weird fishes/arpeggi — radiohead
последний год в старшей школе начался слишком тяжело и трудно. даже внешняя атмосфера весны, общей влюбленности и радости, не влияла на него плодотворно. наоборот, подавляюще. апрель — не самый его любимый месяц. ойкава не был морально готов к такой внезапно навалившейся на него нагрузке — в первую же неделю у него пропала полная мотивация что-либо делать. хоть он и всегда был немного повернутый на идеальности работы, которую он выполняет, но… национальные — это всегда страшно. а проигрыш — это всегда бесконечно обидно и унизительно. он и его команда действительно работают на все 120%. ойкава старается слишком упорно, чтобы это не оправдалось, но даже после этого ему иногда кажется, что всё, что он делает, не имеет никакой малейшей ценности. будто он просто тратит своё время не на то и не туда. если бы у ойкавы была какая-то страсть помимо мяча и сетки, он был бы искренне рад. когда ойкава грузится, матсун отвешивает ему подзатыльник. «ты слишком много думаешь, дуракава. и не туда, куда следует», — любит повторять ханамаки, и с ним нельзя не согласиться. после особо усердных тренировок, маки треплет его по плечу и больше ничего не говорит. ойкаву это немного подбадривает и приводит в чувство. (но иногда он не чувствует ничего) если бы он знал, в каком направлении ему стоит думать, то это действительно облегчило бы его жизнь. но он не знает, поэтому открывает компьютер, и глаза воспаляются от резкого света. он клацает мышкой, проверяет твиттер, общий чат в какао, свой аккаунт в инстаграме. на часах заполночь, на утренней тренировке он будет как лакричная палочка. он не готов к тесту по физике, надеясь как-то списать, но думает, что это не проблема. иногда он позволяет себе пустить всё на самотёк. ойкава ещё ничего не сделал, но от мыслей сколько ему сделать придётся, хочется удавиться. поэтому он открывает meetup* и создаёт анкету. ему действительно стоит лечь спать.***
ойкава тоору: «люблю зиму, внимание и хороший кофе» стирает. печатает. ойкава тоору: «люблю чувствовать себя нужным и не сомневаться в будущем, но первого я не чувствую, а второго у меня слишком много» «ну, это уже близко к правде» он всё равно стирает. ойкаве скучно и у него бессонница, которую он связывает с растущей луной, поэтому зарегистрироваться на сайте знакомств в час ночи — отличная идея. по крайней мере, ему это так кажется сейчас, а на утро читать это будет стыдно. на самом деле, он жалкий. у ойкавы много фанаток в школе и не только, потому что он 1) крутой связующий в волейболе и звезда школьной команды, 2) у него красивое лицо и длинные ноги... и список причин интереса у школьниц к его персоне на этом предательски кончается. вообще, это очень грустно. он ворочается в одеяле, пытаясь удобнее положить компьютер на колени. девчонки тайком фоткают его лицо и пытаются накормить своей стряпнёй, и нет, он не чувствует себя нужным. он смотрит в потолок, пытаясь перечислить хоть пару своих достоинств, помимо хорошего лица и тела, но в итоге закрывает вкладку. ойкава опять думает слишком много и хочет отключить себе интернет. если он продолжит, то к тренировке утром он определённо будет как слипшийся рис. если он продолжит, то он определённо очень сильно расстроится. он думает, что для полного жизненного здоровья ему необходимо быть влюбленным. он не знает в кого, но знает, что это точно вернёт его в тонус. стараться ради себя не всегда получается, а ради команды — его прямой долг капитана. но это всё равно не то. быть влюбленным так классно, даже если это не увенчается успехом, он все равно с горя пойдет тренироваться и наконец отточит тот кручёный. — я - кретин. собаки со двора лают ему в окно, наверное, подтверждая. когда-нибудь его мотивацией будет нечто большее, чем просто зависть. ночь густая и тёмная, и только полумесяц светит ему принципиально в глаз. с форточки тянет той особой предутренней прохладой. он не заметил, как какое-то время таращился в поблёкший экран. его суеверная тётка говорила, что время зари — самое опасное для человека, мол, он становится подвержен какому-то влиянию извне. ойкава всё детство думал, что она чокнутая, но сейчас близок к тому, чтобы глупо расплакаться. он не человек, он лишь маленькая ласточка, которая растворится в первых лучах солнца. ему не нравится оставаться с самим собой наедине, потому что он вновь думает, какой он несоизмеримо маленький. ойкава бы хотел, чтобы в него был кто-то влюблен, но по-настоящему. он пробовал встречаться с девчонками, и от силы с тремя. слухи по старшим школам твердят, что цифра приближается к тремста «брошенным и использованным» и, окей, тоору просто тешит тем самым своё эго, не более. на самом деле, он не был заинтересован ни в одной из трёх. это не были отношения партнеров, которые хотели бы работать над собой и на отношения друг с другом. они тоже не были заинтересованы в нём, вопреки тому, что они говорили, поэтому...он просто дал то, что им было нужно? — чувак, ты звучишь так сопливо. ойкава решает отложить комп и наконец прибраться в своем логове. складывает разбросанные вещи, смахивает крошки со стола, заправляет заново постель. он целовался с девушками. иногда, даже не состоя с ними в отношениях. и в этом не было ничего такого, это было «просто». ну, типа, никак. губы девушек мягкие, сладкие, как персики, и они слишком слюнявят рот. тоору смотрит на скомканные на столе стикеры и записки, и решает перебрать их потом: на те, над которыми ещё можно поработать и на те, которые нужно срочно утилизировать. он смотрит на телефон и думает записать что-нибудь в заметки, но в его голове пусто и сквозят лишь незаслуживающие внимания хаотичные мысли. ойкава тайком строчит какие-то текста и даже пытался в поэзию, но с рифмой у него туго. он — лузер в выражении эмоций, поэтому его каракули ему помогают. становится легче. стрелка на часах тянется к полвторому ночи. он определённо завтра пожалеет. ойкаву секс пугает, как минимум потому, что порно — фуфло полное. оно фальшивое, а для него секс — нечто важное. он бы не хотел лишиться чего-то важного и так запросто. его опыт ограничивался двумя пальцами. он решил попробовать с одной. она краснела и тонко постанывала, разводя ноги, но дальше этого он не зашел. во-первых, потому что он просто не мог — это совершенно его не возбуждало, и он не хотел её расстраивать. во-вторых, он воспринимал это как эксперимент, а не как что-то серьёзное, поэтому он бросил её через пару дней. она была из другой школы, поэтому не так было страшно, если бы она