природу, иногда чирикал людей в полный рост (особенно Лютика, особенно с момента, как тот забеременел, искренне считая, что должен занести этот процесс в историю, пусть и только в свои альбомы).       Лютик любопытно посмотрел на набор красок, потом на портрет девушки. Снова на краски, и снова на портрет.       — Я… не понимаю, как ты делаешь цвет кожи? — искренне удивился Лютик, смотря на палитру. — Ведь тут и близко такого нет!       Ламберт рассмеялся и присел рядом с Лютиком, чмокнув его за ухом. Лютик мило зафыркал от щекотки.       — Кожа рисуется кучей цветов. Основа, заливка — это смесь красного, желтого и синего.       Лютик забавно выпучил глаза и раскрыл рот, уставившись сначала на бумагу, потом на Ламберта, одним своим видом показывая, что он абсолютно точно не верил этой информации.       — Быть не может!       Ламберт рассмеялся.       Он порылся в поисках палитры, сходил за водой, и, смочив кисть, смешал быстро из названных цветов какой-то неясный желтоватый оттенок. Лютик, конечно, считал, что Ламберт над ним издевался, но когда он провел кистью по бумаге, раскрыл рот — на шершавой кремовой бумаге цвет абсолютно подходил под цвет кожи!       Лютик раскрыл рот.       — Это… это что, магия?       Ламберт рассмеялся и снова чмокнул Лютика в висок, хотя тот, кажется, отключился от мира.       — А дальше я повергну тебя совсем в шок, Лютик…       — Куда уж больше?! Ты сделал цвет кожи из этой неясной бурды!       — Ага. А дальше знаешь какие цвета я использую для подсвечивания и нанесения одновременно тени?       Лютик посмотрел на него с неясной тенью недоверия на лице.       — Фиолетовый и красный, — Ламберт склонил голову на бок, смотря, как Лютик пораженно вскинул брови. — Потом мешаю красный и коричневый. А там уже больше интуитивно идет. Но основные цвета дальше — синий, зеленый, красный, коричневый и сажа. Сажа это вот этот.       — Синий?.. Зеленый?.. И ты… И ты из этих цветов делаешь эти портреты?! Но они ведь совсем как настоящие! У них теплый цвет кожи! Я не… Это невозможно!       — А для меня невозможно, что ты дергаешь одинаковые струны и делаешь из этого разные мелодии, — фыркнул Ламберт. — Поэтому начни пока с неба. Там что хочешь, то и мешай. Все-таки теория цвета для портретов несколько сложнее…       — Несколько?! Сделать из зеленого человеческий цвет лица!       Лютик резко повернулся к нему, сжимая в руках альбом, и Ламберт широко улыбнулся, смотря на его лицо. До невозможности любимое лицо.       — Ты так смотришь… — тихо буркнул Лютик, будто был сбит с толку.       — Как на своего самого любимого человека, да?       Лютик мягко улыбнулся.       — Да… да, наверное… так… Может, поцелуешь своего самого любимого человека?       Ламберт плавно кивнул, продолжая улыбаться, и аккуратно убрал из его рук блокнот, оставляя баночку с водой, и замер лишь на миг, когда Лютик сказал:       — Только не увлекайся, а то без тебя уйдут…       Ламберт не ответил. Лишь подался вперед, целуя его, обнимая и прижимая к себе, одной рукой поглаживая спину, другой — живот.       В любом случае, Лютик остался определенно увлеченным процессом акварельной живописи, так что Ламберт уходил даже без сожалений и со спокойной душой, надеясь, что Лютик в самом деле не будет нервничать и его хорошо увлечет процесс рисования.       На поясе висела фляга со спиртом — чтобы дело веселее шло.       Ламберт шел, о чем-то разговаривал с Эскелем, и как мальчишка шуршал мечом по траве, срезая ее.       — Помню, как так деревянными мечами по крапиве били, — сказал он задумчиво, глядя на лезвие меча.       — Ага… На кой черт? Никто не знает, — усмехнулся Эскель, вспоминая молодость.       — Вы тоже этим занимались?       — В смысле «тоже»? Я тебя старше всего на десятку, Ламберт, — пожал плечами Эскель, поглядывая на небо.       — А я вообще младше, — кивнул Койон. — А вы в детстве дружили?       Ответ последовал не сразу. И почему-то в эту паузу, пока они шли, Койону показалось, что он спросил о чем-то, о чем они не говорят.              Эскель тяжело выдохнул.       — Сложный вопрос… Ламберт, сам ответишь? Мои ответы тебе никогда не нравились.       Ламберт посмотрел на свой меч и оглядел территорию. Вспомнил, сколько раз он убегал от замка сюда. Здесь было спокойно и создавалась иллюзия, что, на самом деле, ты никак не связан с ведьмачеством.       — Скажем так… — Ламберт начал легко. Лютик учил его справляться с обидами. Ведь что с них взять? Ничего, они только выжирают тебя. — Я мало кому нравился из старших. Доставучим был и все такое.       Эскель посмотрел на него через плечо.       Что означало: я хотел внимания, мне было тошно от происходящего, я хотел быть ребенком, я хотел, чтобы у меня было детство, но никому это не нравилось.       Ламберт был ребенком похлеще других. Громким, резким, быстрым. Он постоянно пытался кого-то куда-то вытащить, со всеми поговорить и покричать.       Ламберт лез к старшим, потому что у тех было больше возможностей в плане свободы передвижения.       Ламберт — мелкий мальчуган, меньше других на голову и худее любой девчонки его возраста — умудрившийся пережить испытание, хотя все его похоронили. Который прекрасно знал, что детство у него отняли, он его выблевал вместе с рвотой и кровью на том столе, отчаянно пытался сделать вид, что он ребенок.       А потом Геральт на него гаркнул, чтоб он отъебался, потому что он всех заебал.       Эскель ничего не сказал.       А Ламберт и вправду от них отъебался.       В смысле, насовсем.       Нормально они потом поговорили только когда Ламберту исполнилось двадцать семь, его печень чуть не сожрал грифон, но его спас Эскель.       Тогда Ламберт, наверное, решил, что того, кто в самом деле заебал, не спасают.       Койон откашлялся. Эскель сказал, посмотрев на Ламберта:       — Знаешь, стыдно признаваться, но когда я узнал о беременности Лютика, то какое-то время меня грызла зависть…       — Ты хочешь детей? — искренне удивился Ламберт. Почему-то ему казалось, что никакой ведьмак детей не хочет. Только он хочет. — Или Лютика?!       Эскель рассмеялся, качнув головой.       — Нет, семейной жизни, Ламберт, хочу. И детей в том числе. Большую семью. Поэтому завидовал белой завистью. А иногда даже и черной, мол… А что бы было, если бы ты той зимой не приехал? Мы с Лютиком хорошо ладили.       — Не хочу тебя расстраивать, но он со всеми одинаково ладил, — насупился Койон, шмыгнув носом, искренне считая, что к нему, до приезда Ламберта, Лютик определенно проявлял больше внимания.       — В этом суть, — согласился Эскель. — Я к чему вообще… Теперь не завидую, а просто рад…       Внезапно он присел, коснувшись земли. Ощутил вибрацию, видимо, кто-то рядом есть.       — И что тебя заставило поменять свое отношение к его беременности? — моргнул медленно Ламберт, параллельно прислушиваясь ко всем звукам.       — Вспомнил, что тогда я не одернул Геральта. Мне казалось, что я забрал у тебя детство. Это было не так, я знаю, но мне было очень совестливо долгое время… А сейчас… А сейчас у тебя появится детство, Ламберт. Пока ты будешь растить своего ребенка, то невольно проживешь настоящее детство. Так же это?       Ламберт медленно моргнул.       Эскеля он никогда не винил в той недомолвке.       На Геральта стал коситься, из принципа с ним не общаясь до последнего, но Эскеля он не винил.       Он ему жизнь спас, все-таки.       Ламберт усмехнулся, оглядываясь:       — Да, это так… Детство, так или иначе. прожить придется…       Да, ведь он знает, что будут и грязные пеленки, и бессонные ночи, и режущиеся у ребенка зубы…       А еще будут дни, проведенные в играх с ребенком, с учением его ходить, шуточных тренировках, в помощи Каю найти свое хобби. И везде Ламберт будет участвовать.       Будет наравне с Лютиком учить его писать и читать. Одеваться и завязывать шнурки. Учить заносить ложку в рот, а не мимо. Играть в догонялки и в прятки. Покупать игрушки. Следить за ним, пока он будет носиться с другими детьми.       Ламберт знал, что детство у него еще будет.       Это он понял еще тогда, когда встретил Лютика.       Ведь он невольно додавал ему все, чего не хватало. И детство, Ламберт знал, он ему тоже со временем даст.       — В небе тоже что-то… — сказал Койон, вскинув голову, ощутив вибрацию и в воздухе.       Раздался лязг меча и Ламберт неприятно ухмыльнутся.       — Ну хоть костями потрясу перед уходом на пенсию.       — Ламберт, ты всего лишь становишься отцом, а не пенсионером.       — Увидишь, это то же самое.       В небе раздался противный крик и они синхронно вскинули голову.       Казалась, что дрожал даже воздух.       — Геральт? — Лютик проскользнул в главный зал, уже даже без отдышки спустившись с лестницы! Видимо, на легкие ему давит чуть меньше.       Геральт повернулся к нему, отвлекаясь от диалога с Йеннифер.       — Что-то случилось?       — Нет, не случилось, — качнул головой Лютик. — Как сделать фиолетовый?! — спросил он почти возмущённо, потому что осознал, что понятия не имеет, что с чем надо смешать. В палитре этого цвета не было, а Лютик остро ощутил, что ему нужен именно это цвет, и никакой больше.       — В смысле? — Йеннифер склонила голову к плечу, выглядывая из-за Геральта.       — В прямом. Акварель. Цвет. Фиолетовый, — повторил он более уверено и серьезно, будто это был катастрофически важный вопрос.       — Синий и красный, нет?       Лютик задумался, а потом кивнул.       — Да, точно! Боже, ну никуда эта голова уже не годится, — выдохнул он, устало закатив глаза.       — Лютик, это не голова, это беременность, — учтиво напомнил Геральт, а потом мягко поманил к себе жестом руки.       Лютик немного потоптался на месте, будто решал, стоит ли применять лишние физические усилия, но потом медленно подошел к ним.       — Беременность делает из меня смешного идиота, — буркнул он, глядя, с какой нежность Геральт уложил ладонь на живот, ощущая кожей сердцебиение ребенка. — Чудо, что я не забыл слово «фиолетовый», пока сюда шел!       — Ну ты ведь не просто так страдаешь, правильно? — улыбнулась Йеннифер, глядя краем глаза, с какой нежностью Геральт поглаживал внушительный живот. — А что за срочность? Зачем тебе фиолетовый?       — Ламберт мне краски вручил, сказал, чтобы я отвлекся. В самом деле помогает, как релаксация…       — Краски? Откуда у Ламберта краски?       — Он рисует, — выдохнул Геральт и чуть поерзал, давая место Лютику, чтоб тот присел и не насиловал свою и так изнеможенную поясницу. —Только тс, это страшный секрет.       — Я и не знала.       — Он никому не говорит, но это очень красиво! Наверное, стесняется того, что это считается якобы омежьим занятием.       — Ох, сколько же тараканов у, на вид, уверенных в себе мужиков, — Йеннифер устало закатила глаза, подперев щеку кулаком. — Хочешь, я схожу в город за более полной палитрой цветов? Чтобы тебе не пришлось голову ломать. Я видела, что есть большие наборы акварели.       Лютик задумчиво закусил губу.       Он не был уверен, что стал бы рисовать часто, но Ламберту, наверное, было бы приятно внезапное увеличение палитры, так что он радостно кивнул, довольно улыбаясь.       Йеннифер зевнула:       — Хорошо, как раз Трисс мне одно винцо хвалила, сходим, глянем. А ты, Геральт, здесь сиди.       — Я и не собирался никуда идти. Что мне, с вами идти вино выбирать, что ли? — спросил он с искренним непониманием.       Йеннифер довольно кивнула и встала. Потянувшись, она подмигнула Геральту и, оправив юбку, прошла вперед, позвав Трисс.       — Как ты себя чувствуешь? — спросил Геральт, невольно вспомнив о вчерашнем представлении.       — Хорошо… Даже солнце не бесит! Наоборот, оно мне даже нравится, — гордо заявил Лютик, про себя в самом деле радуясь, что нормально относится к солнцу, иначе это совсем было бы невыносимо.       — Не болит ничего?       — Да как всегда… Немного низ живота и таз, и… — он осекся, решив, что жаловаться Геральту на то, что на утреннем осмотре врач порекомендовал прекратить заниматься сексом (по крайней мере с проникновением члена) не лучшая идея. — И усталость, — решил закончить он. — А в целом все хорошо.       — Врач уже говорил примерную дату родов? Тебе ведь… Сколько осталось?       — Чуть меньше трех недель, уже десятый месяц же как неделю, — шмыгнул Лютик, невольно погладив живот. — Дату скажет на следующем осмотре… Ну где-то в мае, наверное… Боже, даже не верится, что это, наконец, кончится!       — А мне Ламберт говорил, что ты уже о втором думаешь, — усмехнулся Геральт, качнув головой.       — Я о втором, и о третьем думаю уже как года два, — рассмеялся Лютик. — Если ты про то, не передумал ли я снова беременеть после того, как близко познакомился с этими прелестями… то нет, пока нет. Просто через лет пять, может… Когда ребенок будет более-менее на ногах и я вдоволь напрыгаюсь. Так что, Геральт, одним внуком дело точно не обойдется.       Геральт рассмеялся, кивнув.       — А я не против, Лютик.       — Блин, может с Йен сходить, как думаешь? Я просто о новых шторах думаю… И часы бы обновить… И вообще, хочу новое постельное белье… А еще я не уверен, что купил достаточно одежды для Кая…       Геральт на секунду пришел в недоумение. Шторы? Куда? В Каэр Морхен?!       