Baby blue love

      Лютик оперся ладонями о колени Ламберта, сильнее откидываясь назад, выгибаясь в спине и ритмично двигая бедрами. В комнате пропахло вином и жасмином — запах пульсировал в висках, на коже, под кожей.       Лютик приоткрыл глаза, глядя на Ламберта, закусив губу. Он в принципе обожал его лицо, но во время секса… ох, во время секса Ламберт был прекрасен. С этим мутным взглядом и лохматыми волосами — он заставлял задыхаться только одним своим взглядом.       Придерживая за талию, он поддерживал заданный ритм, поглаживая, спускаясь к мокрым бедрам или груди, лаская, сжимая и шлепая.       Резко подавшись вперед, он поцеловал, а после, подхватив под бедра, резко встал, насаживая на себя. Лютик шумно выдохнул в поцелуй и обнял его руками и ногами, зажимая талию меж своих коленей, скрещивая щиколотки за его поясницей.       Лютику каждый раз голову срывало от того, как легко он его поднимал и удерживал, насаживая на свой член, умудряясь брать как быстрый, рваный ритм, так и медленный, почти мучающий.       Ламберт целовал, сжав ягодицы, поддерживая ритм.       Лютик сильнее обнял его, прижимая теснее, дурея от жара и крепости его тела.       — Мы точно опоздаем на завтрак, — прошептал Лютик, следом тихо простонав в его губы, а потом широко провел языком по шраму.       — Лично я уже наелся, — усмехнулся Ламберт, облизываясь.       Лютик хотел ответить, хитро улыбнувшись, но резко застонал, когда Ламберт насадил до самого основания. Меж ног пульсировало, ноги мелко дрожали.       — К черту, давай тогда уже с узлом, все равно придется есть остывшее, — залепетал он, сжимаясь на его члене.       — Я только за, — рыкнул Ламберт, резко подкинув его так, что член едва не выскользнул, и снова вошел почти до самого основания.       — Боже-блять-прости, как же я обожаю твой член, — прошептал Лютик прежде чем снова поцеловать, едва не вылизывая его рот.       Ламберт поменял ритм на более резкий и быстрый, но делая толчки краткими.       Ламберт закусил губу, пытаясь продержаться дольше, двигаясь так, как Лютику сносило голову — кратко и быстро, попадая аккурат по нужной зоне, из-за которой Лютик сжимался и так сильно зажимал его меж своих ног, что у Ламберта ребра начинали болеть.       Он отстранился от него и спрятал лицо в его шее, застонав протяжно и громко, а после больно укусил за плечо, простонав уже сквозь зубы.       — Ну, детка, давай, кончи для меня, — хрипло-хрипло прошептал Ламберт тому на ухо, и Лютик в ответ всхлипнул, потеревшись о него всем телом.       — Тогда трахни меня жестко.       Ламберт устало простонал в его плечо:       — Выдержать бы на твое жестко, малышка.       Однако, он резко вышел и, развернувшись, уложил того на кровать и, взяв под бедра, вздернул их чуть выше, резко вогнав член до самого основания — Лютик не то простонал, не то взвизгнул, и схватился за покрывало.       Шире разведя его колени, прижав одну ногу коленом к плечу так, чтобы открыть его для себя максимально, он задвигался быстро и резко, до удара напряженных яиц о влажные ягодицы.       Лютик зажмурился и едва не заскулил от интенсивности удовольствия, так тесно сжимая его внутри, что Ламберту пришлось вспоминать самые неприятные моменты своей жизни, чтобы в самом деле не кончить раньше нужного.       Он обхватил одной рукой член Лютика, лаская чуть медленнее толчков, зная, какой он становился чувствительный ближе к оргазму, и он не хотел причинить тому дискомфорт.       — Да-да, блять, детка, да, сейчас, — прохрипел Ламберт, едва не жмурясь от удовольствия.       Наконец, Лютик больно сжал его запястья, зажмурился, и, напрягшись всем телом, кончил, плотно обхватывая его внутри. Ламберт протяжно низко застонал в голос, наконец, позволяя себе кончить, и от оргазма его едва не перетряхнуло.       Лютик тихо, сквозь зубы, простонал, ощущая, как Ламберт толкнулся до самого основания, давая узлу набухнуть, и перекрестил лодыжки за его шеей, наслаждаясь давлением изнутри.       Он закусил губу, сжав в руках покрывало, прислушиваясь к ощущениям. Это было волшебно, блять, просто волшебно — когда он был таким чувствительным после оргазма, ощущать дополнительное давление, которое давало такое фантастическое чувство наполненности.       — Блять, как же ты кайфуешь с этого, поверить не могу, — хрипло сказал Ламберт, поглаживая большим пальцем его губы, и Лютик обхватил его палец губами, посасывая, блаженно закрывая глаза.       Ламберт рыкнул и пару раз сделал небольшие толчки, сдвигая узел, и Лютик, кажется, едва не заскулил.       — Жду твоей течки, как ничего не ждал, просто чтобы попробовать трахнуть тебя с узлом. Просто представляю, как ты кричать будешь, и мурашки по коже.       — Я сдохну, — усмехнулся Лютик, выпуская его палец изо рта, но тут же проведя широко языком по его раскрытой ладони.       — Мне кажется, что во время твоей течки скорее ты из меня все соки выжмешь.       — И сперму, — хихикнул Лютик, облизывая его пальцы. — Но ничего, у тебя есть еще пальцы. И твой чудесный язык.       — Надо было все-таки купить что-нибудь интересное в том магазине.       Лютик вскинул бровь, смотря на него, как на идиота. Он сказал с мягкой улыбкой:       — Ламберт, признайся, ты ни за что бы не стал трахать меня фаллоимитатором, пока у тебя есть язык или пальцы.       — Ну тут ты прав, конечно, — согласился Ламберт. — Трахать тебя игрушкой, когда можно самому ощущать, какой ты узкий, жаркий и мокрый — преступление, — он снова легонько толкнулся, наблюдая за эмоциями Лютика.       А потом наклонился и поцеловал.       Целовались они долго. Вплоть до момента, пока узел не спал, и Ламберт не вышел из него. Напоследок он укусил за нижнюю губу, а после ласково поцеловал в лоб.       — Ну, пошли есть остывшую кашу.       — Фу, — сморщил нос Лютик.       — Не морщись, — покачал головой Ламберт, обтирая влажной тряпицей Лютика. В этом не было необходимости, ведь Лютик мог сам, но Ламберт считал такую заботу после секса — некой… прелюдией наоборот. Ему нравилось это. Касаться его тела после секса, вытирая пот, сперму, смазку и слюну. — Подогреем-подогреем.       Лютик довольно улыбнулся, а потом приподнялся на локтях и чмокнул в кончик носа. И Ламберт внезапно рассмеялся. Лютик не понял, что его так насмешило, но он и сам в ответ разулыбался.       Ламберт потер ладонью лицо и сказал:       — Прости, просто с тобой… не знаю, эмоции через край. То смеяться хочется, то улыбаться.       — Это называется быть счастливым, Ламберт, — пожал плечами Лютик.       — Да. Точно, — он улыбнулся, смочив тряпку и вытирая себя. — С тобой я… впервые стал счастлив, Лютик. Мне кажется, за эту зиму мне даже ни разу плохо не было по-настоящему. Я даже бухать не хочу!       — А ты обычно бухал зимой? И страдал? — удивился Лютик, медленно вставая с кровати и одеваясь.       Ламберт поджал губы, а потом кивнул.       — Дико. Зимой из-за недостатка солнца меня прям жутко крыть порой начинало. Мог неделю просто в кровати лежать и хотеть сдохнуть. Ну и бухал, соответственно, дико. А с тобой… вообще не грустно. И энергии много. И смеяться хочется. Наверное потому что ты и есть солнышко.       Лютик глупо улыбнулся и, накинув на себя сорочку, подошел к Ламберту, чмокнув его в щеку и обняв за шею, прижавшись к нему, смотря в глаза, поглаживая по растрепанным волосам.       — Я рад, что смог сделать тебя счастливым. Мне кажется, я бы стал сходить с ума, если бы тебе было грустно.       — Не рядом с тобой, свет моей жизни, — он покачал головой, завязывая на сорочке Лютика завязки. — С тобой я просто хожу и улыбаюсь как придурок. Ты заметил? Я же постоянно улыбаюсь! Я не обращал внимания, пока мне про это Койон не сказал. Я просто говорю с тобой и начинаю улыбаться! Даже сейчас улыбаюсь!       Лютик рассмеялся и кивнул.       — А ты еще и сбежать пытался. Видишь, быть счастливым не так уж и сложно, — он взял его лицо в свои ладони, мягко поглаживая. — Мне тоже с тобой как-то… легче было. Ну, я уже говорил. Ты будто раскрепостил меня. Мне как-то и легче себя стало принимать, да и в общем… легче. И я тоже постоянно улыбаюсь.       Ламберт довольно улыбнулся и резко сжал его в своих руках, так, что Лютику показалось, что он едва не задохнулся в этих объятиях.

***

      День проходил как обычно. Они носились как малые дети, орали, смеялись, спорили, игнорировали просьбы Геральта и Весемира быть чуточку тише.       Ламберт демонстративно закидывал Лютика к себе на плечо, когда ему казалось, что кто-то трогал его не случайно, а специально. Дрались на палках и снова орали. В общем, ничего необычного.       Пока в комнату, где они что-то громко обсуждали и буквально орали, поскольку на смех это мало было чем похоже, не зашла Йеннифер. Ламберт с Эскелем и Койоном уже успели перепугаться, что мешают ей (хотя как? замок-то большой!), но она лишь подозвала жестом Ламберта к себе.       Ламберт встал как вкопанный, искренне удивившийся, что она могла что-то хотеть от него. Сначала он испугался, что это было связанное что-то с Лютиком, потому что в последний раз она его так звала, чтобы объяснить, что тело Лютика сейчас испытывает определенный стресс, как и его нервная система.       Поэтому он быстро подскочил, буквально за подмышки убрав Лютика со своих колен, и спешно подошел к ней. Она кивнула головой, и они вышли из зала под озадаченный взгляд ведьмаков и Лютика.       — Ты одним видом нагнетаешь. Все в порядке? — спросил он, нервничая.       — Это не о Лютике, успокойся, — сказала она и достала невесть откуда письмо. — Это прилетело сегодня. Вороном. Заколдованным кажется. Тут только написано, что это тебе. Больше ничего.       Ламберт нахмурился, не понимая, кто мог ему прислать письмо. Тем более не подписав.       Он хмыкнул и принял его, тут же небрежно раскрывая и доставая лист — местами порванный и помятый.       Текста было мало, и Ламберт быстро прошелся по нему глазами. И замер, просто пялясь в пространство перед собой.       Простые слова. Буквы, имеющие абстрактную связь между собой.       Ничего нового.       — Ламберт? — осторожно позвала она его, видя, каким было его лицо. Потрясенным, в ужасе, он выглядел так, будто готов был свихнуться с секунды на секунды. Просто смотрел в письмо стеклянными глазами. Попытавшись прочитать его мысли, она не нашла там ничего, кроме оглушительной боли и возникшего отрицания. — Эй, ты тут?       Она щелкнула перед ним пальцами, и Ламберт поднял на нее пустой взгляд.       — Что там? — она хотела взять лист, прочитать, но тот резко воспламенился, вспыхнул и сгорел за считанные секунды.       Она пораженно раскрыла глаза, глядя на него, и все не понимающая, что с ним произошло. Он выглядел так, будто был… мертв.       — Попроси, пожалуйста, Лютика не волноваться и не искать меня. Я приду к вечеру. Спасибо, — он кивнул и прошел вперед, кажется, что едва пошатнулся.       Она пораженно уставилась в его спину, хотела окликнуть его, остановить, но что-то ее останавливало. И она просто осталась стоять, смотря в его спину и, кажется, буквально видя тянущийся от него след черной всепоглощающей боли.       Это чувство было… оглушительным. Странным. Новым.       Ламберту казалось, что он знал о боли уже все, он мог рассказать о каждой, о ее силе и остаточном следе. Он знал, как ее можно причинить.       Ламберт знал о боли все.       Но эта, ох, эта…       Эта была ужаснее. Будто и не было болью вовсе. Чем-то иным. И этим и пугала до усрачки.       Он не запомнил, от кого письмо и весь текст, и был ли там текст в целом. Одно предложение. Общий смысл. Буквы, сложившиеся в слога, а слога — в слова. Так глупо, так? Цепочка знаков, ничего не значащих, способная разбить твое сердце.       Айден мертв.       Ламберт забрел куда подальше, оказался на каком-то там этаже, в части замка, которая абсолютно точно не была обжита последние десять лет. Окна выбиты и переломаны, гулял ужасный сквозняк и ветер, бегали мыши, все было в паутине и пыли.       Ламберт присел на край кровати, которая, кажется, едва не сломалась под весом его тела, и уставился в выбитое давным-давно окно. В комнате был дикий дубак, на Ламберте — одна рубашка да штаны.       Он не хотел идти пить. Его вырвет. Откровенно говоря, ему казалось, что даже если он начнет говорить — его вырвет. Будто бы внутри был тяжелый-тяжелый камень, не позволяющий ему дышать, говорить, существовать. Где-то отдаленно он понимал, что должен был пойти, объяснить Лютику, попросить дать ему немного времени, но он с ужасом осознал, что сил не было. На то, чтобы встать, на то, чтобы говорить, на то, чтобы появиться нормальным, не напугать Лютика.       Ламберту показалось, что неведение на несколько часов будет лучше, чем полная уверенность Лютика в том, что Ламберту было плохо.       Несколько часов. Всего несколько часов, и он приведет свои мысли в порядок, наберется сил, спустится к ним на обед и соврет о том, что ему внезапно стало плохо. Внезапный откат от той херни, что он пил во время гона, или просто ведьмачьи сбои.       Но не сейчас. Сейчас у него нет сил идти вперед.       Ни на что не было сил.       Даже на то, чтобы думать. В голове была одна лишь мысль, идущая по кругу. И оглушительная, неясная боль.       Он тихо шмыгнул носом и улегся боком на жесткую, воняющую пылью кровать, продолжая смотреть в окно. Холодный ветер пробирался под рубашку, казалось, что уже даже под кожу, но нет, ему совсем не было холодно.       Айден, сука, был первым человеком, к кому Ламберт испытал что-то схожее, что почувствовал к Лютику. Доверие и желание защитить. Первый, сука, человек.       Это больше, чем дружба. Дружба у него с Геральтом, Эскелем или Койоном.       Чувство к Айдену было больше многократно. Это вообще тупо сравнивать эти чувства. То же самое, что сравнивать свою первую страсть с любовью к матери, черт возьми.       У Ламберта первый час даже в голове как-то не укладывалось. Они виделись буквально два месяца назад. Пили в тавернах, шутили, веселились, не думали ни о чем. Айден это единственный человек до Лютика с кем Ламберту не было больно. Совсем.       