рассказала, что некий ойкава тоору её нагло использовал. «наверное, это обидно, когда у твоего парня на тебя не стоит», — он расчесывает пальцами свои лохмы и не хочет думать, что он плохой человек. его телефон пару раз вибрирует и экран тускло освещает пространство. пришли сообщения из общего чата. — ну нет… он тихо поскуливает и трёт заплывшие глаза, и думает между тем, чтобы отключить телефон и лечь спать, или всё-таки прочитать и не ответить. Матсуматс: ойкавв придурок ложись спать видно же что ты в сети Матсуматс: а ещё тцт видно кто читает, умник ойкава цыкает и всё равно выключает телефон. ойкава не знает, каково с парнями. ойкава всё ещё мечется. он не знает как себя идентифицировать. он не знает, как парни находят друг друга, ходят на свидания, вступают в связь. возможно, у него хватило бы смелости и харизмы позвать какого-нибудь кохая на свидание, но где гарантии, что его потом не изобьют в подворотне? а что будет с командой? тоору старается не думать, что случится с командой из-за его экспериментов. репутация команды куда важнее, чем его собственная, или важнее, чем его целое лицо. Ханамама: Какого чёрта?.. Матсуматс: йо маки Ханамама: Третий час ночи, почему вы не спите?.. Матсуматс: прохожу зельду Ханамама: Матсун, убейся. Матсуматс: не смей писатт на меня курсивом эй ты Ханамама: Ну давай, скажи ещё что-нибудь Хаяба: доброе утро, семпай. ойкава думает, какие же они безнадежно тупые, и от этого почему-то теплеет на сердце. «одни дурачки…целый клуб дурачков» Матсуматс: хей-хо яхаба-кун Ханамама: Яхаба, ты-то куда… Хаяба: у сестры режутся зубы, она орала и разбудила весь дом. Хаяба: поэтому я проснулся. Cunniми: хоть у кого-то уважительная причина из вас троих Матсуматс: утречко куними-кун Хаяба: мне всё ещё физически больно читать твой ник. Ханамама: Поддерживаю. Cunniми: когда это уже закончится Ватрататари: Ты проспорил примерно месяц назад, так что, ещё где-то 2 ндекли возможно, он слишком трус, чтобы пытаться пробовать с кем-то. он косится в сторону сияющего экрана ноутбука, но думает, что он не может в случае какой-либо оплошности подставить целую школу. Мальчик-репка: вы разбудили меня в три часа ночи своими уведомлениями Мальчик-репка: я вас ненавижу Матсуматс: киндаичи нельзя писать на старших курсивом Ватрататари: Сейчас он скажет что-то, про неуважение Матсуматс: это нЕуВаЖенИе Cunniми: писать лесенкой на кохая — очень по-взрослому, матсукава-сан. Ханамама: На твоём надгробии всё будет написано курсивом, так и знай. Дуракава: как мило что мы все здесь собрались ＼(≧▽≦)／ Дуракава: (((o(*°▽°*)o))) Дуракава: (ﾉ◕ヮ◕)ﾉ*:･ﾟ✧ Ханамама deleted Дуракава from the chat. ойкава молча таращится в гаснущий экран, и принимает решение — утром выесть все мозги маки. он подумает про парней и свидания как-нибудь потом. он выключает питание компьютера и к пол четвертому утра, наконец, засыпает.***
fear — current joys
первая учебная неделя закончилась, ничего после себя не оставив. ойкава не понимает почему, так тяжело идут уроки и тренировки, учитывая его самокритичные заскоки — быть лучше всех, быть впереди всех, постоянно быть лучше себя самого. он очень боится, что его мнительность спустя долгое время опять возьмёт над ним верх. что впервые за долгое время, он опять не захочет играть в волейбол. однако, как капитан, он понимает, что не ему одному сейчас нелегко. мысль о том, что это — последний шанс для третьегодок, в пустой комнате гремит трёхсотвольным разрядом. матсун любит говорить, что «прежде чем подумать о чём-то хорошенько, нужно проветрить голову, освободить пространство для мысли». ойкаве действительно не помешало бы выбраться куда-нибудь на свежий воздух. он смотрит в окно, на соседский карниз, на дворняжек, развалившихся на барском газоне. ойкава сдаётся и открывает заметки. «звёзды такие яркие. я бы вот-вот расплакался» — фу, противно. «звёзды такие яркие» — ну и что это такое вообще? ойкава взлохмачивает волосы и от отчаяния прикладывается пару раз головой об стол, для профилактики. он ненавидит это состояние, будто ты ужасно слабый, будто от тебя ничего не зависит и никогда не зависело. словно твои размеры сужаются до хлебной крошки и ты не чувствуешь буквально ничего. наверное, мама думает, что у него опять бзики на почве волейбола, и будет волноваться. заставлять маму волноваться последнее, что тоору хотел бы сделать. но он продолжает переписывать одну и ту же строчку раз от раза. и ничего не выходит. ойкава закрывает вкладку. на улице свежо и ярко, прогуляться кажется неплохой идеей. солнце заливает все вокруг золотой кровью и да, прогуляться — определённо хорошая идея. он переодевается в худи и джинсы, решив надеть сверху джинсовку, потому что солнце — это очень обманчиво. да и если он опять заболеет, ханамаки точно перегрызет ему горло в больничной палате. представив эту сцену, он решил надеть сверху ещё и шапку. — мам, я пойду прогуляюсь. между делом, его мама — шикарная женщина. она немного полновата в силу своих лет и вследствии нескольких беременностей, но она не лишена своего шарма. (тоору отцу не признается, но большую часть он унаследовал от мамы). у неё мягкие руки, глаза и кончик носа. мягкий нос и рот у людей — это очень важно, так привилось ойкаве с детства. он был из тех детей, что всегда заглядывали остальным в рот, поэтому другие дети считали его заносчивым. мама ойкавы — это женщина во всех смыслах этого слова. (они любят танцевать с отцом по вечерам на кухне под какие-то стариковские песни, и тоору бы тоже хотелось держать кого-то за руку с таким трепетом. отец рассказывал, что его мама была первой красоткой чуть ли не в самой столице, и бегал за ней весь университет. — у нас все в семье однолюбы. если однажды, то значит навсегда. сейчас тоору считает это больше проклятьем, хоть и имеет весомую долю романтики.) — только не долго, тоору, прогноз к вечеру обещал дождь, – мама что-то мелко шинкует, и на кухне пахнет просто потрясающе, она шлепает близнецов по рукам, чтобы те не лезли к конфетам, и пытается приучить детей к моркови. ойкава всё ещё не понимает, почему его мама не пошла на повара или воспитателя, а на экономиста, – возьми зонт на всякий случай. ойкава выглядывает в окно, пока утаскивает чужую морковку. — не стоит, я буквально на час или меньше даже. его мама тоже задумчиво смотрит в окно, и ойкава отмечает, что у них схожие мягкие профили. у отца слишком большой лоб. — а, кстати, тоору… иногда он думает, что его слишком избаловали. наверное, им стоило быть с ним строже в детстве, чтобы сейчас не было дурных