А хозяин влюблённый, встречи стали опасны. Эти игры для взрослых, первобытные танцы. Что теперь между нами? Я не сдам, я не сгину. Не прошу тебя сдаться, помогу тебя сдаться, погибнешь. Тишина атакует, мы в секунде от неба. Поздно бабочкой в стёкла, я же вижу, ты хочешь. Что теперь между нами? Никогда не забудешь. Горький мёд и цунами, горький мёд и цунами.¹
Паша вскоре вернулся к завтраку и, откровенно говоря, даже подумывал, что, быть может, сболтнул чего-нибудь лишнего. Серёжа, сука, упёртый. Внутри юноши снова поднялись отголоски каких-то странных возмущений, отчасти даже перерастающих в злость. Ну почему Костенко реально упирается, как баран лбом в ворота, в привычный ему образ жизни, в какой-то крест страдальца, который на своём горбу тащит, и, будто зашоренная лошадь, наотрез отказывается поглядеть в сторону, на что-то принципиально новое? Допустить мысли о том, что что-то в его жизни может быть по-другому. Что кто-то, блин, уже даже готов помочь ему справиться с этим, и этот кто-то может быть совсем рядом. Нет, Паша, конечно, не дурак — умом-то Паша всё понимал. Просто где-то на чувственном уровне ему, такому эмоциональному, не удавалось это принять. А рационально думать — о том, что Костенко так себя ведёт потому, что у него, кроме этой его жизни, кроме этих убеждений, ничего больше нет, он так сильно за это всё держится, потому что действительно отвык от хороших проявлений в его сторону, очерствел, подготовил себя ко всему самому худшему, что теперь у него в его системе мира просто не укладывается что-то иное, и в то же время он ужасно боится разжать руки, которыми изо всех сил держится за такую жизнь, даже во имя попытки построить что-то новое, потому что он не знает, что может ждать его в этом новом, он уже не помнит, каково было в другой, лучшей жизни, а потом теперь ужасно боится, что, разжав руки, рухнет в бездну, — Паша не хотел. Думал — не мог ничего поделать с этим процессом, — но не хотел думать. Ему больно было об этом думать. И ещё больнее сознавать, что он сам не знает, как Сергею помочь выбраться из этого. С другой стороны, конечно, как говорят психологи, нельзя помочь тому, кто не хочет помощи, да и сложно спасти утопающего, который норовит отбиться от твоих рук и не позволяет снять привязанный к шее камень, но Вершинин был из тех, кто не ищет лёгких задач. Да и вообще-то его бы это всё не терзало, ему бы и не так сильно хотелось бы чем-то помочь Сергею, если бы юноша не видел, что в Костенко всё ещё что-то есть, что-то теплится — какая-то жажда к жизни, тяга к свету, к добру. Вот только его упёртость, внутренний страх и истошность попыток цепляться за имеющееся, как за последний спасательный круг в его жизни, всё усложняли.Принимать нас за хороших людей Непростительно глупо с твоей стороны. Ты просил ночь, наступил день, Но при свете мы были тебе не нужны. Как свеча, как шерстяной плед, Как железные скулы цветных фонарей. Ты курил мак против всех бед, Что стоят у дверей. Я тебе волк, да я тебя съем, Если ты мне покажешь свою слабину. Ну и в чем кайф доверять всем? Кто тебя обманул? Прими меня на линии огня, За кормой прими меня, прими меня. Обратная нас связывает вязь, Ангел мой, обратная, обратная.²
Завтрак закончили в тишине. Только Вершинин, который нарочито долго ел, не желая быстро избегать контакта с Костенко, и надеясь, что речь зайдёт о чём-нибудь ещё, выпалил по окончании: — Спасибо, было вкусно. Сергей на это дежурно кивнул. Паша несколько секунд мялся без дела. — У тебя есть планы на новогодние выходные? — Не уверен, — отозвался мужчина. — Мы могли бы встретиться на днях. Может, погулять, — предложил юноша. — Когда скажешь. Я весь твой. Это было сказано без особого энтузиазма, скорее, здесь преобладала шутливость, но у Паши внутри всё равно что-то гулко ударилось о рёбра, выбив весь воздух из лёгких. Уже начало складываться впечатление, что Сергей очень сильно не настроен на контакт сегодня, и это несколько удручало, но такая реакция порадовала. — Хорошо, — улыбнулся юноша. Он ещё немного помедлил, а затем добавил, но уже без особой радости: — Ну, я тогда, наверное, не буду тебе мешать? Пойду? Это прозвучало скорее как вопрос, нежели как утверждение. Будто бы Паша надеялся, что его остановят. Сергей в ответ лишь неясно качнул головой, впрочем, этим он скорее пытался выразить не то что свою реакцию на это заявление, но скорее своё участие в разговоре. Паша поднялся с места. Затем отправился в комнату за телефоном и заодно проверить, не оставил ли ничего, а потом вышел в коридор, чтобы одеться. Сергей, разумеется, тоже вышел из кухни и теперь стоял, привалившись плечом к углу на повороте стены из прихожей в коридор. Пашка быстро проверил свой рюкзак, допуская, что вполне мог и отсюда что-то потерять, затем ловко обулся, натянул на себя верхнюю одежду. По-прежнему хотелось поговорить о чём-нибудь ещё. С Сергеем вообще хотелось говорить часами, да только он не всегда был разговорчивым. А сейчас как-то тема упорно не шла на ум. — Ладно, — выпалил Паша, предвосхищая этим дальнейшие слова прощания. Впрочем, перед ними он чуть раскинул руки в стороны и немного шагнул к Костенко, видимо, решив, что раз вчера позволили обняться, то теперь это в их взаимоотношениях закономерно. А, может, просто по привычке, с друзьями-то при встрече и прощание нередко обнимается. Однако Сергей инстинктивно слегка отшатнулся назад, и Паша тут же спохватился, опуская руки. Ну да, Серёжа ведь только лишь позволяет его касаться, и то не всегда, но сам тесный тактильный контакт устанавливать не спешит, а объятия-то предполагают какой-то ответ. — Ой. Я, это... Извини. Костенко лишь коротко отмахнулся, мол: «Ничего страшного». Вершинин тут же попытался выдавить из себя улыбку, чтобы выразить, что его это не задело, но на самом деле за наигранной шутливостью попытался скрыть возникшую неловкость. — Увидимся. Пока. И с Новым годом тебя ещё раз, — проговорил Паша. — И тебя. Пока. Вершинин отпер дверь и, уже выходя в подъезд, напоследок обернулся на Сергея, подошедшего ближе, чтобы закрыть дверь, и на квартиру, бросая размашистый, внимательный взгляд на всё, так, будто желая остаться здесь. В ближайшие несколько дней увидеться не получилось — как это водится в новогодний период, начались бесконечные походы к одним родственникам, к другим. Паша едва выкроил время увидеться с Аней — она на тусовке у Горелова не была, потому что посчитала более привычным и желанным встретить Новый год с семьёй. Может, оно и правильнее. По кафешкам ходить надоело, поэтому теперь Вершинин развалился на диване в квартире у Антоновой и слушал её рассказ о том, как она встретила праздник. Впрочем, надо сказать откровенно, юноша слушал не очень внимательно — его кое-что волновало. На днях он подумал, что хочет поделиться с Аней своими чувствами к Костенко. Одному с этим справляться теперь было сложновато, особенно с учётом того, что после новогодней ночи дома у Серёжи Вершинин