Любить тебя больно

Кленцендорф шел не спеша. Он бы и рад был ступать пошустрее, но верные армейские сапоги постоянно утопали во глубине сугробов. Зима вообще в этом году выдалась какая-то чумная для Германии – студеная и снежная. Белая крупа и вправду беспрестанно валила, вьюжила, кружила над всей страной, “заботливо” покрыв все мягким пушистым одеялом. Даже сейчас можно было подставить лицо нежно-колючим кристаллам, вытягивая руки вверх, и по-детски порадоваться волшебству да сказке. Кабы число на календаре зычно не извещало о весне-красне. – Когда придет зима, деревья жизни?.. …Мы не едины. Нам бы поучиться У перелетных птиц. Но слишком поздно…* Ненароком продекламировав, он остановился. Устремил взор вдоль чистого гладкого полотна. Безбрежные просторы. Бескрайние поля. Своя земля. И поневоле лицезрел бесконечные шеренги, горох из касок, блеск погон с орденами, железных орлов с черепами, сомкнутые яростной дисциплиной и общей истерией. Алые, как кровь флаги с белыми кругами да изломанными – неправильными – черными крестами. Рты, раскрытые в неистовом вопле: «Победе слава!».** Чужая Родина!.. И с громадным усилием отогнал сие внезапное видение. – Ангел… …Играть над нами будет. Мертвецы, Пожалуй, знают, что дела людские – Предлог и только…* Крупная волна дрожи невольно пролетела по телу. Однако холод тут абсолютно ни при чем. Кленцендорф сглотнул – дурно на душе – и, ни слова больше не произнося, направился дальше по своим делам. Эльзас ждал этого дня, аки грешник – индульгенцию, но и здесь – в здании почты – его надежде на спокойствие от всех и вся не суждено было сбыться. А уж он-то грезил отвлечься, не видя директора Коха хоть сутки, отдохнуть от зубрежки и расслабиться за чтением недельных номеров "Зеркал",*** затем нового выпуска комикса "Кролика Джоджо" и на десерт – письма от любовника?.. возлюбленного?.. любимого?.. Первое весьма отдавало этакой пошлостью в отношениях вперемешку с общественным порицанием. За вторым увязались охи и вздохи по мистеру Дарси:**** та же пошлость и тот же общественный пересуд. Последнее определение весьма ближе подбиралось к правде, нет, являлось непреложной истиной. Отчего порой сердце боязливо замирало за них. Ведь Кленцендорф из рук вон плохо умел задумываться о перспективах. Так что ему не требовалось усилий, чтобы не гадать, что же случится с ним самим в неизбежный миг окончания – острого, пряного, сладкого – “безумства” Мозеля Корра. Тута-то Кленцендорфа поджидал форменный трындец. Пять минут тому назад начальник службы доставки, добропорядочный герр Шух, пригласив его к себе, елейным голоском пропел, что Курт, разносчик – поскользнулся, упал, очнулся… Короче, не сможет ли он, да-да, в свой праздничный день, по дороге обратно, занести школьную корреспонденцию, а?! «Ни за что!», – завопила сущность внутри. Теперь елейный тон закрался в него. – Конечно, с радостью помогу. М-да, человек предполагает, а Бог располагает. Но заветное послание – капитан бы не забыл – уж сильно манило его сюда. А вот, если бы… – Тьфу! – чертыхнулся он и, подхватив пачку бумажек, вновь двинулся в путь. Зарекался же, что впредь никаких «если бы». Вечер обещал быть “томным”: за очередной толстущей книгой с формулами; или цифрами – ибо сие впервые, когда выходец из их столь малого городка поступал в Берлинский университет имени Гумбольдта. В просторных коридорах царила тишина. Густо и тяжело пахло восковой мастикой да мелом. Ученики прилежно восседали на уроках, где усердно обучали писать, считать, читать