Гнев
13 марта 2021 г. в 13:00
Напряжение, что усиливалось всю предшествующую неделю, лопнуло как туго натянутая струна. Или гнойный нарыв, каким по сути и было. Внезапно, с треском, больно разрезая плоть. Проигрывать всегда горько.
Бонарт брел по шумному лагерю-стоянке оставшихся военных сил Эббинга, что расквартировались через лес от последнего своего поля битвы. И пока он шел, мечтал, молил всех известных ему богов о каре небесной. Плевать на кого. На себя, на соотечественников, на нильфов. Сгореть бы всем людям вместе в жарком адском пламени.
Лео был пьян, от него разило табаком и перегаром: он пил и курил почти все время после окончания войны. А завтра утром жалкую кучку обосравшихся уроженцев Эббинга должны были развести по домам и оставить на пороге, подыхать от пережитого на войне позора. Ну, а промежуток между походил на один кошмарный сон, часы и минуты которого сплелись в какую-то пьяную, невразумительную муть. Бонарт даже не пытался думать о чем-то кроме поражения родной страны. Все за пределами поля брани стало вдвое ненавистней. Только на войне Лео чувствовал себя свободным. И мысль вернуться в родное село не просто портила настроение. С губ Бонарта чуть ли не капала пена от охватившего его бешенства.
Лео брел по жухлой, заваленной упавшими листьями, траве к лесу, то и дело спотыкаясь и раз даже чуть не разбив себе голову. Он едва не сходил с ума, видя по пути одинаково унылые лица своих сослуживцев. А их коровьи глаза, смотревшие в пространство пусто и безвольно, вызывали в нем ненависть. И что хуже — в пьяном бреду эти глаза мерещились ему повсюду, в каждом голом кусте, в каждой облысевшей кроне. Бонарт как мог переставлял налитые свинцом ноги, лишь бы поскорее убраться из лагеря. Бежать не получалось, поэтому он просто брел. Скрежетал зубами от натуги. Но брел. Держаться прямо становилось все труднее, Лео приходилось горбиться, пока его под тяжестью собственного тела не повело в сторону, он не привалился к дереву и его не вырвало на опушке леса.
— Сучьи ублюдки… — прохрипел Лео, утерев рот тыльной стороной ладони.
Стало легче. Туман в сознании сильно поредел. Но голова болела адски, и даже то, что Лео стиснул ее в ладонях, не дало ему ничего.
Надо было продолжать идти пока любое напоминание о поражении Эббинга не останется позади. Только бы не слышать разочарованного блеяния овец, называвших себя солдатами.
— Я вас ненавижу, засранцы.
Бонарт шел, разбрасывая листья. Холодало. Солнце уже час как село, и луна промелькнула из-за облаков. Полная и молочно-белая. Бонарт огляделся, отражая рыбьими глазами холодный лунный диск. Каждая травинка, каждый куст — теперь все было различимо, хоть ночь и окрасила пейзаж во все оттенки стали.
Бонарт как зверь был готов взвыть на полную луну.
Дело ведь совсем не в патриотизме, нет, Лео по большому счету плевать было на судьбу Эббинга и всех его жителей. Но вкус войны… Вкус крови, брызжущей на лицо в битве. Смрад опорожняемых в латы кишечников с той и другой стороны. И крики, удивительно мелодичные пока их не обрубит чистым свистом стали… Позволять арестантам видеть небо к клетку и вполовину не так жестоко, как отнимать войну у Лео.
— Проиграли, проиграли, проиграли… — бормотал он как сумасшедший, и с каждым разом это слово теряло свое значение, растворяясь в последовательных звуках, что сами собой вылетали из горла. Тупые, уродливые слова, не позволяющие вспомнить точно, отчего же душу так невыносимо мучает пламя.
В бреду Бонарт выхватил меч, крутясь вокруг себя, выделывая финты и пируэты.
Вот он режет одного, второго, третьего, носясь меж нильфов как ветер, и сталь его клинка крепче имперского железа. Кончик клинка со свистом вспарывает животы, бедренные артерии и худосочные глотки. Со свистом ветра, ведь клинок рассекал один лишь только воздух. А после каждой отсеченной головы Бонарту хлестала кровь в лицо. Сухая и жесткая. Это ветер сдувал в лицо омертвелые листья.
Один, второй, третий. Каждый из врагов умирает раньше, чем предыдущий упадет на землю, оставляя за собой шлейф из карминовых капель.
Хотя и дул холодный ветер, Лео быстро перегрелся. Его лицо побагровело, когда лишив последнего иллюзорного врага в жизни, его клинок воткнулся в дерево. Сил сражаться уже не было. Тяжело дыша, он пытался прийти в себя, вслушиваясь в свое сердцебиение.
По стволу, прямо из-под меча, показалась струйка густого древесного сока. Она манила к себе тягучестью меда и в сумерках казалось черной. Этот вид был слишком хорошо знаком Бонарту. Так же выглядела кровь, проливаемая на ночных операциях.
Он зарычал и упал на колени перед деревом, сжав голову в руках, царапая кожу обломанными ногтями. Бонарт сгорал от гнева, гнева бессилия, а тот плескался в душе как плавленое железо, травя ее и никак не остывая. Это было сильнее его: словно в руку вселился Хим, она сама сжала кулак и с коротким замахом ударила Бонарта в скулу. Кольцо в виде черепа больно ужалило кожу. Еще удар, неловкий, смазанный, под дых, но следующий пришелся точно в висок. Лео чувствовал как с силой и инерцией удара, что сминала мягкую плоть, из него выплескивает гнев. Но он плещется обратно в него же, и боль только сильнее злит его.
