Baby blue love

      — Да нахер оно мне не упало! — воскликнул Ламберт, резко встав так, что книга упала с его колен.       Йеннифер удивленно вскинула брови. Нет, может, она могла отчасти понять его страх перед подобным… но отрицание? С чего бы?       Она плохо знала Ламберта, можно сказать, что отвратительно, но все-таки.       — Ламберт? — она уставилась на его встревоженное лицо, будто бы он в самом деле был… напуган.       — Не говори ему об этом, — сказал он сухо и веско. Тяжело и грубо.       Она медленно моргнула, а потом нахмурилась и сказала:       — Может ты мне сначала соизволишь объяснить свою реакцию? Если ты в самом деле не хочешь, чтобы я залезала тебе в голову.       Ламберт рыкнул, обнажая клыки, и выругался себе под нос. Сжался в плечах, а потом одернул себя и снова расправил их.       — Если не хочешь, чтобы он страдал — не говори.       — Слушай, Ламберт, я рада, что ты понимаешь, что ты тот еще подарок, но я уверена, что никто не стал бы страдать от того, что ты предна...       — Да не буду я его предназначенным! — перебил он ее едва не криком, а потом одернул себя снова. Глубоко вдохнул и, видимо, постарался успокоиться. — Послушай, я не хочу отношений такого рода, я их и не ищу. Я не смогу хранить ему верность и все такое, да и в конце концов… захочет он детей, и что я ему смогу дать? Ничего, правильно.       Она закатила глаза.       — Как же тебе нравится делать из меня дуру. Сядь, — скомандовала она, и Ламберт, сморщившись, медленно подошел, садясь на свое место.       Она покачала головой. Как дети малые, честное слово.       Он искренне попытался сделать вид, что проблема не в последнем предложении. Ему легче было выставить себя мудаком, сказать, какой он весь плохой мальчик, а на самом деле проблема была в последнем предложении.       «Что я смогу ему дать?»       Проблема не в детях.       Проблема в другом.       Ламберт говорил не о возможности зачать ребенка, а обо всем. О любви, о понимании, о доверии, о здоровых отношениях, о которых он ничего не знал и, естественно, понятия не имел, что надо делать и как.       — Ты можешь ворчать сколько угодно и можешь попросить меня не говорить ему. Я даже может быть решу оказать тебе услугу, но Лютик не глупый мальчик. Ему станет интересно, и он найдет сам. И узнает. Но, ох, стойте-ка, ты же у нас плохой мальчик, так? Мудак и все такое, наверное, ты с легкостью ему откажешь, пошлешь его на хер. Ведь тебе все равно. У тебя, как у истинного мудака, ничего там, внутри, не потеплело от мысли о предначертанности, так?       Ламберт молчал, сжав губы. Он сжался в плечах, и Йеннифер едва не умилилась этому. Ее всегда так трогало, когда сильные и уверенные в себе мужчины ощущали себя так уязвимо.       — Так в чем проблема, дорогой, м? Если ты мудак и такой плохой, то какая тебе разница, узнает он или нет? Ты ведь с легкостью скажешь ему то же, что и мне, да?       Она усмехнулась, вскинув бровь. Ламберт ответил не сразу, зажевав губу. В конце концов он сказал, придумав новую, абсолютно рабочую отмазку:       — Я не хочу разбивать ему сердце, потому что потом Геральт разобьет мне лицо.       Йеннифер кивнула. Да, несомненно, эта звучала куда лучше и по крайней мере не выдала тотальную неуверенность Ламберта в себе. И его страх.       Страх быть плохим любовником, плохим партнером. Плохим всем. Стать тем, кем был его отец.       