Baby blue love

      Когда в комнату зашел врач, Лютик только успел заметить силуэт Йеннифер, которая закрыла дверь. Он занервничал сильнее. Врач! Нет, что-то не так, что-то не в порядке.       — Здравствуйте… — он сказал тихо, не сразу заметив, что голос у него дрожал. Он проморгался и вытер слезы.       — Не самый добрый, но вечер, — он кивнул и чем-то продезинфицировал руки. — Боли внизу живота? Приступами? Волнообразные?       — Да, — Лютик кивнул, а потом откинул голову назад. Его затошнило, лицо показалось ему ледяным. Из-за нервов ему стало еще хуже, говорить и думать было невыносимо, даже быть в сознании было сложно       Врач осмотрел его, хотя Лютик каждые пять секунд спрашивал, все ли в порядке. Он молчал и потом выпрямился, снова помыл руки, покачал головой.       — Прикройтесь, я позову Йеннифер.       — Зачем?       — Вам плохо, а мне нужно сделать небольшую операцию, и...       — Стойте! Зачем?! Я… мне уже не очень больно! Я в порядке!       — Успокойтесь, это необходимо. Ничего страшного. Все будет хорошо.       — И с ребенком?       — И с ребенком, — ответил он, зная, что это совсем не так. Выкидыш был на лицо, но, кроме того, кровотечение показалось ему слишком обильным.       Лютик побледнел сильнее и его повело, будто бы он медленно терял сознание. Он тяжело выдохнул, ощущая, как бешено колотилось сердце. Он хотел увидеть Ламберта, ему необходимо было его увидеть, взять его за руку… Что-нибудь. Он нуждался в нем сильнее, чем когда-либо еще.       Врач что-то сделал, укрыл его, что-то сказал — Лютик не различал слов, в голове шумело, сердце билось в ушах, дышалось сложно и тяжело, руки дрожали.       Потом знакомый запах, но не Ламберта. Что-то коснулось его, и Лютик поднял взгляд вверх. Его лицо было влажным от пота и бледным, почти сливалось с подушкой.       — Где Ламберт?       — Скоро придет. Отдыхай, Лютик, все хорошо, — ответил женский голос, который Лютик не различал. Он был странным, шумел, будто на фоне кто-то не прекращая пилил.       — Все же нормально будет? — спросил он, уже вообще смутно понимая, что происходит. Ничего не происходило, и, вместе с тем, все. Кто-то аккуратно задрал его рубашку, и он дернулся от страха. Нет, живот трогать нельзя, только не живот!       — Да, ты уже в порядке. Тебе просто нужен сон… Все, засыпай.       Лютик не хотел спать. Он потянулся к чужой руке на его животе, но все кончилось быстрее, чем он даже успел сделать нормальный выдох.       Но даже первые секунды были неясными, будто в полудреме. Он чувствовал неясные ощущения, но потом и они пропали. Все пропало.       Стало совсем легко.       Да, должно быть, ему просто нужно отоспаться… Немного отдохнуть, он так мало отдыхал в последнее время.