для будущего. Не прекрасного. Не счастливого. Просто – будущего. Ведь Великая война изменила мир. Отныне людей дворянского происхождения в стране не грех встретить среди любых профессий. Отныне у благородной крови нет привилегий. Отныне все немцы априори равны от рождения. Отныне многим открыта дорога из грязи в князи: нынче всякий босоногий мальчуган может сделаться главой государства – пожелай-ка того. В конце концов, и девчушка. Какой-нибудь Адольф. Какая-нибудь Ангела. А в кабинете директора только что закончилась уборка, чтобы проветрить помещение, окна оставили распахнутыми настежь, и легкий ветерок играючи заносил с улицы снежинки, которые озорно танцевали в воздухе с пылью. – Эльзас, мальчик мой, как хорошо, что ты заглянул в такой знаменательный день, – раздалось радушно, правда, с толикой беспокойства позади него, застывшего на пороге. – Сегодня утром Анна не пришла на работу. Я волнуюсь. Вдобавок внезапная ревизия нагрянула. Никак нельзя отлучиться. Пространство вокруг молниеносно онемело. И он тоже онемел. Лишь глухое тиканье настенных часов мерно сообщало – мир, возможно, продолжает жить без нее. Доброй. Милой. Ласковой. Она ж порой такая жутко неуклюжая. Умудрился же проворный мальчишка-посыльный смачно навернуться. «Дыши… Дыши. Дыши!», – распорядилось нутро. Вдох. Такого дикого, всепоглощающего страха Кленцендорф не испытывал даже на войне, когда в бою остался без патронов. Выдох. Эльзас опустился на ближайший стул так осторожно, словно тот сделан из стекла. В действительности, стеклянным являлся не стул, а он. Стеклянным, хрустальным, – готовым от малейшего звука разбиться вдребезги. В висках застучала кровь – нудно и ровно, с идеальной точностью отчитывая секунды. Один. – Такое с фрау Финкель впервые, верно? – Верно. Десять. – Вы аккуратненько поинтересовались у ее маленьких принцесс? – Да, Анна собиралась заявиться на службу, как всегда, к девяти. Утром у них все было в порядке. Двадцать. – И «не пришла», верно? – Верно. Тридцать. Кленцендорф нервно посмотрел на жирные черные стрелки настенных часов. XII и V. В тот же миг он уверенно сказал герру Коху – будто выпрыгивая из окопа по самолично отданному себе приказу «В атаку!»: – Думаю, плохие вести не должны таиться еще пару часов. Я направляюсь к ней. А вы постарайтесь послать кого-нибудь за доктором Доллем. Сорок. Кленцендорф порывисто встал – его ноги трясутся. Пятьдесят. Он уходил и не оборачивался – его походка твердая. Минута… …чтобы быть мужчиной. Кленцендорф стремительно вбежал на крыльцо, громко постучал в дубовую дверь и, не дожидаясь отклика, заглянул внутрь. – Анна, это Эльзас. Я… – Помоги мне, – донесся до гостя страдальческий стон хозяйки. Он шагнул на порог и увидал, что у женщины очередная схватка. Ибо лужа на полу возле нее зычно извещала, – воды отошли давным-давно. А рядом с ней никого: мужа, что умильно держал ее за руку, сопереживая каждому вскрику супруги; радушной медицинской сестры, хлопочущей над роженицей; врача, авторитетно стоявшего в изножье кровати. – Но по подсчетам у тебя через две недели роды, – голос его звучал глухо, а встревоженные глаза были широко распахнуты. – Доченька решила иначе, – сипло выдала она. Да вновь вскрикнула, опосля и скорчилась. На бледном лике выступила испарина. – Но я не могу… – Кленцендорф ловко склонился над ней. – Разрешиться от бремени – это ж крайне тяжелая работа: детишек трудновато выпускать на свет Божий. Из любопытства ради он, конечно, прочел несколько медицинских талмудов об оной