Любить тебя больно

Она падала. Когда отец сообщил ему, что старик Кох снова хочет с ним побеседовать, Кленцендорф-младший утомленно закатил глаза. Злой рок точно издевался. Ибо у него не было абсолютно никакого желания: говорить о возвращении за школьную парту (трудиться на ферме можно и без аттестата зрелости), уважать старшее поколение (треклятое воспитание); делать огромнейший крюк за два часа до отправления поезда (хотя долгие пешие прогулки крайне полезны для здоровья). Он ловил. Когда отец сообщил ему, что старик Кох снова хочет с ним побеседовать, Кленцендорф-младший явно зазря утомленно закатывал глаза. “Добрая” судьба точно имела на него виды. Ибо бледная, перепуганная дама в его ловких и сильных руках, несомненно, находилась в интересном положении: выдавал характерный жест на довольно-таки легеньком стеганом пальто (маленькие ладошки бережно покрывали холмик живота). Порой, Эльзасу явственно казалось, что вся его жизнь определяется нелепой чередой из: «если бы», – определяющих настоящее и будущее. Вот тогда. Если бы не острый финансовый вопрос, если бы не нахрап англичан, если бы не решительность в окопе, – он никогда бы не познакомился с Мозелем Корром. Вот и сейчас. Если бы не исступленная настойчивость директора, если бы не муштра родителя о том, как требуется поступать хорошему человеку, если бы не время, указанное в билете, – он никогда бы не… Что?.. Наверное, спас!.. Ведь если бы она упала, то могла… Лучше было прекращать гадать об этом. – Вы в порядке? Кленцендорф с громадной осторожностью, словно боясь сглазить, помог ей твердо встать на ноги посреди крутой заледеневшей лестницы. Незнакомка с громадной осторожностью, словно боясь сглазить, покивала ему в ответ. – Я в порядке. – Мне право видится, но ребеночку еще как-то рановато в первый раз в первый класс. Да, и вокруг одни сугробы. Его слабая попытка успокоить все ж таки сымела небольшой успех. Ее щеки слегка порозовели от румянца. – Вам право не видится, но маме ребеночка очень-преочень нужно заполучить здесь работу. Нет, и кругом снеговики. Они ненадолго замолчали, украдкой друг друга разглядывая. Красавец. . . . Он лишь деликатно предложил локоть. Она, смутившись своей нечаянной мысли, согласилась. Они начали неторопливо подниматься наверх. – Вы не местная, верно? – Верно, из Засбаха.* – Почему вдруг переезд? – Потому что муж бросил. Другая родила Фритцу сына. От такой прямой честности Эльзас растерянно остановился на крыльце. – Мне жаль. Незнакомка покачала головой. – Но вы же ни в чем не виноваты. Конечно, каждый мужчина горячо жаждет наследника. А я рожаю только девчонок. Троих «глупая курица» уже явила на свет божий, – четвертая дочь на подходе. Кленцендорф мягко усмехнулся. – Полагаете, будет девочка. Она величаво-грустно просияла. – Уверена. Он улыбнулся ей подбадривающе и по-джентльменски потянулся рукой к ледяной ручке двери. Та ж совершенно неожиданно резко распахнулась сама, вытолкнув мальца лет десяти в кое-как застегнутой курточке и шапке набекрень. – Эльзас, покажи! Кленцендорф ошеломленно моргнул. – Что, показать? – Крест! У нас тебе одному-единственному жаловали железный крест! – Извини, Маркус, нету привычки таскать всюду с собой. Однако, моя мама и яблочный штрудель всегда рады гостям. – Ого! Здорово! – прозвучал радостный вопль. – Вы были на Великой войне… – прозвучал печальный стон: не то вопросом, не то утверждением. – Был… – зачем-то проронил он очевиднейшую истину. От такого глухого отчаяния незнакомка нервно затопталась на крыльце. – Мне жаль. Кленцендорф покачал головой. – Но вы же ни в чем не виноваты. Конечно, каждая женщина горячо жаждет уберечь дитя. А я как-никак должен послужить на благо Родине. Они обменялись понимающими взглядами и искренними улыбками. – Эльзас! Фрау Финкель! – громко пробасил паренек, энергично стараясь опять-таки обратить на себя пристальное внимание взрослых. – Смотрите-ка, мой подарок от папы на Рождество, – и важно выставил напоказ фотоаппарат. Разумеется, товар производства "Leica". Она удивленно сложила брови домиком. – Ты знаешь, как меня зовут? – Агась! Анна Финкель. И то, что вы «из городка по соседству». И то, что ваш «муж нередкая скотина». И то, что ваши «дочки милые фройляйн». И то, что будете служить у герра директора секретарем вместо Лиззи, которая выходит замуж за доктора Долля. Маркус бесспорно олицетворял собой превосходнейший пример детской непосредственности. Ее личико стало еще изумленней. В придачу скользнула узнаваемая эмоция. – Отпрыск нашего обер-бургомистра. Положение