Baby blue love

      К вечеру следующего дня Лютику стало намного легче. Все утро и обед он проспал, иногда просыпаясь от кошмаров или в бреду, после успокоился. Вечером он очнулся. Температура и жар спали, озноб тоже прошел. Соображал разве что смутно, был слаб, хотел пить и есть.       Ламберт к вечеру был ужасно вымотанным. Он не спал всю ночь и все время просидел у кровати, боясь даже отойти поесть.       Поэтому когда жар стал спадать, он впервые смог спокойно выдохнуть и даже немного подремал. Но проснулся тут же, как почувствовал рядом шевеление.       Лютик, видимо, пытался встать с кровати, как Ламберт подорвался.       — Ты как? Голова болит?       — Нет… А что, болела?       Ламберт моргнул и облегченно выдохнул. Лютик, кажется, совсем позабыл, что было все то время, пока он был в полубреду.       Правда вот у самого Ламберта слова из головы так и не выходили. Он напомнил себе, что со временем все устаканится, им нужно время, они слишком мало вместе, слишком плохо друг друга знают, но ожидание и понимание всего этого было нестерпимым.       — Болела… Помнишь, что с тобой было?       — Помню, но я… я сначала в туалет, ладно?       Ламберт опомнился и кивнул.       — Я закажу поесть. Что-нибудь хочешь?       — Картошку и курицы… И овощи хочу… Огурцов…       — Где я тебе огурцов найду в конце марта? — усмехнулся Ламберт, вставая. Он подал руку Лютику, помогая встать, и тот кивнул, выпрямляясь.       — Неужели совсем ничего? — брякнул недовольно Лютик. — Надо на юг. На юге всегда все есть.       — Съездим, — пообещал Ламберт и чмокнул в розовую щеку. — А пока могу предложить только соленья. Пойдет?       Лютик выдохнул и кивнул.       — Пойдет… Ох, холодно-то как!       — Возьми мою куртку, ты еще полностью не отошел.       Лютик кивнул, зевнул и, чмокнув Ламберта в колючую щеку, улыбнулся ему. У Ламберта сразу на душе потеплело.       Когда они поужинали и приняли ванну, на улице совсем стемнело. Ламберт был только рад никуда не идти. Почему-то что-то стопорило его перед тем, чтобы пойти и набить морду Таулеру. Что-то ему мешало, что-то казалось ему опасным и неправильным.       Когда он отнес бадью с ведрами, по возвращению в комнате горели только две жалких свечи. Лютика он нашел сидящим на кровати, улыбающимся, в одной сорочке, которая так красиво сползала с белого плеча. Лютик подмигнул ему и погладил себя по бедру.       — Поразительно, Лютик, ты едва отошел от раны, и вот, уже готов запрыгнуть на меня.       — Я просто увидел тебя голым, а дальше думать о чем-то другом было очень сложно, — он повел плечом, глядя, как Ламберт стащил с себя рубашку и принялся развязывать завязки.       Поерзав, он развел перед ним ноги и закусил губу, заметив, каким жадным взглядом Ламберт впился в него.       Ламберт смотрел на Лютика и хотел его, блять, как же сильно каждый раз он его хотел. Его тело, его стоны, его в своих руках, послушного и безропотного.       А потом снова Ламберта неприятно кольнуло то, что Лютик не верил в его любовь. А она была, и мало того, что поглощала Ламберта, так еще и была без сомнений, без единой неуверенности. Она была безусловной.       Или все-таки верил, а вчера говорил просто бред в полубессознательном состояние?       — Ламберт? Что-то не так?       Ламберт всегда удивлялся, как быстро и без ошибки Лютик перехватывал его состояние. Видел, что он чувствовал, когда сомневался, когда был не уверен или боялся.       — Ты не хочешь меня?       — Глупости! — ответил сиюсекундно Ламберт и откинул одежду на пол. Быстро оказался у кровати, посмотрев сверху вниз на Лютика. С такого ракурса его глаза казались еще больше. Такой юный, Боже… До Ламберта только сейчас стало доходить то, насколько он был хрупок, юн и глуп. В крепости это было как-то совсем по-другому. Он даже ребенка от него хотел, Боже! Какой бред! Ламберту в голове не укладывалось, чтобы этот ребенок… стал родителем! Нет, это безумие.       — Я вижу, что с тобой что-то не так.       — Вчера ты лежал на этой кровати и истекал кровью. Это ты ничего не помнишь, я помню все. Это сложнее. Я мог потерять тебя.       Он мягко присел на край кровати. Лютик моргнул, свел ноги и подполз к нему ближе, обняв за руку.       — Я будто прошел через ад… — пролепетал еле слышно Ламберт, только сейчас вспоминая, как провел вчерашний день. Мысли о неверии Лютика показались глупыми по сравнению с тем, что он пережил вчера. — Мог потерять тебя, — снова повторил он, будто эта мысль только-только до него дошла, и она была… ужасна. Тяжелая и невероятная, в горле у Ламберта застрял комок.       — Но не потерял же, — легкомысленно хмыкнул Лютик, погладив его по бедру. Он абсолютно был не настроен на эти диалоги. Он хотел его. Его рук и ласк, а эти диалоги, а особенно понимание самой ситуации, были от него далеки и неясны.       — Лютик, неужели ты не понимаешь, что вчера было? Разве случалось с тобой такое ранее?       Лютик замялся и опустил взгляд, пожав плечами.       — Нет.       — Вот… Сколько прошло? Месяц? А я уже чуть не потерял тебя!       — Это было по моей глупости.       — Какая разница? Это глупость никуда не денется, она была, есть и будет. Сколько еще раз ты кинешься под мой меч, желая защитить невинную, по твоему мнению, душу? Ты слишком сердоболен, Лютик, для этого мира. Для моего мира.       — Боже, я же просто хотел заняться сексом, — закатил глаза Лютик, будто считал диалоги Ламберта утомительными и неважными.       — Какой секс, Лютик?! — всплеснул руками Ламберт, ощутив, как внутри у него все буквально взревело. — Ты умирал! Ты лежал здесь и умирал! Это было при мне, я все видел, каждый момент! Ладно, черт с ним, это город, тут минимум один толковый чародей найдется, но будь это деревня?.. Лютик… ты бы…       Дальше Ламберт продолжить предложение не смог.       Он просто в ужасе уставился на Лютика, будто уже видел перед собой призрака.       Только факт постановки в одном предложении имени Лютика и слово «умер» было невыносимым для Ламберта.       Все в нем сворачивалось в неясный комок и вызывало тошноту.       А Лютик сидел и даже не мог понять! Он все забыл, для него это было дурным сном, который кончился и сейчас все было в порядке!       Якобы это не было уроком, якобы это не заставляло Ламберта рвать на себе волосы. Якобы сейчас он не сидел, напуганный и не знающий, что ему делать, как быть и как донести Лютику, что это... невыносимо.       — Но ведь я не умер! — воскликнул Лютик. — Возможно, это было ужасно, но сейчас все хорошо.       Возможно! — подумал Ламберт в ужасе. — Надо же, у него какое-то возможно! Он даже понять не может, что это не возможно ужасно, это было ужасно. Прямо перед моими глазами.       — Знаешь, Лютик… Ты говорил, что думал, что я тобой только играюсь и ты для меня не больше, чем любовник… Но мне начинает казаться, что это отражение твоих собственных чувств…       — Что? — Лютик отпрянул от него, будто ошпарился, и посмотрел на него безумным взглядом.— Что ты несешь вообще?       А что вообще Лютик может знать о любви?       