С ним просто все становилось легким и ничего не значащим. Просто все забывалось, оставляя место надеждам и мечтам на будущее. Что все у них еще будет.       Может быть у Ламберта и будет…       но не у Айдена.       Это был тот, кто делал моменты из жизни Ламберта особенными. Даже в период, когда Ламберт жил относительно неплохо, когда был в отношениях с Кейрой, где, вроде, его встречал комфорт, понимание и даже отчасти доверие, это все равно казалось каким-то незначительным и сливающимся в одно. Но с Айденом каждый день, проведенный вместе, был ярким и насыщенным, и Ламберт, казалось, мог бы запросто перечислить каждую их встречу несмотря на то, что их было больше сотни. Он мог.       Мог назвать каждую, потому что она была особенная для него. Для них.       И как, сука, ему идти дальше, зная, что такой важной части его души просто больше… не было.       Просто был человек, а потом его нет.       Как и какая-то важная часть в Ламберте.       По ощущениям это было что-то вроде того, будто ему отрезали руку. Или ногу. И наступила пустота. И боль, стекающая из него вместо крови.       Он глубоко вдохнул. К обеду он хотя бы должен прийти в себя. Он знал, что болеть ему меньше не будет, но он должен найти силы, чтобы просто… соврать Лютику. Для того, чтобы он не волновался, разумеется.       А сейчас он будет здесь.       Он был уверен, что его никто не сыщет по запаху, потому что в комнате было слишком холодно, чтобы его запах различался хотя бы немного.       Он будет здесь, пока немного не успокоится, перебирая все те особенные моменты, что были между ними.       Он просто будет здесь…       Когда он открыл глаза, то с ужасом обнаружил, что солнце село. Да, конечно, зима… Часа четыре, может, пять.       Он выругался и с трудом встал. Все тело онемело от холода и от лежания в одной позе. Его перетряхнуло, пальцы не разгибались, губы посинели.       Он снова выругался и с трудом встал и выпрямился.       Конечно же, блять, ему не стало легче.       На что он, сука, вообще надеялся?       Думал, как маленький мальчишка, что это поможет ему, а не сделает хуже. Ха, сейчас же, конечно… Не так боль работает, не так.       Он вышел из комнаты, слепо веря, что сейчас придет, спустится к ним и улыбнется, сделает вид, что ему плохо физически, он это не контролирует, это пройдет. Он знал, что Лютик, наверное, сейчас волнуется. Может, даже Эскель или Койон. Может быть… Йеннифер?.. Он помнил их диалог, и так не говорят с теми, на кого насрать.       Спускаясь по лестнице, он просто присел на ступень и спрятал лицо в ладонях, судорожно выдыхая, находя все свои действия бессмысленными. Ему казалось, что нет смысла идти, кому-то врать, что-то объяснять… И, кроме того, у него даже не было сил, чтобы это делать.       Он был голоден, наверное, а еще ужасно замерзшим. Нужно поесть… Но его, сука, вытошнит. Даже от мыслей о еде его тошнило.       И он просто сидел на ступеньке, думая о том, что надо встать, но… не вставалось. Он сидел и думал, как это все тупо и нечестно. Несправедливо.       Он был выпотрошен морально.       Как хорошо, что хотя бы его никто не искал. Как хорошо…       Сколько прошло времени он уже не знал. Света здесь почти не было, как, конечно, и часов, соответственно, тоже, и он мог лишь смутно догадываться. На самом деле он даже не понимал, в какой части замка находился, как далеко он ушел, сколько здесь просидел.       Он поднял голову, осматриваясь в абсолютной тьме.       Лютик… волновался.       Блять, раз уж ты уродился грустным дебилом, то может хотя бы не следовало заставлять волноваться других? Запихни свои страдания к себе в жопу, Ламберт, этим Айдена не оживить.       Мысли эти силы ему, конечно, не прибавили, зато он внезапно ощутил острую потребность выпить. Нет-нет, набухаться! Так, чтобы свое имя не вспомнить, может… может тогда ему станет чуть легче. Может он сможет вдохнуть полной грудью. Может, так будет лучше. Раньше, когда ему было плохо, он всегда пил. Но было одно но…       ему давно не было так плохо.       Честно говоря, он смутно припоминал, что такое вообще у него было.       С трудом снова встав, он пошел вперед, идя в потемках, осознав, что был вообще в другой стороне от той части замка, в которой, собственно, было мало-мальское движение. Заглядывая в окна, он видел увешенное звездами небо и сверкающий в слабом ночном свете снег. Было холодно. Ламберт ощущал, как окоченело все тело, немного болело горло, но это скоро пройдет.       Дойдя до обжитой части замка, он заметил, что в главном зале света не было. Во всем замке стояла тишина. Значит все спят.       