a different age — current joys
— эй, ива-чан, а что случается с мечтами, когда мечтатели умирают? май для ойкавы начался как-то неоднозначно, даже неожиданно, почти смазанно. словно внезапно раскрывшаяся пасть большого кота — жаркая и странно пахнущая гнилью вперемешку с цветами. май — один из немногих «хороших месяцев» тоору, потому что май всегда является предпосылкой к чему-то большему. до этого, каждый год он ждал май с нетерпением и щенячьим восторгом, но сейчас ойкава почти цепенеет. последнее лето детства собирается дать ему пинка под зад, это он знает точно. он понимает кое-что, но отчаянно отказывается озвучивать вслух, будто это что-то изменит. будто от умалчивания и утаивания ситуация не является серьёзной, а так, шалостью. ойкаве всё ещё кажется, что он не обманывается, а просто не договаривает. толку в этом одинаково мало. — ты что, начитался селинджера и строишь из себя философа? иногда взгляд у иваизуми как острие ножа — бесстрастный и испытующий. ойкава панически боится острых предметов: булавок, ножниц, лезвий… ножей. его двоюродный дядя укололся на работе скобами для степлера и умер от заражения крови. ойкава держал нож в руках. металл холодит кожу и тяжелит запястье. его взгляд вызывает примерно такие же эмоции. (это ощущение ему не понравилось.) иваизуми говорит не много, без патетики и высокопарности, но взгляд у него куда многословней. это даже неловко. будь у ойкавы меньше стыда, он бы пытался прочесть по этому взгляду всё. у иваизуми красивые зелёные глаза цвета виноградных листьев и хвои — благородный оттенок — и ойкаве даже завидно, что у него обычные коричневые глаза. карие глаза скучные и ничем не примечательные, и редко когда могут быть интересными. у его мамы красивые глаза-камушки, похожие на янтарь или типо того. иногда они пересекаются взглядами и это вызывает желание ёрзать. это чувство напоминает его детство, когда тоору забывал принимать таблетки от сдвг — его кожа будто не может сдержать то живое, дикое и бесконтрольное, что скрывается под ней. «любовь — это заболевание» — я хотя бы читаю что-то помимо поваренной книги и твиттера. — удар ниже пояса, дуракава. они сидят в пустой раздевалке с сырым потолком (в прошлом году отваливалась штукатурка) и выкрашенными стенами в цвет «бёдер испуганной нимфы». цвет пресный и мозолит глаз. ойкава говорит, что ива-чан — цвет блошиного брюшка, иваизуми же говорит, что ойкава — цвет суеты. ива-чан прав. розовый ойкаве уже не нравится не так сильно. тоору упирается голыми лопатками в холодные дверцы шкафчиков, когда ива-чан уже шнурует кроссовки. они сидят одни, разговоры в пустой комнате и пустом зале разлетаются эхом, и сопровождаемые жужжанием электричества. они вдвоём приходят самыми первыми, чтобы отрабатывать и отрабатывать, оттачивать технику и подстраиваться под друг друга. ойкава не хочет хвастаться, но он как бы всё ещё самый лучший связующий префектуры, и хочет этому статусу соответствовать. (он хочет быть самым лучшим хотя бы для кого-то.) тоору самокритичен, но даже он признает, что связующий из него очень и очень даже хорош. поэтому он просит ключи от зала на час или полтора раньше, чем начало общих тренировок. — в этом и смысл, ива-чан. ну так что? — ойкава заглядывает ему в глаза и случайно скребется кожей об ручку. у иваизуми стриженный затылок перетекающий в мягкий «ёжик». волоски короткие, но иссиня-чёрные, как воронье крыло, и очень густые. у ойкавы же волосы и брови жиденькие, и он тратит на уход слишком много усилий. он хочет провести пальцами по чужому затылку то ли из зависти, то ли из любопытства. — эм, я не знаю? — ива-чан действительно выглядит расстерянным. ойкава ориентируется по складочке на лбу, когда хаджиме недоуменно хмурится, — наверное, это потоки энергии, которые уходят в космос, — иваизуми выпрямляется и чешет отросшими ногтями подбородок. ойкава долго и сосредоточенно смотрит ему куда-то между глаз. иваизуми уже морально настроился на тяжелую и почти одностороннюю беседу, превращающуюся в монолог, а потом и в заунывный манифест. потому что ойкава тоору — тупенький и немного маниакально помешанный относительно всего, что в теории может причинить ему вред. типа волейбольных травм или историй об инопланетных похищениях. ойкава умудряется быть заносчивым даже в таких вопросах, но он на удивление выдает: — как в «очень приятно, бог»? иваизуми пораженно распахивает глаза. — ты что, смотришь реверс-гаремы? тоору молчит какое-то время и дует губы, потому что «неважно» и это не то, чем он интересовался. у него краснеют уши и это не остается незамеченным. — не отвечай мне вопросом на вопрос, ива-чан, — да, ойкава капризничает и что? люди думают, что он цундере, но так только когда ему неловко. сейчас ему неловко, — ну? когда ойкаве неловко, он кажется застенчивым и милым, но как только он оказывается в удобном для него окружении, он превращается в тот ещё мелкий кусок дерьма. иваизуми глупо хлопает глазами, как два огромных зеленых малахита, и чувствует диссонанс между двумя совершенно разными полюсами ойкавы. он вообще весь из себя кубик-рубрика и, наверное, не один хаджиме столкнулся с этим своенравием. «ива-чан действительно тормоз» — как в «норогами». ойкава придвигается ближе, немного (много) посягая на личное пространство, заставляя иваизуми дёрнуться в сторону. — ёми-но-куни и золотая жижа? — эм, это не жижа, а озеро, но… — тоору выглядит так, будто при неверном ответе сходу ударит его в лицо,— да?... я думаю да. ойкава щурится, опять смотря ива-чану куда-то между глаз, и только потом отодвигается. — понятненько, — он вытягивает ноги, наспех натягивает футболку и поднимается, — пойдем разогреваться. ива-чан смотрит пару секунд в его спину, в ямку между лопаток, и только потом поднимается со скамьи. он становится перед ним, и чтобы посмотреть ойкаве в глаза, иваизуми приходится привстать, и тоору это буквально убивает. — ты как гребанный ураган, ты знаешь? они смотрят друг на друга чуть меньше пары секунд, а потом хаджиме отворачивается и уходит из раздевалки первым. это ойкаве ни о чем не говорит. это оставляет ойкаву ни с чем. он выключает свет и выходит следом.***
flat dog — hyukoh
незаметно подкрадывается середина первого триместра. погода теплеет, только душно из-за частых дождей, и комары нещадно мешают по ночам спать. какое-то неприятное ощущение заползает ойкаве под футболку, под ребра, точно змея. что-то холодное и склизкое зарождается у него в грудной клетке, и ойкава вынашивает это чувство, только прибавляя себе тревоги. «скоро отборочные». матсун говорит, что ойкава — тупица, и страдает он только потому, что ему самому хочется страдать. допустим, что это так. ойкава думает нездорово много, и это заметили уже все, даже иваизуми (у него в кратчайшие сроки получилось улавливать перемены в капитане, и куними тогда сказал, что антихрист родился. потом ойкава запустил в кохая мячом. ему не стыдно. куними все равно его не уважает.) они играют в волейбол, едят вместе на перерывах, и ива-чан знакомит ойкаву с его мамой — прогресс, а ойкава, следовательно, работает на сближение ива-чана с матсукавой и ханамаки. приходится видеть их ехидные рожицы чаще, но даже это того стоит. они играют в волейбол и иваизуми оказывается настоящим засранцем, потому что, через пару дней после вечеринки, сразу как ойкава вышел с больничного, того пригласили на тренировку. он отыграл с иваизуми два сета в их пользу. хаджиме пробивал и пробивал блоки маки с матсуном. поддерживал киндаичи и видел все финты куними наперёд. он буквально сиял. как факел или фейверк. маленький взрывающийся салют, ослепляющий всех вокруг. (наверное, именно в тот момент ойкава подумал, что влюблен.) иваизуми затихал, переставал быть шумным или заносчивым, не говорил ни слова. выжидал, как змея под ойкавиной футболкой, упитанная и уверенная, раскормившаяся на чужой робости. он был, точно змея, и бил ровно по мячу, вытягиваясь в ровную полоску ойкавиных оголенных нервов. (позже ойкава будет судорожно писать в телефоне, чтобы случайно не забыть: «и звезда догорает, умирая кометой. комета огибает вокруг своей оси, оставляя за собой дымчатый шлейф. комета делает круг и падает, рассыпаясь на тысячи украденных небом желаний». потом он спрячет это куда-нибудь под чехол телефона и будет хранить это так бережно, как он только может.) они отыграли два сета, все пропотевшие и ужасно измученные, но одинаково восхищенные. — чёртов сукин сын, — тоору выдохнул это как-то удивленно-упрекая, лёжа обессиленно на полу, — где ты