в чувственном плане окончательно уверился, что, Костенко ему, видимо, действительно нравится, — настолько уверился, что теперь даже умом не смог бы это отрицать. Но носить это в сердце совсем без какого-либо выхода наружу сейчас было совсем уж трудно, поэтому Паше захотелось рассказать своим близким друзьям. Как минимум, Ане. Над тем, говорить ли Лёхе, Вершинин пока ещё думал, всё-таки Горелов может отреагировать значительно острее, чем Паша предполагает. К слову, бесспорным плюсом в признании кому-то из друзей могли бы быть и какие-нибудь полезные советы по поводу того, что делать дальше, а для Вершинина это было бы весьма полезно, потому что лично он вообще понятия не имел, что теперь делать с этими своими чувствами. — Ань, — задумчиво заговорил Паша, когда девушка, сидящая в компьютерном кресле напротив, завершила очередную мысль, и параллельно потянул в рот какую-то попавшуюся под руку печеньку, чтобы хоть немного отвлечься на неё от своего волнения, всё-таки тревожно было в таком признаваться кому-то, пусть и близкой, притом весьма гуманной подруге, — я, короче, кое-что сказать хотел. Девушка глядела на него спокойно, с любопытством и интересом. Её мирное выражение лица действовало расслабляюще. Паша хотел продолжить, но запнулся. Он понял, что как-то даже не продумал свои слова. Антонова несколько секунд терпеливо подождала, а затем поинтересовалась: — И что же? Паша отвёл взгляд, побегав глазами по комнате. Красиво здесь. У Ани в комнате уютно — светло, цвета приятные, фотографии с друзьями на стенах, всё в порядке, висит небольшая гирлянда в виде звёздочек, цветы в горшочках... Так, не отвлекаться. — Да я, чёт, не знаю даже, как сказать, — замялся Вершинин и невольным жестом взъерошил свои непослушные волосы. Затем вдруг вернул свой взгляд к Ане и выдохнул: — Короче, я, походу, в Костенко влюбился. Аня округлила глаза и удивлённо улыбнулась. — Серьёзно? Паша неопределённо дёрнул плечами, как бы стесняясь выразить согласие. — Вау, — выпалила Антонова. Пару мгновений она молчала, а потом заявила: — Так это же круто. — Почему? — искренне не понял Паша. Он, конечно, рассчитывал на положительную реакцию Ани и был сейчас рад её получить, но всё такое заявление его несколько удивило. — Ну, вы же с ним на одной волне. Ты ж сам говорил, что круто друг друга понимаете, можете даже чётко прочувствовать что-то. Да и вы так сблизились. Разве это не значит, что у вас может всё очень хорошо сложиться? — Ну-у, — протянул Паша и не смог не улыбнуться. Он прежде не думал о том, какой действительно хорошей базой для их с Сергеем возможных отношений может быть их предельное взаимопонимание на каком-то непостижимом уровне. — Про понимание и чувства ты, наверное, права. Но я даже не знаю насчёт «хорошо сложиться». — Почему? Ты ему говорил? — Нет, конечно, нет, — торопливо выпалил Паша и почувствовал, как кончики ушей начинают краснеть. — Я не уверен, что могу ему об этом сказать. Аня, которая теперь выглядела весьма взбудораженной, даже поднялась на ноги, видимо, больше не в силах сидеть, пару раз прошлась по комнате, а затем села на диван рядом с другом. — Мне кажется, тебе нужно ему признаться. Сам посуди: это ж ты мне говорил недавно, что он «больно много тебе позволяет». Если уж ты для него такой исключительный, то, может, он и сам чувствует к тебе что-то особенное. Паша смутился. С одной стороны, ему было приятно думать так, как говорила Аня, но с другой — немного злило. Мол: «Зачем ты мне это говоришь? Зачем даёшь мне надежду?». Но Вершинин понимал, что Антонова не хочет ничего плохого, не хочет искусить Пашу чем-то, она лишь старается его поддержать. И за это он был ей благодарен. — Блин, да он такой весь из себя одиночка. И потом: он взрослый служивый мужик, бандит, ещё и с советским воспитанием. Ты думаешь, у меня есть шансы на отношения с ним? — Паш, ну я же не говорю прямо сейчас позвонить ему и признаться, — проговорила Аня почти с наставительным укором, — надо сперва почву прощупать. Для начала узнать, как он вообще относится, ну, к, — девушка запнулась, пытаясь подобрать слова, — однополой любви, короче. Если там прямо-таки совсем решительное «нет», дополненное каким-нибудь омерзением, то, скорее всего, действительно без шансов. Но, может, он не так критичен. Особенно если, например, уже задумывался о тебе в таком ключе. Паша задумчиво кивнул, сочтя доводы Ани весьма убедительными. Несколько секунд он молчал, понурив голову, судорожно жуя привычную жвачку и покручивая «проволочное» кольцо на пальце. Жвачка и кольцо были его главными помощниками в борьбе с тревогой и стрессом. — Мне так пиздецки захотелось его поцеловать, когда мы у него отмечали, — тихо проговорил Паша. — Мы сначала на площади обнялись. В первый раз. Это было офигительно. Но, когда я у него дома был, мне что-то вообще крышу рвать стало. Мне хотелось снова его обнять, хотелось носом куда-нибудь в шею уткнуться. А потом мы танцевали. Ну, вернее, танцем это можно только с натяжкой назвать, но он... — Паша задохнулся в нахлынувшей на него эмоции. — Он держал меня за руки и за бока. А потом я закинул ему руки на плечи, чуть склонился, смотрел на него снизу, и мне так невыносимо сильно хотелось его поцеловать. Просто жесточайше. Паша не выдержал и уронил лицо в раскрытые ладони. Ему одновременно было неловко от таких желаний и уж тем более произнесения их вслух, но и стало как-то жарко, горячо, вновь захотелось всего этого до дрожи в коленях, чтоб кожа к коже, чтоб жар распирал изнутри. Аня ласково погладила юношу по спине, затем придвинулась чуть ближе и мягко приобняла, позволяя ему уткнуться лбом в её плечо. Тепло. Как-то даже, пожалуй, по-матерински. Доверительно и заботливо. — Не переживай, — тихим, умиротворяющим тоном проговорила она, продолжая приободряюще гладить Паша по спине. — Ещё поцелуешь своего Костенко. Я думаю, он вполне настроен по отношению к тебе положительно и, судя по всему, даже с симпатией. Всё у вас образуется. Паша безропотно слушал Аню, но теперь уже не чувствовал чего-либо негативного из-за её обнадёживающих слов. Сейчас это скорее была одна лишь благодарность и действительно придающее сил ощущение какой-то уверенности в том, что всё будет хорошо. Ужасно сильно хотелось на это надеяться. Ещё только уходя от Ани, Вершинин, никак не справляющийся с тем, что б изгнать из собственной головы постоянные мысли о Костенко, хотел сразу ему написать, договориться наконец о встрече, но был уже вечер, и юноша не решился тревожить Сергея. Зато утром следующего дня, даже не встав с постели, первым делом уже настрочил мужчине сообщение. И очень был удивлён, когда достаточно быстро получил привычно лаконичный ответ:Думаю, в ближайшие дни не увидимся. Болею <