Да черт с ней, с любовью… Лютик даже не знает, что значит страх смерти. Он до сих пор не может понять, какие цели преследует Ламберт этой мыслью. У него в голове ведь даже не укладывалось, что Ламберт до сих пор скорбит по Айдену, что он любил его. Его плечи и глаза, его голос, он любил факт его существования, и никого ближе в жизни Ламберта не было.       Сейчас Ламберту подумалось, что и сейчас нет никого ближе Айдена.       Вечное его молчание, немое согласие Айдена казалось в сто раз громче и яснее, чем огромные непонимающие глаза Лютика. Надо же, он ведь сексом хотел заняться, а тут Ламберт со своей болью и страхом!       Ламберт, переживший смерть любимого человека и который весь вечер наблюдал другого человека, которого любит сейчас, который лежал в бреду и собственной крови.       От Лютика были далеки любые сильные чувства. Он знал только страсть и обожание, и он был в этом весь.       Ламберт не обвинял его в этом. Ведь Лютик молод, и он чувствует к Ламберту то, что может чувствовать. Любит так, как умеет. Он есть здесь, сейчас, и все, чему он научен, все это он отдает Ламберту, но как же этого мало!       Как же мало его чувств для всего этого болота в Ламберте.       Казалось, что Лютик не знал и половины из того, что чувствовал Ламберт.       Поэтому, — подумалось Ламберту, — он и не верит моей любви. Ведь этих чувств слишком много, чтобы он смог их обхватить, чтобы смог понять.       — Не молчи! — Лютик дернул его за плечо.       — Лютик, ты и вправду не понимаешь, почему я говорю об этом? — спросил как в трансе Ламберт.       Лютик затих и растерянно моргнул.       Боже, как я глуп. Передо мной сидит дитя, глупое и невинное, а я требую от него взрослых решений и чувств! Требую от него понимание смерти, ужаса, истинной боли и отчаяния!       Откуда взяться этому в Лютике, в его глазах?       Он наивен, добр и изнежен.       Чего же я вообще могу от него хотеть? Разве имею я право что-то от него требовать?       Лютик сглотнул и покачал головой.       — Ты испугался и… говоришь об этом. Не знаю, зачем. Наверное, делишься своими эмоциями… Я не знаю… Словами делу не поможешь… Да и чему помогать? Я здесь, рядом с тобой, жив. Это же главное.       — Главное, — согласился Ламберт, качнув головой. — И ты не сделал никаких выводов?       — Я буду аккуратнее, — тихо и неуверенно сказал Лютик, потирая ладони, сидя перед ним, как нашкодивший мальчишка.       Ламберт тяжело выдохнул и покачал головой.       Нет, не будет он аккуратнее. Будет бросаться на амбразуру снова и снова, снова и снова. Каждый раз, считая, что может спасти кого-то, кого-то, кто не заслужил смерти, он будет кидаться под лезвие.       От представления этой картины Ламберт похолодел.       — Не молчи же… Мне так невыносимо, когда ты молчишь в такие моменты. Кажется, что ты меня осуждаешь.       — Я не осуждаю, Лютик. Поздно уже тебя осуждать, — пожал плечами Ламберт и обнял его за талию, прижав к себе. Лютик прижался к нему в ответ, чуть сжавшись, будто чего-то боялся.       — Я… я надеялся, что у нас будут… бытовые ссоры. Что-то глупое. Думал… что будет просто весело, а мы… Мы не ссоримся по мелочам, мы вообще не ссоримся. Я просто чувствую это напряжение между нами, чувствую, когда ты злишься на меня, и это так невыносимо, мне так становится тяжело и больно. Я не знаю, куда кинуться и что сказать, я вообще не понимаю, что происходит… А ты молчишь и…       — И ты молчишь. Ты же как-то успел в себе переварить мысли о том, что у нас с тобой несерьезно.       — Я… Ламберт, это так сложно! — Лютик спрятал лицо в его шею, проморгавшись, и обняв так сильно, что у Ламберта заболели ребра. — Я просто хочу любить тебя, Ламберт! И ничего, совсем ничего больше… Но вечно что-то происходит, и плохие мысли так и лезут в голову… А они... они лезут, потому что есть те моменты, когда ты молчишь и просто смотришь на меня. Я ведь и стал думать, что тебе все равно на наши отношения, когда ты стал игнорировать мои диалоги. Мне так тяжело, Ламберт. Тебе смешно, наверное, с этого, да?..       — Нет, — выдохнул тяжело Ламберт и поцеловал в висок. — Совсем не смешно. Почему мне должно быть смешно с того, что моему омеге тяжело?       — Ведь причина такая глупая…       — Она вовсе не глупая. Просто ты не ожидал, что все будет так. А я что-то такое и ожидал…       Лютик проморгался и поднял голову, посмотрев в глаза Ламберту.       — Знаешь… Как бы плохо и тяжело не было, как бы много я не понимал, когда я смотрю на тебя, в твои глаза, мне начинается казаться, что я все готов стерпеть и тоже молчать, если так будет нужно. Потому что когда я вижу тебя, мне становится легче, и я верю, что мы все сможем. Что я стерплю, что ты стерпишь. Что мы все решим и со всем справимся… Ты мне самый-самый родной, понимаешь? — прошептал Лютик будто задыхался, и вжался в него еще сильнее, будто хотел влезть к нему под кожу. — Самый близкий, самый родной… Мне никто больше не нужен, никого больше не хочу… Считай меня хоть сто раз глупым, мне все равно! Я буду рядом, и я буду стараться… И я верю, что все получится.       — Лютик…       Ламберт едва-едва это слово вытолкнул из своей глотки, пока смотрел на его лицо и слушал эти слова, и эту интонацию.       Лютик сидел рядом с ним, и хоть и не знал того, что чувствовал Ламберт, хоть и не понимал, но сам он чувствовал все отчаянно, до предела. Он был здесь, всем своим существом, он любил его отчаянно и готов был ради него пойти на все.       Ламберт не знал, с чего он так решил, но что-то было в интонации Лютика, в его взгляде и дрожащих губах, в его хватке — что-то, что кричало Ламберту о том, что он готов на все. Он будет рядом. И он будет любить его так, как может. Как умеет.       — Не надо себя насиловать в этих отношениях, — попросил его Ламберт. И это, на самом деле, все, о чем он мог просить.       Он посмотрел на него с неясной надеждой во взгляде.       — Я вовсе себя не насилую… Я рад проходить через эти тернии рядом с тобой. Мне все неважно, пока ты рядом. Я повзрослею, я обязательно повзрослею, и пойму все, о чем ты мне говоришь сейчас. А пока… Вот я и…       — И больше мне не надо, — выдохнул Ламберт, покачав головой и погладил Лютика по напряженной спине. — Ты рядом, ты любишь меня, ты хочешь быть здесь. Это все, что мне нужно.       Лютик мягко, едва-едва улыбнулся и погладил его по шее.       — Прости меня за это. Я много не понимаю, — кивнул Лютик и прижался губами к горячей щеке.       — И ты меня прости. За то, что не нахожу слов, чтобы объяснить.       — Может быть их и нет? Нет этих слов? Чувства понимаешь иначе…       — Тогда и слава Богу, что ты не знал моего вчерашнего страха… — выдохнул Ламберт, перехватив его удобнее в своих руках, снова напоминая себе о том, насколько хрупко и нежно было это тело. Оно было гибким и да, определенно, в каком-то смысле выносливым и сильным. Но Ламберт чувствовал ту слабость, которую бы не смог увидеть больше никто. Эту слабость Лютик показывал и открывал лишь перед ним, потому что доверял ему.       — Главное, что мы рядом, — прошептал Лютик. — Со временем все станет как надо… Сейчас надо пройти этот этап, а потом у меня будет много времени, чтобы подумать об этом. Сейчас мне и так хватает этого всего, поэтому я просто хочу… наслаждаться тобой. Я знаю, что потом снова будет что-то не так, что-то мешать. Все так сложно, так неясно и невыносимо!..       — Я понимаю, пташка, — выдохнул Ламберт, прижавшись своим лбом к его. — Просто будь собой, будь рядом и не мучай себя. Это все, чего мне хочется.       — Только говори со мной. Говори, что чувствуешь, рассказывай, объясняй… Я хочу понять все, что было закрыто от меня все то время.       — Поймешь, — пообещал Ламберт и мягко подтолкнул его на кровать, нависая сверху. Лютик обнял его руками и ногами, прижимая к себе ближе.       Он поцеловал Лютика и ощутил неясное облегчение, когда коснулся его губ. Это было так странно: неважно, какую боль и тяжесть он испытывал, стоило ему коснуться Лютика, почувствовать его, как ему становилось легче.       Так имел ли в самом деле Ламберт право обвинять его, осуждать и чего-то требовать, когда Лютик только фактом своего существования приносил ему облегчение?       Лютик взял его лицо в свои руки и прошептал:       — Ламберт… Мои слова могут показаться тебе смешными, но я в самом деле хочу тебя узнать как можно ближе. Это очень важно мне. Я... я хочу…       Ламберт вскинул бровь, оперевшись на предплечье над его головой, закрывая собой потолок. И Лютик продолжил:       — Я хочу с тобой семью, понимаешь? Хочу все по-настоящему, серьезно… И троих хочу…       — Ах, даже троих! — рассмеялся Ламберт. — Мы еще с одним не управились, и неясно, сможем ли…       — Сможем, — задушено, отчаянно, с каким-то надрывом ответил Лютик. — Я это знаю. Чувствую как…       — Как омега. Я понимаю. И мне вовсе не смешно. Когда это касается твоих чувств — мне совсем не смешно. Это важно мне.       Лютик замер на миг под ним, смотря широко раскрытыми глазами. Он покраснел, зрачки чуть расширились, волосы были немного лохматыми.       Как же он был любим Ламбертом, Боже. Ламберт поражался этому каждый раз, когда лавина этой любви накрывала его так, что Ламберту и вдохнуть порой было сложно.       — Я люблю тебя, — прошептал Лютик в его губы.       — И я тебя тоже. Всем сердцем.       И снова все стало легко и просто. Когда дела касались их тел, все становилось таким простым и неважным, таким легким и понятным. Ни слов, ни вопросов, ни попыток объяснить. Они знают друг друга, они выучили, и им так хорошо с друг другом, как это вообще возможно.       Просто надо немного времени, чтобы они смогли так понимать друг друга и сердцем.       Рано или поздно, так или иначе, все становится ясно и понятно.       Ламберт переплел их пальцы и, оторвавшись от измученной ласками шеи посмотрел в глаза Лютику. Щеки были красные, губы искусаны, он смотрел на него мутным, ничего не понимающим взглядом.       — Не останавливайся, — проскулил Лютик, двигая бедрами, насаживаясь чуть глубже.       — Лютик…       — Да-а-а?.. — простонал он, закусывая губу, когда Ламберт сам сделал толчок, входя полностью. Он двинулся назад, почти выходя, а потом вперед, сделав два кратких глубоких толчка. Лютик поджал пальцы на ногах, закатив глаза от удовольствия, раскрыв рот в беззвучном стоне.       Ламберт склонился над ним и прошептал в приоткрытые губы:       — И ты тоже… Не уходи от меня, никогда не уходи…       — Какой ты глупый, — выдохнул шумно Лютик, теряясь в удовольствии под ним. Его бедра мелко дрожали. — Ты не знаешь, как ты мне нужен... ах... я…о… о Боже, — он схватился за его бедра, прижимая к себе сильнее, — я это понял еще там… в Каэр Морхене, — Лютик впился зубами в его шею и зажмурился, дурея от удовольствия. — Когда неделю был без тебя. Это безумие, Ламберт, просто безумие. Я никогда не смогу…       Лютик зажмурился, когда Ламберт стал толкаться ритмично и кратко, предчувствуя скорый оргазм Лютика.       Лютик зажмурился, сжался, а потом застонал, кончая, впившись ногтями в напряженные бедра Ламберта и, сжавшись сильнее, откинул голову назад, заполошно дыша.       Ламберт кончил секундами позже, сделав пару кратких толчков. Замер на мгновение, придавив Лютика весом своего тела, и прижался носом к виску Лютика.       Он лежал под ним, обняв и ногами, и руками, тяжело дыша. Его тело было горячим и расслабленным.       Лютик прошептал ему на ухо:       — Никогда не смогу тебя оставить… мне иногда кажется, что метка осталась на мне… и иногда она тянет меня к тебе, а когда тебя нет… нет и меня. И тогда... тогда мне становится так страшно, будто я потерялся, будто меня бросили все…       Ламберт рыкнул и сжал его в своих руках, прижимая к себе.       Нет, никогда он его не оставит, никогда не отпустит, никому не позволит забрать.       Пусть хоть они не будут друг друга понимать, пусть будут пытаться, и даже если Лютик будет хлопать дверьми и пытаться сбежать, Ламберт его не отпустит. Нет, никогда.       Клыки впились в место между шеей и плечом, и Лютик вскрикнул от неожиданности.       Ламберт резко отстранился от него и посмотрел в глаза. Он покачал головой и сказал:       — Прости, не знаю, что на меня нашло…       Лютик лежал под ним, расхристанный, раскрасневшийся и растрёпанный. Его голые белые плечи и заалевшие губы. Глубоко вдохнув, он сказал:       — Ничего. Ты можешь сделать это, когда тебе угодно.       Ламберт посмотрел на него мутным взглядом и снова склонился над ним.       — Ты мой, — прохрипел он, и слова эти вырвались странным звериным импульсом. И он сказал то, что не позволил бы себе сказать никогда в любой другой момент: — твое тело, твоя жизнь, твое сознание, ты весь — мой. Мой-мой-мой.       Может что-то в нем и боялось, что Лютик его оттолкнет, что он крикнет, что он не его собственность, не его вещь, он не имеет права так говорить. Но животная голодная часть в Ламберте, внезапно, обнаженная перед Лютиком, рычала и не боялась ничего.       Однако, Лютик только выдохнул:       — Да, я твой, — он улыбнулся ему. — А ты мой.       Ламберт рыкнул.       Зверь в нем довольно мурлыкал. Ламберт уткнулся носом в шею Лютика и потерся, ластясь.       Лютик проснулся от щекотки и, поерзав, сдавлено хихикнул. Он, не раскрыв глаза, нашарил голову Ламберта и погладил его по волосам. Ламберт снова поцеловал его в бок, щекотя щетиной, а потом поднялся вверх и чмокнул в белое плечо.       — Вставай, соня, — большие горячие ладони гладили по бедрам и животу, и Лютик едва не замурлыкал, выгибаясь навстречу легким ласкам.       — Спать до полудня стоит только для того, чтобы ты будил меня поцелуями, — сказал не отошедшим ото сна голосом Лютик, повернувшись на спину и лениво приоткрывая сонные глаза.       Комната была наполнена солнечным светом, было свежо. На улице было привычно светло, как и любым другим утром, когда он просыпался от того, что Ламберт его целовал, специально щекотя бородой.       — У нас сегодня сложная программа, Лютик. Так что лучше пораньше все сделать и забыть.       — О чем ты? — он сонно моргнул, пока что смутно соображая.       — Нам надо в Новиград, в Золотой город.       — Ах, точно, — Лютик откинул голову назад, тяжело выдыхая. Да. Точно. — А потом мы должны выпить в приличной таверне. Так, чтобы я вообще забыл об этом…       — Ты забудешь об этом в моих руках сегодня ночью. Обещаю довести тебя до беспамятства. Пьяненького и веселого.       Лютик рассмеялся и кивнул. Он оперся на локти и чмокнул Ламберта в щеку.       — Закажи завтрак. Я пока умоюсь и приведу себя в божеский вид.       — У тебя и так вполне себе божественный вид.       Лютик рассмеялся.       — Плут, — подмигнул он.       — Искуситель! — поправил его Ламберт и улыбнулся, когда Лютик снова чмокнул его в щеку, затем встал с кровати. Ламберт проследил за тем, как тот босыми ногами прошлепал к умывальнику, и невольно издал мечтательный выдох.       Как же он хорош, и это тело в родинках, и мягкая поступь шагов, и волосы взъерошенные. И изгиб бедер, талии и плеч, когда он потягивается, сонно зевая.       Живая мечта. Дышащая и любящая.       Снова довольно выдохнув, Ламберт встал вслед за ним, дотягиваясь до своих штанов, медленно натягивая их на себя.       — Какой красивый закат, — выдохнул Лютик, шагая рядом с Ламбертом. Ламберту было не до закатов. Он искренне хотел, чтобы Лютик оставался в таверне, чтобы не лез, ему слишком страшно, но, конечно, Лютик все равно настоял. Ламберт ощущал странное бессилие перед этой глухой стеной. Сколько должно пройти, чтобы они успокоились? — Честно, я думал, что мы доберемся быстрее, а уже вечер… Ну ладно, тогда завтра выпьем и повеселимся. Сегодня, думаю, тебе хватит эмоций… И мне, — он неясно улыбнулся и повел плечом. — Почему ты молчишь?       — А что говорить? У меня внутри все органы перетянуты и пережаты. И от предвкушения, и от страха за тебя.       — Я…       Лютик внезапно оборвался, а потом повел плечом и посмотрел себе под ноги.       — Я понимаю, Ламберт. Понимаю, почему ты хотел, чтобы я остался в комнате, но для меня безумие сидеть и ждать, пока ты вернешься. И не знать, ничего не знать. Не думай, что раз я кажусь таким легкомысленным, то меня в самом деле ничего не волнует…       Ламберт резко остановился и посмотрел на него.       — Я не считаю, что тебя ничего не волнует. Хватит думать, что я тебя не воспринимаю всерьез. Твои чувства важны мне так же, как и мои… Я просто думаю о том, как много сейчас страха…       — Он пройдет, — пообещал Лютик и плавно взял его руку в свою, улыбнувшись. — Все пройдет. Давай просто наслаждаться моментом. Это лучшее, что мы может сделать. Пойдем…       Ламберт кивнул и потянул его на себя. Уже подходя к воротам, завидев стражу, он почти потянулся к мечам, но те пропустили их запросто, только сказав о том, что их ждут.       Ламберт напрягся.       Напряженно кивнул, но прошел вперед, заведя Лютика за спину и кивнув ему, чтобы тот держался позади него и никуда не отходил.       Лютик кивнул и выглядел, на удивление, абсолютно расслаблено, будто его ничего не волновало. Возможно, и вправду не волновало.       Они шли по саду, который уже начал цвести. Было красиво. Особенно в свете заката. Пахло весной, и Ламберту так сильно захотелось все бросить и наслаждаться жизнью с Лютиком. Это показалось ему единственным верным, чем он вообще мог заняться.       Но нет, месяц он был на нервах, бегал, как с ума сошедший, и убивал. Это не просто так.       Не для того, чтобы сейчас сбежать.       Таулер увидел их издалека, встав. На его лице отразилось что-то похожее на улыбку.       Единственное, что говорило о том, что он не человек — глаза. И ничего более. Он был одет как обычный купец (Ламберт бы такое в жизни не надел, будь он хоть трижды купцом). Даже меч, висящий на поясе, казался брелком, нежели оружием.       Но что удивило Ламберта намного больше, он разглядел женщину. И… детей?.. Внутри все будто бы перевернулось и сделало странный, непонятный импульс. Он поморщился как от боли.       — Знал, что вы придете, — раздался голос. Ламберт на Таулера не смотрел. Его взгляд был прикован к детскому белому лицу с веснушками. Ребенок посмотрел на него и отвернулся, подбегая ко второму. — Невольно обращаешь внимание, когда о тебе расспрашивают. Позвольте представить вам мою жену, Летицию, и двух моих карапузов.       Ламберт напрягся.       Это вранье. Ложь. Ложь. Специально разыграл сценку, знал, что он придет, знал, что не просто так.       Внезапно Лютик прижался к нему и шепнул на ухо:       — Она такая красивая…       Таулер рассмеялся.       Лютик ойкнул и опустил взгляд.       — Странно видеть ведьмака с партнёром-омегой, — кивнул он, смотря на Лютика.       — Не более странно, чем ведьмака с детьми. Ты их выкрал, что ли? — пробасил Ламберт.       — Всегда можно взять детей под свой кров. Бесплодность вовсе не приговор, — он улыбнулся и легко рассмеялся.       В Ламберте все скрутилось. Нет, Таулер явно не дебил, все это — ложь и обман. Нет никакой жены, нет никаких детей.       — У нас дело, — сказал вместо Ламберта Лютик, заметив, что тот смотрел каким-то странным взглядом в сторону поляны, где были дети. Ламберт думал о том, что странным образом они собрались всей семьей на одном месте. Зачем? За детьми не может проследить жена?       Таулер качнул головой и попросил жену с детьми их оставить. Ламберт проследил за этим немигающим взглядом.       Когда они остались одни, в его глотке будто застрял камень, и он поднял очерствевший взгляд на Таулера. Ведьмак.       — Лютик, говори ты, пока я прямо так ему меч в глотку не засунул, — сказал сквозь зубы Ламберт, охватываемый странными чувствами.       Жена, дети, филантропия… В прошлом наемник и работорговец… Смех, да и только. Убийца никогда не станет проповедником. В этом всегда есть доля вранья, какие бы речи ты не плел о том, что все мы мечтаем о другой жизни.       Ламберт посмотрел краем глаз на Лютика, когда тот спросил про то, знает ли жена о его прошлом. Другая жизнь…       Ламберт на миг представил себя в таком положении. С одним мечом на поясе, без тяжести доспехов на плечах. Рубашка да штаны, легкая незатейливая работа… Небольшой домик, двое детей… Их, родных детей… Представил шум моря, крик чаек. Неугомонный мальчишка, с лютиковом характером и глазами Ламберта, смеющийся и играющийся на берегу моря. Лютик, живой и любимый, без страха и без ужасов. Лютик, который носит второе дитя под сердцем.       Ламберту стало не то хорошо от этих мыслей, не то плохо.       Спокойная жизнь манила и, вместе с тем, казалась странной и далекой, казалась безумием.       Ламберт вернулся в мир, когда Таулер заканчивал рассказывать про то, куда он жертвует деньги. Лютик спросил про Айдена.       В глазах у Ламберта потемнело, весь мир будто бы дернулся перед глазами. Он поджал губы.       Таулер рассказал и про Айдена. Что-то про то, что тот провалил задание и свалил, про то, что они просто хотели вернуть деньги. Про случайный выстрел Виеной в глаз.       