Нет, он мог понять обновку в свой дом, но в Каэр Морхен?! Они же, наверняка, переедут обратно, в домик, как только более-менее приспособятся ухаживать за ребенком.       Но потом он вспомнил, что Ламберт давно говорил, что у Лютика сейчас странный период гнездования, и он стремится сделать все максимально красиво и уютно       Для беременных, как они вдвоем узнали, это абсолютно нормальный процесс.       — Не знаю, Лютик… Смотря, как ты себя чувствуешь.       Лютик хотел открыть рот, а потом внезапно дернулся и будто бы испугался. Геральт взволнованно огляделся, заметив перемену на лице Лютика, но… все было спокойно и тихо.       — Лютик? Что такое? Заболело где?..       Лютик качнул головой и выпрямился. Он казался таким серьезным, что Геральт в нем даже его самого не узнал.       — Просто… Не знаю… Кольнуло что-то… Будто бы что-то не так… Не знаю. Вроде все хорошо, ничего не заболело… Он не толкается, ничего, — пожал растерянно плечами Лютик, осматриваясь, пытаясь понять, что же на него так повлияло.       Он ощутил, что стал нервничать. Ему стало казаться, будто бы он куда-то опаздывает, что ему срочно надо куда-то идти, но он был уверен, что у него нет никаких планов. Кроме покупки штор, разумеется.       Геральт сжал его руку в своей и посмотрел внимательно в глаза.       Когда он это сделал, Лютику чуть полегчало, и он лишь выдохнул и пожал плечами.       — Понятия не имею, что это…       — Мало ли, как там у тебя гормоны работают…       Лютик выдохнул и кивнул. Да, наверное, это все оно…       Ламберт ощущал себя ребенком, который, после недели в кровати из-за болезни, наконец, вышел на улицу. А главное, он мог абсолютно точно заниматься своим любимым делом — обороняться, уклоняться и пригибаться, зная, что нападать могут Койон с Эскелем.       На сердце было так легко и хорошо, в крови бурлил адреналин, поддергивая ощущения, из-за чего он был еще быстрее и резче, ему казалось, что за ним даже время не успевает.       — Ламберт, скажи, ты всегда как обезьяна скачешь, а? — гаркнул Эскель, и Ламберт, остановившись, искренне рассмеялся.       Он остановился, сделав упор на собственный меч, и услышал над головой снова мерзкий крик. Сощурился, прицелился, отскочил, параллельно нанося удар.       — Четкий! — рассеяно крикнул Койон, а потом тут же испуганно крякнул: — Ламберт, осторожно!       В прыжке Ламберт, не рассчитав расстояние, угодил ровненькое перед затаившейся тварью. Он только и успел пораженно, напугано вдохнуть, подготовить тело к новому прыжку, руку — к защите, как услышал крик. Душераздирающий крик ребенка от боли.       И только секундной позже понял, что кричал он сам.       Лютик снова испуганно дернулся, чуть не облившись чаем.       — Обжегся? — вскинул голову Геральт.       Лютик качнул головой и посмотрел в окно. Почему-то сердце в один миг пропустило удар.       — Нет… нет… Не знаю, что со мной…       Геральт помрачнел. Нет, все-таки, одного Геральта в замке недостаточно. Эти трое пошли резвиться, Йеннифер с Трисс ушли в город. Лютику, конечно, стало паршиво.       — Плохое предчувствие…       Геральт тяжело выдохнул, забирая из его рук чай. Он мягко спросил:       — Как насчет гнезда, Лютик? Кажется, твоё белое лицо буквально кричит о нем.       Лютик поджал губы и посмотрел в окно. Куда-то ему надо, необходимо, срочно!..       Но куда? Все хорошо.       Он решил, что, должно быть, на него снова так срабатывают инстинкты. Все почти ушли, рядом только Геральт, нет Ламберта… Да, это только из-за этого…       — Да, гнездо… Надо бы…       Геральт понятливо кивнул, допил свой чай, разбавленный с ликером и аккуратно помог Лютику встать со стула и дойти до их с Ламбертом комнаты. На столе лежали листы бумаги, кисти, стакан с водой и акварель. Рядом — раскрытый альбом, весь зарисованный. Должно быть, Ламбертом.       Геральт, все еще придерживая Лютика, помог тому улечься в кровать, для пущей уверенности порылся в шкафу, подав Лютику рубашку Ламберта, укрывая, чтоб наверняка. Потом Лютик, выглянув из нее, поманил к себе пальцем, и Геральт, тяжело выдохнув, присел на край кровати и склонился над ним, целуя в висок. Лютик схватился за него, как утопающий, обнимая и тычась носом его шею, судорожно вдыхая его запах.       Геральт погладил его по животу, потом по спине, прошептав:       — Тшш, все хорошо, они скоро все будут…       Лютик устало прикрыл глаза.       И снова испуганно вздрогнул, будто что-то его напугало.       Но что — понять так и не смог.