был раньше? они выиграли со счётом 29:27. ватари лежал на полу ничком и яхабе приходилось тыкать его ногой, чтобы убедиться, жив тот или нет. маки солидарно заскулил. они с матсуном в тот момент буквально его возненавидели. ива-чан ничего ему не ответил. лишь провел рукой по розовым ушам, окинул взглядом полумертвых сокомандников. взъерошил потные волосы и засмеялся тихо, с хрипами, как последний придурок. ойкава запомнил это. без понятия, правда, зачем. он работает на сближение и с самим хаджиме, и не сказать, что тот против. ива-чан — вот кто настоящее цундере. он показательно оттвергает внимание и пересекает любые попытки близости, лишь потому, что потом боится оказаться слабым звеном. никто не хочет быть ненужным или брошенным. с ним не сложно, если ты играешь по его правилам: да, нужно звать, ждать, пока демонстративно взвесят за и против. но, по итогу, согласятся на всё, что бы ты не предложил. эту мысль он, пожалуй, оставит при себе. хаджиме хоть и довольно общительный, но заметно, что одинокий. они с ойкавой действительно похожи в этом плане — два социальных инвалида, боящихся оказаться однажды забытыми и заменеными. они похожи в довольно многом. поэтому ойкава зовет его сначала в кафетерий, потом на дополнительные тренировки, потом к себе домой «делать домашку и есть рамен». он понимает, что этот человек ему интересен и близок по духу, и, наверное, ойкаве просто страшно, что он больше не сумеет обрести действительно близких друзей. ойкава понимает, что хочет нравиться. ойкава стремится к одиночеству, но ужасно боится остаться одиноким. быть ненужным и брошенным никому не хочется, поэтому он зовет иваизуми после школы делать домашку к себе и есть рамен. и он соглашается.***
school friends — now, now
— второй вопрос, третья страница… ответ: двадцать? в комнате очень ярко и жарко, и не спасают даже открытые окна и закрытые жалюзи. в воздухе летает пыль, сияет, словно волшебная, хотя на деле у ойкавы просто не убрано. они сидят у него в комнате на втором этаже, как самые настоящие порядочные старшеклассники, делают домашку и готовятся к экзаменам. ива-чан сидит в огромном сиреневом худи, давится гадким раменом со скумбрией (отвратительно) и действительно пытается объяснить ойкаве химию. ойкава замечает, что холодные оттенки контрастируют с чужой загорелой кожей. сиреневый иваизуми к лицу. над губой у него испарина, а в глазах — полыхающая синим ярость. — ответ: четыреста тридцать пять целых и семьдесят девять сотых. «ауч» — да ладно тебе, ты же знаешь, что у меня с естественными науками тяжко, — ойкава обессиленно падает на кровать. он лежит в позе распятого мученика и надеется, что хаджиме, как минимум, не уйдёт, — и я очень сомневаюсь, что химия с биологией мне когда-то ещё пригодятся на школьном уровне, — ойкава иронично хмыкает. зря. ива-чан кидает стёркой ему прямо в нос. — эй, если ты собираешься осуждать меня и мои жизненные выборы — я побью тебя и уйду, ясно? промежуточная аттестация буквально чуть меньше через две недели, но иваизуми уже выглядит будто умирает от кровопотери. он сидит на кофеине и энергетиках, пытаясь закончить семестр никому ничего не должным. у ойкавы же вагон и тележка долгов, абсолютное отставание по программе уже в первом семестре (слава волейбольному клубу), и разъяренный учитель с садистскими наклонностями. и у тоору два варианта: сдать всё или умереть. — я не осуждаю, просто, — ойкава поднимается на локтях в кровати, чтобы посмотреть на крутящегося в кресле ива-чана. если так посмотреть, то они выглядят раздолбаями в равной степени, — ты же понимаешь, что никто в здравом уме не выберет десять лет учиться в медицине, а потом работать там по гроб жизни? иваизуми сжимает губы в тонкую полоску. наверное, ему пришлось слушать такое не в первый раз. — я понимаю, что врачом быть сейчас не так солидно, — наверное, ойкава ему порядком надоел, и поэтому его голос становится тяжелее, — понимаю, что им платят в разы меньше, чем кому-либо ещё, — словно припечатывает сверху и придавливает к земле, — я понимаю, что вероятно проработаю в одной и той же больнице примерно лет двадцать пять, а потом умру от переутомления, потому что предоставляемые врачам условия не реальные. иваизуми, смотревший ему в глаза и почти перешедший на едкий шёпот, откидывается на спинку кресла и устало трёт глаза. у него красные белки и полопавшиеся капилляры от безудержных ночей с учебниками, поэтому ойкаве становится совестливо. иваизуми смотрит сначала в потолок, потом обратно на ойкаву. — я хочу в медицинский просто потому, что мне это нравится. не копаться в кишках или типо того, — он делает широкий взмах кистью, — а вообще. нравится быть полезным, спасать жизни. это очень благородно, как по мне, — жмёт плечами и разворачивается на кресле, — а насчет денег, не велика проблема — всегда можно идти в частную клинику или открывать собственную, и кататься в деньгах и славе. ойкава смотрит ему в глаза. — быть врачом – честно и достойно, и не невозможно, если готовится регулярно и систематически, — у иваизуми серые мешки под глазами и мозоль от ручки на среднем пальце правой руки, — а ты что, ещё не надумал куда будешь поступать? ойкава отводит взгляд. — я действительно хочу в большой спорт, в «пантерз» или типо того, — что-то в его голосе меняется незаметно для него самого, но заметно для иваизуми, — я знаю, что никто не отнесется к этому серьезно. как бы сильно я не старался и упорно не тренировался — я всё ещё не гений-вундеркинд, и, тем более, у меня больное колено. он лежит на кровати и пускает сквозь пальцы солнечные пряди. — я не собираюсь сдаваться, но… — ойкава садится на кровати, его спина выглядит словно неправильно растущий вниз цветок, — но и маму расстраивать тоже не хочется. она в любом случае расстроится, если узнает, что сын добровольно не хочет получать высшее образование, а хочет до старости бросать мячик через сетку. в глазах у хаджиме сказочный безмолвный лес. ойкава хотел бы в нём заблудиться. ива-чан понимающе молчит, но его молчание уютнее и приятнее, чем все разговоры-утешения. с ним, в принципе, всегда уютно и приятно. — приходи завтра ко мне на ночевку, — голос у ойкавы даже почти не дрожит, — посмотрим на молодого тарантино, поедим чипсы. — у тебя от углеводов прыщи, — иваизуми откинул голову на спинку кресла и улыбнулся уголком рта. ойкава какое-то время смотрит на его острую линию челюсти и острый кадык, словно натянувший медовую кожу. солнце иваизуми любит. он улыбается ему розовой десной, смотря с прищуром, будто пытаясь отыскать в его словах подвох. — ты запоминаешь всё, что я тебе говорю? ойкава скользит взглядом от немного колючего подбородка вниз по сонной артерии. чужая худи достаточно большая, чтобы увидеть капельки пота в ямке между ключиц. — к сожалению. тоору не понимает, что он чувствует. хаджиме над ним смеётся прямо сейчас. — не смотри на меня так сурово, дуракава, — хаджиме допивает своё какао и бодро поднимается со стула. на улице действительно тепло, но он зачем-то надел худи, в которой можно ходить зимой. он сделает это снова, — я приду. ойкава смотрит на него снизу вверх, а потом тоже поднимается с места. иваизуми пытается пальцами уложить волосы, но получается еще хуже, чем до этого, и недолго крутится у зеркала. ойкава выходит из комнаты следом и они спускаются вниз. у мамы играет какая-то любовная дорама, на которые последнее время она подсела, почти как наркозависимая. мама замечает их только тогда, когда ива-чан начинает копошиться в прихожей. — уже уходишь, хаджиме-кун? — мама выглядывает из-за угла, параллельно убавляя звук на телевизоре. — да, ойкава-сан, мы уже прорешали достаточно, — он обувается в новенькие найк, которые ему привезла старшая сестра из киото, — я приду завтра. — у него что, настолько всё плохо? — мама как-то подозрительно сжимает челюсти. вообще-то, это обидно. — эм, нет, я на ночёвку, — ойкава всё это время стоял молча, а у мамы будто от сердца отлегло, и это возмутительно, — ойкава-кун позвал завтра, — это тешит ойкавино самолюбие, — если можно, конечно. всегда, когда иваизуми общается с кем-то из ойкавиных родителей (с мамой), он превращается в спутанный комок из нервов и ходячей неловкости. на самом деле, чужая социальная инвалидность даже милая, но скорее просто смешная. иваизуми только выглядит довольно агрессивно, но на деле он ужасно неловкий. это ойкава оставит при себе. — конечно, можно, я просто испугалась, что тоору грозит неаттестация, — мама легко засмеялась, но у ойкавы поползли мурашки по пояснице. неаттестацию он бы не пережил буквально. — не волнуйтесь, ойкава-сан, неаттестация ему не грозит. ойкава думает, что лучше бы его давным-давно убило. — тогда я рада, ждем тебя завтра хаджиме-кун, аккуратно дойди, — мама подходит, треплет его по волосам и щелкает по носу. у иваизуми горящие уши и розовый кончик носа. он выглядит очень смущенным и даже ещё наиболее неловким, чем обычно. ойкава жмёт его руку с грубой кожей и мозолью на пальце, и позволяет себе обнять его одной рукой. словно случайно и ненамеренно. хаджиме аккуратно гладит его между лопаток горячей ладонью и почти убегает. мама ничего не говорит. может, делает вид, что ничего не заметила. наверное, ойкава даже благодарен.***
