Ловец наград

      Солнце уже час как поднялось на небосклон. Серое, холодное, оно ничуть не грело пустошь, только светило на нее ровным, нейтральным светом, во всей красе показывая ее безмолвное спокойствие. Без прикрас, и не таясь. С безжалостной честностью, на которую способен только тот, кому абсолютно все равно.       Охотник знал, что ближе к зиме вся его добыча укрывается по норам. Торговые пути встают, купцы не перевозят крупных сумм, а путешественники не кажут носа за порог. И в итоге бандитам больше нечем живиться на трактах. Чтобы перезимовать, они часто убивают кметскую семью, живущую на отшибе, и занимают ее хату. Те, кто по трусливее, ищут пещеры и брошенные села. Это то, что не изменится никогда: спрятаться, переждать опасность — инстинкты всего животного мира. Людей, в том числе.       В мертвой чащобе двигаться получалось только пешим ходом: так хаотично здесь бугрилась земля, так густо над ней переплетались корни. Поэтому своего гнедого Лео пришлось оставить на окраине леса и ступить под сень деревьев одному. Он шел быстро, но не настолько, как ему хотелось. Приходилось лавировать между корявых, высоких, скелетоподобных дерев. А меж тем следовало торопиться. Иначе добычу врасплох не застать. Тишина и скорость — лучшие умения искусного ловчего. Но поздний ноябрь плохо подходит для охоты: замерзшие лужи тихо хрустели под сапогами, а голые ветви царапали лицо и цепляли волосы. И когда Бонарт продирался сквозь них — они разбрызгивали иней вспышками хрустальной пыли.       Стеганая одежда трепетала на ветру. Бонарт осторожно раздвигал кусты бузины, внимательно выбирая как сделать шаг, пока под каблуком, как гром среди ясного неба, предательски не разломилась ветка. Лео замер, оскалился, беззвучно, но грязно выругался. Прислушался. Эхо завязло в тенях леса. И лес не ответил ничем. Если бы пьяный, нестройный хор голосов не надрывал так глотки, то его бы могли услышать. Лео пошел дальше.       Охотник знал, что человек прячется не только от непогоды, ему вообще свойственно избегать любых опасностей. Зверей, людей, чудовищ. Поэтому когда преступники узнают, что сам Лео Бонарт идет по их следу, чаще всего они скрываются в какой-нибудь богом забытой глуши. Считают, что если тихонько переждать, то он пройдет мимо и не заметит их в этом захолустье. А может даже удастся пырнуть треклятого висельника ножом в спину! Мало кто пытается сбежать далеко. Еще меньше тех, кто планирует открытое столкновение. Это все тоже животные инстинкты.       Обогнув вход в погреб, Бонарт привалился к стене заброшенной усадьбы, медленно и размеренно выдохнул. Теплое дыхание заклубилось паром на морозе. И без того паршивое настроение стало еще гаже: Лео до скрежета и боли стиснул челюсти, ощущая лопатками обледенелые бревна. Скинул меховую накидку, оставшись в одном кафтане. Поежился, поморщился. Сжал кулаки, растер костлявые запястья. На самом деле он любил холод, привык к нему с детства. Однако с годами тот проникал все глубже и глубже, остужал кровь, леденил плоть и промораживал до костей. Но Бонарт терпел. Скрипел зубами, но терпел. Потому что привычкам своим не изменял. Вне зависимости от времени года, одежду он носил легкую, чтобы быть быстрым в бою. И перчатки тонкие чтобы чувствовать инерцию железа. И он не предавал значения холодам: как никто он знал, что его пригреет боевое бешенство, до которого уже было недалече.       Лео слушал, глядя одним глазом в разбитое окно. Полумрак комнаты ярко расцвечивали столбы серого, и белого — тусклый свет падал через окна и зубчатые дыры в черепице. Этого хватило, чтобы увидеть стол, залитый спиртным и заваленный железом: клинками и тарелками. В темном углу легонько шевелилась тень: это кто-то налакался и уснул под градусом.       Бонарт методично сосчитал присутствующих. Фыркнул, подозрительно прищурился, качнул головой. А затем пересчитал еще раз.       Охотник за головами знал, что битву можно выиграть ни на сантиметр не вытягивая меча из ножен. Ужас — очень эффективное оружие. И потому не препятствовал распространению слухов о себе. Не таился от зевак и нищих, позволял себе срывать плакаты с разыскиваемыми преступниками прямо на центральных улицах городков и сел, так что видел каждый. Когда цель узнает, кто именно вышел на охоту, она обязательно замрет где-нибудь неподалеку. Сама себя загонят в угол, ловцу наград останется ее просто раздавить. Он использует публичность, чтобы нагонять страх на своих жертв. Это далеко от отношений хищника и жертвы, какие они есть в дикой природе, потому что социальность людей извращает первородные инстинкты.       — Теперича этот старый хрыч может хоть десяток лет искать нас, и не найдет. И ничего другого ему не остается! — зловеще щурясь, прошипел атаман ганзы, огромный лысый детина по имени Михал. Когда он пил, сквозь щербины в зубах от него утекало пиво. — Здеся он нас не найдет. Голову даю на отсечение, что тут безопаснее всего.       «Естественно, — раздраженно подумал Лео, — о ком еще эти молодчики могут трепать языком с утра пораньше!»       Об стол грянули кубки, выпивка полилась на доски.       — Безопаснее всего, как у принцесски между ног!       Такие красочные аналогии с головой выдали Якуба. Благодаря ему к вымогательствам и грабежам ганзы Маленького Михала прибавилась пара — тройка изнасилований малахольных дворянских девочек. Этим они и взяли Бонарта за самое сердце: если бы не оскорбление, нанесённое голубой крови, их жизни никогда бы не выросли в цене. Полторы сотни флоренов — это достаточно неплохие деньги, чтобы выехать поохотиться в Метинну.       — Ну-ка, тяпнули!       Это Брунгильда, проститутка со Скеллиге, наркоманка и убийца. Ее было легко узнать по почти что женскому голосу. Значит у стены спал Вилли, известный на всю провинцию кутила. Лео довольно кивнул. Выбитые в городе сведения не лгали. А в правилах Бонарта было узнавать о своих жертвах как можно больше. Это элемент охоты. И он узнал эту ганзу, хотя воочию видел впервые. Они тоже собирали сведения о своем враге. Думали, что хорошо его узнали: «старый хрыч», «бухая мразь» и свежий «курвин сын» — это все о нем.       Развязанные алкоголем рты начинали злить Бонарта. Сильнее чем сырость, мороз, трескучие ветки и старческая боль в спине и ребрах.       — Чтоб его кумпол лопнул, как арбуз. — поделился своей мечтой Якуб, — Сперва повалим, да и всей нашей толпой навалимся…       В глазах Лео зажегся холодный огонь. Не раздумывая, вкладывая в удар весь свой вес, он выбил дверь ногой — черный силуэт на фоне мертвого леса — на пол полетели ножны, обитые серебром и кожей, блеснула сталь, стих веселый гомон.       — Ну что, рванье? Вы еще трезвые, чтобы поплясать со мной?

***

      Бонарт ступал непривычно тихо, хоть и, как обычно, полной стопой, топча паркет тяжелым каблуком. Но дерево не издавало ни звука, ни вздоха, ни стона: когда он шел, из-под половиц, из сырой земли пузырями, напоминающими драгоценные камни, сочилась кровь. Она надувалась и лопалась в трещинах, текла ручьями по неровностям досок, что оттаяли от теплой крови, напитались ею и теперь отдавали обратно, топя в ней плоть и кости, разбросанные по полу, как на скотобойне.       Ловец наград шел к Михалу, пытавшемуся отползти подальше на окровавленных культях. Костью он царапал доски — раздавался звук будто мышь в подполе скребется.       Охотник уже поравнялся с первым трупом, телом насильника Якуба. Не удостоил взглядом остекленевших глаз, не обратил внимания на то, что он еще старался втянуть разлитый в воздухе винный дух. Он был точно мертв, и его хрип не был настоящим дыханием. Просто кровь заполняла легкие и выталкивала воздух. А потом Лео уловил, как его враг затих. Бонарт не остановился и, шурша одеждой, прошел мимо, чеканя каждый шаг.       «Ничтожество, вот он был каков!»       И в лужице кармина ловец наград еще раз видел, как враг его визжал, как руки поднимал, и как медленно он падал, окруженный градом из фаланг своих же пальцев. Их дробный, тихий, мягкий ритм ласкал Бонартов слух.       На его пути попалась кисть Михала, все еще стискивающая древко топора. Лео скептично поджал губы. Очень уж это было несбалансированное оружие, с ним трудно не поддаться инерции. Трудно затормозить. Легко потерять конечность. Ускорившись, он от души пнул отрезанную руку и та укатилась в темноту, вращаясь и суча длинными пальцами, похожая на большое насекомое.       — Не убей! Не убей! — заплакал Михал, давясь рыданиями, воя и охая, и вздрагивая от каждого шороха. — Я уйду, я ничо никому не сделаю ишшо! Прошу тя!       Но заглянув охотнику ему в глаза, простонал и отпрянул от него, да так, что случайно перевернулся на живот. И как маленький ребенок заканючил, — Молю тя, молю!       — Не надрывайся, — глумливо ответил ловчий, — а то помрешь уставшим.       Очень медленно на лице Бонарта расцвела улыбка, вызванная жалким, побитым видом Михала и тут же пропала, когда случайно ступил в лужу. Это Брунгильда разлилась между ними. Бледная, холодная, наполовину обнаженная.       