мыслей в его голове. но не смотря на все его выходки, мама продолжает расчёсывать его волосы, когда ему плохо. ойкава уверен, даже если он поступит в университет, обзаведётся брюшком и кредитами, она все равно будет гладить его волосы, если тот попросит. наверное, ему бы хотелось девушку, похожую на его мать, и это даже не эдипов комплекс. все выбирают себе партнёров, похожих на родителей, и ему бы хотелось, чтобы его человек был похож на его маму. — помнишь соседского мальчишку? ты вроде был с ним в одном классе в начальной школе, а потом они с семьёй переехали. даже близнецам надоедает путаться под ногами, поэтому они сбегают в комнату, устраивая драки за приставку. ойкава искренне благодарен за то, что у него нет брата-близнеца, потому что мир бы не выдержал двух одинаковых красавчиков… но и потому что близнецы всегда дерутся так, будто до совершеннолетия может дожить только один из них. — смутно. а что такое? между бровей у мамы залегла какая-то обиженная складочка. помнит этого мальчика он действительно смутно: торчащие волосы, разбитые коленки, и огромные, как два колодца, глаза. этот мальчишка ходил постоянно с хмурым лицом, будто его обижают дома (хотя сам выглядел как потенциальный обидчик), любил драться с ним на палках, представляя, что они рыцари, и бросаться камнями в чужие окна. ладно, бросаться любил именно тоору, но перепадало всегда подельнику. они были не разлей вода до второго или третьего класса, а потом… всё? — их семья возвращается обратно с хоккайдо. — ладно? складочка между бровей становится больше. ойкава и в правду не понимает куда ведёт диалог. потому что он его совсем не помнит и ему нет дела. детская дружба, детская любовь и детские обещания — самые краткосрочные вещи в мире. некоторые из его начальной или средней школы учатся с ним вместе, с некоторыми он был особо близок (по меркам детей)… но даже с ними он не разговаривает или попросту не здоровается. словно не было ни этих лет, ни этих совместных воспоминаний. — я к тому, что если иваизуми-сан попросит помочь им выгрузить вещи, то ты берешь и делаешь, — мама, препарирующая до этого кочан капусты, поворачивается к нему, на каждое слово взмахивая ножом. ойкава только фыркает и саркастически выгибает бровь. он съел спрятанные от близнецов конфеты за них сам. у мамы становится смешное рыбье лицо, с вытянутым ртом. она откладывает нож и хватается за полотенце, что-то ему подсказывает, что сейчас будут заниматься его воспитанием. — ах, ты, бесстыдник! мама лупит его полотенцем (так ему и надо), ойкава смеётся громко и пытается оббежать её вокруг стола. — у тебя совсем нет манер, тоору! я позволяла тебе слишком многое, но сейчас мама исправится! — у неё красные щёки, то ли от возмущения, то ли от горячей плиты, и настроена она серьёзно, — неудивительно, что она тебя бросила! ойкава театрально хватается за сердце. он оскорблён до глубины души и, вообще-то, это он её бросил. (но, всё-таки, его бросили первым) мама смеётся и даёт тому подзатыльник. — тоору, девушки продолжат тебя бросать, если в волейбол ты будешь влюблен больше, чем в них, понимаешь? «больно хотелось» — да, мам. она смотрит на него большими карими глазами, как два агата, и мягко треплет по плечу. — я всего лишь хочу, чтобы ты позволил себе жить вне своего тренировочного зала, вот и всё. ойкава понуро разглядывает складки своих джинс. он не знает, действительно ли ему этого хочется. он вообще не знает, чего ему хочется. — да, мам. тоору подходит к ней, чтобы взять ключи (и чтобы его поцеловали в щеку, но он не признается), — люблю тебя. — до скорого, кнопка. ключи, — она подаёт ему спрятанную связку с полки, чтобы близнецы не тащили в рот все блестящие предметы, — подумай над этим. когда-то вы с хаджиме-куном были действительно близки. тоору выходит и вдыхает прохладу наступающей ночи. — я ушёл!***
(когда он возвращается домой и смотрит в окно, то видит две крепкие мужские фигуры, и женщину с лисьим прищуром. его новые соседи разгружают вещи. когда мама поднимается, он притворяется спящим. на помощь он не выходит.)***
champagne coast — blood orange
— тоору, к тебе пришли! поднимайся, бездельник, у тебя всё равно ничего не болит. — я, вообще-то, пострадавший, — ойкава высовывает голову из-под одеяла и отрывается от просмотра сериала. отец в дверном проеме смотрит на него с усмешкой. способность без устали скандалить, однако, передалась тоору от папы. — как же, — ещё они вдвоём очень выразительно закатывают глаза, — не рассказывай мне тут! как на волейбол бегать, то ничего не болит. — волейбол - это другое, — обиженно бурчит ойкава и обратно заворачивается в свой кокон. «на волейболе у меня ничего не болит, а вот без него — даже очень, только не понятно, что именно» — забросишь учиться – я тебя выпорю, даю слово. а ещё они вдвоём любят показательно и демонстративно цыкать, чтобы у всех в радиусе поражения перекосило лица. от папы он воистину перенял всё самое лучшее. — не дождёшься, старик! в ответ ему только хлопают дверью. ойкава фыркает и думает, что пару прогулов, тем более, прикрытые больничным — совершенно не страшно. возможно, совершенно по-детски, безответственно и безалаберно — но не страшно. видеть маки с матсуном абсолютно точно нет никакого желания. после этой мысли две рослые фигуры появляются аккурат на пороге его комнаты. — салют умирающим! маки сбрасывает рюкзак куда-то в угол и подходит к окну, раздвинуть шторы, чтобы можно было увидеть хоть что-то. от солнечного света у ойкавы слезятся глаза, а от присутствия посторонних — наружу просятся накопленные в течение трёхдневной изоляции гадости. — я не умираю. — но ты так настойчиво ныл в голосовые о том, как тебе плохо, мы надеялись, что правда помираешь, — матсун садится за стол и начинает крутиться в кресле, а маки продолжает инквизицию в его комнате — собирает бумажки, упаковки из под всякой вредной дряни и прочий мусор. эти двое всегда вели себя так, будто это они живут здесь. — неслыханная наглость, — маки пинает его под колено, — зачем вы вообще притащились? — мы что, не можем навестить умирающего друга? маки корчит своё обычно безэмоциональное лицо в слишком обеспокоенное выражение. — я не умираю. — человек, который сумел отравиться магазинным тофу, должен умереть, — задумчиво изрекает матсукава. он убьёт их когда-нибудь. — нгх-х, я просто не посмотрел срок годности, а потом запил молоком, ладно? такое может случиться с каждым, — ойкава мученически вздыхает и зарывается в одеяло только глубже, — дайте мне спокойно завять и закончить бренное