Ее в самом деле умилила эта слабость в нем. Подкупала.       — Но ты ведь знаешь, что Геральт скорее даже обрадуется, если ты не свяжешь себя с ним. Ну, он же против ведьмака и все такое. Так что... идем прямо сейчас признаваться Лютику и говорить ему, что ты мудак, заранее сделав так, чтобы ему было противно на тебя смотреть, так? — она беспечно пожала плечами и встала.       И ощутила, как приятно сжалось ее сердце, когда он взял ее за запястье.       Этот страх в Ламберте — он был абсолютно очарователен. Эта нерешимость в нем, скрытая за напущенной сталью силы.       Ламберт был очарователен. В самом деле.       Она усмехнулась и села обратно, закинув ногу на ногу и посмотрев на Ламберта.       — Итак, этот план тебе не нравится. Тогда по какому собираешься работать?       Ламберт не ответил, уставившийся в пол. Он нахмурился, плотно сжав губы и челюсти — так, что Йеннифер буквально видела, как были напряжены мышцы на его лице.       Она ощущала холод и сомнения, которые сковали его.       И Ламберт заговорил, на этот раз откровеннее и честнее:       — Я не... не уверен, что это хорошая идея. Кроме того, вдруг это ошибка? Моя особенность? Я слышу запах всех омег с подобной мутацией, а?       — Теперь ты пытаешься улизнуть с темы, ага-м, — она подперла кулаком подбородок. — Не забывай, я чародейка, я вижу все твои шаги и ходы. И нет, это не ошибка. Ты не особенный. Ты предназначенный.       Ламберт не смотрел ей в глаза, предпочитая продолжать жевать свою губу и собственную неуверенность. Неуверенность, вызванную страхом не оправдать ожиданий. Ничьих: ни своих, ни ее, ни Лютика.       — Тупая. Тупая, блять, идея, — зло сказал он. — Тупое говно тупого говна.       Йеннифер закатила глаза и покачала головой.       — Знаешь, учитывая, что ты метишь, возможно, мне в зятья…       — Я никуда не мечу!       — Помолчи, пока теща говорит.       — Йеннифер! — всплеснул руками он, а взгляд забегал. Покраснел бы, да не мог.       Она рассмеялась — заливисто и искренне, откинув голову назад. Ее абсолютно точно забавляла эта ситуация и реакция Ламберта.       Ламберта, который перед ней был не крутым мужиком и пафосным альфой, а обычным напуганным мальчиком. Ему это шло. И уж получше напыщенной дерзости.       — Так вот, ты мне не особо-то и нравишься, и юмор у тебя стремный какой-то, но раз уж так вышло, — она драматично выдохнула и пожала плечами, веселясь реакцией Ламберта. Такой внезапно открытый и честный, что это подкупало ее. Обычно Ламберт прятал все свои эмоции за напыщенной усмешкой. — Кратко говоря. Просто скажи мне честно, чего ты боишься, ладно? Я не то чтобы прям ратую за то, чтобы ты в самом деле стал для Лютика кем-то кроме напыщенного ведьмака, но ты сам понимаешь… сколько сейчас случаев предначертанности в таком плане?       — А какой толк с этой предначертанности вообще? Какая разница, с кем жизнь связать, а? Объясни мне это, потом поговорим. Я пока не вижу разницы.       Она устало выдохнула.       Ей Лютика как ребенка хватало, а тут еще Ламберт… Ну, что ж, она понимала, что если не она, то никто.       — Предначертанные всегда лучше подходят друг другу, чем любые другие варианты. Вы хорошо сойдетесь характерами, минимум возможности расставания или травматичных отношений. Понимание друг друга, доверие, в конце концов это отражается даже на сексе. Язык тела, чувственность партнера, сам знаешь, — она пожала плечами. — Теперь твоя очередь.       