Бред-бред-бред!       Все это — бред! Все вранье, все не по-настоящему!       У Ламберта потемнело перед глазами от злости.       И жена, и дети, и филантропство, и все у него так чудесно и во всем он раскаивается! Нет, так не бывает в их жизни! Они не в сказке, тут не бывает так хорошо.              Это в сказке Лютик бы родил ему сына и они бы сидели на берегу моря, а в реальности случился выкидыш!       Нет никакого желания искупиться, нет никакого филантропаства, и дети эти его видят в первый раз в жизни! Знал, что придут, заранее все подготовил!       Бред-бред-бред!       Айден бы никогда не допустил того, чтобы просто сбежать с деньгами! Он был прекрасным человеком, самым светлым человеком в жизни Ламберта. Он любил его, всем сердцем любил.       Ламберт ощутил острое желание разрыдаться. От обиды, от боли. Перед глазами всплыло лицо Айдена, сердце неприятно болело и ныло, он снова отказывался верить в реальность, в то, что он умер, что они больше не увидятся.       Ламберту стало сложно дышать, и он просто уставился бешеным взгляд на Таулера.       Он убил Виенну, и даже зная, по всей этой бредовой истории, что это якобы она в него выстрелила, ему легче не стало. Станет ли сейчас?       Где правда, а где ложь?       Кто Ламберт, блять, вообще такой, и почему находится здесь, почему он с омегой, почему он любит этого омегу больше жизни?       И почему больше нет Айдена?       Мир показался сюрреалистическим бредом.       Перед глазами маячило лицо Таулера.       Лютик дернул его за руку.       — Ламберт? Ты как?.. Честно говоря, эта ситуация… Она морально сложная…       Морально сложная!       Какая мораль? Что есть мораль? Айден мертв, вот и вся мораль.       Что значит мораль, ценности, эстетика и этика, когда человек умирает? Тогда нет ничего высокодуховного, есть только разлагающаяся плоть. Ламберт даже не знает, где он похоронен.       — Что ты думаешь?..       — Не знаю… Честно, Таулер, я в этот цирк не верю. Сделал предложение и раскаялся, надо же! Какая милая сказка!       Лютик шмыгнул носом и прижался щекой к плечу Ламберта.       — Я тоже хочу, чтобы ты мне предложение сделал, — сказал он тихо-тихо.       У Ламберта снова в глазах помутнело от злости.       Предложение! Свадьба! Чудесно! Лютик будто вообще не понимает, где он находится, не понимает, что Ламберта внутри трясет от ужаса и от боли. Они стоят перед убийцей его лучшего друга, единственного, кто что-то значил для него, а Лютик говорит о предложении!       Таулер рассмеялся.       Ламберт дернул плечом, и Лютик отстранился от него, непонимающе вздернув бровь.       — Пусть так. Если ты веришь в версию Виенны, то, по твоему, кто бы платил за убийство ведьмака?       — Я тут не за этим. Не за выяснением обстоятельств. Нет ни обстоятельств, ни причин. Когда люди умирают, происходят фантастические вещи: все причины и следствия пропадают.       Ламберт потянулся к мечу, а Лютик вздрогнул, перехватив его руку.       — Ламберт!       Ламберт едва не зарычал и кинул грозный взгляд на Лютика. Таулер оставался на удивление спокойным, будто он знал сценарий, и ничего не боялся.       — Лютик, по хорошему, отойди… Мы уже договорились о твоих порывах решить правосудием там, где работаю я. Запомни, Лютик, там, где я — нет никакого сраного правосудия!       Лютик нахмурился и дернул за руку, заставляя опустить меч.       — У него дети, Ламберт! Ты мстишь за Айдена, но кому? Его детям и жене? Таулер умрет и все, не будет ему грустно, а его дети…       — О, значит, ты предлагаешь мне убить детей, чтобы грустил Таулер?       Лютик будто замер в ужасе от того, что Ламберт вообще смел такое заявить. Лицо Таулера не изменилось. Он держал руки на груди, меч висел словно украшение, будто Таулер уже и не знал, как с ним надо обращаться.       — Нет, это значит, что… что можно дать второй шанс человеку, если он изменился! Зачем втягивать сюда детей и семью?       — Я вовсе не втягиваю. Нет семьи, нет филантропства! Есть смерть Айдена и этот хрен, под руководством которого он умер!       — Я вовсе ничем не руко…       — Заткнись, тебя не спрашивали, — буквально пролаял Ламберт, скалясь.       Он резко выхватил меч, и Лютик издал неясный звук, и снова схватился за его запястье белыми от страха пальцами.              — Ламберт, пожалуйста, послушай меня! Ты зол, просто взбешен… Там, где эмоции, нет места рационализму! Ты уже отомстил за его убийство, Виенна мер…       — Виенна мертва, надо же! — воскликнул Ламберт. — И ты веришь ему?! Этот человек занимался продажей людей! Торговал, блять, чужими телами и судьбами какое-то время назад, а ты его защищаешь! Поощряешь работорговлю да?! — гаркнул Ламберт Лютику в лицо. Лютик побледнел еще сильнее, но руки не расцепил. Держался он на удивление храбро и стойко, не отступая со своей позиции.       — Я не оправдываю… просто хочу, чтобы у детей был отец.       — Отлично, Таулер, — кивнул Ламберт и посмотрел ему в глаза. — Ты придумал охуенную историю, которая разжалобит омегу. Круто. Молодец. Но не меня, я не верю в это дерьмо. Лютик, отойди по хорошему.       — Нет, — просопел Лютик и впился в руку сильнее, так, что Ламберт аж поморщился от боли. Он видел как на руках Лютика вены стали выделяться от напряжения. — Ты уже не мстишь за Айдена. Ты мстишь этим детям.       — Это не его дети. Они видят его второй раз в жизни, я уверен.       — Это можно проверить! Спросить у соседей, поговорить с его женой, проверить дом, в конце ко…       — Ага, и свечку мне им еще предложи подержать! Сказал не лезь, значит не лезь! — он резко оттолкнул его. Так сильно, что Лютик чуть не упал, но Ламберт вовремя перехватил его за руку.       Лютик посмотрел на него в ужасе, выдернул руку, поежившись.       — Ты просто бесчувственный монстр… Как далеко ты в этой мести готов зайти?       — Лютик, ты нихуя не понимаешь! Нихуя! Я даже объяснять тебе это не хочу! Ты все равно нихуя не поймешь!       Взгляд Таулера был обращен в сторону, он даже не смотрел на них, терпеливо ждал черт пойми чего. Будто все давно знал, все прочитал.       Лютик поежился, во взгляде его отразился не то страх, не то отчаяние.       — Поэтому и не понимаю, ты мне ничего не объясняешь… Я просто хочу тебе помочь. Ламберт, ты думаешь, что местью избавишься от боли за смерь Айдена, но это не так…       Ламберт глубоко вдохнул. Все снова окуналось в темноту, руки затряслись от злобы.       Отлично, маленький мальчик, дитя весь от макушки до кончиков пальцев, сейчас его будет учить жизни. Он-то все знает о боли, он-то знает, что такое потеря, знает, что значит жить с ебучей черной дырой внутри.       Глубоко вдохнув, Ламберт сказал как можно спокойнее:       — Лютик, а теперь, будь добр, оставь нас наедине. Мы сами решим. Детское время кончилось.       Лютик посмотрел на него с каким-то ужасом, будто он его оскорбил или ударил. Он дернул плечами, огляделся, будто ждал чего-то. Еще никогда он не выглядел так потеряно.       