часть 4. в которой зима 1919 года
28 июня 2021 г. в 22:00
Улыбка ускользнула с его губ аккурат на вокзале – встречал шофер.
Вечнозеленые кипарисы тожественно обрамляли каменное крыльцо и почти касались гибкими ветвями шиферной крыши, над которой солидно возвышалась массивная труба дымохода. Точеная кладка высоких стен, огромные панорамные окна, удалой карнизик. У парадного входа стояли вазоны из молочно-белого мрамора, и в каждом – ранней весной, летом, глубокой осенью – обязаны были благоухать идеальные розовые кусты.
Замок принца. Прекрасный и совершенный.
Со скорбным восторгом взирал на незнакомый ему мир Мозеля, – в коем слуги появлялись из-за каждого угла, пристально наблюдая за ним.
Длинные коридоры, устланные роскошным обюссонским ковровым покрытием. Множество картин – Ференци, Писсарро, Модильяни, Левитан, Готтлиб… Изысканная голландская мебель. Родной мейсенский фарфор. Баккара. Серебро. Все в интерьере четко и ясно говорило о властной руке хозяйки жилища.
Мать принца. Утонченная и опасная.
Вся нежность – это сжатие украдкой его колена под обеденным столом: большего не позволяли манеры воспитанного человека.
Берлинский кредитный банк. Фондовый рынок. Финансовая газета.
Отец принца. Суровый и практичный.
Сегодня чета Корр вместе с сыном отбыла на энный по счету раут. Деловой, – «но только для членов семьи».
В одиночестве провел Рождество.
В одиночестве обходил вдоль и поперек город.
В одиночестве встретил Новый год.
В одиночестве вспомнил о…
Сегодня он отбывал восвояси.
Кленцендорф поймал на себе дотошный взгляд изумрудных очей и плавно повернулся, чтобы посмотреть на соседа по скамейке. Им оказалась крайне милое создание лет восемнадцати в тирольской шляпке. Барышня даже не вздумала потупиться или притвориться, что у нее косоглазие. Ее глаза прямо застряли на его руке с молочным лакомством.
– Не спрашивайте, – утомленно вздохнул он.
– А что мне надобно спросить? – полюбопытствовала она.
– Ну вот, уже спросили… – наигранно недовольно буркнул Кленцендорф.
– А на самом деле? – осведомилась собеседница, вытянув стройные ножки в ладных сапожках.
– Что большой мальчик позабыл в сквере на лавке, да и еще и с мороженым в разгар студеной зимы? – он специально и напоказ лизнул очередную порцию десерта, который после “отъезда” итальянских граждан-производителей стал не ахти каким на вкус и цвет. – И мне не холодно. Ибо скрашивать тоску никогда не холодно.
Девушка проследила за сим действом и лукаво покривила розовый ротик.
– В таком случае, что большая девочка позабыла все в том же сквере, на все той же лавке? «И мне не холодно. Ибо скрашивать тоску никогда не холодно».
Кленцендорф чересчур внимательно изучил довольное лицо оппонента в их словесной баталии, – дюже красивое личико с безупречной белой кожей.
– Вам очень идет пальто, – отметил он, – наверняка, оно безумно дорогое. Не удивлюсь, если под оным строгое облачение. И не удивлюсь, если учитесь вон там, – Кленцендорф кивком головы показал в сторону громадины из стекла и бетона, – предполагаю, что на факультете… на филолога. А здесь оказались, оттого что скучаете… по занятиям.
– Ты почти угадал. Я действительно мечтаю «вон там» обучаться. Правда, на юридическом. Ханс говорит я невероятно проворная. А пока, нужно окончить школу. И раскрою тебе еще одну тайну, – она заговорщически притянулась к нему. Вторглась в его личное пространство, – я сбежала из дома номер три по данной улице.
– От чего?.. – ернически хмыкнул он. Кленцендорфу оказалась по нутру ее легкость в общении. – Неужели у золотой птички полно хлопот? – и все ж таки попытка выиграть. Слабенькая.