heather — conan gray
ночь тёмная, с разводами звёзд. с окна сквозняк лижет пятки и поясницы, а комары пробираются даже сквозь маскитную сетку. они сидят взбалмошные и весёлые даже в два часа ночи, едят читос и пачкают руками друг другу одежду (противные). они стараются сидеть настолько тихо, насколько это возможно, чтобы не разбудить маму и не разбудить в ней фурию, и смотреть «гранд будапешт». ива-чан смеялся так сильно, больше устав от того, чтобы смеяться беззвучно, что несколько раз облился колой. у него красные щеки и липкая шея. «ладно» наверное, ойкава не чувствовал такого последние лет десять. на улице погода бодрая и свежая, а ойкаву так порывает сделать какую-нибудь глупость. у ивазуми глаза цвета оливковых косточек. в какой-то момент они действительно затихают и досматривают фильм. ему нравится такое кино — глубокий смысл в простой обёртке. может быть, он пару раз плачет, и на всякий случай готовится сказать, что это просто глаза слезятся. они досматривают и потом сидят в убаюкивающей тишине. здесь нет ни неловкости, ни смущения, только пыль и острые щиколотки. ойкава случайно касается холодным коленом чужого, и никто ничего не говорит. ива-чан смотрит на него не глазами, а немигающими прожекторами индустриального общества. — знаешь, — горло немного слиплось от газировки, поэтому чужой голос ещё более хриплый, — с годами я будто становлюсь более замкнутый. иногда, когда особенно тяжко, мне кажется, что у меня правда больше не может быть близких людей, — иваизуми смотрит куда-то в стену мутным, уставшим взглядом, — и я боюсь, что однажды, чтобы избежать одиночества, мне придётся буквально есть людей, лишь бы не быть одному. он как-то удрученно усмехается. — я боюсь, что однажды им надоест пытаться сблизиться или узнать меня. колено хаджиме красивое и очень горячее. — я действительно благодарен тебе за то, что ты не перестал со мной общаться. у него очень острый разрез глаз и вьющиеся ресницы. — у меня больше нет близких друзей, кроме тебя. и ива-чан улыбается так бессовестно и словно добивает контрольным в голову. он щурится, улыбается-скалится, но глаза у него по-особому добрые. — спасибо. ойкава его почти целует. он впивается ногтями в ладонь и думает, что это нихера не значит. это нихера не значит и всё в порядке. он нормальный. он не сделает этого. внутри у ойкавы слёзы и лепестки сакуры. иваизуми ворошит его волосы и говорит, что он придурок. ойкава говорит: «пойдём погуляем»***
chamber of reflection — mac demarko
— ты больной, аккуратнее! ива-чан, укутанный в ойкавину олимпийку (которая была мала ему в плечах), стоял под окном и пытался говорить с ойкавой шепотом на расстоянии двух этажей. каким образом они обратно полезут домой, никого не разбудив — загадка. ойкава немного дурной и словно подвыпивший, в своем замызганном худи с выцветшим «want to believe», сидит на оконной раме и не решается прыгать. он давится смехом, а перспектива быть пойманным родителями, только разогревает кровь. — если ты, придурок, сломаешь себе что-то или опять повредишь колено… — ива-чан шипит и почти бежит к нему, чтобы поймать на руки. это тешит эго и смешит ойкаву ещё больше. он жмурится и с гоготом падает в серебро ночи. «я смогу тебе когда-нибудь действительно понравиться или я просто пытаюсь развлечься?» иваизуми ловит его горячей и сильной рукой поперек живота, шипит и бьёт по затылку. ойкава висит на нем, подбитой кроличьей тушкой, истерично хватает ртом воздух. смех клокочет в лёгких, в голове — ветер и пустота. он не хочет ни тренировок, ни соревнований. не хочет ни в институт, ни в токио, хочет никогда больше не возвращаться в сендай. «кому из нас больше одиноко?» ива-чан хихикает тихо, звук похож на шарканье по полу, и иногда косится на распахнутое окно. он ничего не говорит насчёт того, что ойкава просто висит на нём. перекидывает руку ему на шею, обхватив плечо, и тихо мимо нот начинает напевать: — будет ласковый дождь, будет запах земли… он аккуратно придерживает калитку, чтобы та не скрипела или случайно не захлопнулась сквозняком. иваизуми пропускает его вперёд, с видом истинного джентльмена, а ойкава говорит, что даже ива-чан бывает старомодным. — и никто, и никто не вспомянет войну… ойкава бредбери не читал. и свистеть он так и не научился. ночью, оказывается, шёл дождь. мокрая трава льнёт к ногам, умывая щиколотки, и пуская по телу миллион маленьких разрядов. в шортах и худи в три часа ночи оказалось довольно прохладно. ива-чан тёплый, точно печка, и приятно тяжёлый. его пальцы короче, чем ойкавины, но сама ладонь шире и крупнее. у ойкавы больше виднеются суставы и пальцы кажутся узловатыми, а у иваизуми пальцы в мозолях. его ладонь вызвает доверие. это вызывает в ойкаве какие-то странные чувства. они идут, словно бродячие артисты, пытаясь вспомнить хоть что-то из субботних элективов по астрономии, на которые зачем-то нужно ходить. когда вспомнить не удавалось, то было решено придумывать своё. сириус оказался «разбитым стеклышком лимонада, сверкающем на свету». орион — «вороньей жадностью». ойкава спросил, как созвездие может отражать качество птицы. иваизуми почему-то не ответил. — и весна, и весна встретит новый рассвет… им хватает ума не проходить по открытой местности или, того хуже, по центральным дорогам. все-таки оказаться быть пойманным патрулем не прельщает обоих. поэтому, они петляют дворами, сначала у частных секторов, стараясь не разбудить собак, потом перебираясь к центру. да, на улице прохладно, и ойкаву даже немного потряхивает, но как же хорошо. облака — серебряная стружка. ветер уносит её куда-то на север. ойкава говорит, что в следующей жизни хотел бы быть птичкой. (— а я бы хотел быть камнем. ойкава таращится на него и явно осуждает. — просто камнем? — да, просто камнем. тоору даже остановился, чтобы посмотреть ему в глаза. они даже остановились, чтобы посмотреть друг другу в глаза. — но почему просто камнем? — глаза у ойкавы, словно два маленьких светящиеся камушка. как жаль, что он сам этого не замечает. — я бы просто лежал и наблюдал за жизнью. не участвовал, понимаешь? — тоору не выглядит так, как будто он понимает, — ну смотри, даже птицы - это часть экосистемы, пищевой цепи, природной иерархии и так далее. я же хочу, чтобы меня не коснулась ни политика, ни старость, ни идеология, ни смерть. просто лежать и смотреть на то, как жизнь утекает. — его голос был тихим и даже осипшим. его рука жгла ойкаве шею, — возможно, я бы повидал мир, если бы какой-нибудь ребёнок закинул бы меня в соседское окно или просто пинал бы по городу, пока бы не надоело. это всё. возможно, тоору об этом пожалеет. он обхватывает его рукой за ребра. — ты понимаешь, что ты всего лишь старшеклассник? иваизуми смотрит на него мутным нечитаемым взглядом. — может быть. он больше ничего не говорит. дальше они идут молча.) ночь безмолвная и прожорливая. рука ойкавы на чужих ребрах, ладонью — вниз — к твёрдому боку. ночь — скупая до откровений, но жадная до эмоций и близости. редкие звезды, словно выброшенные на берег ракушки или монетки из автомата. ойкава как-то по-глупому окрылён и непонятно чем очарован. он любит каждую звезду, весь мир, всё человечество. они идут через парк, потому что уже четвёртый час и скоро светлеет, комары кусают их под колени. если честно, ему всё равно, как он вернётся домой. если честно, он никогда так сильно не хотел не возвращаться. они идут через парк, цвета глаз иваизуми и с запахом хвои. сырая трава — это запах свободы. он чувствует, как горит задняя сторона его шеи в месте соприкосновения с чужой рукой. ойкава не знает границу дозволенного. он не хочет вести себя бестактно к чужому личному пространству. (он не знает как далеко ему позволят зайти.) ива-чан идёт бессовестно, изредка подсвистывая птицам. его походка не такая, как у ойкавы — в