Любить тебя больно

– Мне кажется, я люблю тебя. Нет. Я люблю тебя, Кленцендорф Эльзас, – на его губах расцвела искренняя улыбка. Порой любовь причудлива. Все началось для него на еще довольно-таки зеленых полях Камбре. Правда, заносило в Райнау,* где наскоро постигал курс молодого бойца. Окопы и воронки. Гранаты и пулеметы. Война. Все закончилось для него на еще довольно-таки зеленых полях Камбре. Правда, заносило в Шампань,** где внезапный, мощнейший артиллерийский удар французов уничтожил прочный дотоле германский фронт. Тишина и свобода. Дорога и дом. Мир. Как странно? Трудно привыкнуть! И самое непонятное – это лица. Винтер, Греф, Йенике, Рат, Штерн. Тех, кто выжил. Слишком долго они были вместе. Товарищами. Теперича они уходили порознь. Незнакомцами. Незнакомцами, которых едва позови по имени, незамедлительно придут на помощь. Кленцендорф слегка приподнял лицо, силой сторонясь его пристального взгляда. Смеркалось. Дождь все никак не унимался. Но малость прояснилось. Вероятно, фартанет на пути. Хотя, пятьсот с гаком километров, путь близкий. Ибо весь день увязывал и перекладывал скудные припасы. Шинель, искромсанную осколками снарядов, да шрапнелью и сумку с противогазом – эти нехитрые вещицы для… схоронил во глубине ячейки, однако не прикрыл еловыми ветвями: эдак поступал раньше, когда отправлялся собирать трупы или вытаскивать раненых за линию огня. Потому что он безмерно хотел, чтобы все размокло и сгнило, чтобы более никому не пригодилось. Какой-то душе, коя вот так же, заявиться в войну из мира. Он бы схоронил и обмундирование со следами грязи, пота, своей и чужой крови… Только голым идти не пристало. Друг с другом больше не обмолвились ни одним лишним словечком, не то, что нормально поговорили. Но капитан постоянно рядом – щелк-щелк успокаивающе затвором винтовки. И жалко, и подступиться нельзя. Поддаться, еще и сдуру что-то натворит. Порой любовь сложна. А ночью, уединенно ото всех, на хорошо отработанной позиции в привалах, пока Кленцендорф беспокойно вертелся на холодной лежанке, сам по-хозяйки заявился… Днем было гораздо проще. Можно было увильнуть. Притвориться, что крайне занят. Не видеть. Не слышать. Не обсуждать. …и прильнул, будто теплый пушистый котенок. Ладони беспорядочно по бедрам, по животу, по груди. Сейчас: граница между тем, что правильно, и тем, что неправильно – и это худо, – растворялась в темноте. Оживало страстное желание: капитан внутри него. Ничего не осталось, кроме как осторожно оттолкнуть от себя подальше. – Прекрати, – тихим голосом. Лишь головой мотнули. То ли да, то ли нет. И руку под рубаху запустили. – Прекрати ты. Да послушай меня хорошенько. Давай уйдем сообща. Завтра. В Берлин. Насовсем. Ты и я. Он нахмурился. Сие совершеннейшая глупость. Здесь терять было нечего. Исключительно жизнь. А там: вера, окружение, родители, друзья – не поймут, не примут. Как бы сноровисто не скрывались, шила то в мешке не утаишь. Адам и Ева. Герр Рихард и фрау Паулина.*** Те же Ромео с Джульеттой. Иного не дано априори. Пойти наперекор. Нелепо. Спутавшись с ним, Мозель Корр бы лишился всего – приятелей, банковской карьеры, положения в высшем свете. Это стало бы ихней гибелью. Рано или поздно Мозель Корр бы осознал, что ему всего этого недостает, но вернуть все обратно было бы уже абсолютно невозможно. Как бы исступленно не старались, любовью то сыт не будешь. А счастье – оно, та же птица. – Я? В качестве кого? Знакомого? Милого друга? Любимого? Капитан отмахнулся. – А это важно?! Кленцендорф глаза сощурил. Ведь даже малому дитяти ведомо, что «настоящий мужчина» в своей жизни должен: построить дом, посадить дерево и вырастить сына. И с вызовом ему – его же собственную нелепую фразочку: – А это важно?! Порой любовь осмыслена. – Я пойду с тобой. Точка… Может, еще повезет, – уголки его глаз всегда смотрели именно так, вверх, словно капитан тайно смеялся над чем-то. Порой любовь упряма. Мама при встрече проявила деликатность: сперва ласково поздоровалась с нежданным гостем, а потом уж обняла своего дорогого ребенка. Отец – обыденно скупо на эмоции. В придачу он уловил настороженность родителя. Дни пролетали, подобно прекрасному сну. Кленцендорф занимался хозяйством, но по утрам и вечерам наслаждался обществом капитана. Гуляли по городку и отдыхали – чего не могли позволить себе досель – в одной-единственной пивной. Неизменно, в миру, ели и пили, как в последний раз. Привычка от извечного чувства голода. Этакое наследие после ужасов войны. Осень всегда была у него любимым временем года. Хруст листьев. Колючий свитер. Огонь в печи. Отныне и поцелуи, здесь, на крыльце отчего дома, когда Мозель вновь и вновь убеждался, что глава семейства не наблюдает за ними. Порой любовь чудесна. Через неделю он пришел в обед на железнодорожный вокзал, чтобы проводить своего капитана в – его жизнь – столицу. Пора. Пора было возвращать домой. Медлить нельзя. Там тоже ждали. – Пожалуйста, береги себя, – прошептал Кленцендорф и, наплевав на людей вокруг, крепко-прекрепко обнял сердечного друга. Только бы стоять вот так, ощущать его тепло, вдыхать его запах, слушать его дыхание, а большего ничего и не нужно. Несколько стремительно быстрых секунд – те безумные вовсю потешались над ним – в молчании и без движения. Лишь бы громкий стук сердца не выдал безысходную боль. Но протяжный свист и ярый рев поезда напомнили – их время истекло. – И ты. На Рождество – в Берлине. Это не прозвучало, как пустые слова. Капитан вообще предпочитал сдерживаться, если ему нечего было сказать. Поэтому его приглашение он воспринял всерьез. Кленцендорф ретиво сдерживал себя от того, чтобы позорно не разреветься, как маленькая девочка. Тут не место мужским слезам. Мужским слезам – нигде не место. Так уж повелось. – Смею напомнить вам, Мозель Корр, вы самый настоящий еврей. – Истинный католик, беда, что вера делается опаснейшим врагом нашей новой жизни. Они оба пытались свести все к шутке, пусть и замысловатой, но вышло с надломом. – Мозель, оставь это… И снова горестный гудок. – Эльзас, еще немного. Совсем чуть-чуть. Еще пару прекрасных мгновений. Пока есть возможность. Обещай. «Ты не должен больше любить меня!». Он сделал глубокий вдох. «Как и я, впрочем, не должен любить тебя!». Он сделал глубокий выдох. – Обещаю. На Рождество – в Берлине. «Пусть все катится к черту!». Кленцендорф посылал мир. Верно следуя… Кленцендорф готовился к войне. …не навреди другим. Сие главное. Порой любовь (не)разумна. * – коммуна в Германии, в земле Баден-Вюртемберг. ** – историческая область во Франции, знаменитая винодельческими традициями. *** – Рихард Штраус (немецкий композитор) и Паулина Мария де Ана (немецкая оперная певица).