M E N J O

— Я совершенно бездарна. Вот одно простое умозаключение, к которому приходит Агата, когда скользкая лапша выскальзывает из палочек и плюхается обратно в горячую тарелку, обжигая ее подбородок. Все было так неудобно, смешно и позорно, что в какой-то момент девушка захотела разрыдаться крокодильими слезами — зря она все это задумала. Сидела бы дома в Штатах, иногда ездила в Англию домой по делам и в ус не дула. А сейчас ей можно присвоить звание "позор года". Впервые в жизни она оказалась на пороге традиционного японского дома — двухэтажного деревянного строения, пропахшего специями и свежей едой; никогда до этого Агата не была на востоке и нервничала как школьница на выпускном. И не то чтобы сильно ее волновали его родственники, что казались ей все одинаковыми, просто хотелось привнести впечатление богатой английской леди, а все, что привнесла Агата за собой — грохот, мат и разбитую вазу. Благодаря таким характерным элементам японского интерьера, как тонкие перегородки сёдзи и напольные маты татами, изготовленные из натуральных и ароматно пахнущих материалов, небольшие помещения дома казались просторными и, иногда забыв о том, что стены тут почти что бумажные, а на полу много всего низкого, Агата то билась ногой о стол, снося его к чертовой бабушке, то продырявливала рукой сёдзи. Было неловко. А еще у нее ужасно болела спина, ведь они спали не на кроватях, а на футонах, расстеленных поверх татами. А еще Агата постоянно мерзла и ее бесило то, что несмотря на то, что спали они с Сэмом в одной комнате, футоны у них были разные. И поэтому, подождав пока за тонкими стенами вся его семья уляжется и стихнет, осторожно, словно мышка, она выползала из своего футона и заползала к нему — впрочем, только ей казалось, что она мышка. Агата пыхтела и сопела от усердия и втуливания себя в небольшой футон и, когда ее задница наконец оказывалась под его рукой девушка понимала, что японец и не спал вовсе, а про себя угарал над ее попытками и потугами. Правильно. Над ней лишь бы поржать. — Ну ты и извращенец, — она шепчет ему куда-то в бровь, вошкаясь, как глиста. Сэм что-то пыхтит ей в ухо, запуская руки под спальную футболку. — Ты че, офигел? Нас же услышат! — Будешь молчать — не услышат. Агата пытается молчать, но не выходит и у них так ничего и не получается. Впервые попав в дом Макото, Агата жутко мялась. Хотя бы потому что весь полет читала о традициях японцев и даже узнала, что при входе в дом нужно снимать обувь. Наверное, этим она и поразила отца своего суженного — вообще она старалась не думать о том, что она знакомится с его родителями для будущего. Она просто тут, потому что Сэм ее пригласил, потому что у них сложный период и да, она не знала, что вся семья парня была против — ей и не надо было знать. Ведь это только семейное дело, Сэчиро. Только семья должна страдать и оплакивать и твои западные замашки нам чужды, это не по-нашему, нам не нужны в доме европейки, с которыми ты спишь. Ведь они по культуре холодные и никогда не вываливают все незнакомцам, поэтому Агата не знает, как себя вести. Да, его родители были старой закалки — и наверняка мечтали, чтобы сын привел в дом какую-нибудь Аю Ватанабэ* из хорошей семьи. Но Аю не появилась. А появилась она — Агата. И все. В Японии с ее землетрясениями, тайфунами и прочими природными катаклизмами традиционное жилище устроено таким образом, что пол в жилых помещениях ступенькой возвышается над полом прихожей — это позволяет спастись от сырости и затоплений во время ливневых дождей. Татаки, где снимают обувь, находится на нижнем уровне, "на земле", чтобы можно было снять или надеть обувь, присев на более высокий пол комнаты. И о том, что в японском доме существует специальное место татаки, полоса бетонного пола в прихожей, предназначенное именно для того, чтобы снимать там обувь, Агата узнала заранее. И, войдя в дом, сопровождаемая комментариями на незнакомом языке и сбивчивой речи Сэма, что переключался с одного языка на другой, она, под полнейшую и даже удивленную тишину присела на выступ и ловко сняла кеды, освобождая ноги с носками с авокадо. Агата подняла голову и посмотрела на лица с приподнятыми бровями и нахмурилась: — Я что-то сделала не так? Первым отошла от удивления старшая сестра Сэма, и Агате было стыдно признать, но она вообще не запомнила ни ее имя, ни имена остальных. Запомнила только то, что отец у него — Гокудера-сан, вроде. Но не была в этом уверена. — Нет, все так, Агата-чан. Проходи скорее! И вот что было самое здоровское — очень много японцев говорило на английском. И, хоть диалоги не всегда клеились за столом, было понятно, о чем идет речь. Агата привезла так много всего, что, наверное, поставила семью в неловкое положение. Откупоривая бутылку дорогущего шотландского виски и, разливая его по стаканам, девушка, уже до этого бахнув немного сакэ, вещала: — Это очень хороший напиток, Гокудера-сан! — девушка с видом знатока помешивает янтарную жидкость внутри стакана прежде чем протянуть ее пожилому японцу, что смотрит с недоверием, — В нем смешиваются самые лучшие качества во время производства на одной