существование. жалость во взглядах этих двоих буквально можно почувствовать. — эй, дуракава… — маки подсаживается на один край кровати, и ойкава чувствует как рукой он подзывает матсуна сесть на другой, — мы не знаем, на какой почве появились опять твои депрессии, но… он мнётся, поэтому за него договаривает матсукава. — хоть ты и тепличное растение, но ты — самое сильное тепличное растение, которое мы знаем. и ничего не случится, если ты перестанешь винить себя во всех бедах хотя бы сутки. — позволь себе отдохнуть от себя же, — ханамаки заключает речь в мягкие объятия. и действительно. ойкава так молод, но иногда он чувствует поцелуи вселенской усталости на своих плечах. он работает, безустанно работает над собой и точно не для того, чтобы отовсюду слышать, что он просто «талантливый» и «одарённый». ойкава тоору — никто, и звать его — «никак», но он трахнет и небо, и звезды, лишь бы получить самое лучшее место под солнцем. ойкава работает над собой и для себя, и когда-нибудь он добьётся признания от себя самого же. без всяких «я работал недостаточно», «я плохо старался», «я никогда не добьюсь взаимности» и «я ничего не добьюсь». — всё будет, но не сразу, ойкава. тебе ли не знать? — матсун пальцами перебирает складки одеяла, пока водит ладонью ему по плечу. он их ненавидит. и совсем немного плачет так, чтобы никто не заметил. даже если заметят, то всё равно ничего не скажут. — из-за вас я расклеиваюсь и мотаю сопли на подушку. скажите, зачем я вообще с вами общаюсь? — именно ради этого, — бодро встает с кровати маки, пока ойкава выворачивается из пут морфея, — и чтобы мы вызволяли тебя из дома. даже твоя мама попросила тебя забрать. — ха-а-а…? хандра ойкавы взымела такой успех? — ну, до того как ты начал ссориться с отцом, мы стояли на кухне и мило болтали,— матсун роется в пенале, чтобы найти ручку. тот никогда не признается, но на деле хороший художник, — она буквально попросила вытащить тебя из дома и не возвращать ближайшие пару часов. — это интервенция, — ойкава фыркает и спускается с кровати. стопы леденит холодный ламинат и сквозняк из другой комнаты. — это здравый смысл, если у тебя ума не хватает выбраться дальше спортивного зала, — парирует матсукава. — говоришь как мой старик, — ойкава корчится и заправляет постель. ему нужно в душ, сделать укладку, погладить вещи, замазать прыщ на лбу (потому что нечего было есть столько углеводов)… а, собственно, зачем ему это надо? — а мы что, куда-то идём? феерический дуэт таращится на него как на последнего дурачка, которого очень жалко, но в какой-то степени это даже мило. — совет старшеклассников устраивает пирушку третьегодок для укрепления отношений. брови ойкавы медленно ползут вверх. — староста-кун предложил встретиться в его дачном доме, — матсукава аккуратно чиркает что-то в чужой тетрадке по физике, — он парень умный и ответственный, но немного шабутной. — сказал, совет алкоголь приносить не будет, но на малые дозы закроет глаза… — эти два чудища переглядываются между собой и достают из арсенала самое снисходительное выражение лица из возможных. — а ты что, не знал? — в унисон. ойкава молча достаёт полотенце, сменную одежду, кое-какие баночки и крема. эти двое молча следят за его движениями и глумятся. ойкава также молча рассматривает своё лицо в зеркале и молча берётся за ручку двери. — надеюсь, когда я вернусь, вас в живых не окажется. тоору разворачивается на пятках, не удосужившись красиво хлопнуть дверью. но он слышит, как маки с матсуном дают друг другу пять, и смех его теряется между ворсинок полотенца.***
из душа он выходит посвежевшим и готовым поражать одним своим видом всех наповал. ойкава знает, что выглядит хорошо и что он умеет хорошо выглядеть. он знает, что на него засматриваются чуть ли не все девушки и даже парни, половина из которых — гетеро. он знает это. и он любит этим пользоваться. — если бы твой член был размером с твоё эго, то кому-то бы несказанно повезло, — матсукава кривит рот, когда ойкава опять зависает перед своим отражением. — слышу звуки зависти, — тоору долго и тщательно вбивает несколько кремов мягкими подушечками пальцев, — сколько у нас времени? — так как у тебя сборы занимают минимум полтора часа, и учитывая сколько ты перед этим ломаешься, то мы вышли за три, — поясняет маки. «серьёзно?» «он может пристыдить меня даже без намерения это сделать» — час, кстати, прошёл, — мило поддакивает маки. «вот же засранцы» он цыкает и закатывает глаза, и косится на косметичку. — к слову, — вдруг подаёт голос матсукава, — оденься так, чтобы у окружающих было лицо. заставлять людей делать лицо — самая любимая и приятная часть особо крутых вечеринок. когда ойкава появляется в толпе с идеальной укладкой, в одежде, идеально подчеркивающей его («плоский, плоский» — гнусавит в голове голосом ханамаки) зад, с идеальным неброским, но аккуратным макияжем, у людей появляется лицо. лицо, заставляющее провожать его взглядом и хотеть угостить чем-то. лицо, не скрывающее интереса и восхищения. он любит это и любит заставлять людей делать лицо, но приготовления отнимают слишком много сил и времени. — тяжёлая артиллерия? — хмыкает ойкава и достает подводку. — кажется, там будет кто-то в твоём вкусе, — вкрадчиво изрекает ханамаки. «стоп, что?» — мы не уверены, но нам так кажется, — звучит слишком неопределённо. что-то в тоне этих двоих не нравится безбожно и очень настораживает. ойкава не спросит напрямую, потому что так ему точно больше ничего не скажут и потом станет только неловко. но есть ощущение, что эти двое знают что-то, чего не знает он, и это категорически не в его интересах. ойкава не говорил им ни насчёт своих мыслей по поводу отношений, ни своих мыслей по поводу отношений с парнями. и не потому что не доверяет, а потому что не понимает, как эту мысль можно преподнести. маки с матсуном примут его любого, вне зависимости от предпочтений или ориентации… проблема лишь в том, что сам ойкава пока принять себя не в состоянии. (он даже не смог сказать маме про косметику, пока она сама однажды не застала его за попыткой накрасить ресницы, не выколов глаз. он, обмазанный тушью, и с погнутой щеточкой, и его мама в дверном проёме его комнаты. они молча смотрели друг на друга какое-то время, у тоору не хватало смелости что-либо сказать или как-то оправдаться, и он просто таращился во все глаза. пока мама не подошла и не показала как надо. — я совершенно не против и не буду относиться к тебе хуже из-за этого, — она мягко завивает его ресницы сначала какими-то щипчиками, а потом аккуратно проводит по ним зубчиками щётки, — просто…старайся, чтобы другие мальчишки не заметили. дети бывают жестоки, кнопка, — она мягко щёлкает его по носу и подносит зеркало, — смотрись. «действительно красиво» ресницы у него стали длинными извилистыми, как у эльфа, а вгляд ярче и ясней. мама иногда красится на хорошие вечера или, когда у нее просто хорошее настроение. она красит и ресницы, и щеки, и делает всё с точёной грацией большой кошки с мягкими лапами. — тебе очень идёт. и это как груз с плеч. — лучше, чтобы отец тебя за таким не увидел, я сама его, так сказать, подготовлю, — мама мягко смеётся и треплет его макушку, — я могу подарить что-нибудь из своей косметики. уже стара стала для марафетов. ойкава смотрит на неё признательно-благодарно и вовсе не за подаренную косметику. вовсе-вовсе нет. спасибо, — шепотом, одними губами. и в ответ целуют в затылок.) — и, кстати, у тебя осталось уже полтора часа. «вот чёрт!»***