этом и самое огромное их различие. хаджиме идёт, расправив плечи, и внушая тем самым к себе слепое доверие. «эта спина передо мной не даст меня в обиду», «эта рука не отпустит меня в трудную минуту». ойкава правда не понимает, почему тот до сих пор не популярен в школе. не понимает и бесится. из зависти, что ли. походка ойкавы не такая. у него узкая спина, с выступающими шейными позвонками, тонкие пальцы и запястья. он немного сутулит плечи, когда ему неловко. он закрывается. но, когда они играют… когда они играют, это совершенно другой человек. ойкава может вести за собой только тогда, когда люди сами хотят за ним идти. его команда — его люди — действительно самое дорогое, что у него есть. действительно те, кто не предадут. иногда он думает о таком, и у него щемит сердце. матсун говорит, что у ойкавы сахар на зубах заскрипел. ойкава говорит, что матсун — бесчувственный дурак. с ива-чаном приятно говорить, приятно играть, приятно смотреть кино, но особо приятно молчать. они идут в паре кварталов от дома вместе с первыми рассветними лучами. ива-чан говорит, что закат ему больше по душе. куда более чувственный и интимный, нежели рассвет. тут ойкава солидарен. он все ещё свистит «ласковый дождь», иногда, даже мимо нот. — и весна встретит новый рассвет… это воспоминание ойкава назовёт цветом первых бутонов из под расстаявшего снега. — не заметив, что нас… цветом бодрого утра и полевой травы, от которой раздражена слизистая и хочется чихать. — уже нет. цветом первой влюбленности, яблок в карамели, румяных и солёных щёк. цветом костра, измены, обмана. — пойдём домой, дуракава. цветом, который не сулит ничего хорошего. ойкава ему ничего не отвечает. они просто молча возвращаются.***
kids — current joys
время тянется с какой-то странной скоростью. весна проходит, как взлетает птица, широко расправляя яркие крылья. он ходит на тренировки, продолжает дополнительные занятия и избегает выбор института. по участившимся взволнованным маминым взглядам можно понять, что очень зря. ойкава с этим ничего поделать не может, а скорее, не хочет. время идёт, иногда наступая ойкаве на лицо. они не всегда идут рука об руку, не всегда оно играет по его правилам. обыденность медленно проедает дырку в его черепе. он ходит на тренировки, пересматривает записи с сопернических матчей, следит за модой, за весом, избегает выбор института. избегает признания и воспитательных бесед с маки и матсуном. последнего избегать сложнее всего. Ханамама added Пиво-чан to the chat. — какого хрена… он его убьёт. ойкава даже отрывается от попыток сконцентрировать внимание на видеоуроках по химии. всё-таки, неаттестация будет последним гвоздём в крышку гроба. это буквально его добьёт, и его мотивация, что и так на последнем издыхании, улетучится окончательно. если ойкава смеётся и шутит — это не значит, что всё в порядке. он даже не знает, как начать возмущаться. Маки: Ну давай, давай. Маки: Я же знаю, что ты сейчас изноешься. «что ж, они действительно меня знают» внезапно, ойкава почувствовал себя голым и пойманым на преступлении одновременно. он не хочет возмущаться, он хочет умереть. Всё ещё Дуракава: что???? я НЕТ Мацун: он в твоём вкусе Маки: Заметь, он даже не спрашивает. ойкава встаёт из-за стола и несётся в ванную срочно охладить лицо. его щёки красные, и вся эта ситуация ужасно неловкая. ему неловко ощущать себя понятным и разгаданным, тем более, его лучшими друзьями. ему неловко заставлять людей обращаться с ним, как с ребёнком, потому что он сам понимает, что иначе закроется и замкнётся в себе. ойкава всё это понимает. но ещё более неловко — это ощущать себя влюблённым. эта весна ничего от него не оставит, кроме синяков на теле. Всё ещё Дуракава: что Маки: Ты иногда бываешь таким коспирологом, я поражаюсь. Мацун: мы знаем тебя столько лет ойкава Маки: Даже обидно. Всё ещё Дуракава: конспиратором* Мацун: закрой рот он вытирает капли с лица лиловым махровым полотенцем. оно пахнет зрелыми персиками и леденцами — видно, мама купила новый ополаскиватель для белья. ойкава думает, что так пахнет невинность и первая любовь. в большинстве своём, это оказывается одним и тем же. он смотрит в зеркало с разводами от зубной пасты, смотрит на свое красное лицо, смотрит на треснувший экран своего телефона. он не хочет ни читать, ни участвовать в этом. (он знает, что не отвертится.) Мацун: ты сейчас изноешься потомучто больше не сможешь ныть в общую конфу про своего краша Всё ещё Дуракава: он нет Маки: Закрой рот. Мацун: когда ты влюблён твоё выражение лица ещё более тупое чем обычно «удар ниже пояса, подонок» Маки: + Всё ещё Дуракава: умрите. Маки: Скажи спасибо, что Куними недостаточно малолетняя хамоватая сволочь, чтобы показать ему весь компромат на тебя сразу же. Всё ещё Дуракава: но куними и есть малолетняя хамоватая сволочь Мацун: поэтому он сделает это позже на самом деле, ойкава ненавидит чувство влюбленности. он его боится. любовь делает его глупее, обнажает сердце перед холодной неизвестностью. перед человеком. когда ойкава влюбляется, он хорошо и легко пишет — вот бы так легко ему писалось всегда — но хуже играет. он не может сосредоточиться, он вне зала, вне пропитанной потом раздевалки. он больше не человек. он — нежность, которая выливается через край. он — взъерошенный воробей. лупоглазый детеныш сайгака. Дуракава: на меня только что совершили покушение Пиво-чан: Ура Хаяба: мы знали, что ты будешь первым. Ватрататари: Мы ждали этого слишком долго Cunniми: почему они остановились Мальчик-репка: скажите кто, хочу пожать им руку Дуракава: … Дуракава: я распускаю клуб. Ханамама deleted Дуракава from chat. ойкава спускается на кухню, чтобы злобно мазать клубничный джем на кусок молочного хлеба. он знает, что это прямое нарушение его диеты, он знает, что у него опять будут прыщи — он знает. его необходимость всегда быть влюблённым играет против него. ему нравится это чувство, нравится мотивация буквально из ни откуда, но. ойкава иногда думает, что ничего не может дать взамен. ему нечего предложить. «мне ничего не надо» всегда подразумевает «я хочу всю твою любовь и внимание». ойкава боится, что никто не вывезет его аппетиты. он боится, что одним только чувством он больше питаться не сможет. Мацун: вот видишь Всё ещё Дуракава: … «я люблю, я прощаю» всегда подразумевает «я не в порядке». Маки: Эй, Ойкава. Маки: Я не знаю, что происходит у тебя в голове. Маки: Иногда мне вообще кажется, что ты действуешь чисто по инерции. Маки: Потому что тебе так зачем-то надо. ойкава подросток, вот и всё. он делает домашку, редко пьёт пиво, иногда ему хочется целоваться и попробовать сигарету. он фантазирует о токио и боится разочаровать родителей. у него есть младшие братья, из которых хочет помочь родителям вырастить нормальных людей. иногда он влюбляется, но часто (всегда) болезненно. он хрупкая оливковая веточка и одновременно густой и колючий плющ. Маки: Но Мацун сказал мне. Мацун: я сказал ему Маки: Что он не кажется плохим, знаешь? Маки: Ты можешь разрешить себе любить кого-то помимо волейбола и тренировочного зала. Мацун: это я сказал ойкава подросток и боже, как он устал. Мацун: иваизуми действительно довольно неплох Мацун: а ещё тоже делает лицо Всё ещё Дуракава: какое лицо Маки: Когда он смотрит на тебя Маки: У него появляется лицо. кусок молочного хлеба с клубничным джемом встаёт у ойкавы поперёк горла. он начинает кашлять, и мама взволнованно выглядывает из гостиной. он жестом показывает, что все супер. (всё ужасно.) Мацун: чувствовать что-то — это нормально Мацун: даже если ты капитан Мацун: ты все ещё человек Маки: И Иваизуми тоже всё ещё человек Маки: Но если он поступит как тупое мудачье, мы его побьем. Мацун: это мои слова тоору потом долго смотрит в поблекший экран чата красными глазами и не осмеливается что-либо ответить. о да, абсолютное попадание — он чёртов трус. ойкава боится быть привязанным, потому что боится быть брошенным; боится быть влюблённым, потому что вряд ли сможет безболезненно перенести разрыв. он боится быть честным, потому что боится быть обманутым. никто не хочет быть брошенным или поменяным, никто не хочет быть разочарованием, никто не хочет, чтобы ему делали одолжения. (и у него даже получается не поверить в то, что они говорят.) (он не верит и даже не плачет.) Всё ещё Дуракава: … Мацун: ты опять мотаешь сопли на подушку Маки: Не слушай его, Тоору, он ничтожество. ойкава думает, что потом в нём будет куда больше сожалений и самоедства, если он ничего не предпримет сейчас. он буквально будет