Он сглотнул и уставился на свои руки, сложенные в замок.       — Йеннифер, сколько ему? Двадцать, так?       — Девятнадцать, — кивнула она.       — Ага, — сказал Ламберт и издал нервный смешок. — Йеннифер, будь здесь Геральт, он бы сначала тебе объяснил на словах, а потом мне на кулаках, в чем, блять, проблема.       — Ты долго будешь отговориться Геральтом? Что Геральт? Ты с ним связан этим?       Ламберт только криво, неприятно улыбнулся и посмотрел на пол.       — Йеннифер, что ты так взвилась с этой предназначенностью, объясни мне? Какое тебе дело вообще? В самом деле, давай просто сделаем вид, что ничего не было и разойдемся. Ты сама вряд ли блещешь желанием, чтобы я тут… затесался.       У Йеннифер опустились плечи.       Нет, она поняла, что Ламберт абсолютно не уверен в себе, но теперь ей думалось, что он еще себя в тайне ненавидел. При чем яро и очень агрессивно.       — Хорошо. Я могу уйти и закрыть глаза на все это. Но что ты скажешь Лютику, когда он узнает? А он этим загорится, я тебе гарантирую. Он довольно... тонкая личность. Творческая. Это много для него значит. Я сижу тут не ради тебя, а ради него. Если тебя так смущает этот факт.       — Ему я скажу раскрыть глаза и посмотреть на меня. Посмотреть, что мне больше пятидесяти, я жутко невоспитанный и еще стерилизован. Ага, — он встал, думая, что диалог окончен.       Но Йеннифер резко сказала:       — И что? Что дальше? Ламберт, я уже поняла, что ты относишься к себе как к бездомной псине, это твое дело, но никто больше так на тебя не смотрит. В любом случае, подумай над этим. Так и быть, я не буду влезать.       Ламберт кивнул и просто ушел. Ничего не сказал и абсолютно точно не был похож на человека, который хотел бы передумать.       Йеннифер тяжело выдохнула и посмотрела в окно, нервно разглаживая складку на юбке.       Она знала, сколько это будет значить для Лютика. Истинность.       Она не была дурой, и как бы Лютик не кривился, как бы не выдавал все свои ужимочки, он таскался с Геральтом не только потому, что они были близки. Ему важно было ощущать поддержку альфы. Лютик с завистью смотрел на людей в отношениях, даже на них, и первые дни, которые Геральт проводил с Йеннифер, Лютик переживал с трудом.       Он вешался на каждую симпатичную омегу, но конечно же никто не мог в нем увидеть ничего, кроме интересного сексуального опыта. Может быть, омега будет с тобой нежнее, чем руки любимого мужчины.       А на утро они наверняка все разочаровывались. Включая Лютика.       В какой-то мере он упивался всеми этими интрижками, вспыхивал страстью, вдохновением, сменял муз как перчатки, посвящая им прелестные баллады, но…       она видела, как он смотрел на Геральта. Даже на Койона и Эскеля.       И она знала, как чертовски сильно он пытался закрыть в себе это, делая вид, что это его не касается. Но он хотел этого. Любви такого рода. И она знала, что он думал, что из-за его особенности его никто не захочет.       Поэтому она хотела, чтобы Ламберт засунул в жопу свои комплексы и побыл для Лютика тем, кого он пытался отыскать в Геральте. Потому что, блять, Ламберт первый, кто увидел в Лютике того, кого он пытался закрыть в себе.       Увидел, перепугался его возраста и юности, принимая себя за монстра…       Ведьмаки, что с них взять?       Она встретилась лбом со стеклом и тяжело выдохнула.       Да, это будет сложно.