Он побрел дальше, к кухне с винным (и не только) погребом. Чуть не споткнулся, не разбил лицо, встретился плечами и лбом с парочкой стен и косяков. Состояние было полубессознательное, будто он только проснулся. Он шел на ощупь, зрение, привычно хорошее, плыло. В ушах стоял собственный пульс.       Тошнило. Но это не мешало ему схватить первую попавшеюся бутылку и сделать несколько больших глотков. Он присел на край кухонного стола, бесцельно глотая вино, не имеющее вкуса.       В голове было шумно и неясно. Он думал, что вот-вот должен прийти в себя. Он буквально подгонял себя к этому, уверял, что он в порядке, но все зря.       Ему казалось, что он не владел собственным телом, не то что сознанием.       О чем думать, что делать, что говорить. Он не знал.       Не его рот, не его глаза, не его руки.       В глотку заливался алкоголь, не имеющий вкуса, но начинающий слабо дурманить голову. Тело стало чувствоваться, по крайней мере, он мог начать двигать пальцами — наверное, тело стало медленно согреваться.       Он прикрыл глаза, глубоко вдыхая.       Не было нихрена. Ничего, блять, не было. Был он и новое чувство.       А потом были тихие шаги, которые он расслышал не сразу, а когда, наконец, услышал, было уже поздно — дверь скрипнула. Полоска света соскользнула по полу и стене.       Ламберт замер.       Надо взять себя за яйца и натянуть улыбку. Сука, соври ты убедительно, что ты в порядке, блять, ты делал это постоянно, почему не можешь собраться сейчас?!       — Ламберт? Где ты был весь день?       Ламберт смотрел в пространство перед собой. Надо сказать. Сука, открой свой ебаный рот, ты же не немой, в самом деле. Не так уж это и сложно — говорить.       Но он обнаружил, что говорить было сложно. Тяжело. Будто ему завязали рот.       — Ламберт?       Шаги.       Скажи. Давай, скажи, что ты в порядке. Будь убедительным.       Запах Лютика, впервые хоть какой-то запах за весь этот ебучий день, показался… теплым. Теплый запах. Запах нагретых по утру простыней. Запах уюта и теплых объятий.       Скажи.       — Я в порядке, просто сил нет.       Шаги прекратились.       Ну, он же сказал, так? К сожалению, он не был уверен, потому что своего собственного голоса так и не расслышал. Может, ему и вовсе показалось, что он что-то сказал.       Голос Лютика был почти напуганным, когда он сказал:       — Боже, ты плачешь?       Ламберт моргнул. Он плакал?       Нет, вроде, не плакал. Он не чувствовал этого, по крайней мере. И когда он моргал — его глаза были сухими. Как и щеки.       — Дай мне побыть одному, пожалуйста.       Не так уж это и сложно — оставить человека одного. Гораздо легче, чем начать его успокаивать и все такое. Для молчания не нужны навыки и красноречие. Такт и манеры. Ты просто молчишь, а потом — уходишь.       Так же, как это сделал Ламберт с Кейрой. В момент, когда надо было говорить, он ушел.       И разрушил, нахрен, все. Оставил их разбираться с недосказанностью в глотке вместо воздуха.       Поступок, достойный зрелого мужчины.       Какая разница, каким милым ты пытаешься быть, если в подобные моменты в тебе нет силы, чтобы не быть куском говна? Какое кому, к черту, дело до всех его стараний?       Внезапно щеки обожгло тепло мягких нежных ладоней. Ладонь, не обнимающая рукоять меча по десять часов в день. Немного грубоватые подушечки пальцев.       Лица Лютика видно не было.       — Тшш, все хорошо, ты в порядке.       Лютик зачем-то аккуратно прошелся большим пальцем под глазами, будто что-то вытирал, но Ламберт же был в порядке и он абсолютно точно не плакал.       — Что случилось? Йен сказала мне, что ты куда-то ушел. Будто бы мертвый, — вслед за словами тепло его губ протекло расплавленным свинцом с полуприкрытого века вниз. По шраму. — Ламберт, пожалуйста, не молчи. Я с ума сходил целый день… Видимо, не так, как ты, но… Тебя Геральт искал. И Эскель. Волновались, что у тебя там какой-то твой период и ты решил с крыши прыгать… Боже, да что ты, тише-тише, — горячие губы невпопад целовали щеки, будто он что-то сцеловывал. Непонятно что. Может, он просто хочет его поцеловать. Лютик тактильный, это нормально. — Третья бутылка? — голос Лютика был задушенный, недоумевающий. — Боже, милый, посмотри на меня. Эй-эй, я тут… Куда ты смотришь? Там ничего нет!       Ламберт был уверен, что смотрел на Лютика.       А, так вот почему он не мог увидеть его лицо.       Он медленно моргнул и плавно поменял траекторию взгляда. Он долго плутал им, пока не нашел смазанное пятно телесного цвета с пушистой русой шапкой сверху. Лицо… плыло. Ламберт не знал, почему.       Наверное, от выпитого.       — Ну хоть живой, — прошептал Лютик, и голос его звучал будто из-под дна бочки. — Оставь это, — Ламберт ощутил, как теплые пальцы аккуратно взяли из его рук бутылку. — Пошли, не мерзни тут. Поспишь немного… Не уверен, что это поможет тебе, но тебе это нужно. Боже, у тебя взгляд… будто ты в самом деле мертв. Скажи что-нибудь, пожалуйста.       