Ловец наград

      День не задался с самого утра. Взрослые что-то очень долго обсуждали в доме, переругивались, повышали друг на друга голос, пока Лео в это время одиноко прозябал на крылечке. Он знал, что его для того и выгнали. Чтобы поругаться. О чем его родители говорили он не слышал, да и не хотел слышать. Он привык.       С самого раннего утра деревню окружил какой-то непонятный туман, холодный и промозглый. Он навевал скуку, ведь в такую погоду совершенно не хотелось играть.       Деревня будто вымерла: черные провалы окон безжизненно таращились на пустой майдан, нигде не было слышно детского смеха, нигде не было вообще ничего. Поэтому уже полчаса Бонарт просто сидел на ступеньке и смотрел на серо-зеленый лес.       Там росли стройные, но чахлые ели, иссохшие дубы и темные осины, промеж которых разлилась серебристая дымка. Лес безмятежно шелестел, и Лео прикрыл глаза, вслушиваясь в этот звук. Говорили, будто в чаще водятся туманники и оборотни. Лео верил в это, он и сам их видел. Издалека, правда.       В сенях послышались тяжелые шаги. Бонарт узнал их и не ошибся, спустя секунду в дверном проеме показался его отец, высокий и худой, в потрепанном, застиранном рубище. Холодные серые глаза буравили затылок Лео. Тот чувствовал взгляд, но не хотел оборачиваться. А отец не хотел говорить первым.       — Что, пап? — тяжело вздохнул Лео, когда терпеть это стало совсем невмоготу.       — Поможешь мне в одном деле. Мать курей захотела, пойдем резать. — без тени улыбки пробурчал отец.       От него неприятно пахло перегаром. Когда отец прошел мимо, Бонарт заметил, что в руке он держал запачканный кухонный нож.       Лео соскочил с крылечка и вприпрыжку побежал за своим отцом. Глаза Бонарта-младшего горели неподдельным любопытством. Для него это и впрямь было что-то новенькое. В свои шесть с половиной лет ему еще не доводилось резать птицу:       — Папа, ты всегда прогонял меня со двора когда делал это. А теперь вдруг можно... Почему?       — Время пришло из тебя мужика делать. Чтоб бабой не вырос.       Медленно и неловко подняв руку, отец потрепал сына по черноволосой макушке. Неуклюже и вяло, так что Лео инстинктивно отодвинулся от него подальше. Обоим от этого стало неловко и гадко.       Отец еще какое-то время смотрел в глаза своему сыну, подавляя желание его ударить, после чего круто развернулся и размашисто зашагал к курятнику, который вмиг затих, замер, будто предчувствовал неладное. Скрипнула дверь, он переступил порог. Квочки не подали голоса, когда он выбрал одну, самую маленькую и неказистую на вид.       Маленький Бонарт с любопытством смотрел на это из-за дверного косяка и недоумевал, почему отец не возьмет курочку побольше. Ведь для матери же стараются!       — Слышь, обучаю. Прижимаешь ногой к земле, берешь за голову, отгибаешь ее назад, на себя. Второй рукой держишь нож. Большой палец кладешь на шею сзади, а лезвием давишь спереди. Когда нож войдет наполовину, убираешь палец и отрезаешь остальное.       Но Бонарт не слушал, он завороженно смотрел в обезумевшие от страха глаза курочки, та кудахтала, повизгивала и хлопала крыльями, точно пыталась улететь отсюда. Чешуйчатые лапки разрывали землю, пока сталь ножа разрывала ей глотку. Полетели перья, чавкнуло, брызнула кровь, пульсирующая, живая и горячая.       — Ты что делаешь, тупица?! — взревел отец, выпучив глаза: Лео подошел слишком близко и запачкал свою рубашку.       — Я не...       — А стирать опять мать будет! — скаля зубы прохрипел отец, отталкивая сына локтем.       В пылу гнева он даже не заметил, как повалил мальчика в грязь. Он все пытался совладать с курицей, которая извивалась и дергалась, пачкая кровью все вокруг. Струя крохотных алых капель даже ударила Бонарта по губам. Словно десяток игл коснулись его самыми кончиками, приятно щекоча нежную кожу.       Лео медленно, прикрывая рот ладошкой, слизал кровь. Сглотнул, прижимая язык к небу, чтобы как следует распробовать вкус. Улыбнулся, почувствовав, как приятное тепло наполнило живот.       Рванув птицу в последний раз, отец прорезал кость и плоть, отрубая ей голову. В ее глотке снова забулькало, зашипело, и мертвая голова, вертясь в воздухе, упала на траву.       Оба Бонарта тут же выдохнули, одновременно, будто сговорились. Старший от натуги, а младший от изумления: обезглавленное тело продолжало жить и бороться за свою жизнь, хотя эта борьба уже была проиграна.       Мокрые от крови пальцы отца не удержали квочку, та вырвалась, извернулась угрем, оставив половину перьев в руках своего убийцы и побежала по двору, мечась из стороны в сторону как безумная. Ее путь отмечали алые капли, непрерывно хлещущие из перебитого горла.       — Эй, ты, принеси ее обратно.       Бонарт молча поднялся на ноги и побрел к квочке.       Та упала, страшная, изломанная, и только подергивалась, конвульсивно кромсая воздух лапками. Лео присел около нее и аккуратно коснулся пальчиком места сруба. Теплая. Мягкая. Приятная. Бонарт осмелел и погладил ее по встопорщенным перьям. Под ними билась жизнь, горячая как солнце. А потом из квочки вытекла последняя порция крови и она стала холодной и жесткой, как какая-нибудь вещь. Это тоже было приятно.       — Лео!       Бонарт любовно поднял курочку на руки.       — Па-а-а-ап! — протянул он, поворачивая личико к отцу.       Он улыбался и щурил глаза как кот, объевшийся сметаны. Его руки были сильно запачканы в крови.       Отец исподлобья смотрел на своего нерасторопного сына, нервно теребя висячий ус. Подул холодный ветер, верхушки высоких деревьев закачались. В шуме листвы взрослому мужчине послышались далекие, надрывные людские крики.       — А если человеку отрезать голову, он тоже будет бегать по двору?