– От кого!.. – горделиво поправила барышня. – От потенциального жениха! У родителей энный по счету раут. Младшая сестренка пусть отдувается за нас двоих. «Только для членов семьи», – но деловой.
– Потому что у вас герр «Ханс»? – последовало глумливое предположение.
– Фу! Потому что не хочу жертвовать собой, как самая никчемная фигура на игровом поле, ради благополучия семьи и угождения общества. Потому что хочу, когда весело пить шампанское. Когда грустно – тоже. Ездить на машине. Играть, если пожелаю. Носить драгоценности. Поучиться стрелять. Или слетать в Марокко. Завести любовников. Заставить их страдать. Посмотреть в глаза тигру. И без страха довериться кому-то. Любить, а не уважать. А ты сам?
– То есть? – уточнил он, отправляя красочную обертку в урну.
– Учишься «вон там»? Работаешь? – разъяснили мигом.
– Тружусь помаленьку, – сообщил Кленцендорф.
– Нравится? – возбужденно.
– А должно? – апатично.
– Конечно, – девушка решительно тряхнула головой. Пышная копна рыжих локонов, спрятанных под тиролькой, рассыпалась по плечам, она досадливо отбросила те за спину: – Разве можно всю жизнь заниматься тем, что тебе не по душе. Это все равно, что предательство. Предавать негоже никого, себя уж тем более. Кстати, я Рози.
– Эльзас, – коротко представился Кленцендорф.
– Так кем ты мечтал стать в пять лет, Эльзас? Отвечай-ка мне быстро, не раздумывая, – без промедления приказали ему.
– Учителем, – тихо признался он.
– В пятнадцать? – она не иронизировала ни секунды, была весьма серьезна.
– Учителем.
– А теперь?
– Учителем.
– Вот и славненько.
Рози неожиданно двумя ладошками обхватила его за лицо и поцеловала – ее губы сладкие, слаще мороженого, и мягкие, такие мягкие, но, – но сие было…
Никак.
Мозель. Это дождь.
Мозель. Это тепло.
Мозель. Не. Рози.
– Приятно будет снова повидаться. Время и место встречи изменить нельзя.
Он опешил. Отпрянул. Уронил ярко-розовый пакет с гостинцем со скамейки.
– Мы… Я…
Она потянулась поднять ярко-розовый пакет с пушистого снега. Отпрянула. Опешила.
– Магазин для новорожденных Веры Лотман, – не то вопрос, не то утверждение.
– Верно, – просто-напросто обозначил Кленцендорф.
Рози и так не отличалась особым румянцем, а тут совсем как-то побледнела, стиснула руки, прошептала, будто криком прокричала:
– Простите меня, герр…
Запнулась. Собралась.
– …Я повела себя недостойно благовоспитанной фройляйн.
И стремительно поднявшись, барышня заспешила прочь.
– Рози! – громко позвал он. – Рози!
Она не обернулась. Шла торопливо вперед.
«Забавная девушка!..».
Кленцендорф немного посидел в растерянности от такой резкой смены ее настроения – дама, – а потом также заспешил прочь.
«Интересно, он и вправду мог бы стать хорошим наставником для сынишки Рози?..».
Кленцендорф вошел в особняк на Вильгельмштрассе и в дверях натолкнулся на фрау Корр.
Ева Корр.
Мать.
– С возвращением, – обыденно поприветствовал он.
На женщине было длинное черное платье из шифона, натуго перехваченное в талии толстым золотым ремешком, туфельки-лодочки, и была вся такая тоненькая, высокая, с ликом таким нежным и прекрасным, а вот взор… взор ее горел густой злобой и ненастью, – у него зашлось в груди.
– Спасибо, – произнесли яростно.
– Мозель у себя? – Кленцендорф вступил на лед. Хрупкий.
– Я не знаю. И. Я. Знаю. О. Вас, – тон хозяйки по-прежнему звучал раздраженно. – Мне доверили тайну. Поэтому я настояла, чтоб поселился тут, а не в "Адлоне". Как вижу: капля приличий осталась.