***

      За ужином были все кроме Ламберта, и Лютик пытался максимально незаметно вертеть головой по сторонам. Геральт сидел хмурым. Она хотела поговорить с ним насчет этого, но так засиделась в библиотеке в своих мыслях, что совсем забыла.       Но она должна поговорить, потому что в случае чего он должен быть готовым. К любому исходу.       — Интересно, Ламберт умер от собственного яда? — задумчиво протянул Эскель, тоже осматриваясь по сторонам.       — Ага, этот и мир переживет, — махнул рукой Койон. — А, Лютик, ты-то что все ерзаешь? Ждешь, пока извиняться придет?       — Извиняться? — вскинул брови Весемир.       — Ага, он его увидеть не успел — чуть ли не проклял, — кивнул Эскель.       — С чего бы ему? — Весемир в самом деле был поражен этому, и, может, Лютик хотел бы объясниться, но решил, что это будет лишним. Пускай дальше принимают его за бету, это знать им необязательно.       Койон хотел что-то сказать, как его перебил голос:       — Я за километр слышу, как вы меня обсуждаете! — раздраженно сказал Ламберт и, подойдя к столу, отодвинул ногой стул и грохнулся на него.       — Выглядишь еще более недовольным, чем обычно, — подметил Весемир, оглядывая его.       — Недовольным? — удивился Эскель. — Да ты выглядишь… отвратительно. Будто тобой пол вытирали.       — А чему мне тут радоваться? Геральт вон, целый табор за собой привел. Рыжую бы еще свою притащил…       — В самом деле, Ламберт, хуже, чем обычно, — покачал головой Геральт. — Ну, мы понимаем тебя, гормоны же, все дела. Все мы знаем, что ты немного неадекватный в этом плане.       — Неадекватен? — вскинул брови Лютик. Он припоминал, что Ламберт что-то говорил о том, что во время гона он вообще не соображает. Он знал, что любой альфа не очень соображает, но судя по этому замечанию, Ламберт во время него вообще дикими был. Наверное, какие-то гормоны зашкаливают или типа того.       — Не твоего ума дела, сопляк, — рыкнул Ламберт.       — Не обижай мне тут Лютика, — гаркнул на него Весемир и ударил ложкой по руке.       Лютик не то чтобы обиделся, а вот мурашки от рыка по шее прошлись.       Однако, несмотря на то, что они вроде как уладили свою проблему и непонимание, Ламберт все еще, кажется, не желал с ним особо общаться. Это почему-то заставило Лютика поникнуть.       Это было странно, что единственный альфа, который, вроде учуял его запах, хотел его, через пару часов… просто не воспринимал никак иначе, как раздражающий предмет мебели.       Он вздрогнул, когда Геральт положил руку ему на плечо и шепнул на ухо:       — Игнорируй.       Йеннифер стрельнула в него взглядом, но он не заметил.       Она поджала губы, тоже ощущая себя примерно так, как Ламберт. Судя по его виду, он все это время мотал эту мысль у себя в голове. Она вообще искренне не понимала: к чему эти метания? Кто угодно другой на его месте уже бы побежал с дикой скоростью к Лютику.       Ну, кроме Геральта. Тот тоже к предназначению относился с опаской, но даже он вполне четко принимал для себя и Йеннифер, и свои чувства, и их предназначение.       Но с Ламбертом вообще все плохо было.       И с Лютиком, который заметно зажимался от такого поведения Ламберта. И это оставило неприятный осадок на душе. Лютик должен смеяться, быть радостным и заражать всех своим оптимизм, а он… сидел и ковырял тарелку.       — Ну, вот, ты расстроил Лютика, — недовольно фыркнул Эскель. — Что б ты понимал, но он, — тот ткнул в удивленно поднявшего голову Лютика пальцем, — единственный наш луч света на эту зимовку! Прояви уважение.       — И что еще мне проявить прикажешь? Ручку мне ему не поцеловать еще, а? Слушайте, то, что вас умиляет любое смазливое лицо, не значит, что я куплюсь на это дерьмо.       — Ламберт, — веско перебил того Весемир, недовольно глядя на него. — Эскель прав. Хватит срываться на Лютика. Он тебе ничего не сделал. Мы все понимаем твое поведение, но не на нем, хорошо?       — Не хорошо, — фыркнул Ламберт, ковыряя еду. — Мне уже не пятнадцать, чтобы ты мной командовал. Плохие новости, ага, — он безразлично посмотрел на кусок говядины.       — Я вот не понимаю, а чего Геральт молчит? Йеннифер? — Койон завертел головой, глядя на упомянутых.       — Кстати, Геральт, ты мне обещал меч в задницу засунуть, когда я повысил на Лютика голос, — опомнился Эскель. — А тут…       — Все, замолчите! — гаркнул Лютик, ударив ладонью по столу, и все удивленно уставились на него. Даже Ламберт. — Я вам что, ребенок какой-то маленький?! Меня не задевает все это! Знаете, я на своем веку и похуже вещи слышал. Ламберт хотя бы не кидает в меня хлебом.       — Если бы он кинул в тебя хлебом, — начал Койон, надламывая свой кусок. — Я бы кинул в него стол.       Они рассмеялись, но Ламберту совсем не смешно было. Геральт тоже продолжал сидеть хмурым. Йеннифер понимала, что, видно, он поощрял такое поведение Ламберта, но почему?       Эта ситуация выводила ее из себя, особенно из-за Лютика, который сидел и врал всем своей улыбочкой, что был в порядке.       Ламберт хмуро снова уставился в свою тарелку. Она ощущала, как от него несло болезненным напряжением, раздражением и что-то еще.       Что там у него вообще за тонкости такие?       После ужина Йеннифер первым делом пошла за Геральтом, дернув его за плечо и разворачивая к себе. Он был поникшим и угрюмым.       Сложив руки на груди, она сказала:       — Ну? Тебе не надо читать мысли, чтобы понять, каких именно объяснений я жду.       Он что-то пробубнил неясно, но она не расслышала. И он сказал четче:       — Ты о Лютике?       — И о Ламберте. Ты ведь знаешь, что Ламберт чувствует его запах, так?       — Знаю.       — И почему ты в самом деле ничего не сказал Ламберту? Колись, какой там гениальный план выдал твой воспаленный гиперопекой мозг?       Геральт выругался себе под нос и уставился в пол. Насупился и пробубнил:       — Мне кажется, Ламберт поступает правильно.       — Сейчас он не выглядел так, будто бы делал что-то запланированное, — выдохнула она, опустив плечи.       — Сейчас — нет. У него…       — Какие-то там особенности, — закатила она глаза и едва не всплеснула руками. — И что за особенности, которые превращают его в обиженного жизнью дебила?       — Это из-за испытаний, — сказал Геральт, наконец, своим нормальным голосом, не пряча взгляд и не отводя его. — У него что-то там мутировалось или что-то вроде того… в общем, это все проходит для него болезненно на физическом уровне. За какое-то время до гона. Я помню у него аж судороги иногда от боли были. Плюс естественное повышение агрессивности, как и у любого альфы перед гоном.       Йеннифер поморщилась и съежилась.       — Ну и, соответственно, повышается раздражительность. Сама понимаешь, в таком состоянии ни поесть нормально, ни поспать… А с Лютиком. Слушай, я не хочу, чтобы это был Ламберт. Я не против отношений Лютика. Я не идиот, и я понимаю, что рано или поздно, но Лютика увлекут отношения с альфами. Скорее всего. На самом деле я не знаю, — выдохнул он, сдавшись, чем заставил ее по-доброму усмехнуться. — Но… но не Ламберт! Он не знает, что такое нормальное отношение или нежность! Он не спит ни с кем больше одного раза. Знаешь, он тот вид обиженных, которые считают, что раз больно ему — должно быть больно всем.       Йеннифер криво усмехнулась. Она не знала, было ли известно Геральту о его определенно сложном детстве, с учетом того, что она сама это просто подглядела, но в любом случае решила сейчас про это смолчать.       — Ты знаешь, почему он чувствует его? — спросила она так, будто вообще не слушала его последние минуты.       — Нет, — он покачал головой.       — Ламберт — предназначенный.       