ненавидеть себя, за упущенный шанс. человеческая жизнь — сама по себе не более, чем череда упущенных возможностей. он не хочет, чтобы иваизуми был частью этого. ойкава не сможет винить любовь, только потому, что его любили не так, как ему хотелось. он может винить только себя. он может винить только себя, поэтому пишет: Всё ещё Дуракава: спасибо Всё ещё Дуракава: мне действительно это очень-очень-очень важно слышать Всё ещё Дуракава: я иногда забываю что никому ничего не должен кроме себя Всё ещё Дуракава: и мамы Всё ещё Дуракава: и вам иногда Всё ещё Дуракава: я люблю вас он может винить только себя, поэтому ни за что не позволит себе сдаться не попытавшись. он не позволит себе стать заведомо проигравшим. однажды матсун сказал ему: «проебать тебя — проебать всё на свете». он тогда был пьян, напуган, и в полной растерянности. он позвонил ойкаве ночью и долго-долго плакал в трубку, а у тоору даже не было возможности приехать. он слушал, слушал, а потом начал рассказывать про воспоминания из детства: кукурузное поле у его дедушки, пикап с земляникой, кошачьи животы и какое же розовое небо бывает над окинавой. ойкава говорил до того момента, пока у матсуна не выровнялось дыхание и прекратилась истерика. ойкава рассказывал про ласточек, клювики у журавлей, про свою бабушку с загорелыми руками рабочего человека. когда-нибудь ойкава поймёт насколько же он ценен. он поймёт, что он действительно хороший человек, который будет стоять горой за своих людей. он поймёт, что всё, что он когда-либо делал, имеет важность. и иваизуми окажется полным дураком, если упустит его. Маки: я люблю вас 2 Мацун: я люблю вас 3 Мацун: ойкава иди спать***
i know it hurts (w/malith) — nciku
когда объявляют результаты аттестации, ойкава почти визжит от счастья. он всё сдал и без приглашения на пересдачу. он всё сдал, и мама готовит большой тыквенный пирог, на который был приглашён иваизуми. он всё сдал, и хаджиме обнимает его целую минуту и двадцать две секунды, а потом говорит, что ойкава самый большой молодец. от него пахнет потом, солью и абрикосами. слова иваизуми пахнут гордостью. ойкава всё сдал, поэтому ни школа, ни кто-либо ещё не сможет отвлечь его от тренировок, и он неимоверно крут. он хочет пройти на национальные и одновременно хочет инициативы со стороны иваизуми. много хотеть никогда не вредно, поэтому ойкава решает разобраться сначала с проблемами насущными — отборочные. он перегрызет им всем глотки, пойдёт по головам, но приведет команду к победе. и он знает, что его команда поступит точно так же. май кончается. у них очень мало времени. они все тренировались упорно и не покладая рук, и в течении не одного года. ойкава положил на волейбол буквально «лучшие годы жизни» и, если честно, он даже ненавидит его. будто детская обида ребёнка, которого не долюбили, на его родителей. он ничего не может с этим сделать, но и обижаться он никогда не перестанет. обида — это рукопожатие, получившееся больным. они тренируются, подтягивают первогодок, раскрывают иваизуми со всех его положительных качеств, которые у него есть. а у него их много. ойкава видит широкие плечи, поэтому он старается давать ему широкие пассы. ойкава видит накаченные бедра, поэтому он тренирует с ним прыжки с задержкой. ойкава видит крепкие ладони, поэтому подаёт ему настолько чётко и ровно, насколько он только может, потому что знает, иваизуми отобьёт его пас во что бы то не стало. ойкава видит перед собой мужчину, из которого льётся свет. и его задача состоит в том, чтобы это увидели все. они тренируются куда чаще, чем это было в начале года. сам ойкава работает куда больше, чем когда-либо, потому что осознание того, что это его последний шанс, слишком сильно припирает его к полу. оно припирает и не позволяет двигаться. тоору никогда не ест людей без разбору — только умных и тех, кто его не любит, — но он давит на всех вне зависимости, собирается ли он полакомиться ими или нет. он давит своей фигурой на всех и каждого, потому что если кто-то попытается надавить на него — он развалится. (ойкава — это тело — карточный домик, — и сердце, словно маленький лянушонок. его сердце — это маленький лягушонок с тонкой кожищей. стоит немного на него надавить, и ничего не останется. ойкава — это звук скрипа пола, по которому он ползёт. и всё, что он может — это отбиваться.) наверное, он правда становится нервным маразматиком, потому что гоняет куними чаще, на яхабу орёт громче, а киндаичи вообще чуть ли не доводит до истерики. ойкава сам на грани истерики, а ещё чувствует себя после этого как кусок говна. он долго извинялся перед ним, так и не проверив ни на единое «всё в порядке» и «я не в обиде». тоору не хочет быть лучшим. тоору не хочет быть плохим. но и на хорошего у него нет сил. он хочет быть виноградной лозой, кинжалом в ножнах, родинкой на теле хорошего человека, или не быть. ойкава остаётся в очередной раз после тренировки до посинения. он не сказал об этом никому, вообще сделав вид, что идёт домой. он знает, что если бы иваизуми или кто-то из команды увидел, что он нагружает себя сверх меры — от ойкавы бы не осталось живого места. поэтому он говорит, что идёт домой и всё в порядке, даже проходит с ива-чаном до супермаркета, а потом просит его не ждать и идти домой. иваизуми подвоха не видит и скрывается между улочек спальных районов. тоору бегает по залу, разминается заново, заново растягивается, чуть ли не надрывая связки. он бинтует своё колено так сильно и крепко, что практически перекрывает доступ крови. он бьёт по мячу. бьёт по мячу, и думает, что он так и не смог ни в чем состояться. ни в чёртовом волейболе, ни по учебе, ни с девушками. он потратил так много лет и сил, и всё равно находятся какие-то выскочки-гении, которым повезло с момента их рождения. он ненавидит таких людей, которые ходят уверенно, как мудаки, и показывают, как охренеть много им должен мир лишь за одно их существование. он бьёт по мячу и представляет чужую голову. конкретные чужие головы. зависть заползает маленькой змейкой ойкаве под кожу. ползёт, пробираясь по венам, прямиком к сердцу. зависть вкатывает ему под кожу яд, распозлзается тысячами таких же маленьких змеек, что шепчут еве очередной коварный план. змея впивается ему прямо в сердце и он представляет свою голову, вместо мяча. он бьёт по мячу и думает, что всегда сможет убить себя, когда ему захочется. он никогда не собирался убить себя, но он умеет вязать петли. он никогда не собирался убить себя, но он держал в руках лезвие. он не хочет убить себя, но любая неудача заставляет его желать себе смерти. он ничего не хочет. он бьёт по мячу и стирает себе ладонь в кровь. он бьёт по мячу. снова и снова, и снова, и.. — ойкава! он бьёт по мячу и, оказывается, плачет. он подумал, что убьёт себя, если не пройдёт. он подумал, что сможет сделать это. что у него есть на это право. что его жизнь может ограничиваться только чередой побед. — ты что делаешь, урод?!.. он бьёт по мячу и хватается иваизуми за плечи. он пачкает его красивую футболку цвета кофе с молоком кровью и слезами. ойкава, может быть, пристыдится, если она не отстирается. хаджиме медленно садится на пол и гладит его волосы. он гладит его волосы и говорит, что всё хорошо и неважно, что он сам себе там надумал. хаджиме держит его за плечи так крепко, будто собирается сломать его окончательно. ойкава чувствует себя маленькой спичкой или хлебной крошкой. он чувствует поцелуи в макушку и хочет всегда быть маленьким. — боже мой, тоору.. голос хаджиме буквально выцвел. он разбит и от этого ойкаве неимоверно стыдно. ива-чан гладит его волосы и шелестит своим бесцветным шёпотом какие-то мягкие слова, но ойкава не может их разобрать. собственная кровь шумит в ушах и его сострясает в рыданиях. иваизуми сидит с ним на полу, но держит его так бережно, словно ойкава — это маленькая фарфоровая статуэтка. уставшая балерина или спаниэль с разбитыми лапками. ойкаву трясет так сильно, отчего это больше похоже на припадок. хаджиме гладит его волосы, пока у ойкавы, как минимум, не успокоятся плечи, и выглядит обескровленным. (тоору не хочет думать, что было бы, если бы его нашла мама. он бы просто умер от стыда прямо на месте.) — пойдём, нужно обработать руку. и ойкава встаёт, как послушный ребёнок, идёт и тихо плачет. его лицо взбухло от слез и соплей, поэтому он выглядит, как скисший помидор. ойкава разбил мозоли в кровь и стёр верхний слой кожи на ладони. он не знает, что будет, если рука не успеет зажить к игре. об этом он не думал. хаджиме ведёт его за здоровую