***

      Он с трудом открыл глаза. Дыхание было тяжелым, ему было не то жарко, не то холодно. Голова болела и будто бы была налита свинцом, ему показалось, что ему ни за что не оторвать ее от подушки.       В мутное поле зрения проникли солнечные лучи. Он услышал пение птиц… Утро? Уже утро? Или обед? Что сейчас?       Он не знал, да и вообще смутно соображал. Тело ощущалось горячим и тяжелым. Оно не чувствовалось как тело, скорее как кусок камня, лишенный чувствительности, только жар, будто лихорадка.       Он приоткрыл сухие губы и судорожно вдохнул.       Перед глазами что-то замельтешило, неясное пятно, но четких очертаний у него не было. Появился новый звук, не пение птиц, но различить и понять, откуда он и что это — Лютик не смог.       Что-то сильнее сжало его руку, что-то коснулось щеки. Лютик судорожно вдохнул и шире приоткрыл глаза.       Он увидел лицо Ламберта, и сразу какая-то часть тяжести ушла, просто пропала. Стало легче. Ламберт, его Ламберт. Он с трудом различал черты его лица, но он знал, был уверен, что это он.       — Лютик? Слышишь меня?..       — Немного…       — Не напрягайся, лежи, ты еще не отошел. Ты до обеда должен вот так…       Он моргнул. Снова вдохнул. Дышать было сложно.       — Пить хочешь?       Лютик покачал головой. Даже мысль о воде была какой-то болезненной, вызывала тошноту. Или это не тошнота? Чувства потерялись между собой. Он будто был в бреду.       — Тсс, лежи, постарайся заснуть…       — Так… голова… болит, — пролепетал кое-как Лютик не своим голосом. Он был хриплым и сухим.       — Да, знаю, скоро пройдет. Больно не будет.       — Правда?..       — Да. Совсем. Лежи, попытайся заснуть, я буду рядом…       — Ре… ребенок?       Ответ послышался не сразу, но потом донесся до него тихим эхом:       — С ребенком все хорошо.       Лютик облегченно выдохнул, что-то странное, наподобие улыбки, растянулось на его лице. Через пару мгновений он стал засыпать, успокоившись. С ребенком все хорошо, Ламберт рядом… А боль… Что такое боль? Он готов терпеть.       В следующий раз, когда он пришел в себя, солнце уже заходило. На этот раз было намного легче. Он вообще ощущал себя нормально, будто просто отошел ото сна. Может, в прошлый вечер побаловал себя чрезмерной дозой вина, но ничего неприятного. Все вполне знакомо.       По телу прокатывала приятная усталость, какая бывает после того, как провел весь день на ногах, а потом, наконец, ложишься в кровать.       — Воробушек?       Голос Ламберта был четким и ясным, а когда Лютик повернул голову, то увидел его лицо. И глаза его увидел, и губы, и взгляд, все четко-четко! Ничего не плыло, было ясно, как день! Ламберт, его любимый Ламберт, рядом! Лютик был счастлив только от этого факта.       — Пить… — первым делом спросил Лютик, ощущая, что в горле была пустыня, а меж зубов едва не песчинки хрустели.       Ламберт ловко налил из заранее приготовленного кувшина в небольшой стакан воду и, приподняв голову Лютика, держа стакан, напоил его. Лютик пил жадными большими глотками, а потом снова лег на подушку и выдохнул. Как же хорошо он себя ощущал!       — Как ты? Голова, тошнота, живот, головокружение? Температуры вроде уже нет, — он коснулся его лба губами и довольно кивнул, взяв его ладонь в свою.       — Нет, ничего, все в порядке… Боже, что со мной вообще делали? Я думал, это просто небольшое кровотечение, такое бывает, я знаю… Это из-за лекарств каких-то, да? Или побочные из-за беременности?       Ламберт помрачнел, сжался в плечах, будто не то был напуган, не то сам отходил от мощнейшей пощечины.       — Ламберт?..       — Лютик… Послушай. Ты бы не смог выносить этих… детей.       Лютик вздрогнул и моргнул.       — Детей?..       — Двое. Разнояйцевые близнецы.       — Стой… Почему не смог? Или ты... ах, не смог бы, если бы врач не помог, ты про это?       Ламберт сжал его руку сильнее и поджал губы. Даже мышцы на его лице напряглись так, что привычно острые скулы стали еще четче. Под ними пролегла тень.       — У тебя был выкидыш, Лютик.       Лютик широко раскрыл глаза, одернул свою руку, будто бы это Ламберт был виноват, и покачал головой. Заерзал, хотел встать, но Ламберт аккуратно нажал на его плечи.       — Нет-нет, лежи, тебе нельзя будет вставать ближайшие несколько дней… Чтобы шов не разошелся.       — Какой шов?! — Лютик ощущал панику, ощущал застрявшую в глотке истерику, которая даже дышать ему не давала. Перед глазами снова все плыло, и лицо Ламберта не успокаивало.       — Тебя оперировали.       — Зачем? Почему?       — Лютик… Он тоже этого не хотел, думал, просто уберет… остатки, — Ламберт сам поморщился от того, как это ужасно звучало. Остатки! Он прекрасно понимал, что к концу четвертой недели там даже толком эмбриона нет, лишь зародыш, но говорить так… было странно. — Но его встревожило кровотечение…       Ламберт смотрел на бледное лицо Лютика. На нем выделялись только черные ресницы и брови. Даже глаза стали непривычно светлыми, будто Лютик не понимал, что происходит, смотрел на него пьяным, слепым взглядом.       — Лютик… у тебя была внематочная беременность. Один из эмбрионов был вне матки. Ты бы не смог их выносить. Никак. Они бы не выжили. Так что… Это даже хорошо, что это случилось сейчас, потому что потом было бы хуже, плод бы развивался и маточная труба просто бы разорвалась. Кроме того, обнаружили опухоль… Нет, она доброкачественная, все хорошо! Ты не болен! Просто благодаря магии он максимально сделал все, чтоб она в скором времени сама прошла! Просто сейчас будет… тяжеловато, — Ламберт говорил дрожащим голосом, смотря на лицо Лютика. Тот смотрел на него тупым, стеклянным взглядом. Рот приоткрыт, лицо бледное. Ритм его сердца Ламберта оглушал.       Он присел на край кровати и снова сжал его руку в своей.       Ламберт уже успел отойти. Как ни странно, но новость он принял спокойно. В конце концов, отчего-то он сразу понял, что ребенка не спасти. Еще в момент, когда он увидел кровь, он это понял.       После новости, когда он сидел у постели Лютика, он только ощутил странную пустоту, но чем больше смотрел на лицо Лютика, тем больше сил набирался. у него все еще был Лютик. Любимый, желанный Лютик. Это давало ему сил, давало собраться, поэтому ему стало… спокойно.       Было неприятно, было обидно, но от них ничего не зависело. Если бы плод развивался, все стало бы намного хуже. Ничего сделать нельзя было с самого начала.       Лютик посмотрел на него. Взгляд его был непривычно пугающим. Какое-то время они молчали. Ламберт не знал, что сказать. Ему думалось, что любые слова утешения тут бессмысленны. Это надо просто принять.       Ламберту лишь было не по себе, что буквально накануне Лютик пришел к мысли, насколько этот ребенок был для них желанен, как много он мог бы дать и, возможно, оставить его не значит сломать все.       И с самого начала Лютик колебался.       Все пошло не так.       Внезапно Лютик покачал головой и посмотрел в окно. Лицо его оставалось болезненно-бледным, и на нем, как маска, застыло странное равнодушие. Не то, когда людям в самом деле все равно.       Такое равнодушие случается у людей, когда они думают, что все потеряно и больше ни в чем нет смысла.       Ламберту хотелось взять его за лицо и крикнуть, что ничего не кончено, он здесь, он рядом, их ждет жизнь. Полная, всеобъемлющая, для них двоих. Но дергать сейчас Лютика только во вред им обоим.       Лютик был спокоен, и спокойствие это было более пугающим, чем крик.       