Посмотрев ему в глаза, он сказал еле слышно:       — Ну и иди ты к черту, раз тебе так хочется быть одному и все решать самому…       Развернувшись, он быстрым шагом ушел. Ламберт посмотрел ему в спину, когда тот скрылся, посмотрев на Таулера. Рука дернулась, но Таулер внезапно сказал, спокойно и тихо:       — Знаешь, я понимаю, почему ты мне не веришь.       В горле стоял мерзкий комок. Ламберту хотелось рыдать. Никого не видеть, никого не слышать. Хотелось рыдать и биться головой о стену, хотелось срывать кожу с лица руками. Его тошнило.       Айден… блять, ему же было легче, он смог справиться с этой болью, он же!..              А потом с ужасом осознал, что нет, не справился. Он снова запрятал ее глубоко внутри, и теперь, когда нарыв дал о себе знать, воспоминания об Айдене не дали ничего, кроме головокружительной боли, никакой теплоты в душе, только боль-боль-боль.       Блять, как бы он просто хотел его сейчас обнять.       — И почему? — спросил он сухим низким голосом, который сам не узнал.       — Потому что сам никогда не сможешь так.       — Что ты можешь обо мне знать?       — Я видел эту сцену, мне хватило. Так плевать на партнера, надо же.       Ламберт задохнулся от злости и резко сделал шаг вперед.       — Да кто ты, нахуй, такой, чтобы сметь говорить так?! Ты нихуя не знаешь! Ты ебаный убийца, который стоит и пиздит мне тут в оба уха, выжидая, когда я поведусь и мне станет жалко тебя или твоих ебаных детей! Мне похуй на это! На детей, на твою семью! У меня нет ничего святого, и твое филантропство мне на хуй не упало!       — Об этом я и говорю. Когда ты не ценишь чужое счастье, значит, у тебя нет и своего. Ведь мы готовы защитить только то, что знаем. Ты ошибаешься прямо сейчас. Ты должен был пойти за ним. Забрать свои слова назад, но ты прогнал его и стоишь здесь. Ради чего? Легче тебе не станет.       Ламберт рыкнул.       — Отлично, все такие охуенные философы и столько всего знаете! Всем вам лучше знать, что чувствует другой человек. Раздул тут ебаный цирк, а теперь еще и жизни меня учишь, надо же!       — Но ты до сих пор меня не убил, но пришел, как я знаю, только за этим.       Позади раздался детский смех, и Ламберт будто испугался его. Развернулся, смотря в сторону. Дети играли в догонялки. Из-за угла он видел, как развевался подол женского платья.       Он ощутил страх и бессилие.       Убивать при детях…       Он снова повернулся к Таулеру. Удобнее перехватил меч, посмотрел Таулеру в глаза.       Занес руку, а потом так же резко ее отпустил.       Он даже не знал, кто он. Чего хотел. Чего искал.       Чего добился бы этим убийством?       Он покачал головой и засунул меч обратно:       — Не советую расслабляться. Тебе свезло только потому, что ты поставил этих детей как декорацию.       — Так что-то святое все-таки в тебе есть?       Ламберт не ответил и просто развернулся, уходя. Его встретила стража, но не подошла. Ламберт просто вышел из Золотого города. Солнце село. На него подул холодный ветер.       Он покачал головой. Нет, в нем нет ничего святого.       Все в нем выжрано злостью, болью и обидой.       Он не любящий альфа, и никогда им не станет. Не был и не будет.       Прежде всего он обиженный мальчик, и никто, никто более.       Он обижен, холоден и чертовски отчаян.       Это все, что в нем есть.       Он вернулся в таверну. Лютика там не было, но вещи его были на месте. Он должен был испугаться, но нет. Он лишь присел на кровать и уставился пустым взглядом в пол. Внутри, вместо сердца, будто был камень. Он думал, искренне верил, что справился с этой болью и обидой, но нет.       Айден был в нем, внутри, как не зашитая пульсирующая рана. Болела и ныла, пропитываясь инфекцией и становилась лишь больше.       Ламберт ощущал себя так, будто трещал по швам.       Он ощутил острое желание сбежать из таверны, от Лютика, спрятаться.       Стало горько и мерзко, он показался себе неуместным для этой комнаты. Показался слишком большим и чужим для этого тела. Ему хотелось разодрать кожу на лице ногтями и орать-орать-орать от этой боли.       Сейчас не было Йеннифер, которая дала бы ему наркотиков, которые бы его успокоили. И нет Лютика, который станет его утешать. Даже когда он вернется в таверну, он не будет его утешать. Он закатит концерт, какой он мудак и животное. Он будет топать ногами и кричать, что ему все равно.       Ламберт медленно встал и порылся в сумке. Все, что у него осталось от Айдена — небольшое письмо. Старое и потрепанное. Они тогда были на задании и Ламберту здорово перепало. Так, что он около месяца валялся в каком-то монастыре или госпитале. То в бреду, то в сознании, то умирая от боли, то воскресая. Айден пытался быть рядом, но ему нужны были деньги, и на неделю он уехал на задание.       И прислал ему на третий день письмо.       Ламберт раскрыл его, пробежавшись по строчкам.       Айден рассказывал о задании, о каком-то жадном заказчике и о том, что нашел крутое для него обезболивающее, которое должно ему помочь.       Просил его держаться.       Ламберт прикрыл глаза и покачал головой.       Нет, я не держусь, и никогда не держался. Я слаб, безволен и импульсивен. У меня нет константы, я как клочок бумаги на ветру. Куда подует, туда и я. В спокойствии я страстно увлечен Лютиком. Стоит ощутить тревогу, как пускаюсь в ужас и страх. Стоит ощутить малейший удар по старой ране, как я задыхаюсь в боли.       Я и не человек. Я обложка из-под человека.       Я ничего не знаю, ничего не умею и смею еще в чем-то упрекать Лютика лишь за то, что он счастлив и не знает боли. Я эгоистичен и труслив.       Я слаб, во мне нет ничего святого, я ни во что не верю, а мысли о спокойной жизни кажутся мне отвратительными.       Я пропадаю.       Нет, Айден, не так. Я пропал.       Он медленно встал, уложив письмо аккуратно обратно и покачал головой. Лютик ребенок, а Ламберт избитый жизнью взрослый. Лютик изнежен, Ламберт давно загрубел до того состояния, что чувствовать другого человека ему совсем сложно.       Ламберт подошел к стулу, на котором лежала сорочка Лютика, в которой тот спал. Она пахла всегда теплотой, молоком и запахами Лютика, естественно. Ванильного цвета, из приятной ткани. Кружева у воротника, завязки у шеи и на руках. Когда Лютик в редкие моменты ее надевал (зачастую она просто в порыве страсти бывала закинута под кровать), Ламберт еще больше видел в нем ребенка.       Он вспомнил произошедшее в Золотом городе. Он поступил неправильно. Снова был импульсивен и взбешен. А что еще Лютик от него ждал?       Справедливости? Нет никакой справедливости.       Ее просто нет.       Как бы Ламберт просто хотел сейчас увидеться с Айденом. Поговорить с ним, ощутить даже в молчании, что его понимают. Излить душу и знать, что не осудят. Примут каждый его всплеск и каприз, не осудят. Поймут без слов.       Айден был лучиком света, глотком воздуха.       Теперь Ламберту казалось, что он задыхался.       Дверь скрипнула, и Ламберт посмотрел через плечо на Лютика. Выглядел тот будто бы побито, будто бы он переволновался, или был чертовски обижен. Скорее всего последнее.       — Ты даже меня не искал? — спросил он сдавленно.       — Как я должен был это делать?       — Ты ведьмак… Ты все можешь.       — Ага. Скажи еще, что я Бог.       — Ты убил его?       — Нет.       Лютик кивнул и прикрыл дверь.       — Вообще-то, мне очень обидно, что ты так грубо со мной себя повел… Я понимаю, эмоции, злость…       — Понимаешь! — вскрикнул Ламберт. — И как много ты понимаешь?! Я не обвиняю тебя в этом, просто думай дважды, прежде чем говорить. В конце концов, это твоя работа: подбирать слова.       — Может мне снова надо уйти, а?! — с обидой в голосе вскрикнул Лютик. — Может тебе снова будет легче одному? Раз я тебе мешаю?       — Хорошо. Когда я сказал, что ты мне мешаешь?       — Ты достаточно отчетливо на это намекнул там, в Золотом городе! Я могу уйти…       Ламберт не ответил, молча смотря на него в полумраке.       Лютик колебался и потянулся к ручке. Ламберт смотрел. Он схватился за нее, потянул вниз, и на лице его отразилась странная непонятная эмоция.       Тяжело выдохнув. Ламберт сказал:       — Не ломай комедию, Лютик. Представления мне хватило у Таулера       — Ты вообще будто меня не понимаешь, — просипел Лютик. — Я буквально позавчера умолял тебя не отпускать меня, а сегодня ты прогоняешь меня…       — Я не прогонял. Я попросил тебя оставить нас на небольшое время.       Лютик посмотрел на пол и сжался в плечах. Он сильнее вцепился в ручку.       — Я… когда шел обратно, я думал, что обниму тебя. Я и сейчас очень хочу тебя обнять… Но… но мне страшно это делать. Я не знаю. Я смотрю на тебя, и мне страшно тебя обнять. Мне кажется, ты меня оттолкнешь… Мне было страшно, когда ты оттолкнул меня там, когда сказал мне уйти… Мне страшно, Ламберт, мне так страшно сейчас, а ты... Ты просто стоишь, сжираемый тоской, и ты злишься на меня. И мне становится еще страшнее, что так буду стоять я, когда ты бросишь меня и...       — Я! Я, я, я! Одно я! Ты сам сказал, что видишь, что мне плохо, но страшно тебе от того, что тебе будет больно! Чхать ты хотел на меня, на мое состояние, ты все думаешь о себе, о том, как ты будешь страдать и как тебе будет больно! Тебе срать на то, как мне было дерьмово, стоя перед Таулером, какие я там ловил флешбеки, тебе это неинтересно, ведь тебе стало страшно, что я, подумать только, попросил тебя уйти на полчаса!       Лютик совсем затих. Ламберт ждал ответа, напора, отдачи, ведь в этом был весь Лютик. На одно слово он найдет сто.       Но слов не было. Ни одного. Он стоял, сжавшись, и молчал.       Долго молчал. Ламберту показалось, что он хотел что-то сказать, но он не сказал. А потом опустил ручку и вышел из комнаты.       До Ламберта не сразу дошло, что он ушел. Мгновение он стоял, ждал чего-то, а потом проматерился и кинулся за ним. Лютика перехватил он еще на лестнице и дернул на себя так, что Лютик почти полетел носом на него, но ухватился за перила. Внизу сидели уже вусмерть пьяные люди, почти не обращающие на него внимания. А кто был трезв занимался своими делами.       — Я не ухожу, я просто пойду прогуляться… — сказал Лютик, не смотря на него.       — Ага, как же, прогуляться в такую темень. Пошли обратно…       — Нет! — вскрикнул Лютик, и кто-то поднял голову, смотря на них.       — Тс, сейчас подумают, что я тебя тут насилую. Пошли, кому говорю, что ты на улице забыл? Замерзнешь.       Послышался бас, а потом и крик:       — У вас все в порядке?       Лютик ответил за него, и Ламберт был благодарен его разумности:       — Да, мы просто не можем решить, куда пойти!       Мужчина фыркнул. Лютик дернул на себя руку, а Ламберт потянул его на себя.       — Пошли, кому говорю. Зачем тебе выпендриваться? Я тебя все равно сейчас через плечо перекину и понесу обратно. Давай на своих уж.       — Нет, — просопел Лютик. — Ты снова будешь меня ругать, снова говорить о том, что я глупый и ничего не понимаю, ничего не знаю… Но я пытаюсь, правда пытаюсь! Я не хочу… не хочу! — отчаянно сипел он. — Мне страшно, мне страшно в такие моменты, потому что я ощущаю себя нелюбимым, брошенным, чувствую, что надоедаю тебе, чувствую, что ты холоден ко мне!       — Отлично. Снова ты. Конечно, страдаешь только ты. Ладно, пойдем в сотый раз обсудим, что я просто взрослый уставший мужик, но мои чувства от этого менее слабыми не становятся.       Лютик посмотрел на него с неясным ужасом и отчаянием. Ламберт не сразу заметил, что его рука дрожала. Та, за которую он его держал. Она было холодной и болезненно-белой.       — Тогда зачем я тебе? — спросил Лютик. Губы у него были белыми. Ламберт стал понимать, что Лютику в самом деле было не по себе. Он боялся. Но чего Ламберт так и не понял. Ему вообще сейчас с трудом было прийти в себя. Он не отошел, внутри его всего трясло       — Потому что я люблю тебя. Но иногда у меня сдают нервы из-за твоих выступлений.       Лютик посмотрел ему в глаза.       — Нет… Ты меня не любишь.       — Лютик, не дури голову.       — Если любишь, тогда почему ты обвиняешь меня, мои чувства и то, что я имею смелость их озвучивать? Мне страшно, и я говорю тебе об этом. Мне больно, и я говорю тебе, а ты снова смеешься над этим, и обвиняешь меня в том, что я думаю только о себе… Но что же мне тогда делать? Мне страшно сейчас с тобой, мне страшно быть тебе чужим, а ты начинаешь ругаться и говорить, что тебе тоже плохо… Но как я должен был это узнать? Ты мне не говорил. А я говорю. А ты смеешься, снова смеешься, и издеваешься, и снова обвиняешь… Ты меня не любишь, Ламберт. И сейчас тебе, наверное, тоже с этого смешно, да? Я ведь ребенок, и говорю сейчас по-детски, да?       Ламберт зарычал и резко перехвалил Лютика, взяв его на руки.       Тот не закричал, не пнул его, но сжался в плечах, будто ожидал удара.       В комнате Ламберт усадил его на кровать и зажег свечи. Посмотрел снова на него и на секунду был сбит с толку.       Никогда еще Лютик не казался ему таким… побитым, как сейчас.       Даже когда они были в замке, когда они расстались, даже тогда Лютик был живее.       Ламберт ужаснулся.       Что, если Лютик не преувеличивает?       Ведь тогда он, наверное, чувствовал, что Ламберт все еще чувствует и любит его, а сейчас… Что, если сейчас он в самом деле напуган тем, что все между ними умирает, что Ламберт уже другой и никогда не сможет стать прежним любящим альфой?       И Ламберт тоже этого ужаснулся.       Что, если он в самом деле больше не сможет?       Такой он только в спокойствие, когда в мире есть только Лютик. А здесь есть… есть все, и это отвлекает, это заглатывает его с головой, как маленького ребенка.       А тут еще снова навалилась боль за Айдена. Он нужен ему. Как никогда, но он мертв. Он даже не может прийти к нему на могилу.       Ламберт потер переносицу. Блять, он устал. Он так устал.       Каэр Морхен казался теперь райским местом по сравнению с этим.       — Лютик, послушай, я не смеюсь с твоих чувств. И скажи ты мне это в любой другой момент, я бы спокойно среагировал, я бы поговорил с тобой… Попытался, во всяком случае… Но сейчас ты подходишь к человеку с оторванной ногой и жалуешься на то, что ты поцарапался!       — То есть… по твоему мнению мои чувства — царапина?       — Нет, не чувства, а ситуация. Нога-то по настоящему оторвана, Айден мертв и мне ничего не помогает. Это реальность. А то, что я тебя якобы не люблю — неправда. Зачем мне тебе врать об этом, Лютик? Я бы не стал здесь с тобой сидеть, не стал бы с тобой говорить, пошел бы и набухался…       — Даже если ситуация не настоящая, но чувства-то настоящие… Я просто... Я чувствую себя в ловушке. Я хотел бы тебе помочь с твоей болью, но не знаю, как. От этого я чувствую себя жалким. А потом ты начинаешь кричать и ругаться, и мне становится еще и страшно, что ты в самом деле отдаляешься. И я подумал, что если скажу тебе, то станет легче… а в итоге. Стало еще хуже. Я не знаю, что мне делать, чтобы помочь тебе. Мне больно за тебя, но как мне это выразить? А даже если и можно выразить, то ведь с этого никакого толку…       Ламберт молчал.       В нем не осталось сил, не осталось слов. Ничего не было.       Он стоял и ощущал себя скелетом. Ни живым, ни мертвым, ничего не хотелось, ничего даже не думалось.       Лютик сидел перед ним и страдал прямо в эту минуту, а Ламберт даже не мог серьезно эту боль воспринимать. Все на фоне собственной черной дыры казалось ему будто бы ненастоящим.       Я хочу тебя обнять, но боюсь…       Ламберт повел плечом. Как глупо. Он хочет обнять Айдена, но не может этого сделать, потому что он мертв.       А что мешает ему и Лютику? Они-то живы.       Быть так увлеченным чужой смертью, что начать медленно убивать их отношения, а вместе с ними и Лютика.       Как бы то ни было, даже Ламберт признал, что Лютик дышал им, дышал их отношениями.       — Думаю… — начал Ламберт с трудом. — Следует начать с того, чтобы ты меня обнял. Не бойся.       Ламберту показалось, что с этого и надо было начинать диалог.       Лютик посмотрел на него и сглотнул, а потом медленно встал, только сейчас Ламберт заметил, что он сидел в одной, нетипичной для него позе: на самом краю кровати, сложив руки на коленях.       Он плавно подошел к нему, и Ламберт ощутил напряжение.       В конце концов, выдохнув, Лютик прижался к нему, и, когда Ламберт обнял его, погладив по спине, он облегченно выдохнул и прикрыл глаза, прижавшись к нему теснее.       — Это неправильно, — сказал задушено Лютик. — Все неправильно, все глупо… Мы заканчиваем все это на наших телах, но это ничего не решает. Все становится только хуже, мы ничего не выясняем… А так много надо бы узнать… Я не помогаю тебе просто стоя и обнимая тебя…       — Нет, Лютик, — прервал его Ламберт, прижавшись губами к его лбу. — Мы не заканчиваем диалог телами. Мы начинаем его.       Лютик моргнул, смутно соображая. Теперь, когда за все эти часы он впервые ощутил спокойствие, думать было сложно. На тело навалились слабость, силы внезапно ушли, и Лютику даже стоять было сложно.       — Если бы я тебя не любил, то отпустил бы. Но я не дал тебе этого сделать, потому что пообещал.       — Почему же тогда ты ведешь себя так?..       Ламберт тяжело выдохнул.       — Потому что это я. Такой вот, не больше и не меньше. Мне нужно полное спокойствие, чтобы я был таким же, как в Каэр Морхене… Иначе никак… Этот месяц был тяжелым. Невыносимо… Так что поедем на юг и отдохнем. Неделю, может… Мне жаль, что я это я. Что я не могу понять тебя, не могу уловить твое настроение, не могу успокоить. Не могу быть достаточным для того, чтобы ты ощутил себя спокойно. Мне жаль, Лютик, мне так жаль, но… поздно что-то менять. Но я никогда тебя не оттолкну, если ты меня обнимаешь. Я люблю тебя в любую секунду, как бы тебе не казалось иначе. И я знаю, что любить меня сложно. Невыносимо сложно, я знаю это, я все это знаю.       Лютик прижался к нему теснее, едва не вдавившись в него.       — Но Айден тебя любил, я уверен. И я тебя тоже люблю. Даже когда мне страшно, что ты отдаляешься от меня, когда мне больно, все равно люблю тебя. Я не откажусь от этой любви… Даже если мы не решим эти проблемы…       Ламберт посмотрел на потолок, погладив Лютика по волосам.       Они не решат, он это знал.       Он не научился решать проблемы и вопросы, не научился справляться с болью, он просто спрятал это.       Ему не хватит слов, не хватит силы.       А потом он внезапно вспомнил о том, кто сейчас под его руками. Прошелся ладонью от плеча по спине. Нежная кожа, пластичное юное тело. Хрупкое сердце.       Не ведьмак. Не окрепший закаленный ведьмак, который мог любить даже его.       Омега. Юный омега, который так легко ломался под натиском, который метался в ужасе от Ламберта, стоило ему только перемениться в лице. Который даже успевал его бояться. По-настоящему бояться.       Который испытывал страх перед мыслью о том, чтобы обнять его в такой момент.       Омега.       Омега, который хочет с ним семью, хочет от него ребенка.       Это не Айден, не его друг, это не плечо к плечу, не спина к спине. Это же другое.       Игнорировать проблемы, забыть про боль — это же издевательство. В первую очередь над Лютиком.       Он ласково взял его за подбородок и посмотрел ему в глаза. Оглядел его лицо, губы, щеки, очертания и бледность.       Он, блять, просто сошел с ума, если в самом деле решил, что он может не думать об этой проблеме, не решать ее, не справляться с ней.       В этом случае Лютика либо надо бросать, либо сделать все, чтобы он ощущал себя Богом в его руках. Любимым, желанным и всегда необходимым.       Он поджал губы.       Придется либо меняться, или оставлять его, Лютика.       От второго варианта по коже прошлись мурашки, и он прошептал:       — Мы справимся, да? Мы должны справиться.       — Да, — уверенно сказал он. — Справимся. Только… пожалуйста, будь со мной мягче. Мне так сложно…       — Я… Да, хорошо. Только говори мне. Кричи, бей, не знаю. По-другому со мной нельзя. Можешь зарыдать. Это будет больнее удара. Но только плачь так, знаешь, специально, театрально, чтоб где-то глубоко я знал, что ты плачешь не от боли.       Лютик мягко улыбнулся.       — Но для начала… Научись говорить со мной о своей боли. Я не буду над ней смеяться.       У Ламберта что-то зажало в груди.       — Прости меня, если сможешь. Мне не было смешно, это совсем, блять, не было смешно. Я просто сам эгоистичный идиот, и...       — Тс. Ругая себя ты ничего не решишь. Главное, что мы говорим. Надо говорить, Ламберт… Мы ведь готовы понимать и меняться…       — Да, — согласился Ламберт. — Да, любовь моя, мы готовы…       — Это главное. А теперь, умоляю, просто целуй меня. Я так боялся, что мы больше не поцелуемся.       — Какой бред. Если бы ты знал, что желаннее твоих губ мне не найти, что других я уже просто не захочу…       — Ну, теперь я это знаю, — рассмеялся Лютик, а потом выдохнул и прикрыл глаза, когда Ламберт его поцеловал.       Ламберт чувствовал, как тело в его руках расслаблялось.       Да, в нем нет ничего святого.       Слава Богу, что в Лютике этого сполна.