руку, гладит большим пальцем костяшки. он приводит его в туалет, аккуратно моет ладонь от крови, промывает мазоли от песка и маленьких кусочков грязи. тоору молчит и не дёргается, только дрожит плечами. ему не больно, просто ужасно стыдно. когда-нибудь ойкава почувствует поцелуи солнца на своих руках и больше не захочет быть маленьким. сейчас он синичка. абрикосовая косточка. иваизуми моет его руку, а потом ведёт обратно в зал. роется в своей сумке и находит какую-то мазь с банеацином от ран и ссадин. по его глазам или выражению лица нельзя ничего сказать. иваизуми выглядит сосредоточено, спокойно и уверено в своих действиях. он мажет ойкаве ладонь вонючей мазью и выглядит бесстрастным. только руки у него ледяные. у ойкавы разбухли глаза и нос, он выглядит отвратительно, а щеки от соли стали раздражены и чешутся. они вдвоём стоят молча в пустом зале с жужащими лампами, ойкава ни скулит и ни всхлипывает, он молчит и вытирает лицо о рукав своей футболки. иваизуми опять роется в сумке и достает кучу пластырей. — как ты узнал, что я тут? он лепит сначала вдоль. — потому что ты очевидный, а нихера не загадочный. иваизуми клеет пластыри почти на половину его ладони и не смотрит ему в глаза. он злится. — почему так поздно? — потому что я не знал, пойдёшь ли ты домой или будешь прятаться в магазине до икоты. я сделал круг и пришёл сюда. он клеит пластыри, даже когда заканчивается место. — посмотри на меня. — нет. теперь, наверное, ойкава не сможет сжать руку в кулак. — почему нет? — потому что, какого хрена ты делаешь, ойкава? — видимо, ойкава его довёл. он знает, что не ему одному плохо от его же страданий – плохо маме, маки с матсуном, сокомандникам, но... он просто ест себя каждый день по порциям и даже ничего не пытается сделать. ойкава действительно не пытался что-то исправить. он сам загнал себя в угол. у иваизуми заламываются брови и он близок к крику. его глаза покраснели, а кадык нервно дёргается под кожей. тоору подвёл его. подвёл себя. он действительно ужасно устал, вот и всё. хаджиме берет его большими руками за плечи и говорит самые важные вещи в жизни: — ты достаточно способен для того, чтобы создавать своё. перестань брать чужое, когда ты можешь сделать что-то сам, придурок. если не сделаешь ты, то не сделает никто, поэтому повторяй, как мантру, и мотай на ус: хаджиме говорит: — ты способен. ты силен. ты красив. ты молод. бог одолжил миру выйгрышный купон в лотерее, подарив людям тебя. хаджиме говорит: — перестань играть в мученика и внушать себе, что-либо. смерть и самоистязания не сделают твой труд благороднее, а твою жизнь более ценной. хаджиме говорит: — талант нихера не знает. хаджиме шепчет: — ты нихера не знаешь, тоору. может быть, ойкава опять плачет. он чёртова плакса, которая не в состоянии справляться с сильными эмоциями. гнев и грусть всегда заканчиваются у ойкавы истерикой. он сейчас плачет опять, потому что он никак не мог понять и принять такие элементарные вещи. он никогда не понимал и не принимал их до конца. он дурачок. рвотный ком и слёз и грязи крутится, вертится, клокочет, бурлит, а потом выливается в его нервные срывы. рвотный ком из слёз и грязи выливается на всех в его окружении, только ойкава почему-то до сих пор оставался слеп. у него нет больше сил на самоедство. он не хочет, чтобы его жалели или решали его проблемы. все это никогда не выходило за масштабы его головы. ойкава всегда мог справиться сам. но он устал от одиночества, самоедства и самоненависти. сейчас он не может справиться один. он думает об этом, размазывая слезы и сопли по своему красивому личику, и обнимает иваизуми так крепко, что практически пытается вдавить его в себя. может быть, он опять плачет, а хаджиме держит его за затылок. держит за затылок, гладит по спине и просит пойти домой. ойкава — слабое сердце и птичьи лапки. он нежность и он усталость. хаджиме говорит, что он со всем справится и все у него получится, шепчет приятности, гладит по волосам. только у его мамы и у иваизуми получается этот жест, когда они легкой рукой проводят по голове, у ойкавы никогда не получалось его повторить. он гладит его по волосам, и говорит, что все наладится. слёзы разбиваются об пол в пустом помещении так громко, с ровни раскатам грома. хаджиме держит его за затылок и просит пойти домой. ойкава старается дышать глубже и соглашается.***
(они все очень стараются. но у них не выходит.)***
new flesh — current joys
(17:38) Эй, Ойкава (17:38) От того, что ты листаешь твиттер, твои оценки по английскому не исправятся (17:39) А я знаю, что ты его листаешь вместо уроков, Дуракава (17:40) Так что, я свожу тебя кое-куда, развеяться (17:40) Выходи через 20 минут (17:42) ива-чан я даже не согласился лето сминает город в своем кулаке. сушит волосы, заставляет веснушки появляться на коже. лето нагревает дороги, дома, отчего становится почти невозможно существовать вне зоны досягаемости вентилятора. ойкава очень сильно потеет, из-за этого у него опять появляются прыщи. лето сминает город в своем кулаке. он не справился. они не смогли. продули ойкавиному крестному сыну и коротышке. два ребёнка с голодными глазами до всего, чего им когда-либо не досталось. ойкава же жаден до своего. до своего титула, своей команды, своей победы. они не смогли и ойкава заметил, что ему даже не грустно. он понимает, что он сделал и так слишком много, куда больше, чем от него требовалось. тоору понимает, что он огромный молодец. что он и его команда и так сделали слишком многое. что они все хорошо постарались, поэтому ему не было грустно. (он молодец, которому просто не повезло. но это не означало, что ему не повезёт в следующий раз. поэтому, когда он рассказал об этом хаджиме, тот долго смотрел на него зареванным лицом.) (потому что, имеют право реветь все, кроме капитана — так сказал ойкава тоору. а ещё ива-чан сентиментальный.) (он долго смотрел, взбухший и красный от слез, а потом обнял его крепко-крепко, и обнимал целую минуту пятьдесят три секунды.) (ойкава делает вид, что не засекает.) поэтому после отборочных он чувствует себя хорошо. впервые за столько лет волейбола, ойкава не чувствует самоненависти из-за поражения. впервые за столько лет, ойкава осознает, что это действительно его «лучшие годы жизни». поэтому он читает пришедшие ему сообщения от ива-чана, и у него внезапно потеют руки и что-то зудит внизу живота. иваизуми его свозит. куда-то. одна эта мысль удивляет и приятно будоражит одновременно. ива-чан прав, он не делает уроки от слова «совсем», поэтому сгребает тетрадки в кучу и утрамбовывает их в полку. он отдыхает и будет отдыхать хоть вплоть до конца каникул. ойкава понимает, что он это заслужил, и гордится собой из-за одного только понимания. тоору решает быстро сходить в душ, и своей суетливостью сбивает в ванной полку. — что хорошее случилось, тоору, что ты такой бодрый? — отец читает какую-то газету и всегда ворчит, когда кто-то начинает шуметь. — собираюсь погулять! — ойкава пинает упавшие с полки бутыльки в разные углы, а потом судорожно ищет среди них свои крема и маски. — если ты завалишь тест - я тебя выпорю, так и знай! — он слышит, как мама смеётся из другой комнаты, поэтому эффект от отцовских слов не имеет изначальной силы. — не надейся! — ойкава поворачивает щеколду и бежит под холодный душ, чтобы хоть как-то успокоить своё волнение. отец цыкает и грубо расправляет газету, а мама выходит с комнаты, всё ещё смеясь, и мнёт его плечи. — это ты избаловала его. — ну конечно. ойкава — беспросветный тупица. из душа он выходит свеженький, а главное — более собранный. у него кучерятся от влаги волосы и он выглядит как бараний окорок. в душе он потратил те злосчастные двадцать минут. — твою мать... (18:01) Три минуты или бежишь за мопедом на улице светло и немного душно перед дождём. ветер мягкий, тёплый как кошачье пузо. ойкава резко достаёт какую-то футболку, поминутно натягивая джинсы. брызгает какие-то духи (потому что это ойкава) и бежит вниз по лестнице. глаза у него блестят, как масленные пуговицы, а улыбка больно хитрая. — с кем ты пойдёшь? — мама спускается со второго этажа, когда ойкава ищет ключи на верхней полке, — левее, за банкой с огурцами. — с ива-чаном, — тоору хватает ключи и бежит обуваться. он стаптывает пятки любимых кроссовок, потому что шнуровать заново он не успеет, и обязательно будет жалеть об этом потом. — будьте умничками, — мама открывает дверь и выходит на крыльцо, а тоору выбегает следом прямиком в июль,— привет, хаджиме. — здравствуйте, ойкава-сан,— иваизуми