Бонарт как зверь укусил свою руку, и от боли из глаз у него посыпались искры. Ему на язык капнула кровь. Теплая, соленая. Приятная. Тонкой струйкой она потекла по локтю и напитала мертвую траву.
Борясь с желанием зарычать как зверь, Лео размахивал руками, изгибался нечеловечески гибко, хватал воздух, прятал лицо в ладонях. Но все тщетно. Он проиграл снова. Глаза навыкате — как если бы в грязной воде размешали кровь. Страшные глаза, нечеловеческие. Лео запрокинул голову и взвыл, пронзительно, с надрывом. А лес смог ответить на это одним лишь шелестом крыльев и карканьем потревоженных ворон, что вмиг заслонили ночное небо.
Бонарт дышал тяжело, с хрипом, пытаясь восстановить дыхание. В боку кололо, словно туда по самую гарду вогнали стилет. В ушах стучала кровь. И на траве вокруг тоже была кровь. От ее запаха кружилась голова.
В конце концов именно это приманило трупоеда.
Он появился из-за деревьев. Низкий, серый, тощий. Мягко шел на своих четырех лапах, тихо шурша листвой, выставив вперед круглую, почти человечью физиономию. Шумно втянул воздух, окропил землю густой, вязкой слюной. Приятный запах крови хорошенько щекотал ему ноздри, и гуль не удержался от того, чтобы удовлетворенно всхрапнуть. И оскалить зубы в подобии уродливой улыбки.
А с другой стороны поляны в ответ оскалился Бонарт. Он был рад повстречать гуля. Ведь это живое существо, достаточно похожее на человека, чтобы вызвать очередной прилив ненависти. Но не являющееся человеком на самом деле. Тварь, которую не хватится даже самка, высравшая это исчадие ада на свет.
В Лео снова подняло голову желание, ровно то же самое, что толкнуло его пойти на войну. Никаких патриотических лозунгов, никакого желания защитить семью и близких. Никакого желания защищать себя. Это была жажда крови и убийства, удовлетворение самой противоестественной своей потребности.
Даже гули не убивали для развлечения.
Человек и трупоед кинулись друг на друга. Блеснуло оружие, клыки, когти и сталь клинка. Лео ушел с траектории противника вольтом и рубанул гуля по задним лапам. Промахнулся, почти не зацепив серой плоти, но не остановил танца своего клинка и закружил вокруг своей оси, разрывая дистанцию до пяти метров. Остановился. Завертел мечом так, что тот замерцал то тут, то там, размывая очертание тела своего хозяина в густых лесных сумерках.
Гуль прыгнул еще раз, рубанул когтями, и меч очень неудачно вписался промеж них, эдак снизу, да так, что клинок на секунду замедлил ход. Но все же разрубил мясо и кость, которые были куда жестче чем человеческие. Этого хватило, чтобы гуль рванул вперед, выкидывая вторую лапу в широком диагональном ударе. Лео не отпустил меча и потому не сумел увернуться. Тупые когти рассекли ему левую половину лица от самого уха до уголка губ. Он покатился по земле, рыча от бешенства и боли. Ему вторил гулиный визг.
Но за свою кровь Бонарт дорого взял, отрезав противнику половину кисти.
Лео вскочил на ноги, даже не думая уйти в оборону. Наоборот, держа руку с мечом на отлете от тела, он приготовился к атаке. По-другому уже не мог. Глаза его разгорелись зловещим огнем, сквозь стиснутые зубы вырвался хриплый рев. Сердце билось в ритме боя, выплескивая с каждым ударом в кровь все больше и больше адреналина. Злобы. Боли. Бонарта накрывало почти ощутимый ливень гнева.
Гуль в нерешительности потоптался на месте, наклонился, чтобы не встречаться глазами с человеком перед ним. Заворчал, замотал тупой головой на короткой шее. А затем сделал шаг назад, пригибаясь к земле как нашкодивший пес. Бонарт пошел на него, вращая мечом как косой, а гуль снова отступил, отброшенный мощью сконцентрированной ненависти, злобы и силы, излучаемой нападающим на него человеком. Все эти чувства били в чудовище стрелами, заставляющими холодеть горячую кровь.
Лео перешел на бег, а гуль повернулся и вместо контратаки дал стрекоча. Но не успел. Одним широким ударом Бонарт отсек монстру заднюю лапу. Из обрубка фонтаном полилась кровь. Гуль упал, и Лео взревел, делая еще один шаг вперед, разворачиваясь, чтобы раскрутить меч над головой для придания ему нужного импульса. Бонарт умело перевел вращение в другую плоскость, разрубая гулю голову от верхней линии лба до нижнего края темечка. Пытающееся встать чудовище упало как подкошенное, с аппетитным чавканьем выплескивая на землю ссохшийся розоватый мозг.
В темноте зажглись еще два огромных желтых глаза.
— Подходи, сучий потрох, — прорычал Бонарт, — подходи, я и тебя так же разделаю.
Гуль, отродясь не понимавший человечьего языка, равнодушный и глухой к мольбам и просьбам раненных на поле боя, впервые в жизни понял человека. Понял высокого, жуткого мужчину с лицом, так напоминавшим лицо его сородичей. В блеске глаз, белой пене на губах, он признал в Бонарте куда более опасного зверя, чем он сам. Сам гуль — падальщик. А это — хищник. Еще пару секунд посверлив Бонарта взглядом, чудовище отвело глаза и неуклюже потрусило в чащу.
Лео посмотрел в небо. Засмеялся. Ведь гнева в нем не стало меньше. Разве что он поразился цвету луны в ту ночь. Она мерцала кроваво-красным.