marilyn — mount kimbie ft. micachu
— из-за тебя, придурка, мы опаздываем! — кричит ханамаки, пока они бегут на автобусную остановку. вечернее солнце медленно поедает дома, пачкает в крови деревья и прячется за многоэтажками. апрель выдался на удивление свежим и мягким, даже без особых ливней. ойкава много всякого успел наговорить на этот год, но на самом деле, он больше всех возлагает надежд на него. они сбегают вниз по серпантину с пригорка, на котором находится ойкавин дом, и всё не так уж и плохо. что-то в воздухе отдает кислым привкусом молодости и первой влюбленности. кошки ругаются на них, из-за того, что своей беготней подняли пыль, а некоторые даже пытаются увязаться с ними. маки на повороте чуть не выносит с обочины, галька летит во все стороны. ойкава смеется, а в ответ ему грозятся, что привяжут к автобусу за длинный язык и заставят бежать следом. матсукава просто говорит, что он их презирает. от машинных выхлопов и песка чешется нос. до остановки добежать удаётся за пару секунд до того, как автобус отъехал. ойкава со своей идеальной укладкой может попрощаться. и с макияжем, потому что у него вспотело лицо и шея. и с глаженной кофтой тоже. — я тебя ненавижу, — хрипит матсукава и держится за поручни, в попытке отдышаться. — ты сам решил рисовать мне стрелки! — обиженно вскидывает руками ойкава. — потому что, руки у тебя не из того места растут, и если бы ты продолжил возиться, то мы бы даже не вышли, — шипит матсукава. матсун бесспорно хорош в таких вещах. он красиво рисует маленькие детали и всегда вызывается рисовать школьные плакаты (и не потому что он ответственный ученик, не подумайте). а ещё он рисует одинаковые стрелки с первого раза и красит ногти, не измазавши пальцы предварительно в лаке — на что ойкава может только корчить завидующие рожицы. а маки сел на свободное место и не шевелится. вроде, хотя бы дышит. вечер обещает быть интересным.***
до места назначения они добираются в состоянии несостояния. автобус был полным, потому что все разъезжались по домам с работы, и затхлым, потому что на весь салон была лишь одна открытая форточка водителя. маки даже умудрился уснуть в таком положении, а ойкава испугался, что он умер. у старосты-куна относительно небольшой дом с двумя этажами и барбекю на заднем дворе. ойкава подмечает, что ему нравится жёлтый рябой забор и большая акация у дома, хоть цвести ей пока рановато. а подмечает ещё то, что тут действительно много людей. буквально все третьегодки, а те, кто не смог, не пришли по уважительной причине, а не потому, что не хотелось. (он благодарен быть здесь) какие-то ребята с параллельных классов жарят мясо, другие мутят что-то похожее на пунш. он замечает, что люди с совета продолжают приносить пакеты с продуктами, и чувствует укол совести. — только этого не хватало, — ханамаки хлопает его по плечу, пока матсукава ищет кого-то в толпе, — ты уже скидывался, если не забыл. «у меня что, всё на лице написано?» маки лишь показывает ему язык. — йо, староста-кун, — матсун машет рукой к ним, — спасибо за приглашение. — привет, парни, — к ним подходит молодой человек среднего роста с ямочками на щеках, — вам спасибо, что пришли. всё же старались для вас. сугита и в правду приятный малый. он всегда помогает волейбольному клубу, договаривается с уроками, всегда приводит школу болеть за них и разучивает кричалки. конечно, бывают заскоки, когда взамен он спихивает на них бумажную волокиту, но это не так уж и сложно. — хей, сугита-кун, как проходят организационные моменты? — ойкава ещё раз мажет взглядом по такому количеству народа. — всё пучком, — и в ответ сугита показывает знак мира. всё-таки, есть в нём что-то бесовское, — людей много, не спорю, но и мы же не звери. тем более, второй этаж закрыт на ключ, а в гостинной некоторые играют в приставку или в настолки. кстати, там пиво, — он показывает рукой куда-то в сторону барбекю, — и совет у нас тоже не маленький. — ах, ты маленький серый кардинал, — иронично гнусавит матсукава. староста лишь смущенно светит ямочками. — а домашние что? — а они не узнают, — в ответ трое ему лишь присвисвистывают, — ладно, развлекайтесь. «точно, демон» матсун приносит пиво и выдаёт глупый тост, и они чокаются с такой силой, что у ойкавы пенится пиво и выливается на кроссовки. маки делает серию фотографий тоору со злым лицом, потом делают пару селок и кидают их в общий чат. киндаичи бесится, что он первогодка, но хочет быть с ними, а яхаба слишком драматично просит его ценить моменты юности. у ойкавы интернет тут не ловит, поэтому когда матсун показывает ему фрагмент этой переписки, вырывается только его любимое «фу». они расходятся к каким-то своим знакомым: ханамаки ушёл в надежде выклянчать немного мяска, матсукава беседует в стороне со своими одноклассницами. на улице сильно пахнет костром и пивом — наверное, так и должно пахнуть последнее школьное лето. ойкава не знает, куда себя деть, поэтому открывает ещё один сидр и идет в дом. он общается с ребятами из параллельных классов, рассказывает про тренировки, про то, как устроены турниры и как тяжело пробраться на национальные. рассказывает про пару забавных моментов, про травму, про сокомандников. шутит, что ушивака просто тайно в него влюблён, и, в принципе, хорошо проводит время. он жалеет, что не собирался так с ними раньше, оправдывая всё своей занятостью. волейбол, если подумать, забрал его лучшие школьные годы. (об этом он старается не думать) на четвертой бутылке, они решают поиграть в ведьмака, а на пятой — ойкава в начале игры пытается развести йенефер на секс. на шестой понимает, что пора перестать пытаться, и