Пашу это сперва изумило, но почти сразу он взял себя в руки — некоторые вещи всё ещё не увязывались в голове юноши с образом Костенко. Конечно, в последнее время этот образ значительно трансформировался, но всё же привычные отголоски безоговорочной жёсткости Сергея, его твёрдость, напускная нерушимость по-прежнему крепко сидели в разуме. Разумеется, Серёжа может болеть, он же самый обычный человек, но Паша всё равно с трудом мог себе представить больного Костенко. > Я приеду Только и смог торопливо написать Вершинин и поднялся с постели.Зачем? <
Что, блин, значит «зачем»? Паша, пробежав глазами по уведомлению, фыркнул. Вообще говоря, юноша и сам толком не знал, зачем, но он-то не знал, зачем, в конкретном отношении, а в общем-то понятно, зачем — это, блин, называется забота. Серёж, за-бо-та. Неужели Пашины слова на него вообще не действуют. Пришло новое сообщение.Не приезжай <
Видимо, Костенко решил, что раз Паша уже несколько минут ничего не отвечает, то, наверное, вовсю спешит к нему. Откровенно говоря, так и было. Юноша неразборчиво заворчал себе под нос, а затем не выдержал и набрал номер мужчины, прикладывая телефон к уху. — Да? — раздался привычный, но чуть охрипший голос. — Серёж, что значит «не приезжай»? Я хочу тебя поддержать, — сходу выпалил Вершинин уверенным тоном. — Паш, издеваешься, что ли? Делать тебе нечего, ко мне таскаться? — Не ворчи. Хочешь чего-нибудь? Чего привезти? — Ничего не надо. — Почти утомлённый вздох. — Паш, ну сиди ты дома. Или с друзьями, вон, погуляй, погода сегодня ничего. На кой чёрт я тебе сдался? Я заразный. — И что? Мы виделись недавно. Если это вирус, то ты уже заразный был, значит, я так и так, наверное, заболею. Какая разница — контактом больше, контактом меньше. — Ой, ну какой ты упёртый, — выпалил мужчина в трубку почти раздражённо. — А сам-то? — съязвил Паша, расплываясь в гаденькой ухмылочке. — Да ну тебя. Я тебе дверь не открою, ясно? — Ну-ну, — усмехнулся Вершинин и положил трубку. Его этот разговор немного развеселил, но очень скоро Паша подумал, что, быть может, Серёжа не шутит и реально не пустит юношу к себе. Впрочем, Вершинина это не остановило. Он наскоро позавтракал, быстро собрался, решил заскочить по дороге в магазин. Не совсем знал, что же привезти Сергею, потому что на вопрос об этом тот так и не ответил, так что юноша решил взять чего-нибудь на своё усмотрение. На его взгляд, получилось отчасти стереотипно: взял из дома банку малинового варенья — бабушка летом закатывала — и в магазине прибарахлился каким-то вкусным чаем с мятой, мандаринами, да заскочил в аптеку, взяв комплексное лекарство от вирусов и всего такого, чтоб уж наверняка. Только когда сел в метро и вынужден был ехать в долгом, размеренном анабиозе ожидания нужной станции, юноша получил время подумать. С утра он даже не погружался в собственные мысли, сразу как-то переключился на Сергея, и теперь вдруг медленно, постепенно стал вспоминать, что ему самому, между прочим, сегодня что-то снилось. Пашка упорно принялся восстанавливать сон в памяти и с приятным ощущением обнаружил, что главную суть помнит, да и сам сон был длинный, насыщенный — после таких снов обычно просыпаешься с ощущением, что пожил в каком-то другом, классном мире, ну, или, по крайней мере, посмотрел увлекательный приключенческий фильмец. Подойдя к подъезду, Паша очень удачно поймал закрывающуюся дверь после выхода кого-то из жильцов, чему был крайне рад, ведь не пришлось звонить Сергею в домофон и наталкиваться на препятствие в виде вредности мужчины ещё на этом этапе. Теперь Вершинин стоял у двери в квартиру Костенко и переминался с ноги на ногу. Волновался — а вдруг Серёжа совсем уж не в духе. Собрался с силами и нажал на звонок. Не прошло и полминуты, как дверь открылась. На пороге стоял Костенко. Он был в медицинской маске — всё-то ему перестраховаться нужно во всём, — но даже при её наличии по одному только взгляду мужчины и его бровям было понятно, что он несколько хмурится. Паша замер. Он был готов к отчаянным попыткам его изгнания из квартиры, и такая быстрая капитуляция слегка его ошарашила. — Привет, — примирительно улыбнулся юноша. — Привет, — отозвался Сергей. Помедлил секунду, он сделал шаг в сторону. — Заходи, чего стоишь-то? Удивительно. Паша даже несдержанно хмыкнул и торопливо, будто боясь, что Костенко передумает, шагнул в квартиру. — А кто-то говорил, что меня не пустит, — почти самодовольно протянул юноша, захлопывая за собой дверь. Он принялся разуваться и стягивать с себя верхнюю одежду. — Не язви, лисья морда, — фыркнул Костенко, скрываясь где-то в комнате и оттуда приглушённо кашляя, — а то щас выгоню. — Он сделал паузу и возвестил всё так же откуда-то из недр квартиры: — Не буду ж я тебя и впрямь заставлять торчать в подъезде, раз уж ты приехал. Не уйдёшь ведь. Ты у нас упрямый. Паша, пользуясь тем, что Сергей из другой комнаты не может его видеть, состроил в сторону мужчины дразнящую гримасу и отправился мыть руки. Выйдя из ванной, осторожно заглянул в комнату. Там негромко работал телевизор — юноша этому удивился. За все разы, когда он видел эту комнату, Вершинин был в ней в полумраке и даже не замечал, что на стене висит плазма. Костенко сидел на диване, держа на коленях ноутбук. — Серьёзно? — выпалил Паша. — Ты и сейчас работаешь? Павлу, конечно, уже не пять лет, он взрослый и прекрасно понимает значимость работы как явления. Но нельзя же и впрямь сутки напролёт в любых состояниях этой самой работой себя насиловать. Сергей лишь бросил на юношу такой взгляд, будто бы выражающий разочарование мужчины в том, что юноша «ничему не учится». Вершинин фыркнул и, приблизившись, сел на диван рядом с Костенко. — Ну, перестань. Ты же сам меня спрашивал, мол, неужели мне нечем заняться. Не мучай ты себя, отдохни. — И что, мне в этом великом отдыхе просто лежать, ничего не делать? — Ну, я не знаю, фильм посмотри. Есть же менее трудозатратный досуг. Паша вздохнул и припал плечом к спинке дивана, в упор глядя на мужчину с какой-то грустной теплотой. Костенко, чувствуя на себе пристальный взор, перестал печатать, замер, но глаз от экрана не отрывал. — Как ты себя чувствуешь? — спросил юноша, тут же мысленно принимаясь себя корить за то, что ему следовало бы спросить об этом раньше, а не пререкаться с мужчиной. — Сойдёт. — Температура есть? — Тридцать восемь. — Нехило. Ой, я там тебе кое-что принёс, — вдруг спохватился Паша, поднимаясь с дивана. — Ты будешь чай? Ну, в смысле, — тут же замялся он, подумав, что, пожалуй, это не очень уместная формулировка в чужом доме, — хочешь? Я сделаю. — Паш, да не надо, я сам могу, — отозвался мужчина, поднимая на Вершинина глаза. — Не пререкайся, — фыркнул Паша. Это прозвучало каким-то уж больно командным тоном. У Сергея от этого даже брови удивлённо взлетели вверх. Ишь, командир нашёлся. — Просто скажи, хочешь или нет. — Да можно бы, — отчасти уклончиво проговорил Костенко. Паша расплылся в улыбке и ускакал куда-то в прихожую, где тут же завозился с рюкзаком. Сергей проводил его взглядом, и выражение его лица само по себе смягчилось. Эта Пашкина тёплая улыбка, выражающая его искреннюю радость от того, что ему позволили