Геральт уставился на нее так, будто бы она собиралась сейчас кони при нем двинуть. Не то с ужасом, не то с отчаянием. Он в миг напрягся, его взгляд забегал, он раскрыл рот, глотнул нервно воздуха и снова закрыл его.       — Ламберт… знает?       — Знает.       — Лютик?       — Нет.       Геральт кивнул и нахмурился, почесав подбородок. Поджал губы, выглядя абсолютно сбитым с толку, будто не зная, куда ему кинуться, что сказать или спросить.       — Он что-то решил по этому поводу?       — Нет. Но думает в сторону того же, чего и ты.       — В смысле?       — Какой он мудак и плохой. А в итоге? А в итоге он просто боится разочаровать Лютика. Смешно, да? — она усмехнулась и присела на подоконник, поправив волосы. — А ты что по этому поводу думаешь? Если ты, конечно, хоть что-то собрал в своей голове, а то выглядишь так, будто у тебя там просто что-то орет на одной ноте.       Он недовольно на нее посмотрел, но на удивление ответил быстро и четко:       — Ничего не думаю. У меня эта предназначенность уже в печенках стоит.       — Ну да, ты же отрицаешь ее, — пожала она плечами.       — Не знаю. Это другое… Природа же, мать ее… — он откашлялся в кулак и сложил руки на груди. — Слушай, я — против. Мне не нравится Ламберт. Нет, нравится, конечно, я за него в огонь пойду, ты знаешь. Мне не нравится он как человек, который был бы рядом с Лютиком. Лютик не для… таких.       Йеннифер усмехнулась. Да, как и она ожидала, Геральт едва различал в Ламберте что-то кроме рвения, отчаянности и обиженности. Да и с чего бы ему различать в нем что-то еще?       — Но… я знаю, что некоторые вещи просто случаются. Да и куда спешить? Ламберт сам не знает, куда ему кинуться, а Лютик просто не знает, и…       — И ты пообещаешь, что в случае чего не будешь угрожать Ламберту. Какое бы решение он не принял.       Геральт медленно моргнул, а потом кивнул. И резко добавил:       — Я не хочу, чтобы решение принимал только он. Лютик тоже должен.       — Ты посмеешься, но он думает пока лишь о том, стоит ли Лютику вообще это говорить.       — Так он думает… сбежать от этого? — вскинул брови Геральт. — Ну да, ожидаемо. Он вряд ли хотел когда-либо долгих отношений. Да… представляю, что он чувствует… — Геральт сказал внезапно на пониженных тонах, и пояснил, когда заметил, как непонимающе на него посмотрела Йеннифер. — Лютик человек. Он умрет. А Ламберту придется жить дальше. Даже если он рассматривает вариант того, что сможет — что еще не факт — то так же он думает и об этом. Думает о том, о чем думаю я каждый раз, когда в моей голове пролетает мысль о юности Лютика. Не о том, что она не вечна. О том, что не вечен он.       Йеннифер не ответила, просто опустив взгляд и поджав губы. Она сама невольно сжалась в плечах. Конечно она думала об этом тоже, и знала, что время безжалостно и несомненно когда-нибудь кончится. Она ненавидела об этом думать.       И ненавидела еще сильнее эту мысль от понимания, как себя, наверное, скверно ощущал сейчас Ламберт.       Ламберт, которому попросту сейчас не с кем было даже это обсудить, ведь он не верил никому. Даже себе.       Она выдохнула и встала, оправив юбку.       Геральт спросил:       — Ты куда-то сейчас собралась?       — Да, думаю, мне надо с ним поговорить.       — С Ламбертом? — помрачнел Геральт.       — С ним тоже. Иди пока без меня, я скоро приду.       Геральт что-то пробурчал себе под нос, но возникать не стал. Понимал, все же, что этот вопрос сам собой не решится. Без диалога не получится. Вообще-то он искренне считал, что Лютик тоже должен об этом знать, но он не обманывал себя, и он понимал, что в самом деле надеялся на то, что Ламберт сбежит от этого.       Ведь тогда всем будет легче.       Не считая одного но.       Гребаного предназначения, которое порой просто с тобой случается.       и от него не убежишь.