доверить дело профессионалам. какие-то девушки шутят, что с реальными женщинами у ойкавы это получается проще, и смотрят на него как-то плотоядно. от этого неприятно тянет по пояснице. девушку с красивым лицом, но неприятным взглядом он уже где-то видел, но не может вспомнить, где именно. у нее острый разрез глаз, острые уголки губ и кончик носа. и длинный конский хвост, затянутый до скрипа. она выглядит так, будто знает что-то, что знает только ойкава, и это очень неприятно. с ней он решает больше никогда не пересекаться, поэтому буквально сбегает, когда кто-то предлагает попробовать пунш. на заднем дворе он застает матсукаву, который с кем-то наспор грызёт лимон, и лишь скептически приподнимает брови вверх. он делает пару фоток специально для куними, чтобы тот перестал уважать ещё кого-то, кроме самого ойкавы. он ворует для себя пару кусочков курицы и жареную морковь, и подходит к ханамаки. когда матсун съедает лимон без единой эмоции, его как-то странно начинают почитать, и в качестве приза, жертвуют последний бараний стейк. Cunniми: он что Cunniми: серьёзно просто взял Cunniми: засунул целый лимон себе в рот Cunniми: и прожевал его? Хаяба:…… Cunniми: надеюсь вы отравитесь там чем-то и будете блевать Cunniми: сами на себя Ватрататари: О нет, вы разбили ребёнку сердце ойкава чувствует тот особый летний вайб и даже немного ему ужасается. он рад быть тут, и радость его такая простая и понятная, под алкоголем перетекающая в счастье. он где-то далеко от невыполняемых целей, от родителей, от неопределенности в будущем. пунш холодный, с очень сладким вкусом апельсина, яблок и водки, после которого слипаются губы. ойкава снимает панораму, делает пару кадров деталей отдельным крупным планом, чтобы пересматривать, когда ему будет грустно и плохо, и думать: «вау, это взаправду со мной случалось». от телефона заставляют оторваться острые лопатки под белой футболкой и крепкие плечи, на которых эта футболка слишком натягивается, и ужасная укладка. ужасная укладка, которой, видимо, даже и нет. — эй, — он отвлекает матсуна и показывает в ту сторону, — а кто это? иногда матсукава тоже делает лицо, но его лицо никогда не предвещает ничего хорошего. — а этот прямо с корабля на бал, — у матсукавы появляется интонация, заставляющая маки обратить внимание тоже, — пару дней назад переехал сюда, а вчера был впервые на занятии. — он со мной в классе, — влезает ханамаки, тоже с интонацией, — как-то на «и», не помню. за убийства в состоянии аффекта дают меньше, а сейчас ойкава пьяненький, а до этого не спал несколько суток, так что, всё должно быть в порядке. хотя бы условно. проблема в том, что придётся убить сразу двоих, но и это не так уж и страшно. — а, он, кстати, приходил записываться в клуб, — нарочито равнодушно припоминает матсун и заведомо отходит на пару шагов подальше. — стоп, что? я – капитан команды, почему я узнаю о таких вещах…то есть, почему я о них вообще не узнаю? в ответ он получает две удивленные пары глаз. — ты же был на больничном, — в унисон. он убьёт их, потом всех присутсвующих в этой комнате, а потом зарежет себя сам. — да ладно, не дуйся, — хлопает по плечу маки, — этот парень выглядит как настоящий бандит, а ещё, когда он приходил записываться, сказал, что хочет в основной состав, — на этом моменте лицо тоору перекашивает, — поэтому даже тренер решил, что лучше решать вопрос с тобой. — когда ты будешь играть в качестве капитана полноценно, — опережает матсун. ойкаве остаётся лишь возмущённо хлопать ртом, как рыбе, выброшенной на берег. — кем он себя возомнил, чтобы метить в последний год в основной состав чужой команды? — от возмущения тоору машет руками и разливает пунш прямо матсуну на штанину (за всё хорошее). — кто знает, может он действительно хорош. выглядит крепким, а нам как раз нужен сильный ас, — маки попивает слащавую бурду с цветными красителями и синей сранью (боже, что это) с видом тамблеровского эстета. матсун пытается оттереть влажными салфетками яркое пятно с клетчатых брюк и кроет ойкаву всем, на чём только свет стоит. виноватым тот себя не чувствует. — так-то оно и так, но не слишком ли много он на себя берёт? — уж точно не больше чем ты, пидор, — матсукава выглядит как человек, готовый убить ойкаву ложкой, или кредитной карточкой, или этими же самыми салфетками. ойкава доволен собой. (завтра он извинится и оплатит химчистку, но сегодня у него талон на паскудное поведение) парень-каменное-лицо с кем-то общается и не выглядит таким уж и суровым. у него красивая улыбка, превращающая глаза в небольшие щелочки-миндалинки. на нём тупая белая футболка (кто на вечеринки надевает просто белую футболку, это бред) и черные джинсы с дырявой коленкой. ойкава какое-то время залипает на его коленку сквозь толпу. ощущать себя сталкером-фанбоем странно. — ну, может вы и правы… но плечи у него шикарные, — ойкава смакует эти слова на вкус и добавляет, вспомнив, — и икры. чёрт, хочу себе такие же икры. ойкава распахивает глаза в осознании. ойкава допустил ошибку. матсун сводит свои широкие брови в снисхождении. — а, так вот оно что. тоору вжимает свою шею в плечи, в надежде затолкать свои позвонки обратно. он ощущает себя как та самая синяя срань в стакане ханамаки, которая хочет в этом же стакане утопиться. — теперь понятно. ойкава любит своих друзей, потому что они для него двое из круга самых близких ему людей (ещё там мама). он доверяет им и рассказывает секретики, если хочет их рассказать. но не было ни дня, чтобы эти двое не делали из него идиота. точнее, идиота из себя делает сам ойкава, а они всегда лишь смотрят на это. — парень-каменное-лицо с шикарными икрами и плечами упускает случай пофлиртовать с тобой, потому что ты трус, который боится его и себя, — выносит вердикт маки. — я…я не…я- матсун выглядит как человек готовый горячо и долго спорить, а потом подраться. — я ухожу! — ойкава подрывается с места, кожа на щеках жжется, а глаза щипет, — и я вас, нахрен, ненавижу! маки с матсуном лишь показывают ему средние пальцы. наверное, по нему видно, что с ним что-то не так. он старательно избегает эту тему, потому что не хочет мусолить ее ни с кем, а особенно — с самим собой. он просто сбегает. ему не нравятся ни чужие коленки, ни мужские плечи, ни девчачьи бедра. ойкава всё выдумал: ему не нравятся сильные руки, не нравятся узкие спины. если бы он мог, ему бы не нравился никто. он гуляет в толпе от книжных полок до стола с пуншем. он чувствует, что ему стоило бы остановиться, но подливает себе ещё. парень со студсовета так вкусно курит, что