немного неловко машет маме ойкавы шлемом. — ведите себя хорошо, мальчики. — мы будем, — ойкава застегивает шлем и обнимает хаджиме поперёк живота, — пока, мам! ива-чан как-то по-тупому кивает и они трогаются. они петляют какими-то закоулками между домов, ветер классно бьёт в грудь. впервый раз ехать на мопеде было безумно страшно, и он вцепился в иваизуми клещем, когда тот назло ехал быстро и заворачивал слишком круто. когда они наконец остановились, ойкава орал и бил его шлемом. сейчас же, ездить на мопеде ему очень нравится, так адреналиново и захватывающе. — ива-чан, куда мы едем? — говорить внятно мешает шлем, ветер и шум автомобилей. он держит свои руки поперёк чужого живота, но они все равно успевают замёрзнуть от потоков воздуха. — увидишь. — иваизуми не скупился только на оскорбления, хотя это всё равно было подло. — ива-чан! — не отвлекай или я скину тебя под колёса. ойкава обиженно дуется и решает доехать в тишине, но в отместку засовывает руки под чужую футболку и греет их об живот. его бьют затылком в лоб, но выкуси, ива-чан. «когда ты предупреждаешь, ты никогда не делаешь». эта мысль, пожалуй, останется при нём. иваизуми петляет улочками и сквозными пролётами между домами, ойкава вертится по сторонам, потому что на скорости сендай выглядит необычнее. какой-то более родной и красивый: полусмазанное пятно провинции, облюбованное солнечным светом. маленькие павильоны, серпантины, горы, и вот через двадцать минут они выезжают из города. у иваизуми определённо есть план, в который ойкава, по закону жанра, не посвящён. да и чёрт с этим, пусть хоть на пустырь его везёт, ойкава ему доверяет. (считать поездку свиданием он отказывается.) (получается плохо.) они едут по полупустому шоссе за город, и появляется ощущение, что ива-чан действительно везёт его на пустырь. ойкава думает, что это прикольно и по-своему романтично. иваизуми сворачивает в сторону заброшенного аэропорта, мопед скачет по кочкам, выбоинам бывшей дороги, и плакала подвеска мопеда. ойкава внутренне гнусно хихикает, потому что поделом, за что ива-чан (видимо, подумав о том же) щипает его за руку. ойкава замечает первым впереди группу людей и от этого ему становится как-то странно. мешанина из тревожности и... разочарования? иваизуми замечает следом и давит на газ.***
они приезжают к группе ребят: мотоциклисты, в основном их ровесники, но есть и первогодки (громадина хьякузава-кун, который выглядит жутко и катается на отцовском чоппере). некоторых ойкава знает за счёт тренировочных матчей - второгодку терушиму из джозенджи. он живёт в частном доме в пригороде, поэтому бесстрашно катается на дедовской развалюхе - ржавеньком пикапе. можно понять, почему их всех знает ойкава, но почему их знает иваизуми, который переехал сюда меньше полугода назад? — я просто приехал покататься, а это оказалась чужая точка, — ива-чан просто пожал плечами. — а мы его приняли, потому что даже на своей развалюхе может дать фору nascar, — так же просто пожимает плечами каватаби (из старшей вакутани что ли?). от похвалы у иваизуми краснеют щёки и мочки ушей. ойкава очарован. «если бы я тоже мог так просто заводить знакомства». эти парни неплохие: они смешно шутят и не помешанные на байках, тачках и машинном масле. иногда они собираются не для того, чтобы попытаться не разбиться на смерть, а как сейчас - пожарить зефир и попить содовых. на утро ойкаву обсыпет до плечей, но плевать. у него даже получается влиться в суровый коллектив. ойкава сидит в кузове пикапа и травит байки для байкеров, и это одно из лучших его несвиданий. вечер мягкий, играется в волосах и целует в щеки; его вещи пропахли костром, но он уверен, что мама поймёт. иваизуми слушает его внимательно и осторожно поглядывает. наверное, он волновался, что ойкава не понравится. от этого взгляда становится теплее, чем от костра. солнце, масляный блин, катится за горизонт. нужно бы выезжать, если они не хотят вернуться домой к полуночи. ойкава уже было собрался озвучить свои предположения, но его опередили. — пора закругляться, — терушима как-то подленько щурит глаза и чешет осветленный затылок, — но прокатимся на последок, иваизуми-сан? а тот будто ждал этого весь вечер. тоору стало не по себе, и сердце у того камнем ухнуло в желудок. «живым не дамся.» — прокатимся, ойкава. запрыгивай, — ива-чан протягивает ему шлем. ойкава таращится на него испытующе, но у хаджиме рожа каменная, ничего не поймёшь. терушима зачем-то садится на чужой чопер и едет противоположно от них. ойкава возится с ремешочками шлема, пока иваизуми смотрит на него сквозь поднятое стекло. глаза у того — бесовские, сожрёт и не подавится. глаза, цвета продукта коррозии меди. ива-чан щурится ему подозрительно-сладко, тянет на себя, чтобы ойкава наконец уселся, и снимает мопед с подножки. напротив, в метре ста пятидесяти от них, терушима делает точно так же. — твою мать... иваизуми смеётся так громко, что слышно даже через смягчающую обшивку шлема, и разгоняется только быстрее. ойкава порвался дёрнуться, но разбиться в полете, наверное, ещё хуже, чем при прямом столкновении. или нет. он не знает. он иваизуми убьёт. ветер бьёт в лицо оглушающе, будто даёт пощёчину одну за другой за все согрешения. ойкава даже не успел закрыть стекло, и у него слезятся глаза от ветра, и ему просто пиздец как страшно. он не хочет умереть из-за того, что какой-то урод (ива-чан) решил попробовать необычное тройное самоубийство. у тоору руки сводит судорогой, как и все тело, и он сдавливает чужие бока со всей силы. он утыкается лбом между лопаток хаджиме и он ни за что не посмотрит на дорогу. — ойкава! – орать через шлем и ветер, наверное сложно, но у иваизуми получается. – открой глаза! — нет! наверное, метров пятьдесят или меньше. — открой глаза! предпологаемо, меньше тридцати. между ними длина девятиэтажки или синего кита. — нет! ойкава весь сжимается до размеров точки, путаясь в комок из нервов и седых волос. ветер бьёт в нос, и он захлебывается кислородом, дорожной пылью и запахом чужого пота. он не посмотрит туда. нет. ни за что. «я посмотрю на дорогу и сразу же вырублюсь, а потом второй ненормальный переедет мне глотку.» — тоору! ива-чан орёт во всю пасть и даже пихает его спиной. и он не может не посмотреть. ойкава открывает глаза, и его прошибает чувство, похожее на остановку сердца. или наоборот, когда в это остановившееся сердце колят адреналин. очень много адреналина. это сменяется смазанными картинками. ойкава бьётся об заклад, что за это время успел бы отмерить каждый метр. он видит старое пыльное шоссе, несущуюся на них фурию, с огнём по бокам, редкие колоски и кустики… …звезды такие яркие. ойкава видит крепкую спину прямо перед своим лицом, он обнимает иваизуми так сильно, что у того точно будут несколько дней болеть ребра. он видит ужасную ухмылку терушимы даже через стекло шлема. ойкава смотрит во все глаза, смотрит так жадно, и боже мой, он бесконечно счастлив прямо сейчас. терушима сворачивает в последний момент и пролетает мимо каким-то фаерболлом. иваизуми тормозит так круто, насколько может, выбивает подножку, скидывает шлем куда-то, и смеётся так сильно, до хрипа в легких. ойкава бросает шлем, обнимая иваизуми в надежде сломать ему хребет. ойкавин стояк упирается в обжигающий бак мопеда. где-то в далеке гиеной хохочет терушима и громом гремят аплодисменты и свист. хаджиме улыбается так ярко, что ойкава слепнет и режется. он не знает на кого у него стоит крепче – на жизнь или на иваизуми?***
varanasi b*rn — the retuses