Ламберт сидел молча, гладя руку и смотря на его лицо. Ему уже стало все равно, что его мечта сгорела так же быстро как и зажглась. Это было неизбежным для него, но главное, что Лютик был рядом. Лютик дышал, Лютик жил, Лютик любил.       Сейчас Ламберт сконцентрировался только на этом.       Дверь приоткрылась, мелькнула черная макушка и два фиолетовых огонька. Ламберт покачал ей головой, и она так же быстро и бесшумно исчезла, как и появилась.       Ламберт знал, что другие люди Лютику сейчас не нужны. В таком состоянии это только отягощает.       В конце концов, когда солнце почти село, Лютик спросил:       — Лежу и думаю… Зачем ты здесь?       Ламберт удивленно на него покосился, замер, испугался. Похолодел.       — В смысле?       — В смысле… Ты можешь найти что-то... нормальное. Не меня. Я ужасен.       О боже, — подумал Ламберт.       Об этом врач его предупреждал, что многие после выкидыша постоянно винят себя, но Ламберт не думал, даже мысли допустить не мог, что Лютик... тоже! Ведь он знал, что беременность была внематочная, от него совсем ничего не зависело. Выкидыш или аборт — разницы нет.       — Нет. Лютик, ты не ужасен. Ты прекрасен.       Лютик рассмеялся. И смех этот был тоже больной, будто истеричный. Он успокоился, прикрыл глаза и горько, кое-как, вымученно улыбнулся.       — Нет… Нет… — повторял он, словно в бреду. — Я медальон даже сохранить не смог, и ребенка не смог… Это ж надо!.. Я мог сделать тебе величайший подарок, это была бы самая прекрасная вещь, какую я вообще мог сделать… я мог сделать тебя счастливым, а я…       — Лютик, да приди ты в себя! Тут нет твоей вины! Беременность была вне…       — Какая разница? Будь она нормальной, все равно бы случился выкидыш. Я не могу даже ребенка выносить… А это то, для чего были созданы омеги.       Ламберт бессильно рыкнул.       — Не знаю, для чего созданы омеги, но ты создан для любви, развлечений и, надеюсь, что для меня.       Лютик покачал головой.       — Нет, Ламберт, это издевательство. Я просто издеваюсь над тобой.       — Неправда.       — Правда… Я юн и глуп, слишком эмоционален. Не могу дать тебе того комфорта и стабильности, коих ты хочешь… Ты больше всего хотел ребенка, я знаю. Ты был окрылен этой новостью. И я смог бы тебе его подарить, возможно, что только я. И вот… Где мы? Снова там же, где и были в самом начале. На старте.       — Лютик, ты несешь бред, я даже не хочу это слушать.       — Не слушай. Ответь мне только… Почему ты не искал кого получше? Почему? Я человек, смертный, уязвимый, доставучий, раздражающий, надоедливый… у меня проблемы со здоровьем из-за гормонов, и с поведением из-за них же… Во мне есть только красота, но разве ж мало красивых омег? Их миллионы. Даже краше меня и более тонкие, или более фигуристые… У меня даже груди нет…       — Какая грудь, Лютик? О боже милостивый, — Ламберт закатил глаз. Слова Лютика казались сущим издевательством, шуткой, на которую отвечать серьезно было бы просто невозможно. — Я люблю тебя, Лютик, всем сердцем люблю, и я не желаю это слушать.       — Любишь… — повторил Лютик бледными губами.       Он был совершенно спокоен. Даже не так, когда он хотел якобы бросить его. Тогда это спокойствие было искусственным, будто наполненным какой-то силой и энергией, будто бы Лютик готов был кинуться в бой. Сейчас же лежал болезненный и бледный, говоря неясный бред. И черт с ним, что бред, но он же искренне верил в этот бред!       Для Ламберта это было невыносимо. Он принял смерть плода, хоть и не без скрипа, но принял… И почему он должен теперь слушать то, как Лютик считает себя ничтожеством из-за того, что случилось то, что было неизбежно? Ведь произошло это не намеренно, никто не имел над этим власти, а Лютик и вовсе не хотел бы этого…       О Боже, Ламберт даже не мог на него гаркнуть, ведь он прекрасно понимал, как плохо Лютику было.       