помочь, побыть здесь, для него, Сергея, полезным, совершенно очаровывала и действовала как-то, пожалуй, даже умиротворяюще. Юноша в это время чем-то загремел на кухне и, судя по звуку, поставил чайник. Костенко ещё некоторое время посидел в комнате, а затем отложил ноутбук, поднялся на ноги и побрёл на кухню. Вершинин суетился у стола, выкладывая с кухонного полотенца на тарелку, видимо, уже мытые мандарины. Там же на столе уже столе стояла открытая банка малинового варенья, расставлены кружки для чая. — Что нового? — решил поинтересоваться явно остывший Сергей, складывая руки на груди и опираясь плечом о дверной косяк. Паша поднял на него взгляд и, судя по всему, удивился. — Да чего ты? Сидел бы там, я бы тебе всё принёс. — Брось, Паш, ну я же не при смерти, чё ж ты со мной так возишься? Да и потом, — Костенко усмехнулся, — надо же проконтролировать, вдруг ты сейчас тут набедокуришь чего. Паша состроил нарочно наигранную возмущённую мордочку и поспешил к как раз закипевшему чайнику. — Нового, — проговорил он спустя несколько секунд, как бы припоминая тему, которую завёл Костенко, — да особенно ничего. Но мне тут сегодня сон снился. Длинный такой. Хотя, может быть, не только сегодня, а в последние несколько дней по частям, но я его запомнил, как плюс-минус целый сегодня. Паша разлил по кружкам чай. — Пойдём всё-таки туда, хоть на диван сядешь, — предложил он с какой-то, пожалуй, надеждой в голосе. — Ладно уж, — сдался Сергей, опустил руки, оторвался от косяка, шагнул ближе и хотел было взять со стола кружки. — Да я отнесу, — выпалил Паша, торопливо забирая у мужчины из рук посуду. Костенко цокнул языком, затем подхватил тарелку с мандаринами и направился из кухни. — Хлеб тогда хоть к варенью нарежь, — напоследок заявил он. Вершинин счёл это предложение резонным, нашёл на кухне полбатона, ловко нарезал его на ломтики. Нет, ну всё-таки Серёжа вредина. Когда Паша показался в дверях комнаты с двумя кружками в обеих руках, он обнаружил, что Костенко притащил откуда-то, видимо, из спальни журнальный столик. Тогда логично, что он запряг Пашу с хлебом, чтобы тот, по всей вероятности, не воспротивился тому, что Сергей будет носить стол. Вредина вдвойне, но какой дальновидный. Вершинин поставил чай на стол и вернулся на кухню за хлебом и вареньем. Затем сели чаёвничать. — Так вот, сон, — продолжил Паша. — А, ну, ты-то помнишь что-нибудь из происходившего после моего исчезновения в Припяти? — Мало, честно говоря, — отозвался Костенко, только теперь, долго промедлив, снявший маску — сдался, в который раз за сегодня. — Помню, что, судя по всему, искал тебя, но потом во многом к работе вернулся. Видимо, ты пропал то ли надолго, то ли и впрямь насовсем. А я, кажется, с друзьями твоими якшался. То ли помогал им, то ли ещё что в этом роде. — Не насовсем пропал, — хмыкнул Вершинин. — Я, правда, помню только обрывками, кроме конца. Уж не знаю, это из-за того, что сон так запомнился — часто же такое бывает, что начало и середина вообще еле-еле в памяти, а вот конец помнишь. Или всё же у меня прямо там какое-то беспамятство было. Помню, что иногда какие-то просветления случались. И я, видимо, почти всё это время был в Припяти, что-то химичил там под саркофагом или около того. Пашу при этих словах передёрнуло. Уже довольно привычно было, что просто осознавать что-либо из снов — это одно дело, но стоит всё произнести вслух, назвать своими именами, и вот тогда-то понимаешь весь ужас или абсурдность происходившего. — А я тебя помню, — хмыкнул вдруг Костенко как-то осенённо. — По-моему, тебе было ещё хуже, чем до исчезновения. И... И глаза такие были, — Сергей задумался, подбирая слова. — Не твои. — А какие у меня глаза? — с наигранной кокетливостью хихикнул Паша. Костенко наградил его каким-то почти строгим взглядом. Вершинин попытался подавить улыбку и поднял руки в капитулирующем жесте. — Светлые, — отозвался вдруг мужчина. — Ясные. А там были совсем какие-то чёрные. Злые. И сам ты был... Костенко снова закашлялся и тут же отвернул голову, торопливо прикрывая рот маской. Паша внимательно глядел на него исподлобья, ожидая продолжения, но мужчина перестал кашлять, однако речь свою не продолжил. Видимо, ему вовсе не хотелось обо всём этом думать. По телевизору начались новости. Шумно тикали настенные часы. — Жутковато, — выдавил из себя усмешку юноша, стараясь всё перевести немного в шутку. — В общем, дальше всё сложно. Но, кажется, я понял, что произошло. В смысле понял, что за ерунда с этими нашими снами и всем таким. Паша поднял на Сергея глубокомысленный взгляд, терпеливо медля, считывая реакцию мужчины, чтобы хоть уловить, интересно ли ему. Костенко перевёл взор на юношу и теперь глядел очень серьёзно. Вершинину даже стало слегка неловко от такого пристального, испытующего взгляда. — В общем, там где-то под саркофагом я кого-то встретил. Не уверен, что это был человек. Что-то типа, э-э, не знаю даже, призрака, что ли. Кажется, он был как-то связан со станцией. И, видимо, погиб, но хотел всё вернуть. А я почему-то этого не хотел. Наверное, его возврат как-то плохо на мне бы сказался. Или не только на мне. Вот. — Было видно, что Паша прямо-таки весь напрягался, силясь вспомнить, как можно больше. Набрав воздуха, он продолжил: — А потом откуда-то взялись ребята. Где-то в середине сна я их видел, ну, наверное, в Москве это было. Плохо помню, это пришлось на период, так скажем, помутнения рассудка. В общем, они меня, видимо, целенаправленно искали в Припяти. И мы, короче, пошли мощно драться с этим призраком. Паша попытался улыбнуться при этих словах, чтобы рассказ звучал немного шутливо, так как юноша понимал, что пока это всё напоминает отборный бред. Сергей, впрочем, вообще не улыбался, только всё так же внимательно вперял в Вершинина свой серьёзный взгляд. Паша сразу стушевался, неловко потупив взгляд. — Ну, в смысле, мы ему помешать хотели. Но там действительно прямо-таки бойня началась. А потом... — Вершинин запнулся и вдруг поднял на мужчину совершенно ясный, как бы даже просветлённый взгляд. — Потом что-то заработало. Кажется, там под саркофагом этот чувак построил другой прибор, новый, мощный. И он должен был перенести назад не тело, а то ли душу, то ли разум, сознание и всё такое. И, кажется, мы его пересилили. Прибор перенёс нас, а не его. Костенко задумчиво поджал губы и нахмурился. Паша глядел на него теперь совершенно безумно. Даже придвинулся ближе на эмоциональном подъёме. — Ты понимаешь, что это значит? Моё сознание действительно было там. Это всё действительно где-то происходило. И другие сознания, наверное, тоже перенеслись. Ну, ребят, в смысле. И ты, видимо, тоже — ты ведь почему-то передумал, решил не отправлять нас в Чернобыль.