Ламберт моргнул. Что-то непонятной субстанции проскользнуло по щеке, и это что-то вытер Лютик большим пальцем. Обзор стал чуть-чуть четче. У Лютика появилось два голубых огонька на лице. Пылающих и искрящих.       Лютик.       Единственный, кто у Ламберта остался по-настоящему. Нечто особое для него.       Ламберт ощутил, как дергано поползли уголки губ вверх. От мысли, что Айден бы, наверное, был бы рад. Был бы рад за Ламберта. По-настоящему. Искренне. Как бы радовалась за Ламберта его родная мать.       Теперь никто за Ламберта рад не будет, ведь это все, что было у него.       По щекам снова потекла непонятная субстанция. Какая-то… непривычная. Забытая. Ламберт не мог понять, что это. Но это что-то пугало Лютика сильнее, и эти огоньки казались напуганными. И он снова спешно стирал их или сцеловывал.       А потом Лютик резко обнял его. Так сильно-сильно, что у Ламберта заболели ребра.       — Пошли в кровать, Ламб… Там, конечно, жуткий ворох из твоих рубашек и Геральта, но… но и ты меня пойми… я был напуган. И очень волновался… Давай, идем.       Ламберт попытался встать. Пошатнулся, но ухватился за стол, за бок его попридержал Лютик.       Ламберт покачал головой и выпрямился. В голове было мутно.       Реальность будто бы ускользала от него.       Примерно такое у тебя состояние, когда ты настолько набухался, что уже словил легкое отравление. Ты идешь, и кажется, что весь мир плывет в неясном танце.       а потом ты находишь свою голову над тазиком с лужей блевоты в нем.       Только Ламберта перестало тошнить.       Он понял, что дошел до нужной комнаты только когда мешанина их запахов ударила по мозгам, и Ламберт почему-то… немного успокоился. Не то чтобы ему стало легче, но мир внезапно перестал кружиться, а шум в голове немного притих.       — Ну, чего встал-то? Спать стоя будешь? Хочешь меня еще раз напугать до усрачки? Ага, сейчас же, давай, — он потянул его за руку.       Кровать была мягкая. Не такая, как в той комнате. Да и тут в принципе теплее было. Голова кружится только… сильно. Поэтому он резко упал головой вперёд и, как оказалось, на что-то еще более мягкое. Теплое. Пахнущее знакомо-знакомо и намного более четко. Он прошелся пальцами и нащупал теплую кожу.       Ага, значит, это бедра Лютика.       Ламберт глубоко вдохнул и закрыл глаза.       Эта мешанина одежды на кровати, мягкость одеяла и подушек, и бедер Лютика, и их запах, который узнавался и напомнил ему о всех теплых моментах, которые они делили между собой каждую секунду… успокаивал его.       Длинные тонкие пальцы зарылись в его лохматые волосы, поглаживая и массируя.       Говорить больше не надо было. Даже не надо было врать…       Все оказалась так легко…       когда тебя любят.       Лютик что-то напевал, наклонившись над ним, целуя в лоб, обнимая за шею, окутывая своим запахом.       Где-то вроде на строчках       Я чувствую тебя в своих снах,       Ты говоришь мне, что все в порядке.       которые Лютик пел на одном дыхании       что-то странное сотрясло его грудную клетку.       То ли скулеж, то ли вой, то ли чисто человеческие рыдания. Он обнял его сильнее, больно закусил губу.       Сколько прошло с времен, когда он плакал? Десять лет? Двадцать? Не был ли тот случай с венком последним?       Смерть его матери?       Когда он плакал?       Это было так давно, что сейчас воспоминания о его последних слезах казались ненастоящими и выдуманными.       Но сейчас… сейчас он лежал на его коленях и рыдал как маленький, заблудившийся мальчик, который просто хотел бы, чтобы его нашли и спасли. Это все, чего он хотел.       Его руки тряслись, судорожные всхлипы не напоминали рыдания, это было будто бы отчаянным воем раненного зверя.       Лютик перестал петь, продолжая просто гладить и шептать какие-то успокаивающие слова, связь которых меж собой у Ламберта совсем терялась, и он не понимал больше половины, уже не уверенный, что в принципе слышал слова.       Был только плач маленького ребенка, хотящего внимания, и тихий шепот.       И боль.       Текущая вместо крови в нем боль.       Утром он проснулся укрытым одеялом, раздетым. Мягкие поглаживания по волосам, шелест страниц книги. Тихий напев знакомой мелодии, запах лимонного чая совсем рядом. Ламберт и не сразу вспомнил о том, как у него вчера медленно крыша летела с головы от отчаяния, проснувшись в такой идиллии.       Запах Лютика был таким успокаивающим и теплым, что Ламберту… было хорошо. Просто хорошо, пока он лежал под теплым одеялом, чувствуя его поглаживания и слушая простой мотивчик.       