Ловец наград

      У Бонарта никто и никогда не спрашивал об одиночестве. Некому было, да Бонарт и не ответил бы. Не захотел, он вообще не любил распространяться о себе. Спроси его о причинах молчания, он бы так и сказал: «Следи за своим сопливым носом, не суй, куда не следует». Но было и то, о чем Лео не рассказал бы никому. Он не смог бы вспомнить такого момента. Потому что его одиночество и было длиною в жизнь.       Каждое утро он вставал с постели. Кошмары ли ему снились или нет, но каждая ночь превращалась в вереницу смутных, пьяных образов, порожденных постоянным включением-отключением сознания. Он не отдыхал и просыпался усталым, раздраженным. Каждое утро встречало его звенящей, гнетущей тишиной. И вторая сторона постели была измята, но холодна, потому что там никто никогда не спал.       Бонарт встает, надевает сапоги, затем идет к колодцу, мочит усы, волосы, смывает с лица остатки сна. Потом пьет. Жадно, ненасытно, и нет никого, кто остановил бы его. Пьет пока от холода подземного источника не сведет зубы. И под летним солнцем он покрывается гусиной кожей. Набирает воду в маленькое ведрышко, идет в дом. Там, у мутного и грязного зеркала, как и вчера, уже все готово. Мыло, полотенца, лезвие. Бонарт мылит подбородок, берет в руки бритву. Костяная ручка приятно холодит руку. Он поднимает ее с полки, но спустя несколько долгих мгновений медленно кладет обратно. Из зеркала на него смотрит человек безо всякого выражения в пустых глазах. На самом деле ему это не нужно. Бонарт проводит желтоватым ногтем по седой щетине, щекоча сам себя.       «А, плевать мне на все это».       Он смывает мыло и отворачивается от зеркала.       Время завтрака. Лео садится за длинный дубовый стол, рассчитанный человек на десять. Садится во главе стола. И у него нет ребенка, который мог бы влезть на колени и помешать трапезничать. Поэтому он спокойно ест, разделывая жесткую солонину то ножом и вилкой, то, забываясь, разгрызая ее зубами как дикий волк. За столом нет женщины, которая сделала бы ему замечание. Потому что он ест в одиночестве.       Затем он выходит на крыльцо и садится на ступени. Возможно даже с мечом, затачивая его оселком. Кто-то скажет, что он занят, но это будет ложью. Простая, механическая работа, которая не отвлекает его от самого себя. От погружения в холодного себя. Он сидит час, два, смотрит то на меч, то на дорогу за калиткой.       Там ходят люди, бегают дети, смотрят на неопрятного старика за кованой решеткой. Смотрят, но никогда не подходят. И Бонарт отвечает им тем же.       Там проходят дни, недели, пока калитка не заскрипит и в нее не войдет очередной богач с кучей проблем, которые должен был по-своему решить Ловец наград. Или его ребята, которые отведут Бонарта куда надо.       Естественно, никто не спросит, надолго ли тот уходит и в каком часу вернется. Потому что за Бонарта некому волноваться, он живет в одиночестве.       И когда придет вечер, он медленно, тяжело ступая, поднимется на крыльцо. Отворит двери, зайдет, повернет ключ. Не зажигая свет дойдет до кровати и рухнет как был — в штанах и рубахе. Может быть скинет сапоги. Любого другого мужчину встретила бы недовольная бабская брань:        «—Ты куда, свинья, в штанах грязных лезешь? Ты почему так поздно вернулся?»       Но Бонарта встречает звенящая тишина и миллион теней в углах комнаты, которые шевелятся и пляшут где-то на краю сознания. В детстве Бонарт их боялся, но сейчас он знает точно, что никого там нет. Но кинжал под подушкой держит. Потому что живет один, и некому будет защитить его.       Лео подолгу лежит в кровати, смотрит на луну за окном. Сон не идет, да и по-настоящему Бонарт никогда не спит: человек, резавший глотки спящим, всегда потом будет спать вполглаза, просыпаясь от малейшего вздоха природы за окном. Потому, что если не делать так, то можно не проснуться.       Так Лео проживал свою старость, тратя время впустую. Он вспоминает то, что было, ведь к старости все воспоминания становятся ярче. Со всей своей грязью. Вспоминает, упиваясь старыми подвигами и заказами. Ощущает ностальгию, тоску, а кроме нее ничего.       «Если не чувствуешь как жизнь будоражит кровь, значит ты уже подох.» — так думает сам Бонарт, вспоминая молодость и опрокидывая в себя очередную рюмку водки.       Если бы Бонарта спросили о моменте, когда одиночество было невыносимым, он бы не нашел что ответить. Вся его жизнь, не считая моментов на любимой работе, была сплошным одиночеством. Так он и доживал свой век в виде пустой, стареющей оболочки. Зацикленный на убийствах человек — его ничего кроме убийства не интересовало и ни о чем больше он не знал. А убивал он только на работе.       Ничто не могло заполнить эту пустоту. Потому что насилием и убийством нельзя заниматься каждую секунду своей жизни.