деликатной теме, однако до сих пор плохо представлял, как проходит точно сей процесс. Посему Кленцендорф понадеялся на то, что доктор уже вовсю спешит к ним. – Эльзас, ты не раз принимал отел у коровы, отлично подсобляя своему отцу, – хозяйка, задыхаясь, ухватилась за гостя. Вскоре боль стихла, и она подняла на него свои голубые очи. Фрау Финкель выглядела ужасно и казалась испуганной не меньше его, потому что все было не так, как в прошлые разы. Скоротечно и весьма резко. – Анна, но ты женщина, а не телка… – панически пробормотал он. И это было последнее, что Кленцендорф произнес, прежде чем способность внятно излагать свои мысли, у него без всяких церемоний не отняли, ведь крохе явно не терпелось поскорее порадовать их. – Тужься! Тужься как можно сильнее! – командовал он. – Я тужусь! – прохрипела она. А после все вселенское мучение поглотило ее. Приличные манеры были оставлены. Странно запрокинув голову назад, как визжащая ведьма, Анна испустила пронзительный вопль, высказав то, что каждая рожающая женщина, ибо прародительница у нее Ева, хотя бы раз подумала о мужчине, кой обрек ее на эти пытки: – Это ты во всем виноват, Кленцендорф Эльзас! Ненавижу тебя! Растерянность не успела охватить его. Вдруг из нее выскользнул ребенок, весь красный-прекрасный от ее крови. И тишина. Мертвая. Звенящая. Кленцендорф шлепнул новорожденного по спинке. Время шло. Шло. Шло. – Господи… – поспешно вытер тому носик и ротик. – …пожалуйста! Слабый звук, сродни кашлю. Едва уловимое движение. Еще. И вот прозвучал сначала писк, а немного погодя и ор, настоящий, в полную мощь. Тишина в доме закончилось, сменившись колоссальным облегчением. В эту самую минуту появился врач – ровно тогда, когда необходимо было перерезать фиолетовую пуповину. Доктор Долль быстро обтер младенца, завернул того в ярко-розовое одеяльце, и передал пищащий сверток новоиспеченной маме, чтобы уже заняться ею. – Мой подарок не совсем подходит малышу, – робко протянул Эльзас, за ненадобностью мнясь в углу. Светлые волосы золотым ореолом обрамляли малость порозовевшее личико женщины. Фрау Финкель показалась Кленцендорфу совершенно неземной. – Глупости. Фредди нравится, – она смахнула слезинку. – Фредди. Я назову сына Фредди, Эльзас. – Красивое имя, – улыбнулся Кленцендорф. Эльзас поделился с Анной историей своей поездки в Берлин, принеся гостинец из магазина Веры Лотман, чтоб чуть подбодрить соседку. И, в конце концов, сообразил, отчего драпанула Рози. – Хочешь поддержать Фредди, Эльзас? – Очень, – ответил он, также не в силах сдержать слезы, покатившиеся по его щекам, когда Кленцендорф взял малыша. Эльзас осторожно коснулся нежной кожи крохи и ощутил, как его затопило необыкновенное тепло. – Сегодня и мой день жизни, Фредди. У нас с тобой – один на двоих. И снова перед взором Кленцендорфа встало странное видение. Другая весна. Далекая. Близкая. Весна, которая… …забрала свой дар ему. …станет их одним днем смерти. Он рьяно мотнул головой, гоня все плохое куда подальше от них. – Нет. У тебя все будет долго и счастливо, Финкель Фредди. Неожиданно почувствовал прилив такой любви, которой никогда не знал раньше. Но именно с того момента и предчувствие беды ледяным сквозняком ползло за Кленцендорфом следом. * – Райнер Мария Рильке – «Элегия четвертая» (1915). ** – перевод с немецкого языка распространенного приветствия (тут Google в помощь). *** – перевод с немецкого языка названия газеты «Der Spiegel» (1908). **** – персонаж романа Джейн Остин – «Гордость и предубеждение» (1813).