ойкаве захотелось тоже, но он вовремя себя оттергивает, потому что лёгкие и общая выносливость — слишком высокая для него цена. он пьёт и с каждым глотком осознает как же много тут людей и как же много людей производят так много шума. он чувствует себя легко и почти влюблен в весь мир, но чужой смех слишком давит на его бестолковую черепушку. люди будто не прекращают приходить, второй этаж закрыт и даже негде спрятаться, а уходить домой в полдесятого не особо хочется. ойкава подливает себе ещё, и его зубы скоро сгниют от количества сахара. он заворачивает за дом и завораживается сам. парень-каменное-лицо или непопулярно «мистер-коленка» стоит под акацией и красиво пьёт свое пиво. ойкава думает, что в нём хештегов с пинтереста кэжуал урбан стритстайл больше, чем в самом пинтересте. если бы он был фотографом, он бы сделал снимок, а потом никому не показывал бы. — весна тебя любит. мистер-коленка дёргается от неожиданности и выглядит смущенным. — акация в этом сезоне не цветёт, а у тебя распустилась, — он указывает на несколько редких раскрытых цветков, пока переминается с ноги на ногу, — почему ты тут? у того широкие брови, которые он недоуменно сводит и выглядит суровым. ойкава какое-то время залипает на дырку в джинсах с его коленкой. — не люблю шум. — а почему ты не пьешь пунш? — не люблю сладкое, — парень хмурится сильнее. — ты - иваизуми хаджиме? — а ты кто, сын прокурора? — теперь он выглядит откровенно забавляющимся. эта ситуация похожа на то, будто ойкава не доволен тем, что кто-то отнял у него его место, и отказывается пить его напиток, потому что тот недостаточно хорош для него. — я…эм, — ойкава был уверен, что у него было до этого какое-то имя, — у тебя красивая коленка… ты любишь волейбол? я – капитан мужской команды в сейджо, и было бы хорошо, если ты любишь волейбол, потому что я тоже его люблю, но не думай, что я приму тебя в основной состав из-за одной любви к волейболу или красивых коленей... ты видел меня на соревнованиях до этого? я — ойкава тоору? — ойкава переводит дыхание, потому что он протароторил абзац ненужной информации в минуту, — эм, знаешь, это не лучший разговор в моей жизни, мне бы хотелось уйти… иваизуми хаджиме смеётся особым мягким смехом, как смеются девушки, когда им щекотят затылок. это вгоняет в ступор. — ты серьёзно у меня спрашиваешь как тебя зовут? — у иваизуми хаджиме мягкий рот, кончик носа, и он всё ещё продолжает смеяться. — я просто уйду. — постой-постой, — он был близок, чтобы схватить его за плечо, поэтому ойкава решил не дергаться, — да, меня зовут иваизуми хаджиме, я не люблю шум и сладкое, но люблю волейбол, и достаточно хорош, чтобы меня взяли в основной состав, не только за красивые колени, — он переодически посмеивается и ерошит свою без того ужасную укладку, — ты забавный, давай ещё поболтаем. — эм, да, — ойкава сглатывает вязкую липкую слюну, — давай поболтаем.***
fantasy boys — broncho
они говорят обо всем и одновременно ни о чём. ойкава слишком нервничает и продолжает спиваться, а иваизуми только присвистывает. — откуда только в тебе такая страсть к алкоголизму? оказывается, существует ещё один человек помимо ханамаки такахиро, который может заставить ойкаву стыдиться. он говорит о том, как тяжко было по началу, особенно, как трудно ему было справляться с конкуренцией. они говорят о любимой музыке (иваизуми хаджиме оказывается ярый хардкорщик, а ойкава открывает ему свою страсть к электро), о фильмах, и о всякой чепухе, типо любимого цвета. ойкава был близок к тому, чтобы начать задавать тупые и неловкие вопросы, но иваизуми хаджиме слушает его очень внимательно и совести не хватает паясничать. — ты выращивал арбузы на хоккайдо? — совершенно серьёзно спрашивает ойкава, у которого на «арбузах» заплетается язык. иваизуми хаджиме прыскает и театрально распахивает глаза. — как ты узнал? — я серьёзно. — я тоже. ойкава молча пялится куда-то ему между глаз мутным взглядом, анализируя — врёт или нет. как и с какими условиями проходит «анализ» — неразгаданная тайна человечества. — что, правда? — а чем мне ещё заниматься на хоккайдо, помимо арбузов и волейбола, дуракава? — скептически спрашивает иваизуми. — поверить не могу, ива-чан, ты оказывается редкостный грубиян, — на «ива-чан» хаджиме начинает плеваться, — меня тошнит от твоей грубости и я буду стараться, чтобы тошнило на твою белую футболку. на самом деле, ему действительно плоховатенько. видимо, даже хуже, чем «плоховатенько», потому что стоит хаджиме посмотреть на него, так он сразу подрывается к ойкаве. — эй, ты в порядке? — нет, — ойкава старается принять относительно горизонтальное положение, — вообще нет, — разговоры тоже требуют усилий, — сейчас упаду в обморок. — так, полежи немного. свесь голову немного вниз, чтобы если вдруг не захлебнуться рвотой, — хаджиме аккуратно перетягивает ойкаву к краю скамейки, на которой они сидели, — я сейчас. единственное, что он смог заметить кроме того, как ему хуёво, — это очень грубые мазолистые пальцы, но деликатные прикосновения.***
— где он может быть, мне даже его мама начинает написывать в какао, — у ханамаки рассеянно-нервное выражение лица и судорожно бегающие глаза. — мне, оказывается, тоже, — матсун пытается позвонить на телефон ойкавы, но тот отказывается вне зоны доступа. — дерьмо, — маки при волнении всегда натирает висок пальцами, — мы же не скажем его матери, мол, «извините, мы проебали вашего пьяного сына на студвечеринке, бывает»? он когда-нибудь так и облысеет. — не ругайся, — матсукава шикает на него и пытается высмотреть что-то в толпе, — может, он налакался где-то и сейчас блюет, — он сверяется с часами – почти полночь, — посмотри направо. парень-каменное-лицо комично и торопливо пытается найти воду среди груды алкоголя. — эй, — ханамаки подлетает к нему, видимо, слишком агрессивно, так, что аж парень-каменное-лицо вздрагивает, — ты знаешь, где ойкава тоору? — такой чудаковатый, с нарциссическими замашками. — у него темные волосы и глаза. — и тупое выражение лица. — высокий и слащавый, — поддакивает матсукава, — ну? — эм, ну да, я познакомился с ним час назад, — парень-каменное-лицо запинается от такого напора, — он у акации, сейчас ему стало плохо и я решил принести ему воды, — маки цыкает и гневно строчит ответ ойкаве-сан, — а что такое? — он не отвечает на звонки, а родители его потеряли. спасибо, сейчас вызовем ему такси, — ханамаки успевает отписаться старосте «ложная тревога». — я могу отвезти его, — вклинивается парень-каменное-лицо. дуэт недоверчиво переглядывается между собой. — ты-то? — в унисон. брови у парня сходятся в переносице. — я за несколько часов выпил от силы три бутылки пива, — матсукава недоверчиво щурится, — скажите адрес. дуэт всё ещё переглядывается и общается, вероятно, телекинезом. — второй поворот, дом три дробь пять. лицо парня-каменное-лицо действительно становится безэмоциональным, каменным, и немного бледным. — я переехал в дом четыре дробь пять. матсукава прыскает. — и вы ему об этом не скажете. — а ты нам уже нравишься, — усмехается ханамаки, — тебя-то как звать, доставщик? он наконец находит где-то между ящиков пива канистру с водой и улыбается им как-то заговорщически. — иваизуми хаджиме. они втроём обмениваются на прощаение гаденькими оскалами. — он неплох, — выносит вердикт матсун, когда иваизуми хаджиме уже уходит. — определенно.***