Он все осознавал. Почти. И завидовал их открытости. Сам-то вынужден отмалчиваться. Для блага Мозеля.
– Фрау Корр…
Женщина запальчиво перебила его:
– Сколько? Мы здесь наедине. Давай решим.
Кленцендорф потрясенно вытаращился на хозяйку. Рассудил, что шутка. В придачу – плохая. Посему промолвил:
– Я вас не понимаю.
Тщательно оглядев его, фрау Корр просияла.
– Сколько мне нужно тебе заплатить, чтобы ты убрался из нашей жизни, из жизни моего сына?
– Знаете, честью наделены не одни богачи. Мир, между прочим, изменился после войны.
От снисходительного презрения она фыркнула от смеха.
– Соглашусь – «изменился». Но не для таких, как вы. Мой вам совет: послушайте разумных доводов.
Кленцендорф сморгнул, с каждой секундой начиная вполне постигать ситуацию все яснее, и чувствуя себя последним болваном. «Таких» – исключительно он. Заявись однажды Мозель к родителям, весело напевая: «Да, герр, это крошка моя. Нет, герр, я на сто процентов уверен в этом!», быть грандиозному скандалу. Ибо семья, возглавляющая фракцию аристократии Берлина, такого бельма на своей репутации вынести окажется не в силах.
– Равно: послушайте отборных оскорблений.
Фрау Корр поджала губы, будто он вдруг превращается в самое мерзкое и отвратительное существо на всем земном шаре.
– Не передергивайте.
Кленцендорф разумел, что он недалек от истины, но лишь пожимает плечами, произнося:
– Зачем вы вмешиваетесь?
– Я не хочу, чтобы мой ребенок растрачивал себя на тебя, – уже спокойным голосом молвила женщина. – Сие убивает меня. Ты убиваешь меня. И супруг прознав, лишит Мозеля… – фрау Корр обвела жестом просторный холл, – …всего этого. Полагаешь, мой сын любит тебя? Что ж, герр Кленцедорф, я знаю, своего сына гораздо лучше, чем ты, и смею уверенно заявить тебе, что есть единственный ответ на сей вопрос – нет. Ты – блажь. Молодость. Эксперимент. Мозель скоро наиграется, женится на благонравной еврейке, построит настоящую семью, явит наследника – продолжателя рода нашего, я надеюсь. Нет. Я этого хочу. Так сколько? Назови свою цену. И бери, коли дают.
Треск. Уход под лед. Страшно. Но не смертельно. Пускай сердце оторвалось и упало тяжелым камнем куда-то вниз живота. Ведь оно продолжало глухо биться.
Кленцендорф нахмурился.
– Фрау Корр, если бы вы…
Пауза.
Что? Озвучила бы раньше. Попросила бы по-хорошему. Проявила бы понимание, а не принятие. Назвала бы sonny boy. Что?!
У каждого здесь и сейчас свое.
У нее свои жизненные ценности.
У него отныне никаких «если бы». Рози абсолютно права. Надо быть честным. Хотя бы с собой. Он хочет заниматься тем, что ему нравится. Быть с тем, с кем желает. И никому больше не хочет потрафлять. Ева Корр абсолютно не права. Да и умирать женщина точно не собиралась. Он никчемное препятствие на ее пути, которому необходимо указать на положенное место. Значит, обещание свое держит – не вредит. Пока. Пока капитан самолично его не попросит, никуда он от Мозеля не денется. Их судьба свела вместе. Привязала друг к другу крепкими стальными цепями, – и кажись, что это навсегда. По крайней мере, до тех пор, пока они будут нуждаться друг в друге. Или любить друг друга.
Настало его время быть жестоким и жестким.
– Фрау Корр, вы ничего мне не должны. И вы, возможно, запамятовали, что такой шаг – выбор двоих. Вы – третья. Третий всегда лишний. Давайте будем просто с этим жить.
Кленцендорф оставил хозяйку в одиночестве слушать тиканье старинных напольных часов.
Вновь он на твердой земле.
Кленцендорф снова улыбался.
Теперь он ведал, что сделает.