***

      Йеннифер захватила бутылку вина с собой. Нет, может, Ламберт и не вызывал у нее особой симпатии, но все-таки… нельзя это пускать на самотек. Хрен знает, к чему и каким способом может прийти Ламберт в таком состоянии.       Он мог травмировать Лютика просто пытаясь своими благими намерениями отвадить его от себя. Потому что она боялась думать о том, как близко к сердцу принимал Лютик поведение альфы, который услышал его запах.       Она не постучалась, открыв дверь и замерла.       — Ламберт?..       — Я в порядке.       Он с явным трудом разогнулся и вытер рот рукой. На тумбе валялись какие-то склянки, травы… Она заметила испарину на его лбу, напряженные вены на руках, то, как дрожали пальцы.       — Это… нормально?.. — спросила она, прикрывая за собой дверь.       Он махнул рукой, кинув что-то про мутации и присел на край кровати. Йеннифер видела, что он стоял едва.       — Что там у тебя, вино? Тащи сюда. Ты чего пришла вообще?       Она медленно подошла ближе, заглядывая ему в глаза, видя, как у него немного пульсировали зрачки. Видела, как подрагивала жилка на напряженной шее. Ламберту было чертовски больно. Она перевела взгляд на тумбу, когда он выхватил у нее бутылку. И она сказала:       — Обезболивающее нельзя мешать с вином.       — Как будто тебя ебет, что мне можно, а что нельзя.       Она отобрала бутылку вина.       Нет, вовсе она о нем не заботилась, просто если его снова скрутит, то будет сложно продолжить диалог.       На самом деле она чертовски сильно растерялась от понимания, что Ламберту так плохо перед, вроде, самым обычным естественным процессом.       Он попытался выхватить бутылку, но она в миг испарилась из ее рук. Он нахмурился и, сложив руки на груди, недовольно посмотрел на Йеннифер.       — Ну и чего тебе?       — Думаю, я должна сказать Лютику, чтобы вы оба решили.       — Я знаю, что он решит. Если уже не решил. Ты что, слепая? Не видела, как я себя вел? На хер ему это не упало. Верни вино.       — Не верну, ты и без него думаешь с явными трудностями, — покачала она головой. — Я поставила перед фактом. Я скажу Лютику.       — Говори, — фыркнул он и пожал плечами.       Он в самом деле сейчас был абсолютно точно уверен, что Лютик его просто не захочет. Поэтому ему было в сущности все равно. Ведь ему казалось, что Лютик от него откажется, значит, он никого не разочарует. Ведь ему даже не нужно будет стараться и что-то делать.       — И я объясню ему, что ты напуган до усрачки этим и твоя резкость сейчас всего лишь эффект того, как влияет запах омеги на твое состояние перед гоном из-за всех мутаций и последствий.       — Не смей, — рыкнул он недовольно. — Я себя всегда так вести буду. Мне Трисс не нравится просто так, и мне не нужны никакие обстоятельства, чтобы быть таким.       — Пока ты будешь просить обратно вино — легче тебе не станет.       Она говорила не о вине. И он это прекрасно понял. Поэтому лишь отвел взгляд.       — Пришла жалеть меня? Не к тому ты зашла.       — Не зазнавайся. Тебя мне не жаль. Я знаю, что предзначению не нравится, когда его игнорируют. Я видела достаточно.       — Мне срать. Я же его отвергаю, так? Значит, будет плохо мне, а за Лютика своего не бойся.       Она криво улыбнулась и склонила голову вправо, сощурившись:       — Ламберт, я же тебя вижу, как облупленного.       — И что?       — В тебя больше боли не влезет, — покачала она головой, неопределенно улыбаясь. И добавила тихо: — Совсем.       Он сжался в плечах, будто пытался спрятаться от нее, но все еще смотрел с вызовом в глаза. Она видела, что физическая боль от мутаций его еще не отпустила, видела, как подрагивали руки, как пульсировали зрачки. Видела, что ему было больно физически, но этот сукин сын все равно предпочитал показывать, какой он весь из себя крутой.       А на деле обычный уязвимый мальчишка.       — Делаешь больно себе? Делай. Не смею лезть. Но Лютику не смей. Он искренний и честный. Может быть той еще язвой, но…       — Но он ребенок, — гаркнул внезапно Ламберт так, что Йеннифер аж вздрогнула. Так отчаянно и дико, как раненый зверь. — Я не хочу влезать в жизнь кому-то вроде него! Он ребенок, и ему не нужно связывать жизнь с убийцей монстров, который нихуя, блять, не знает о человеческих чувствах! И он... все еще омега. Я знал очень мало омег, которые бы не захотели нормальной семьи. А со мной? Что я ему дам? Вот Лютик тебе сердце этого монстра! Что, какие дети? Тебе принести детей грифона? Будет сделано! Так ты себе это представляешь? Мы слишком разные, Йеннифер, блять, открой пошире свои эти необычные глаза! Он — человек, а я — ебаное животное!       Она смотрела ему в глаза. Долгие двадцать секунд она молчала, а потом медленно присела на корточки, сложив руки на коленях, все еще смотря ему в глаза.       — Ты ведь знаешь, в чем суть предназначенных? У тебя есть то, чего он хочет, а у него то, чего хочешь ты. В этом суть. Ненавидь себя, презирай, мечтай о своей смерти, что угодно. Но не обременяй этим жизни других, Ламберт. Ты уже большой мальчик, чтобы смотреть правде в глаза. Я знаю, ты чувствуешь себя отвратительно. И мне насрать на это. Знаешь, почему? Потому что Лютик будет смотреть на тебя своими глазами. Так же, как и я смотрю на тебя своими глазами, а не через призму твоего больного травмированного восприятия, так что…       — Замолчи, — пресек он ее. Достаточно грубо и веско. — Тебе все равно? Мне тоже. Как и всем нам. Все? Какие еще вопросы?       — Вопросы? У меня их не было изначально. Я пришла сказать, что я объясню все Лютику, а дальше... а дальше, что ж, я не собираюсь сидеть и шептать тебе на ушко советики. Поведи себя как мужчина и реши все с ним сам. Можешь рассказать ему свою грустную историю, не знаю, как ты там еще собрался доказывать, какой ты отвратительный?       Конечно же ей было все равно. Она убеждала себя, что ей было все равно, когда она сказала:       — Но нельзя доказать априорность того, чего даже не существует. Не зазнавайся, Ламберт, тебя просто никто не любил, это единственная причина, почему ты считаешь, что испортишь кому угодно жизнь, если просто попытаешься улыбнуться.       Конечно же ей было все равно. Нет, она вовсе не испытывала к нему сострадания. Нет, у нее не болело сердце за то, что Ламберт искренне верил, что ему даже не стоит пытаться, потому что не заслуживал любви. Конечно же она совсем не ощутила горечь от его слов про то, что он просто не хочет ранить Лютика собой.       И нет, Боже, она совсем не переживала за то, каково это было — нести такую концентрированную ненависть к самому себе такое долгое время.       Ей вообще насрать, ясно вам?       Ей все еще насрать, когда она сказала:       — Я не смогу тебе этого объяснить, ты не поймешь…       — Ну да, куда уж тут мне до всех ваших высокодуховных чувств, — прервал ее он.       Нет, у нее не было никакого сожаления и чувства странной тоски от одного взгляда на то, как сокращались его зрачки несмотря на убойную дозу обезболивающего, которое он выпил судя по пустым баночкам.       — Потому что такое не объясняют словами. Но Лютик сможет, — закончила она.       Она не переживала за него. Ей было насрать на то, что его выкручивало физической болью из-за каких-то своих странных мутаций, которые внедрились и встроились в его геном не так. Ей абсолютно точно было на это насрать, когда она сказала, уходя:       — Я сделаю для тебя хорошее обезболивающее.       Она захлопнула за собой дверь.       А Ламберт, наконец, смог заскулить от боли в свои ладони, согнувшийся в три погибели, ощущая, как свело руку в судороге от рези в мышцах.       Иногда бывает так чертовски трудно просто не скулить от физической боли.