Спокойствие его было больным, вызванным бессилием и страхом.       Ламберту казалось, что всего это слишком много для его хрупкого тела.       Он смотрел на него, и казался еще более слабым и маленьким, чем обычно. Эта бледность будто совсем его истончила, сделала тонким, бессильным и хрупким, как крылья бабочек. Так красиво. И так близко к смерти.       Лютик жил, Ламберт знал, и будет жить, но смотреть на него такого было невыносимо.       Лютик, казалось, готов был возненавидеть себя за то, что не мог исправить.       За то, что происходило в его теле, над чем он не имел власти.       Лютик очень переживал из-за перепадов настроения, хотя все воспринимали это спокойно, зная, как тяжело омегам в подобном состоянии.       И как сильно он переживал, как сжирал себя за ту их ссору… Ламберт тоже хорош, снова испугался давно известной ему ответственности и столько его мучил. Ходил, самобичевался и сомневался, пока Лютик лежал на кровати, изводимый моральной и физической болью, и винил себя, снова винил себя в том, что не смог бы никогда исправить.       Так винил, что даже успел возненавидеть свое тело! Боже, это даже в голове у Ламберта не укладывалось!       Его тело! Его прекрасное тело! Для Ламберта не было ничего прекраснее, чем оно. Его молодое белое тело, идеальное для его рук. Его тело, переживающее такую острую перестройку, просто чтобы Лютик смог ощущать себя комфортно с Ламбертом, как омега.       В конце концов, это было тело, способное выносить ребенка от него, Ламберта, бесплодного ведьмака!       Ламберт восхищался его телом, и мысль о том, что Лютик ненавидел его, стыдился того, кто он есть, приводила его в недоумение.       И теперь он осознал, насколько остро все это переживал Лютик. Насколько беспомощно и ужасно он себя чувствовал.       А сейчас лежал, съедаемый ненавистью к самому себе, считая себя недостойным Ламберта. Считая, что он слишком юн, что он глуп, он ничего не может. Не понимая, насколько он прекрасен, насколько фантастическим он был, будто и нереальным.       — Да, люблю, — повторил Ламберт более уверено, будто не в любви признавался, а говорил какой-то общеизвестный факт.       — Нет, ты врешь, чтобы успокоить меня.       — Нет, не вру.       — Врешь! — на этот раз он вскрикнул и уставился взглядом, полным ярости, на Ламберта. Ламберт радовался этой ярости, лучше хоть такие эмоции, чем стеклянный взгляд. — Прошло чуть меньше трех месяцев! Нет, не может быть любви! Ты сам так говорил! Симпатия, влечение — и всего! А это... Это можно испытать к каждому омеге!       — Лютик, — помрачнел Ламберт. — Заткнись. Я не могу слушать этот бред.       — Не хочу затыкаться, — проскулил Лютик. Буквально проскулил, будто умолял его о чем-то. — Я хочу, хочу верить, что я достоин тебя, что я тебе важен, но я… я не вижу ничего, доказывающего этого, только то, что доказывает обратное! Я… Ты не поймешь, просто не поймешь, насколько жалко я себя ощущаю рядом с тобой! Словно надоедливая муха, от которой ты не можешь отделаться! И сейчас ты так же себя ведешь! Заткнись да заткнись! Могу заткнуться, а что... что изменится?!.. — он резко прищурился, Ламберт испугался, что от боли, но тот снова открыл глаза. Видимо, чтобы прогнать слезы.       — Лютик, ты говоришь бред, о котором говорить нет смысла. Что значит «к каждому омеге»? Думаешь, я бы сидел весь день у кровати омеги, к которому у меня просто страсть? Думаешь, я бы унес тебя на руках с улицы в замок, будь у меня просто страсть? Я бы волновался о тебе? Умолял бы не оставлять меня в ту нашу ссору? В конце концов, хотел бы я от тебя ребенка?! Неужели ты думаешь, что раз я в принципе хотел ребенка, то хочу его от любого омеги?! Я прошу тебя заткнуться, потому что вещи, о которых ты говоришь, не имеют смысла!       