винокурне! Соложенный ячмень, спирт, дубовые бочки! Как Агата любила виски — это было чем-то ужасно патриотичным с ее стороны. И она могла разглагольствовать о качествах напитка так долго, пока не засыпала где-нибудь в углу. Когда Сэм что-то готовит на кухне, к нему подходит отец. В их доме все еще траур из-за смерти брата и это напряжение висит в воздухе и даже ощущается в декорациях дома — Акира ушел слишком рано. У них это было с ним общее, что их так роднило — страсть к скорости и дорогам. Один удар машины и брата больше нет. — Сын, тебе не кажется, что твоя девушка очень много пьет? Сэм замирает. Неловко признаваться отцу, что Агата по сравнению со способностями самого Сэмюэла — просто маленькая девочка. И если она могла выпить максимум пол литра виски и уже уснуть, ему литр нужен был только чтобы разойтись. И это было странно для азиата — уже давно доказали, что у них есть какой-то ген противорезистенции к алкоголю. Видимо, Сэма это особо не касалось. Агата что-то рассказывает его матери про цветы в Амстердаме. А Сэм в термос для чая наливает брэнди и садится на крыльцо. По водостокам, для тайфунов и дождей, вода, скапливающаяся в желобах на карнизах домов, стекает в специальные сточные канавки. Водосток, призванный уберечь дом от ущерба и потопа, включает в себя крупные звенья в виде маленьких чашечек, что забавно шелестят при сильном ветре. После дождей чашки влажные и иногда ржавеют — и мать иногда протирает их сухой тряпкой, избегая подобных последствий. Безумно хочется курить. Он так и не вывез Агату из дома за эти два дня, а ей, вроде, даже начинало нравится — вчера его сестра нацепила на англичанку кимоно и, хоть смотрелась девушка в нем несуразно, что-то его возбудило. Прямо на ровном месте. Сэм пытается отвлечься о том, что ужасно хочет выкурить три-четыре сигареты подряд, сидя в маленьком садике у крыльца, когда слышит треск бумаги и голос Агаты: — Блять, снова... Фусума — это скользящая дверь с бумагой, отделяющая помещения друг от друга. При необходимости ее можно снять между комнатами — в отличие от фиксированных постоянных стен перегородки фусума позволяют с большей легкостью и свободой менять внутренний интерьер дома взаимозависимость от желания и настроения. А еще они позволяют Агате матерится, потому что других слов не находится, ведь меняют они бумагу уже третий раз после того, как она вошла в стену. Агата просто долбанный Халк. Она садится рядом с ним и влажно целует, украдкой, пока никто не видит. — Опять бухаешь? — никакого осуждения. Сэм пожимает плечами и протягивает ей термос. — Знаешь, я когда в университете училась, каждый день ходила с термосом чая на пары. Только там был не чай. Они смеются. Агата пьет вместе с ним на крыльце и, все равно как-то оглядываясь, кладет ему голову на плечо. Какие-то шаги за спиной, видимо, в доме проходят сборы. Ненужная активность — девушка осторожно опускает руку ему между ног с самой довольной мордой, но разочарованно выдыхает. Ее ладонь перехватывают. — Совесть имей. — Я соскучилась, может, вывалимся в город? Можно снять номер на сутки. Погуляем, покурим, напьемся, потрахаемся. Честное слово, чувство, будто родители считают, что ты — девственник! — она говорит негромко ему в ухо, но Сэм оборачивается, чтобы их не услышали. Да, не то, чтобы его жизнь часто обсуждалась. Просто не было принято, наверное? Они носили траур по брату и Сэму было нелегко понимать, что теперь их в семье меньше. Да, утраты в его культуре переносили немного легче, но, став западным человеком он стал немного чувствительнее — и ощущал, словно брат смотрит на него со всех фотографий с каким-то осуждением. Сэм делает глоток из термоса. Да, хорош бренди. Надо запомнить марку. Сбоку ее растроенный голос: — Совсем меня не слушаешь. — Прости. — Я же знаю, что тебе плохо, — она хватает его за ладонь и Сэм удивляется, что такой бледный по сравнению с ней, — Эти стены буквально давят на тебя, родители и сестры... Это сложно, я понимаю. Я понимаю. Да. Агата понимает как никто другой. Переживать утрату в доме, полном семьи. Они уезжают в город под предлогом того, что девушка ни разу не была в Киото и ей хочется посмотреть город. Город, она, конечно же видит — если город включает в себя потолок номера, что они сняли, простыни, запах сигарет и сакэ. Сэм ее понимает. Да, члены семьи умирают и это больно. Но иногда нужно выключиться на какое-то время, чтобы потом вернуться с новыми силами, верно? Он спит, уткнувшись носом ей в живот, одна ее нога закинута ему на плечо. Агата читает новости, когда ей приходит сообщение на телефон: Ты еще в Стокгольме? Черт. Черт. Она испуганно опускает взгляд на спящего парня и чувствует, как внутри все напрягается, а сердце колотится как бешенное. Нет. Нет. Удалить сообщение и заблокировать контакт, она ничего не хочет знать и вспоминать о том, что спала со шведом. Как только она удаляет все с телефона, то еще несколько раз проверяет снова и снова — будто бы могла промахнуться. Поцелуй выше пупка. — Ты чего такая зеленая, словно призрака увидела? — он подползает наверх, в подушки. Агата убирает телефон на тумбочку. — Ничего.