Открывать глаза не хотелось, но стоило бы. Если Лютик проснулся, значит, уже полдень. Лютик все время спал до последнего, если его не будить. Только если… только если он вообще спал.       Он медленно открыл глаза. Лютик сидел совсем рядом с ним, так, что первое, с чем встретился взглядом Ламберт — его бедро. Кружевная каемка сорочки.       В груди все еще было тяжело. Будто бы вместо сердца у него там был валун.       Он с трудом поднял голову, и Лютик тут же дернулся, посмотрев вниз. Он мягко улыбнулся, спросив:       — Проснулся? Как себя чувствуешь?       Вместо ответа Ламберт лишь кивнул и снова уложил голову на свое место. Только сейчас он понял, что лежал в какой-то неясной, скрюченной позе, о чем ему сообщил его тут же заболевший позвоночник. Так что он с трудом оперся на локти и, подтянувшись выше, улегся на спину, на подушки.       Похмелья не было. Была одна ебучая тоска и больше ничего.       — Тебе хоть немного полегчало?       Ламберт лишь рвано кивнул, продолжая смотреть в потолок. А потом он сказал, хрипло и сипло, будто сорванным голосом:       — Прости, пожалуйста. Сил… нет.       — Все хорошо, я понимаю, — он отложил книгу и погладил его по волосам, а потом коснулся щеки, поглаживая. — У тебя вчера нервный срыв был. Часа три. На третий я уже испугался, понимая, что ты не успокаиваешься, и я тебя успокоить не могу… Не знал, что делать и куда кидаться…       Лютик медленно опустился ниже, оперевшись на локоть и смотря в мутные желтые глаза. Такие уставшие, такие незнакомо-мертвые и тусклые.       — Пришлось Йен будить. Она штуку какую-то дала. Не помогло. Ну ты конечно не прям уже, что ревел, но трясло, ты лицо подушкой закрыл, так что я не мог понять, плакал ты или нет. Но я все равно напуган был, что даже штучки Йен не помогли…       Ламберт моргнул и посмотрел в глаза.       — Думал снова к ней идти, но тут Геральт караулил под дверью, оказывается. Проснулся, когда я к ним приходил, волновался о тебе… Какую-то штуку там в лаборатории сварганил. Тебя после нее прям так вырубило. Просто как залил тебе в глотку, так ты через пять секунд захрапел.       Ламберт издал низкий смешок, представляя эту картину.       — Ты и меня перепугал, и Йен, и Геральта. А они этой картины не видели! И то испугались… Хорошо, что быстро все прошло, — он пригладил непослушные волосы. — Такое может и на сутки затянуться, и на полтора суток. Ты вообще знаешь о том, что эмоции надо выпускать, а не консервировать в себе? Вот погода плохая, грустно тебе, иди манекен там побей, посиди, похандри, не знаю. Но сидеть и делать хорошую мину при плохой погоде не надо… Видишь, во что это выливается. Я догадываюсь, что у тебя что-то случилось, но я так же уверен, что если бы ты не держал кучу другого говна в себе, то пережил бы это немного легче.       Лютик сделал маленькую паузу, когда Ламберт потерся щекой о его запястье, пока он гладил его волосы.       Он склонился над ним, чмокнув в уголок губ, и погладил по груди.       — Я так перепугался, когда тебя увидел на кухне… Ты… у тебя взгляд был в никуда, ты будто даже не понимал, что происходит. У меня сердце в пятки опустилось, руки задрожали… Думал, что сам зареву. Но пронесло, по крайней мере, ты не сошел с ума, — он медленно соскользнул ладонью к его шее, поглаживая и немного массируя. — Что случилось, волчонок? Что тебя напугало?       Ламберт моргнул, выглядя просто опустошенным. А потом сказал, тихо и еле слышно, так, что Лютику едва над ним склоняться не пришлось, чтобы услышать:       — Айден умер.       Рука Лютика замерла на его шее. Он поджал губы, сглотнул и снова нерешительно начал поглаживать, стараясь успокоить, держать его в себе.       — Это… ужасно, — только и смог пролепетать таким голосом Лютик, будто у него тоже кто-то умер. Пусть менее значимый, но все-таки. — Мне жаль, милый… правда, жаль, что тебе приходится проходить через это. Что кто-то важный для тебя… покинул тебя. Меня обошла смерть близких, но… но я понимаю, что тебе нужно этим переболеть. Пожалуйста, не пытайся делать вид, что ты здесь самый сильный. Дай этой боли переболеть. Побудь пару дней просто… слабым. Не надо себя насиловать, заставлять улыбаться и шутить шуточки. Полежи пару дней. Если не хочешь вставать — не вставай. Я буду здесь, если ты захочешь, или дам тебе побыть одному, если так тебе будет комфортно. Пообещай мне, что дашь себе это время. Я… знаю, что людям это нужно: просто лежать и вспоминать все пережитое. Вспомнить каждый момент, разглядывать его и, наконец, отпустить его.       Лютик улыбнулся ему, ласково и нежно, снова давая ему вспомнить, что он его солнце, он рядом и он осветит ему любую дорогу.       — Побудь слабым, потому что ты достаточно был сильным.       