M E N J O

Агата никогда не носит юбку выше колена — никогда с того момента, как пламя опалило ее, оставляя склизкие, пузырящиеся гноем и кровью шрамы. Она никогда не носит платья, что оголяют ее спину — никогда с того момента, как она упала прямо на горящие книги спиной и волосы на затылке опалились, разнося мерзкий запах. Будет честно признать — это не комплексы. Просто Агата боялась огня. Даже после того, как дом подвергся ремонту и полнейшей реконструкции. Она не боялась огня в камине или на верхушке восковой свечи в ресторане стиля романтик, вовсе нет — она боялась того, что если снова попадет в пожар, то не выберется. Гипоксия и гиперкапния, являющиеся результатом углекислого газа, в ту секунду действовали опьяняюще, если не наркотически. В старшей школе она покуривала травку с мальчишками. Ощущение было похожее. Ты словно паришь, откинув от себя все невзгоды и тревоги — думаешь только о хорошем. Глубокий вздох и она медленно переворачивается на другой бок. Подушка слишком горячая, никак не получается отключиться от этих мыслей — вчера она обожглась зажигалкой, которой пыталась зажечь свечу. Ее не парализовало от страха, просто стало мерзко и пусто. Донельзя противно внутри. Словно кто-то надорвал старый покрывшийся коркой гнойник, а из него все — наружу... — Спишь? — Сэм утыкается ей носом в шею, Агата в ответ мотает головой, — Может таблетку? Когда ты в последний раз принимала лекарства? Она ценит его за заботу и за такие вопросы. Он как никто другой знает, что у фермакологической терапии, которой она подвергалась в течение какого-то времени, всегда были релапсы — иногда приходилось принимать снова. При бессонице или тревоге — она ценила то, что он спрашивал, когда это было в последний раз. Лучше это записывать. Иначе снова могут появиться побочные эффекты. — Два месяца назад. Да, принеси мне воды. И он молча поднимается в кровати с шумным вздохом, потягивается по дороге и бьется коленом о косяк с матами — в темноте плохо видно. Собака громко стучит когтями по ламинату и Агата поднимает уголок кровати, впуская спаниеля в постель. Сэм вернется и будет бухтеть — она знает. Но ничего не сделает. Смирится. Ведь все ради нее. Все, ради того, чтобы у нее снова не было тошноты, потери координации, упадка аппетита, синдрома отмены и привыкания к лечению. Хорошо, что это осталось в прошлом. Шаги босиком... — Мы же договорились — никаких собак в постели. — Однако ты спишь в кровати регулярно, — она снова острит, принимая из его рук стакан. Сэм сжимает губы и залезает под одеяло. Она лежит к нему спиной и он касается ладонью изуродованной кожи между лопаток — он помнит, как долго в госпитале она лечилась и сколько косметических операций взяла после. Три. Чтобы разгладить шрамы от ожогов — сейчас стало лучше, но не на много. Он часто ей говорил, что ерунда все это, почти незаметно. Он не врал. Но они оба понимали, что лучше не носить открытые майки и мини-юбки. — Ты очень красивая. Он знает, как ей это важно. — Ты тоже ничего, — поворачивается к нему, — С чего вдруг? Он ей — укус в ухо, набрасываясь со смехом, как оголодавшая псина. Та, кстати, падает с кровати с грохотом.