ойкава не имеет ни малейшего понятия, как он оказался в таком положении. вобще в ноль. на улице тепло и даже ночная прохлада не заставляет его зябнуть, хоть он мог бы. у него в рюкзаке позвякивают бутылки пива и куча шуршащих пакетов со всякими углеводами. наверное, у него утром будут прыщи и токсикоз. но сейчас он смотрит на ночное небо в рассыпанных звёздах, и чувствует себя там, где ему и место. вокруг него – его команда, настоящая команда, а не группа мальчишек. они идут, румяные и смешные, подкосившиеся после первого семестра и проигрыша, но бойкие. о да, ойкава теперь понимает, что значит «живая кровь». они занимаются, так усердно занимаются – это последний сезон для него выбраться в национальные, а ойкава пойдёт по головам ради этого, и будет подстрекателем для всех остальных. для него и большинства из них – это последний год, и он впитывает происходящее как губка, пытаясь навсегда отпечатать в памяти. ойкава всегда получает то, что он хочет. но видит лишь впереди ивадзуми и его улыбку, которая ярче каких-либо звёзд. «он как кометин хвостик или типо того». яркий. иваизуми ослепительно яркий и от этого тошно, хотя он стоит позади. он светится, когда получает его пасы, или когда забивает, или когда творит какую-то ересь. иваизуми полыхает кометой и он определённо любит своё дело. (ойкава в восторге от этого, но корчит рожи, чтобы ива-чан не расслабился). они с сокомандниками решили выбраться к морю на общую ночёвку по предложению ханамаки, пока каникулы долгие и до беспокойств ещё рановато. его престарелая бабуся души не чает во внуке, и как только тот спросил, уже была готова переписать на него прибрежный домик. они идут, тихо смеясь и звеня бутылками, а с моря пахнет солью и йодом. у ханамаки милый домишко с парой спален и удалённый от соседей (чтобы на них не вызвали полицию за распитие спиртного и громкие маты). «как ласточкин хвостик». быстрый и уверенный в себе. у иваизуми стремный вид, но мягкое сердце. он выглядит жутко, но когда он играет… когда он играет, ойкава чувствует опору и защиту. он знает, что есть тот, готовый ради него почти на всё (на очень-очень-очень многое). ойкава бесконечно благодарен маки за этот вечер и обязательно скажет ему об этом. потом. обязательно потом. «или как кончик ножа для масла. им нельзя ранить, но очень неприятно может расцарапать язык». ойкава не знает, может ли иваизуми в действительности расцарапать ему язык. (но хочет узнать об этом потом). — ива-чан, ты такой тупой, — тот разворачивает голову и приостанавливает шаг, чтобы идти наравне с ойкавой, — ты понимаешь, что тут несовершеннолетние, а ещё и покупаешь пиво? почему тебе вообще продали, ты же школьник? иваидзуми щурит свои глаза цвета мха и дерева («цвета грязи, выкуси, ива-чан») и приподнимает уголок рта. это не похоже на улыбку, но ладони у ойкавы странно начинают покалывать. — потому что я выгляжу взросло. в данный момент он выглядит слишком довольным собой. — нет, ты выглядишь как придурок. а я что, по-твоему, не выгляжу взросло? – он становится в стойку обиженки или чего-то подобного и на иваизуми, на удивление, такие штучки срабатывают. — нет, дуракава, ты выглядишь смазливо. неслыханная наглость. — как низко, ива-чан, как раз тебе подстать. разве это отменяет факт того, что я выгляжу взросло?... или ты тем самым пытался завуалировать убогий комплимент про то, что я выгляжу красиво? ива-чан, ты иногда бываешь мил ко мне, — ойкава доволен собой, примерно, на сто двадцать процентов, а лицо у иваизуми выражает состояние протухшего молока. — я всегда мил к тебе. — не смеши, ива-чан, твоя признательность похожа на домашнее насилие. – ну, собственно, он договорился и неслабо получил по затылку. ива-чан строит томно-оскорбленное выражение лица и показательно отворачивается. у ойкавы что-то тянет в облости груди и не сказать, что ему не нравится. ему страшно, но он старательно попытается сберечь это чувство. они разожгли костёр из собранных у пляжа сухих водорослей, каких-то сучков и веточек. тёплое пиво – гадость редкостная, почти как моча. у яхабы какая-то травма детства – он выпил глоток собственной мочи на спор. вроде бы, всего глоток, но больше никакого тёплого пива и яблочного сока, поэтому он караулит холодильник и ждёт, пока его бутылки остынут. остальные сидят у костра, обсуждают отборные, экзамены, девчонок и всякую трепуху. иваизуми насчёт девчонок либо не отзывался, либо отзывался расплывчато, и, чтож, ойкава понял это по-своему. он выпил несколько бутылок, но все равно исподтишка следит за каждым движением хаджиме. наверное, все было бы нормально, если бы с ним не проделывали то же самое. у ойкавы от пива прыщи и красные щеки. красные щеки исключительно от пива. они в процессе распития становятся более ленивыми и раслабленными, и для всех эта ленность особенная. ватари рассказывает кучу историй, которые не всегда похожи на правду, но звучат поистине круто и занимательно. киндаичи размазало после третьей бутылки, и его в скором порядке уложили спать, на всякий, поставив к кровати тазик. на иваизуми серая обтягивающая футболка и что-то около-армейских брюк цвета хаки, и ойкава понимает, почему ему продали в магазине. ойкава близок к кондиции, в которой он начнёт реветь или говорить глупости. и он был бы не против сказать пару глупостей ива-чану, но для этого им нужно быть одним. — ребята, может стоит сходить проверить ютаро-куна, чтобы он случайно не захлебнулся во сне? – ойкава говорит это легко со своим фирменным выражением лица, но с некоторой особой интонацией. куними хотел начать возмущаться, но у ойкавы был некоторый особый взгляд. — как скажешь, ойкава-сан, — куними каверкал интонацию и ему срочно нужно выписать профилактических подзатыльников. — я думаю, мы будем ложиться, третий час ночи, — сказал ханамаки, — не засиживайтесь допоздна. ойкава улыбнулся им какой-то сладкой улыбкой из своего арсенала, и ватари перекосило. — тебе же не обязательно было отправлять их всех? – иваизуми улыбается ему половиной рта, допивая очередную бутылку. с моря тянет чем-то похожим на свободу. — не обязательно, — легко соглашается ойкава и откладывает бутылку по-дальше. — ну и зачем тогда? вспомнил, что ты их семпай? ива-чан смеётся над ним, но он как бы их семпай тоже. — нет, просто… — ойкава облизывает губы, когда смотрит на костёр, — хочу кое-что попробовать? у ивазуми появилась складочка между бровей, которую хочется разгладить пальцем. у ойкавы на это пунктик. — ты у меня спрашиваешь? — нет. я хочу кое-что попробовать. — дуракава, у меня слишком хорошее настроение для твоих шуточек, так что… — ива-чан отворачивается и собирается взять ещё бутылку, но- — хаджиме-кун. но его рука застывает в процессе. когда ойкава настроен серьёзно, он страшен. но, он просто хочет попробовать, правильно? увидеть, что будет. подтвердить свои мысли. он ничего не потеряет, если сделает это, и потеряет больше, если наоборот струсит. но хаджиме поворачивается к нему лицом и ему хочется взять свои слова обратно. — что? — закрой глаза. — что? ойкава пырнет себя в живот, если у него ещё раз спросят «что?». он пырнет себя в живот и умрёт моментальной смертью, без мук и стыда. — закрой глаза, пожалуйста. у хаджиме напрягаются плечи и дёргается кадык, когда он сглатывает. это очень красивое действие, ойкава бы долго смотрел на его кожу и его кадык, но иваизуми действительно закрыл глаза. если ойкава оказался неправ, он просто сведёт все в шутку, а потом повесится. или украдёт чью-то лодку и станет моряком, или будет жить в пещере и добивать огонь камнями, а животных убивать, цепляясь зубами им в шею. если ойкава ошибся, наверное, это будет провал. но ему очень-очень-очень не хотелось бы ошибиться. он вытирает рот рукавом кофты и прижимается к чужому рту губами. хаджиме дёргается, но сжимает глаза слишком сильно, и не шевелится. прикосновение лёгкое, как лепесток, словно не настоящее. ойкава – дурачок, и что в спорте, что в жизни, идёт вперёд методом проб и ошибок. ойкава — тупица. он упирается руками в колени и, вероятно, выглядит жалко, но пробует чужую нижнюю губу на вкус. хаджиме не бьёт его с размаху, но сжимает крепче губы. губы у него обветренные по краям, искусанные в центре, но очень мягкие. если ойкава пожалеет, то всяко не сейчас, и целует в уголок губ. он делает все аккуратно и робко, и очень-очень-очень нежно. хаджиме стоит ценить его. (хаджиме стоит сделать хоть что-то.) от него пахнет сажей костра и дорожной пылью, потом, дезодарантом и чем-то хвойным. ойкава проводит языком, не давя, но... он перестарался. — ойкава. слышать свою фамилию очень больно, а по большей части страшно. он отсаживается подальше и таращится в костёр. иваидзуми не скажет этого. — прекрати это. он этого не скажет. — я ничего тебе не должен. он подрывается слишком нервно и уходит в домик, не оглядываясь. ойкава сидит, запрокинув голову к небу, и слушает таинство ночи. вероятно, он хорошо разбирается только в волейбольных игроках, а не в людях в целом. оказывается, отшитые им девчонки чувствовали себя точно также. разбитое сердце ощущается таким слабым. он не хочет плакать, но он хочет плакать. ойкава такой маленький, прямо тошно. ночь сжует его с потрохами, и останется одно пустое ничего. он не плачет, но, наверное, он все-таки плачет. слезы сладкие, наверное, от пива. никто не говорил, что ему будет легко. поэтому он лежит в компании затухающего костра и слушает таинства уходящей ночи. его не существует, и от этого совсем не страшно, ведь он состоит из лунного света, а значит под утро исчезнет.