Ламберт внезапно дергано улыбнулся, но даже эта улыбка была для Лютика прекрасной. И Ламберт сказал:       — Не хочу… быть перед тобой таким.       Лютик усмехнулся, покачав головой.       — Большой страшный волк даже скулящий остается для меня самым любимым и близким. Ты просто не знаешь, какой ты прекрасный даже когда плачешь. Мне иногда кажется, что каждая твоя эмоция — искусство. И даже когда ты смущаешься, — хихикнул Лютик, легонько нажав на кончик носа.       Ламберт снова улыбнулся. На душе было по-прежнему тяжело, но… у него же был Лютик. И воспоминания об Айдене. Айден, который был бы счастлив за них.       Он знал, что какое-то время ему будет больно, и эту боль надо претерпеть, а потом излечить, вытеснить из себя.       Ведь у него был Лютик. Лютик, который любил его и всеми силами хотел помочь ему и спасти. Который был здесь и не морщил нос от всей этой ужасной слабости, которую Ламберт себе позволил.       — Боль это нормально, — тихо сказал Лютик, гладя его грудь там, где медленно билось сердце. — Тем более по такой причине. Просто отдохни, немного подумай о нем, пожалей себя. Это помогает, в самом деле — помогает. Можешь что-то рассказать мне — какие-то особо важные моменты или о том, как себя чувствуешь. Говорить это важно. Главное… не насилуй себя. Все мы люди, и все мы понимаем, как это бывает тяжело — быть человеком. И что бы ты ни думал о них, они тоже волнуются. Мне утром, когда я чай себе делал, Эскель сказал, что был бы рад сейчас быть рядом с тобой, но знает, что ты скорее собственную руку отрежешь и съешь, чем позволишь что-то кому-то рассказать.       Ламберт улыбнулся, кивнув, а потом медленно протянул руку вперед, гладя по волосам.       Лютик довольно мурлыкнул и тихо сказал, прикрыв глаза:       — Пообещай мне, что когда тебе станет плохо… Просто иди ко мне. Не надо ничего скрывать. Не надо терпеть. Это не постыдно. Ведь я знаю, что в тебе есть сердце, которое чувствует и которое страдает. Не прячься от меня.       Ламберт усмехнулся, закрыв глаза и откинув голову назад, прижав голову Лютика к своей груди. Тот поерзал немного и обнял за талию.       И Ламберт сказал, тихо-тихо:       — Обещаю.       Лютик улыбнулся, закрыв полностью глаза, гладя его по груди и слушая его дыхание.       Ламберт ощутил, как ему стало по крайней мере возможно нормально дышать без камня в глотке. Мысли все равно возвращались к Айдену, тяжесть в груди распирала его грудную клетку, но сейчас, когда его обнимал Лютик, он… он был уверен, что справится с этой болью.       Что это будет первый раз, когда он не скомкает ее, засунув глубже в себя, чтобы болела на заднем фоне, чтоб ныла, но не мешала, а именно уберет ее. Что позволит просто быть в воспоминаниях Айдену рядом с ним, хранить и чтить, зная, как много Айден ему дал.       Каким прекрасным было то время, когда они были вместе. Когда он был жив.       Ведь это было правильно. Не превращать имя Айдена в грозовое облако, в заточенный нож, в ядовитую воду, а оставить его кусочком своей души. Теплым и важным.       Этой боли нужно дать переболеть, а потом сделать из нее нечто прекрасное.       Нет смысла копить это. Нет смысла страдать.       Ведь с ним был Лютик. Нечто особенное для него.       И то, что он будет хранить, как собственное сердце.       Ведь Айден, наверняка, был бы рад за них.       Из коридора раздался голос Йеннифер:       — Ламберт, я знаю, что ты умираешь, и хочешь и Лютика прихватить, чтобы романтично, но, пожалуйста, отпусти его из рук голодной смерти на двоих, и дай ему взять еды.       Лютик рассмеялся и сказал:       — Спасибо, Йен, я сейчас…       Ламберт покачал головой, смотря в потолок, когда Лютик выскользнул из его объятий и пошел к двери. Что-то сказал Йеннифер и, прикрыв дверь, поставил поднос на стол.       — Йен сказала, что эти вот штуковины, — он поднял небольшую баночку с какими-то неясными штуками в них, — тебе надо пить после еды три раза в день. Она что-то сказала про уровень гормонов, вроде. Короче ешь и пей.       Ламберт оперся на локти и уставился во все глаза на эту баночку. Лютик сначала вскинул бровь, а потом рассмеялся, сказав:       — Я же сказал, что она волнуется.       Ламберт медленно кивнул и поджал губы.       Лютик присел на край кровати, погладил его по плечу и сказал с мечтательным выдохом:       — Ты выглядишь умилительно, когда смущаешься.       Ламберт кинул в его сторону недовольный взгляд и что-то фыркнул себе под нос.       Да, в самом деле, пора двигаться дальше, а не продолжать копить в себе боль.       Ведь они… они могут стать семьей, и Ламберт не хочет облажаться.       Он и не облажается. Ведь все будет в порядке.       И Айден будет за него рад.       Обязательно.