главы обязывает все про всех разуметь, – пояснил он. Потом непринужденно прибавил: – О, спасибо, Маркус, фрау Финкель будет весьма приятно владеть фотокарточкой. Ихний городишко сродни деревне. Вроде б судачат по секрету. Однако всем все известно. Оттого и жалостливые да сочувствующие гляделки, которые лишь громаднее усиливали твое чувство всепоглощающего стыда. И жгучего горя. Пускай она и была слегка озадачена, но быстро встала кокетливую позу. Дама всегда остается дамой. Щелк. Внезапно. Их. Вместе. – И зачем это? – донеслось недовольное. – Вам на память! Со стороны кажется, что вы красивая пара! – донеслось веселое. И парнишка заспешил прочь. Дети не цветы жизни. Дети – ветер жизни. То тут. То там. Они также возобновили свой путь к цели. В купе Кленцендорф ввалился мрачнее тучи и, яростно швырнув вещевой мешок на багажную полку, плюхнулся на свободное место. Фрау Финкель и вправду приняли на должность. С ним же никто ничего не обсуждал, без затей уведомили, что обязан вернуться к учебе. Он же талант, а «такому таланту негоже просто так пропадать». Эдакая забота о ближнем. Очередная яркая иллюстрация здешних устоев. Но зачем она ему? Согласен, знание – сила! Мало того, его комната переполнена книгами. Книгами, которые покупались им с громадным предвкушением и восторгом. У него отважный Джим Хокинс обитал рядом с "Божественной комедией" Данте Алигьери, благородный д'Артаньян с несчастным интеллектуалом Фаустом, а зарисовка Эрнеста Юнгера со статьями Эмиля Золя. Тем не менее эти слова, слова, слова не для него. Его взор невольно цепнул соседей напротив – чопорную старуху с газетой и мелюзгу с игрушкой. Не будь настроение скверным, возможно, окрестил бы вполне иначе. – А меня тоже зовут Фред, – робко проронил мальчик и ткнул пальчиком. Он перевел взгляд на первую полосу, что крупными буквами по-английски вовсю вещала: «Фред Астер, внук немецких иммигрантов из Восточной Пруссии и Эльзаса, продолжает покорять сердца зрителей Бродвея». Немецкие иммигранты. Где-то война по-прежнему в моде. Как факт. Немец. Где-то война по-прежнему приносила деньги. Как приговор. В наказание за преступления… – Фредди не мешай, – одернули сердито. – Лучше вон поиграй. – Все хорошо, – приторно заверил Кленцендорф пожилую особу. – Фредди красивое имя. Кстати, я Эльзас. – О, французское имя! Ты француз? Ты наш враг? Ты наш бывший враг? – возбужденно протараторил мальчуган. – Не-а, – лихо бросил Кленцендорф. У большинства его соотечественников совсем еще свежие раны измученной и оскорбленной души. Подчас воспоминания и ему жгли огнем сердце. Того, что видел. Смерть. До боли. Того, что совершал. Жизнь. До воя. Того, что испытал. Снаряд. Вот и все, похоронен заживо. Ты лежишь в земле, под грудой обломков, да беспрестанно думаешь: тебя мертвого сожрут черви. Но не черви первые. Первые – крысы. На беспомощного. До крика… И тени. Светлые. Мрачные. Доныне и вовек – его извечные спутники. Призраки обвиняли. Прощали. Улыбались. Той улыбкой, которая будто бы говорила: живые позавидуют мертвым. Доброволец. Он не был соблазнен сладостными речами агитаторов. Дурак. Он принял решение самолично. Если бы… – Ну-у, ладно-о, – капля разочарования с каплей любопытства: – Эльзас! – Что?.. – Кленцендорф озадаченно моргнул. – А я не хочу быть актером. – Фредди, – пришикнули снова. – И кем же, коли не тайна? – поинтересовался он, скрещивая руки на груди. Странно, но от обыденного разговора с мальчиком, досада его куда-то уходила. И дышать становилось даже легче. – Я хочу быть певцом, – доверительно поделился малыш. – Споешь мне что-нибудь, Фредди, – незаметно для старой карги подмигнул Кленцендорф. – Фредди, – не унималась пожилая особа. – Угу, бабушкину любимую песню, – живо выдал мальчик. Затем немедля запел, пока вновь нравоучительно не призвали к жесткой дисциплине: – Я был один в своих мечтах… …Где поцелуи я дарил сто тысяч раз. И вдруг я увидел тебя у своего порога. Уж не меня ли ты искал? Я вижу это в глубине твоих глаз. Лишь мне понятен этот взгляд. Приди и пронеси меня сквозь этот мир. Приди и жизнь мою возьми. Приди за мной, я твой. Ты все, чего хочу я. Ты все, чего хочу я…** Слушая внимательно нежное пение малыша Фредди, Эльзас Кленцендорф широко и открыто улыбнулся. Улыбка возникла внутри, в глубине сердца, добралась до хмурого лика, изгнала гнев и осталась там вплоть до Берлина. Да, без всякого сомнения, Фредди красивое имя. * – коммуна в Германии. ** – вольный перевод Woods of Birnam – "Du bist alles" (для атмосферы, когда с feat. Tobias Morgenstern).