Если Вселенная бесконечна действительно, Значит, есть куча копий нашей планеты: Где-то сейчас происходят те же события, Копия меня пишет копию песни этой. Если Вселенная бесконечна и вправду, То прямо следует из этого факта, Что ты точно так же ждёшь, когда я вернусь обратно, Где-то там, в глуби далёких галактик. То есть, не ты, конечно, а твоя копия, И не меня, а мою копию, конечно, Если, конечно, всё это не утопия, И Вселенная действительно бесконечна. Если обдумать подробнее эту гипотезу, Посерьёзней впариться в ситуацию, То помимо миров, повторенных полностью, Есть и такие, что могут чем-то отличаться: Получается, что где-то на задворках созвездий Есть такие версии нашего мира, Где мы с тобой либо уже не вместе, Либо изначально прошли друг друга мимо. И мы там, может быть, даже счастливы. То есть, опять же, не мы, а они, к счастью. Эти варианты могут быть самыми разными, Но о них не хочу даже думать сейчас я. А есть, наверно, и поудачней расклады Без лишней жести, которая нам досталась: Там всё случилось не вопреки всему, а как надо, Так, как тут никогда не случалось. Мы попадём туда после смерти, может быть, Если будем добрыми и хорошими, Если играть в то, что нами с тобою прожито, Не наскучит малышу в магазине брошенному. Но я надеюсь, это позже случится гораздо, Я туда совершенно не тороплюсь. Как бы круто там ни было, мне одно ясно: Ещё сильней я в тебя всё равно не влюблюсь.³
Сергей некоторое время молчал. Паша терпеливо не перебивал его размышления и в это время основательнее взялся за чай. — Два вопроса, — заговорил, наконец, Костенко. — Во-первых, почему тогда друзья твои ничего не помнят? Во-вторых, меня же не было под саркофагом, тогда как моё сознание могло перенестись? Вершинин тоже задумался. — Про ребят я плохо помню, но, кажется, они могли быть там убиты. Может, их сознания и не перенеслись. А, может, дело в том, что они были уже версиями из «второго» мира, их из первого ты ведь... Ну, ты знаешь. А я не умирал, я прошёл через всё, я остался целостным. — Резонно, — согласился Костенко. — Ну, а я? — Не знаю, — пожал плечами Паша. Он снова сделал паузу на размышление. — Знаешь, этот дядька, призрак, ну или кто он там был, кажется, говорил что-то про боль. Сейчас... Что-то вроде того, что ничего не повторится, если боль будет достаточно сильна, чтобы дать нам знать и отвадить от этого решения. Коряво сформулировал, но ты понял? — Сергей кивнул. Паша продолжил: — Может, просто твоя боль, ну, и так сильна? Достаточно, чтобы отвернуть тебя от этой... ошибки? — Может, — хмуро хмыкнул Сергей. Он заметно помрачнел. — Или, может, мы просто связаны с тобой как-то по-другому? — снова заговорил Паша, невольно припоминая их с мужчиной разговор у подъезда в день рождения юноши. — Не знаю, правда, что за связь должна быть, чтоб оправдать это всё. — Первопричины, — вдруг выпалил Костенко, теперь уже, в свою очередь, чересчур ясно поглядевший на Вершинина. Паша выглядел удивлённым и полным непонимания. — Мы можем считаться первопричинами. Вернее, даже одной первопричиной, потому что из-за замкнутости следствий в этом временном круге невозможно точно сказать, кто из нас был первым и послужил толчком абсолютно для всего. Ты в прошлом сподвиг меня отправить вас в Чернобыль, но если бы я вас не отправил, тебя бы в прошлом не было, и так далее. — Сергей вздохнул. — Если только так. Достаточно глубокая связь получается. В этом случае, считай, первозданная. Паша был в восторге. Ему очень по вкусу пришлось такое объяснение, потому что звучало логично — ну, как минимум, в меру логично для всех этих сумасшедших событий из «других миров», — умно, да ещё и как-то, пожалуй, чувственно, что ли. Паше, откровенно говоря, понравилось думать, что они с Сергеем связаны чем-то первозданным. Где-то в животе вновь нечто разлетелось жгучими, красочными фейерверками. — Пожалуй, ты прав. Во всяком случае, звучит хорошо, — выпалил наконец Паша. От напряжённых мыслительных процессов ужасно разболелась голова. Вершинин подумал, мол, интересно, каково сейчас Сергею, если он и так-то себя не очень чувствовал. — Выключи телевизор, пожалуйста, — попросил вдруг Костенко. — А то шума много, голова и так болит. Пашка усмехнулся — как же мощна иногда их с Сергеем синхронизация. Юноша огляделся в поисках пульта. Мужчина тоже окинул взглядом видимые поверхности, затем нахмурился и, в итоге, махнул рукой. — Выключи кнопкой. Там где-то снизу, справа. Вершинин послушно поднялся с дивана и подошёл к телевизору. Костенко обернулся проконтролировать его действия. Напоследок оба успели посмотреть на экран. Там по-прежнему шли новости. Плохо было слышно, что именно говорит диктор, но параллельно шёл какой-то видеорепортаж. Паша хмыкнул — уморительно: люди в радужных одеждах, много кто целуется. Кучи народу. Целые парады. Паша выключил телевизор, а про себя подумал — ну, когда, если не сейчас? Идеальный ведь предлог, чтоб спросить, потом такого не будет. Юноша обернулся к Сергею и усмехнулся: — А мне, вот, интересно, как ты к этому относишься? — Почему ты спрашиваешь? — без особого энтузиазма, даже как будто с толикой настороженности поинтересовался Сергей. — Ну просто. К слову пришлось, вернее, увидел тему для разговора. Не бери в голову. Просто любопытно, как ты, такой, ну, советский человек, особое воспитание, все дела, ещё и в КГБ служил, к этому относишься. Паша неспешным шагом дошёл до дивана и снова уселся, соблюдая приличную дистанцию от Сергея. Говорил он несколько небрежно, изо всех сил стараясь делать вид, что ему вся эта тема действительно только сейчас в голову пришла, и вообще-то, если что, он на ответах не настаивает, так, просто. — Не знаю, — хмыкнул Костенко, подёрнув плечами и принимаясь задумчиво жевать хлеб с вареньем. — Мне всё равно. Раньше, где-нибудь в молодости, я бы ещё, может, возмутился, ну, нравы тогда были такие. Сейчас — с высокой колокольни. Ну, правда: кто я такой, чтоб указывать людям, с кем им быть, целоваться, спать или что там ещё? До чужих отношений мне нет дела, уж тем более если там всё в рамках обоюдного согласия. — Костенко вдруг улыбнулся как-то почти снисходительно, но при этом смотрел вовсе не на Пашу, а куда-то в пространство, будто бы вёл сейчас разговор, скорее, с кем-то другим, с молодой версией себя или вроде того. — Это в юности тебе до всего есть дело, всегда есть какие-то, условно, «критерии отбора», ищешь себе кого-то особенного, «идеального» — и причём ведь веришь в этот недостижимый идеал. — Мужчина рассмеялся. — Глупости это всё. Только с возрастом понимаешь, что главное — чтоб человек был хороший, а остальное приложится. Паша не смог сдержаться и расплылся в какой-то тёплой улыбке. Мудро. Сознательно. Вот что значит взрослый человек. Ему понравились слова про «хорошего человека». Невольно вспомнилось, что Серёжа называл его, Пашку, хорошим. Значит ли это?.. Некоторое время помолчали. Вершинин вдруг вспомнил откуда-то из предыдущих снов, как, кажется, сам создаёт какого-то тоже а-ля призрака, чтобы кого-то отвлечь. Призрака в виде Костенко. Пашка тут же задумался, мол — интересно, почему именно Костенко? Он типа самый опасный? Или просто потому, что он