Лютик посмотрел на него затравленным взглядом, и Ламберт осекся.       Едва ли Лютик понимал, что в самом деле говорил ерунду. Он ведь был уверен в правдивости этих слов, слепо в них верил… Столько недель ненавидеть свое тело, а как следствие — начать презирать и его, и себя!       Глупый, какой же он глупый.       И, вместе с тем, насколько очарователен, прекрасен, как любим и желанен.       Ламберту было жаль, что нельзя дать ощутить Лютику те чувства, что он испытывал при виде него, какая нежность захватывала его сердце… Тогда бы он все понял.       — Но как ты можешь меня любить? Прошло так мало времени… Я не понимаю, совсем не понимаю, Ламберт… Я так устал… Не знаю, от чего.       — Это нормально. Тебе нужно было отдыхать, а тут… Каждый раз что-то новое. Лютик, есть чувства гораздо важнее любви. Доверие, желание, уважение, привязанность, в конце концов… чувство, что, наконец, пришел домой. Ты значишь для меня все, что только может значить омега для альфы. У меня была Кейра, но с ней за то долгое время я не испытал и половины из того, что почувствовал с тобой. Что чувствую к тебе. И не потому, что она меня не любила, или я ее. Не в том, что кто-то плохой человек, просто ты, Лютик… Ты выше этого. Ты будто стал за такое короткое время моей душой, моим самым ярким смыслом… Мы предназначенные, Лютик, и нам ничего не мешает быть вместе, поэтому нас так тянет… Да и не будь этого предназначения, я уверен, ничего не поменялось. Ты привнес столько уюта и тепла в мою жизнь, столько уверенности в завтрашнем дне, сколько не бывало у меня за всю мою жизнь…       Лютик смотрел на него неясным взглядом. Глаза его были широко раскрыты, слепая надежда и желание, чтоб ему помогли манили и звали, удерживали на месте. Но Ламберт и так не собирался уходить.       — Правда?..       — Правда, Лютик, правда. С тобой хорошо. Очень хорошо. А любовь… Что значит любовь на самом деле? Это всего лишь слово, которое каждый обличает в то, во что ему будет удобнее. Любовь может приносить боль, несчастье, ужас и страдания, а чувства между нами дают нам уверенность друг в друге и в нашем будущем. Нам хорошо вместе. Мне хорошо с тобой, а тебе…       — С тобой, — прошептал Лютик, вцепившись в его руку, словно утопающий. — Но почему же… почему же именно я, Ламберт? Ты ведь лучше меня, лучше их всех. Ты красив, заботлив, умен. Взвешен, рассудителен, даже твоя импульсивность просто добавляет огня… в тебе столько всего, а ты… почему я?       — Потому что я увидел тебя и сразу все понял. Этого я и боялся. Боялся, что не буду достоин тебя…       — Какая глупость! — вскрикнул Лютик, пораженный, что Ламберт до сих пор… так думал.       Ламберт рассмеялся.       — Хочешь секрет? До тебя в своей жизни я ненавидел смотреться в зеркало. Я видел там свое лицо и мне было неприятно от мысли, что именно это лицо видели люди вокруг меня. Я разрешил себе испытывать при людях только определенные эмоции, только определенные выражения лица себе позволял, которые, как я считал, делали меня не таким уродливым, мысль о том, чтобы рассмеяться во весь голос была для меня безумием, ведь я думал, что мое лицо становится отвратительным.       Лютик в ужасе на него покосился, будто Ламберт сказал нечто ужасное, будто Лютик не понимал этого, будто это его и вовсе отторгало.       — Ламберт, но ты же… ты же прекрасен! Ты красив! А когда улыбаешься и смеешься — становишься еще прекраснее! Даже представить себе не можешь, насколько!       — Это понял лишь с тобой. Потому что ты смотрел на меня так, будто я для тебя был самым прекрасным существом. Это давало мне уверенность. Понимаешь теперь, Лютик? Дело далеко не в любви. Это о большем. Намного о большем.       Лютик моргнул и попытался опереться о локти.       — Нет-нет, лежи, Лютик, лежи… Там швы. Как только возможно будет, Йеннифер залечит полностью, а пока тебе надо восстановиться, вмешательство магии нежелательно…       — Обними меня, Ламберт.       — А ты лежи, — улыбнулся он и, склонившись, обнял его.       Он облегченно выдохнул, едва тепло ладоней коснулось его лопаток, а носом Лютик зарылся в его шею судорожно вдыхая.       Они так долго сидели, пока у Ламберта спина не заболела и он, разогнувшись, снял с себя сапоги и лег рядом, на бок, обняв за талию, но совсем невесомо. Пока Лютик был в таком состоянии Ламберту было страшно его касаться, думая, что этим причинит ему боль.       Лютик рядом дышал ровно и спокойно, бледность почти прошла, на щеках внезапно заиграл румянец, глаза приобрели блеск.       — Не вини себя за случившееся. Этим делу не поможешь. Из этого бы все равно ничего не вышло, — выдохнул Ламберт, и Лютик медленно повернул к нему голову, смотря в глаза.       — Близнецы, — сказал внезапно Лютик. — Наверное, вынашивать их было бы совсем-совсем тяжело…       — Наверное. Это уже неважно.       — Тебе не грустно?       — Нет. Больше нет. Это даже не было плодом. Просто сгусток клеток, ничего более. Сейчас мне кажется, что ничего и не было. А потом… кто знает, может, у нас снова получится?       Лютик посмотрел в окно, а потом на Ламберта.       — Нам… нам нужно купить какие-нибудь противозачаточные… Ну, а вдруг мы сможем совсем в любой момент? Забеременею через пару месяцев каких, после твоего гона, и снова то же самое… Лучше перестраховаться.       — Хорошо, купим.       — А потом, когда будем готовы… Снова попробуем. Кто знает, вдруг получится?       — Да, обязательно попробуем, — он поцеловал его в лоб и расслабленно выдохнул, ласково улыбаясь.       Почему-то они были переполнены надежды, якобы когда они в самом деле будут готовы, у них все получится. Никто не знал, было ли это так на самом деле. Они просто верили, и эта вера была им важнее сто процентного знания или уверенности.       Иногда веры бывает достаточно.       — Уедем скоро, — внезапно сказал Ламберт. — Снег начинает сходить.       — Нет, уедем, когда совсем сойдет, я должен найти кулон.       — Я сделаю тебе новый. Там остались лютики.       — Нет, ты не понимаешь, нужен именно этот!       — Лютик, это глупости. Тебе нужно сменить обстановку, будет лучше, если мы поедем. Тебе сразу станет лучше. Полежишь сейчас, восстановишься, и поедем…       — Но кулон!..       — Новый купим, говорю же. Совсем как тот.       — Но до этого!.. Пока мастер, пока…       Ламберт раздраженно выдохнул. Не хотелось объяснять, что они быстрее купят новый, чем найдут старый, так что он оперся на локоть и, под удивленный взгляд Лютика, расцепил свою цепочку.       А потом аккуратно надел свой кулон волка на Лютика. Тот ошалело посмотрел сначала на морду волка, а потом на Ламберта.       — Ты не представляешь, через сколько мне ради него пришлось пройти. Так что носи с гордостью.       Ламберт рассмеялся, погладив пораженного Лютика по плечу.       — Но я назад заберу, когда новый тебе сделаю. Сам понимаешь, он мне не единожды жизнь спасал.       Лютик улыбнулся и потянулся к нему. Ламберт склонился над ним и поцеловал, погладив аккуратно по боку, совсем невесомо.       А все остальное было совсем неважным.       Все плохое должно остаться за спиной. Они просто закроют глаза и пойдут вперед. А впереди, уверен был Ламберт, все будет хорошо.       Так хорошо, как это возможно.