ойкава успел трижды вывернуть себя наизнанку и трижды себе пообещать никогда больше не пить. это чувство отвратительно, и он действительно не хочет испытывать его больше. — эй, ты как? — широкая ладонь ложится на его вспотевший прохладный лоб. кожа грубая, как наждачка, но очень осторожные пальцы. — получше. ива-чан, дай воды, — иваизуми помогает ему держать канистру, чтобы он не облился водой, и ойкава действительно чувствует себя лучше, — мне нужно домой. взгляд у иваизуми сомневаюшийся и, в то же время, внимательный. ясные глаза, цвета дорогих камней или крокодиловой кожи. цвета живого, необъятного леса, цвета кислого и вяжущего яблока. — я отвезу тебя. — хорошо. цвета затягивающей за собой болотной пучины.***
teen angst — m83
на скорости огни ночного сендая смешиваются в одно огромное ляпистое пятно. чужие фары и неоновые вывески вылизывают резким светом глаза ойкавы, заставляя их слезиться. яркие огни всегда напоминают ему о токио. на улице свежо и пахнет машинными выхлопами, сыростью и иногда гнилью. они едут на хиленьком мопеде по полупустой трассе, иваизуми пообещал, что будет ехать медленно, чтобы ойкаву случайно не стошнило. ойкава впивается иваизуми поперек груди продрогшими пальцами и чувствует себя там, где он должен быть. сендай ночью более одинокий, чем обычно. средний город среди сотен таких же. ойкава — это не отражение поколения, он даже не отражение самого себя. временами на него накатывает, когда хуже, чем бывает обычно, и переворачивает всё вверх дном. будоражит рассудок. и он уже не думает так, как думал раньше, не чувствует так, как чувствовал до этого. они едут с одним шлемом на двоих и с ветром навстречу. ойкава прижимается горячей щекой к неприятному материалу чужой кожаной куртки. — мои слёзы так молоды. хочет ли он, чтобы его услышали? сегодня, наверное, будет дождь. всегда перед тем, как начнётся дождь, душно. — ива-чан! — я не могу услышать тебя через шлем, дуракава! — ива-чан, — ойкаве, если честно, плевать, — ты теперь мой друг? — буду им, если ты перестанешь болтать и не дашь нам разбиться! — хаджиме кричит сквозь шум автострады и обивку шлема. — ива-чан! я серьёзно! из машины у кого-то из колонок орёт максимально трагичная музыка билли айлиш. — да, я твой друг. «хорошо. теперь все хорошо»***
иваизуми паркуется аккурат ворот его дома и ставит мопед на подножку. они буквально ползли, а не ехали, но успели добраться чуть позже полуночи. ойкава спрыгивает с сидения и вдыхает свежесть ночи. — спасибо, что подвёз, ива-чан. тот хмыкает, вешая шлем на руль. — должен будешь, — улыбка вышла немного утомленной и от этого ойкаве совестливо, — серьёзно, не напивайся так больше. в ответ он лишь смотрит маленькими плаксивыми глазами. иваизуми поднимает голову к небу. — пошли проведу тебя. — разве не поздно? он лишь хитро улыбается уголком губ. — всё нормально, я живу недалеко. он открывает калитку и они вместе проходят во двор. мама, вероятно, до сих пор не спит, потому что тоору глупый и непутёвый, и всегда может наворотить дел. мама никогда не ждала от него грантов за отличную учебу, волонтерского фанатизма, или каких-нибудь золотых медалей. мама даёт ему максимум самого лучшего, не желая ничего взамен, ойкава сам всё выдумал. он так часто старался соответствовать чужим ожиданиям, что уже позабыл, чего ожидал от себя сам. — я дома! мама выходит сонная, когда тоору снимает кроссовки. на ней мягкий кремовый кардиган и очки для чтения с широкими линзами. она выглядит ласковой, хоть и немного замученной, и мягко обнимает тоору за плечи. хаджиме неловко переминается с ноги на ногу. — мам, это иваизуми хаджиме с моей параллели. он только что подвёз меня, а ещё метит в основной состав команды. ойкава-сан удивленно поднимает бровь, от чего у иваизуми краснеют уши. — приятно познакомиться, хаджиме-кун. спасибо, что позаботился о нём. он лишь смущённо улыбается и неловко жмёт ойкаве руку на прощание. ладонь у него горячая и немного вспотевшая. это оставляет ойкаву ни с чем. — ты в порядке, кнопка? — да, мам, все хорошо, — он закрывает дверь и снимает джинсовку, — я устал, спать пойду. спокойной ночи. — сладких снов, тоору.***
ойкава поднимается к себе в комнату и падает на кровать. сегодняшний день был классным, ребята приятными, а атмосфера была пряной и ароматной. ему действительно этого очень не хватало. у ойкавы большие амбиции и маленькое птичье сердце. он хочет очень-очень много, не зная как к этому придти. его сердце слабое, не способное переносить переживания и влюбленности. он думает, что в один день его птичье сердце устанет так же, как он устал. он достаёт телефон, пару раз листает последние снимки в галерее, совершенно не задерживается на фотографиях дырявых джинс и лопаток под белой футболкой. ойкава снимает себя пропотевшие и пропитанные насквозь запахом костра вещи, достает проеденное местами молью одеяло из шкафа, потому что ему отчего-то вдруг невыносимо холодно. с первого этажа доносится что-то из эминема — видно мама уснула, опять забыв выключить телевизор. ойкава думает, что эта музыка не про него и вряд ли когда-то будет. Дуракава: сегодня я выставил себя дураком и завтра тоже буду продолжать выставлять себя дураком Дуракава: спокойной ночи. и никаких смайликов или восклицательных знаков, на это попросту нет сил. ойкава кутается поплотнее и не тянется за телефоном, когда в чат приходят уведомления — не один он заметил, что что-то не так. он прячется в тяжёлом пуховом одеяле из заплаток и страха склеяном. в нем душно и пахнет старостью. сквозь ткань не проходит звук, не может вторгнуться внешний мир, значит никто не может влезть или посягнуть на него. пусть плывет его фрегат из ниток и слёз, а он подумает об этом потом. он подумает обо всем потом.