был первым, о ком Паша подумал в момент опасности на последнем дыхании, как об оплоте защиты? Интересно, что бы на это сказал Сергей? Наверное, согласился бы с вариантом про защиту. Или опять сказал бы что-нибудь про связь и первопричины. Пожалуй, Пашу бы это устроило. Но спрашивать он всё равно не стал. — Знаешь, я не так давно где-то слышал, что чувство дежавю указывает на то, что ты там, где должен быть, — негромко заговорил вдруг Паша. — А у меня нередко возникало ощущение дежавю с августа: то в общении с тобой, то при разговорах с друзьями. Я вот теперь думаю, может, это и впрямь, можно сказать, указывало на то, что теперь всё правильно, теперь я тут и должен быть? — Вполне возможно, — пожал плечами Сергей, отпил немного чая и несколько утомлённо откинулся на спинку дивана. — А, может, всё-таки это просто более чёткие или даже дословные проявления, воспоминания, связанные с тем, что происходило там. Паша вместо ответа кивнул и помолчал. Потом вдруг усмехнулся и заявил с нотками едва уловимой тревоги в голосе: — Я, вот, подумал: а что, если эти изменения в ходе событий могут иметь последствия? Ну, последствия другого рода. В смысле типа как в «Пункте назначения» каком-нибудь? — Костенко глядел на юношу с неким непониманием. — Ну, я имею в виду, вдруг «судьба» или что-то типа того должна, так скажем, делать своё дело? И все те, кто умер там, должны будут умереть и здесь, потому что таков, условно, замысел? Паша не знал, насколько он сам в это верит, но отчасти пытался придать своим словам слегка шуточный тон. Однако Сергей слушал его внимательно и очень напряжённо. — Не знаю, — сказал он, наконец. — Мне кажется, это уже немного надуманно. Вершинин задумчиво хмыкнул, снова коротко кивнул и чуть-чуть подождал, вдруг мужчина что-то ещё скажет, но тот молчал. Юноша несколько секунд внимательно, изучающе, даже, пожалуй, озабоченно глядел на него, а затем проговорил: — Ладно, пойду я. А то, наверное, совсем тебя замучил. Костенко только отмахнулся, но несогласие с уходом Паши не выразил. Юноша рационально подумал, что мужчина, пожалуй, действительно устал. Вершинин поднялся на ноги. — В общем, ты, главное, ешь гостинцы. И я там ещё на столе таблетки оставил, они комплексные от вирусов. Мне обычно помогают. Паша напоследок улыбнулся и стал уже выходить из комнаты, но заметил, что Сергей тоже поднялся с дивана. — Да сиди-сиди, уж из квартиры-то я уйду, не переживай, — хохотнул юноша. — Ну так всё равно ж ещё дверь закрывать, — отозвался Костенко, выходя вслед за Вершининым в коридор. Паша довольно оперативно оделся, обулся, накинул рюкзак на плечи. — Ладно. Не болей, — пожелал он и, не сумев удержаться, как бы ободрительно положил руку на плечо Сергея. — Ты тоже, — отозвался тот. Уже когда Паша повернулся к двери, Костенко добавил: — Спасибо за гостиницы. И за визит. Юноша, поглядевший на него, снова расплылся в самой лучезарной улыбке и, вновь напоследок махнув рукой, вышел из квартиры. В тот же вечер Паша впервые подумал о том, что — всё. Они с Серёжей всё вспомнили. Быть может, да, ещё какие-то детали будут приходить на ум, но они уже, видимо, будут не столь важны. Прямо-таки чувствовалось, что картина сложилась. Удивительно. Не верится даже. Притом всё закончилось как-то, пожалуй, стремительно, что ли — ощущение такое, будто ты в мультфильме бежал-бежал с огромной скоростью, а в какой-то момент резко остановился, взглянул вниз и обнаружил, что уже висишь над пропастью. Пашка даже не сразу подумал о том, что же теперь обсуждать с Сергеем. В целом, конечно, у них всегда находились темы для разговоров, но без опоры на извечную, привычную тему, пусть даже и не всегда затрагиваемую, было волнительно, будто бы без подстраховки какой-то. Но юноше совершенно точно хотелось продолжать видеться с Сергеем. Можно было бы на том и завершить, распрощаться, можно было бы по-другому, вот только Паше совершенно не хотелось по-другому — ему хотелось с Серёжей. Хотелось к Серёже. И немного беспокоила мысль о том, что, быть может, Костенко теперь не захочет больше встречаться, потому что не будет видеть смысла — он ведь изначально так и говорил, что причина, по которой он помогает Паше во всём разобраться, это интерес к тому, почему юноша его помнит. Теперь ответы на все, по крайней мере, основные, вопросы были получены. Вовсе не хотелось размышлять о том, что Костенко может потерять всякий интерес к юноше.Спи, я завтра зайду за тобою после семи. Я зимнее солнце, и я появляюсь всё реже и реже. Мне так больно смотреть, как красиво лежишь ты на теле реки. Ты боишься меня, ведь мои поцелуи, как нож, тебя режут. Спи, я завтра зайду за тобою с первым лучом. Я хочу быть слабее, хочу быть с тобою всё чаще и ближе. Я тебя обожгу, но я всё же прижмусь своим жарким плечом К белым снежным губам, и уже никогда, никогда не увижу. Эй, Земля, Залей меня Снегом талым. Такая любовь убьёт мир.⁴
Тем вечером перед сном Паша лежал в кровати на боку и, сцепив руки в замок, задумчиво глядел в темноте на сплетённые пальцы. Долго. Трепетно. Невесомо поглаживал подушечкой большого пальца костяшку другой руки. В груди что-то болезненно щемило. На днях удалось увидеться с Лёхой — после Нового года так и не пересекались. Но теперь уже длительные выходные подходили к концу, и, несмотря на то, что едва ли не до февраля продолжалась сессия, на которую, лично Пашке, такому из себя почти отличнику, и ходить-то надо было раз через раз, всё равно значительно сокращалось число возможностей встретиться. Вершинин всё же решил, что хочет с Лёхой поговорить про Костенко. Как будто бы вот прям надо было. Хотелось узнать, что он скажет. Паша на всякий случай предложил прогуляться — а что, на улице больше возможностей уйти, если что-то в разговоре вдруг пойдёт не так. Однако Горелов наотрез отказался, заворчал, что на улице холодно, да и вообще лениво куда-то ходить, лучше уж дома посидеть. Зазвал к себе. Ладно хоть удалось ненавязчиво его уговорить потусить просто вдвоём, благо, Лёха в последние дни и так устал от людей и компаний. Чисто по-дружески взяли по пивку, сели дома у Горелова и долго обсуждали всё подряд. Паша ловко улучил момент, когда товарищ ещё и немного подпил — так добрее будет. К тому же, удачно сложилось, что Лёха только что спрашивал о том, как Вершинин в Новый год у Костенко дома отсиделся, так что, считай, сам подвёл к теме. Паша собрался с силами, попытавшись унять дрожь в пальцах, и заговорил как бы невзначай. — Кстати о нём, — начал юноша, стараясь сделать максимально развязный тон, будто ему абсолютно пофиг на то, что он говорит. — Я, короче, это, — тут он сам понял, что посыпался, но всё равно попытался не терять лицо, — походу, его люблю. — Чё-ё-ё? — протянул Лёха таким тоном, что даже нельзя было сходу понять, возмущён он, зол, заинтересован или реально просто ничего не понял. — Кого? Паша посмотрел на Горелова так, будто был в полной уверенности, что друг издевается. — Костенко, что