Как подобало настоящей островитянке, девка не боялась смерти. Прежде чем Якуб рухнул, она бросилась на ловчего, выхватив кинжал. Ударила неловко, ее зрение было во власти алкоголя. Промахнулась: у двоящегося гада был чертовски быстрый вольт. Завертевшись в вихре танца, он тоже достал нож. Поймал ее удар в локтевой капкан, впустил глубже, сомкнул туже. Дернул, выбивая весь мир из-под нее. Бросил девку на пол. Та широко открыла рот, который Лео насадил на свой огромный нож. Шлюха забилась, замычала, зарыдала, обхватила сталь пухлыми губами, языком прошлась Бонарту по изгибам пальцев. Ей внутрь ударила струя, но не от мужчины, взявшего ее в последний раз, а от крепкого железа, что пронзило череп и испачкалось в мозгах.       — Открою тебе секрет: я перебил уже много ублюдков наподобие тебя и твоих дурачков. Среди них попадались самые разные типчики. Кто-то очень надеялся на то, что задавит меня числом. А кто-то прикрывался монастырем, дескать, вся их прошлая, мирская жизнь не считается. Не вышло. Я убил их всех. А если кого амнистировали, так я всегда опережал амнистию.       Охотник подошел к Вилли, так и не проснувшемуся от грохота случившегося боя. К Вилли, остро пахнущему мочой и рвотой. Присел около него, осклабился, быстро зарылся в волосы пальцами. Осторожно поднял ему голову, тихонько всунул меч под глотку, опустил, прижал, игнорируя струйку, с писком брызнувшую ему на руку. Бонарт мягко разрезал парню шею, за волосы стащив его с лезвия. Вилли так и не проснется после случившегося боя.       Лео встал, нахмурился, блеснул глазами. И ускорился. Михал почувствовал как под тяжелыми шагами гнутся половицы.       — Как далеко не бегай, — медленно процедил Лео, — не вымаливай защиты у богов, хоть у самого императора, никому не скрыться от меня. За вашу голову назначена награда. И немалая. А жить-то надо. Вот и все. А россказни о безопасном месте — хрень собачья. Сказки для простачков.       Мощный пинок перевернул Михала на спину, сапог на груди вдавил его в пол.       — Нет такого места, где вас не смогут убить, ограбить или изнасиловать. Безопасно будет только там, — Бонарт на мгновение замер, — куда достаешь концом меча!       Быстрее чем среагирует око, ловчий развернулся, ударил широко и прямо, срубая голову Дольфа начисто. Заблестели белые глаза, заблестела сталь, от шеи до клинка растянулась полоса — самогон с благородным оттенком вина. Охотник закружился в вольте, и когда он застыл поодаль, обрубок Дольфа стошнило кровью. Он упал перед своим главарем на колени, уперся ладонями в доски, омывая все подряд краминовым потоком.       Так Михал и умер, захлебываясь, глядя на красно-белый сруб. А когда из Дольфа вытекло все, что могло вытечь, его локти подкосились, его зашатало, и он рухнул на тело своего атамана.       Бонарт сплюнул, презрительно глядя на катящуюся голову из-за плеча.       — Я не забыл о тебе, хлюст. Очень тупая затея пытаться ткнуть ножом в спину того, кто сам в этом профессионал. Я получше тебя разумею куда и когда бить. Меня не застанешь врасплох.       По стеклам хаты застучали капли. Начинался дождь. Промозглый, мелкий, частый-частый.       Лео устало пожал плечами. Снял забрызганный кафтан, положил его на скамью и сел за стол. Стянул перчатки, промокнул ладони от крови прозрачной как слеза водкой. Потянулся к блюдцу с хлебом, отломил себе горбушку. Пить из чужих кубков побрезговал, запил прямо из горла. И как скоро водка огненным льдом полилась в глотку, так же упоение боем расплескалось на ошметки. Они сгнили, съежились и сгинули — как волна отхлынула с серый приливом равнодушия, бесконечно льющего в пустую душу.       Ливень вступил в свои права, и уже не легкими, а тяжелыми, солидными, ударами забарабанил по мутному стеклу. Сквозь дыры в крыше вода обильно заливала пол. Аромат мокрого леса забил вонь мяса, мочи и дерьма. И находиться в доме стало поприятнее.       Бонарт лениво подкрутил ус. Он вспомнил, что еще надо забрать с тел все ценное и удобства ради связать головы вместе. К тому же, с их последнего грабежа прошло не так много времени, наверняка тут найдутся еще трофеи! Ловчий проследил за цепочкой следов Дольфа, грязи в виде отпечатков ног — она была занесена снаружи. Значит этот бандит сидел в погребе, который Лео заприметил с самого начала. Вряд ли прятался, скорее всего, просто спал. Там же Бонарт планировал поискать награбленное.       Ловец наград еще раз приложился к водке, занюхал и закусил хлебом.       Все складывалось не так уж и плохо. В этот раз ему даже не придется тупить свое лезвие о кости целей. У их главного был топор. Большой, тяжелый, хорошо поддающийся инерции, от которой так легко потерять конечности.