ли, твоего? — продолжил сыпать вопросами Горелов и выпрямился на стуле, тут же нагибаясь вперёд, ближе к Вершинину. — Ну, да, — отозвался Паша, изо всех сил стараясь сохранять невозмутимость и напускную вальяжность, не выдавать подступившее смущение. — Охуеть, — выпалил Лёха. — Охуеть. Он с полминуты помедлил, молча бегая глазами по комнате, а потом усмехнулся: — Не, ну ты даёшь, конечно. Я чёт даже не знал, что ты из этих. — Лёх, из каких «этих»? — Не, ну так тебе, получается, нравятся мужики? — усмехнулся Горелов. — Нет, мне только он нравится. — А он, чё, не мужик, что ли? — Мужик, — фыркнул Паша уже почти отчаянно, поскольку начал ощущать, что разговор заходит в тупик. Вернее, загоняет Пашу в этот самый тупик. — В смысле только он мне нравится и больше из мужиков никто. — А я тебе нравлюсь? — хохотнул Алексей. — Фу, Лёх, ты чё! — мгновенно скривился Паша. — Да брось, не такой я и гадкий, — продолжил давить лыбу Горелов. — Да не гадкий ты. Но ты ж мне, как брат, какое «нравишься»? Вершинин теперь выглядел совсем уж растерянно-остервенелым. Лёха снова расхохотался и, потянувшись вперёд, похлопал товарища по плечу. — Да ладно, расслабься, я угараю. Он выпрямился, несколько секунд глядел в сторону, а затем вдруг принял невероятно серьёзный вид и крайне задумчиво произнёс: — Знаешь, что понял? — Что? — Получается, если тебя теперь на хуй послать, ты реально пойдёшь? — проговорил Горелов, стойко выдержав и рассмеявшись только лишь под конец фразы. — Сам иди на хуй, понял? — проворчал успевший напрячься Вершинин. Лёха проржался и присосался к своей банке пива. — Не, ну ты, конечно, даёшь, братан, — проговорил он. — Когда я шутил про тебя с твоим Костенко, вовсе не обязательно было воспринимать эти шутки всерьёз. Не то чтобы это был призыв к действию. Паша на этот раз ничего отвечать не стал, только хмуро, предостерегающе поглядел на товарища исподлобья. — Да уж, – протянул Лёха, — полное «мамочка, что с нами будет, я полюбила бандита». — Уже начинаю жалеть, что сказал тебе, — проворчал Вершинин. — Да ладно тебе, я ж любя. Только пусть твой Костенко не ревнует. — Горелов снова посмеялся, а затем спросил: — Он-то знает уже? — Нет ещё. — О! Го ему прям щас позвоним, и ты расскажешь? — воодушевился Лёха и снова заёрзал на своём стуле. — Не-е, ты чё? — А чё, зассал? — Нет. Не время ещё просто. — А давай поспорим... — начал было Горелов, но Паша его прервал. — Лёх, завали, а? Заебал. Вершинин упёрся локтями в колени, склонившись вперёд. Понурил голову и нервно задёргал одной ногой. Выглядел он довольно сердитым. — Да ладно-ладно тебе, — хмыкнул Алексей. — Не, ну, если у вас там всё прям по серьёзке, то я ж только за. Молодцы. Геи, вперёд, или что там? Паша закатил глаза, а Горелов в очередной раз усмехнулся, придвинувшись ближе и вновь похлопав Вершинина по плечу, но на этот раз как-то доверительно, по-братски. — Ну всё-всё, молчу. — Он сделал рукой жест, будто запирает рот на замок. — Ценю, что рассказал. Красава. Паша чуть выдохнул и благодарно кивнул. — Ты ж знаешь, братан, я всегда за тебя, — продолжил Горелов довольно серьёзным, спокойным, убедительным тоном. — Даже если ты с мужиком спать собрался. — Не собираюсь я с ним спать, — выпалил Паша. — Ну да, согласен, чёт я вперёд забежал, — отозвался Лёха, снова переходя на шутливый тон и, вскинув руку с Пашиного плеча, потрепал друга по волосам. Вершинин только бессильно простонал, закатил глаза, откинулся на стуле и влил в себя едва ли не полбанки пива сразу. Новогодние выходные закончились. Паше всё время хотелось увидеться с Костенко. Вот только юноша никак не мог найти предлог, чтобы встретиться, ну, или хотя бы досуг какой-нибудь придумать, чтоб хоть не просто «пойдём, погуляем, я не знаю». Максимум сумел только через несколько дней после посиделок дома у Костенко написать ему, чтобы спросить, как здоровье, и с радостью выяснил, что мужчина уже поправился. Ну вот, теперь вообще никаких ограничений, и, казалось бы, можно Сергея куда-нибудь позвать, но Вершинин всё равно тянул, не решался, откладывал изо всех сил. Вероятно, поэтому его снова начало ломать. Просто безбожно хотелось к Серёже. Обиднее всего было, что, даже если б в кои-то веки увиделись, Паше бы этого, как он сам чувствовал, не хватило. Вершинин чётко ощутил, что перешёл какую-то грань, теперь ему хочется больше. Ему неимоверно хочется быть ближе к Костенко во всех смыслах, хочется контакта, хочется хотя бы объятий каких-нибудь. И юноша понимал, что это всё неосуществимо — Сергей упрямо упёрся в какую-то свою границу и, видимо, не намерен погружать Пашу по ту сторону. Юношу это отчасти возмущало, но он, думая об этом, всегда быстро успокаивался — понимал, что Костенко к такому просто не привык, это Пашка тут стихийно на его жизнь накидывается по всем фронтам. Мужчине просто нужно время, и Вершинин терпеливо готов подождать, сколько надо, готов помочь Серёже работать над этим. Но иногда всё-таки становилось совсем тяжко. Пашка, такой весь тактильный, просто сгорал от невозможности получить хоть какой-то контакт, подобный желаемому, хоть как-то выплеснуть свою собственную жажду, симпатию, нежность невербальными способами. В один вечер сдался и по старой памяти решил сгонять в клуб. Там с этим всегда проще — можно напиться и обжиматься, целоваться, с кем попало. Не то чтобы Паша искренне этого хотел, но чувствовал, что ему, правда, надо куда-то выплеснуть такую энергию. Откровенно говоря, была даже мысль попробовать заглянуть в какой-нибудь гей-клуб — типа себя проверить, что ли. Попробовать с парнями. В смысле без интима, просто целенаправленно вступить в такой контакт. Но Паша, откровенно говоря, застремался. Он никому об этих мыслях не рассказывал, но почему-то был уверен, что, если скажет, например, Лёхе, то он выдаст что-то типа: «Ну да, ещё б не застремался. А то вдруг понравится». Вечер был долгий. Вершинин пил много. В какой-то момент подумал, что, может, стоило кого-то с собой позвать в клуб, а то мало ли, что тут с ним может случиться, но решил, что тогда не было бы полной свободы, возникали бы какие-нибудь неловкости. Зато сейчас он и впрямь уже перецеловался с несколькими людьми, которые были не против. Приятно, конечно, но Паша не мог не чувствовать, что это всё не то. Ему хотелось чего-то совершенно другого. Кого-то совершенно другого. И в глубине души он прекрасно знал, кого именно. Все эти руки, шарящие по его телу, губы, жадно впивающиеся в его собственные — всё это было совершенно чужим. Юноша жаждал принципиально других рук — крепких, сильных и таких знакомо тёплых. Можно сказать, почти родных. Паше стало мерзко. До такой степени, что даже почти затошнило. Он вдруг почувствовал себя очень неправильно, будто бы изменяет Сергею или типа того. Здраво-то он, конечно, понимал, что нельзя изменить тому, с кем ты даже не в отношениях, но лучше от этого осознания не становилось. Конечно, чисто физически все эти поцелуи и объятия, правда, были приятными, однако ими всё равно не получалось заглушить ноющую, тупую, вакуумную нехватку ласки от него. Когда перед глазами всё плыло, а от чужих рук и губ уже хотелось отворачиваться, бежать, отбиваться, Паша сдался второй раз за вечер. Он выудил из кармана телефон, с трудом разобрался в списке контактов и набрал нужный номер. — Алло, — раздалось в трубке. — Серёжа, — протянул Паша и не смог не расплыться в улыбке. Приятное имя. Тёплое такое. Хотелось его говорить без конца, словно пробуя на языке. — Серёж, забери меня, пожалуйста. — Что? Паш, ты пьяный, что ли? — голос мужчины звучал, откровенно говоря, недовольно. — Да, — честно сознался юноша, хотя понимал, что это и по голосу слышно. — Вершинин, издеваешься надо мной? Мне, вот, что, по-твоему, заняться больше нечем, кроме как тебя поздно вечером на машине катать? Таксиста себе нашёл. Костенко звучал ещё более недовольно. Паша стушевался. Ему стало стыдно. Но ведь так, сука, хотелось увидеть Серёжу. — И выйди куда-нибудь, где потише, — проворчал Костенко. — Ты в клубе? — Да. Из динамика раздалось недовольное цоканье языком. Паше отчасти хотелось возмутиться, мол — а что? Серёжа ведь сам говорил, что ему спокойнее самому отвезти, чем знать, что пьяным придётся ехать на такси. Впрочем, конечно, может, Сергею было бы куда проще сейчас просто не знать, что Паша где-то пьяный, и ему надо как-то добираться до дома. Да и Костенко, разумеется, можно понять, время-то уже действительно не детское, и он, в общем-то, не обязан, он ведь и впрямь Паше не личный водитель. Вершинин, отошедший туда, где было чуть потише, уже застыдился, хотел попросить прощения, что побеспокоил, положить трубку, но из динамика снова раздался серьёзный, требовательный голос. — Чё молчишь-то? Адрес говори. Ну, конечно, Серёжа не бросит. Скрепя сердце, всё равно приедет. Паша немного оживился и торопливо назвал мужчине адрес. Хотел выйти наружу, но Костенко сурово наказал ему оставаться внутри, а то чего доброго замёрзнет ещё. Сказал ждать его у барной стойки. Паша спорить не стал. Часа через пол, когда Вершинин не сумел устоять перед искушением и опрокинул ещё пару стаканчиков, а параллельно сознательно пропустил пару входящих звонков от мамы, через не прямо-таки многочисленную толпу наконец пробрался Костенко. — Серёжа, — пьяно улыбнулся юноша, но больше ничего из себя выдавить не смог. Сергей вместо приветствия окинул Вершинина хмурым взглядом, схватил его за локоть и потянул к выходу. Где-то на ходу вытряс из Паши номерок, забрал его верхнюю одежду из гардероба и терпеливо дождался, пока юноша оденется. Пришлось немного придерживать его, потому что Вершинина шатало похлеще, чем дома у Сергея. — Ну вот что за повод-то, а? — укоризненно прошипел Костенко. Вопрос был явно риторический, но Паша всё равно выпалил: — Тут, скорее, не повод, а причина. Сергей окинул его вопросительным взглядом, но вслух ничего не сказал. Они вышли на улицу, вернее, это Костенко вышел и практически выволок за собой Пашу. Он действовал не грубо, но уверенно, точно и твёрдо. Юноше и впрямь было тяжеловато идти, особенно по рыхлому снегу и местами попадающейся наледи, но, откровенно говоря, Вершинин, хоть и понимал, что позволяет себе лишнего, наваливался на удерживающего его Сергея сильнее, чем следовало бы, потому что видел в этом способ ненавязчиво — вернее, конечно, очень навязчиво, но будто бы неосознанно, не специально, а всего лишь под действием силы тяжести — наконец прильнуть к нему ближе. — Придётся немного пройтись, — хмуро пояснил Сергей, чуть встряхивая клонящегося вниз Пашу. — Сюда не подъехать. Кто только эти ваши клубы в таких дебрях понатыкал? Вершинин расхохотался. Сильнее, чем стоило бы. Но вот тут, откровенно, в этом посодействовал алкоголь. Продвигались не очень-то быстро, потому что ноги юноши совсем заплетались, а Сергею тяжеловато было его тащить. В итоге, Костенко не выдержал, свернул к какой-то лавочке, подтянул к ней Пашу, усадил, хотя, скорее, стряхнул с себя, и выпрямился, пару раз тяжело вздохнув. Потряс руками, разминая занывшие от напряжения мышцы. Потом запрокинул голову, немного подышал, глядя вверх. Вершинин в этом время, видимо, решил, что сидеть это не для него, поэтому немного сполз, а потом и вовсе лёг на скамейке. Ноги задирать на неё не стал, а сам улёгся наполовину на бок, наполовину — на спину и теперь снизу внимательно, почти завороженно глядел на Костенко. Практически рядом со скамейкой стоял фонарь, окутывавший своим тёплым жёлтым светом пространство на ближайшие несколько метров. С Пашиного ракурса он находился сверху и немного позади Костенко. Шёл снег. Вершинин восторженно любовался Сергеем в этом свете, на фоне больших хлопьев снега. «Любовался» это мягко сказано — в голове вертелось только: «Какой же охуенный». Смотрел на черты мужчины и чувствовал, как внутри что-то взволнованно дрожит, этой же дрожью растекаясь по венам и превращаясь в искры на кончиках пальцев. — Сядь, не лежи на холодном, — строго велел Костенко, заметивший, что Паша лёг. Юноша выдал только ленивое: «Не», и даже не пошевелился. Сергей его трогать не стал. Вместо этого он снова вздохнул, а потом похлопал себя по карманам, выудил откуда-то зажигалку и пачку сигарет. Вынул одну, прикурил, глубоко затянулся, снова запрокинув голову и выпуская дым вертикально вверх. — Ты разве куришь? — искренне удивился Паша. — Очень редко. — Пауза на новую затяжку. — Когда хочется. Ну, а как тут с тобой не закурить? — Ты сейчас серьёзно? — нахмурился Вершинин, которому явно не понравилось сказанное. — Нет, ты чудо, — сказал Сергей таким тоном и с такой иронической усмешкой, что Паша не понял, шутит он или нет. Это обидело ещё больше. Немного и самому захотелось курить. Паша давно не курил. И то в последние разы, когда такое случалось, курил он вовсе не сигареты. — Ты занят на неделе? — хрипловато спросил Вершинин, принимаясь качать ногой и всё так же любовно глядя на Сергея, лицо которого теперь ещё и красиво подсвечивали отблески горящего на конце сигареты огонька. — Может, сходим куда-нибудь? Ну да, конечно, надо напиться, чтобы осмелиться и позвать его куда-то. Паша внутренне ругал себя самого. Костенко некоторое время молчал, вовсе не глядя на юношу, а потом в очередной раз стряхнул пепел и, смотря куда-то вперёд, чуть прищурив глаза, спокойным, выдержанным тоном отозвался: — Паш, я уезжаю. — Что? — выпалил юноша и замер, даже ногой перестал качать. — Когда? — Послезавтра. — Куда? — В Харьков. — Зачем? — У меня там тоже вообще-то работа. — Надолго? — Пока не знаю. На несколько секунд повисла тишина. Слышно было, как на ткань одежды падают снежинки. Затем Паша выпалил: — И когда ты собирался мне об этом сказать? Прозвучало почти с укором. Сергею такая интонация, видимо, не понравилась. — Паш, я не обязан перед тобой отчитываться. — Причём здесь «отчитываться»? Я ведь просто хотел бы знать о таком. Я же волнуюсь за тебя. — Волнуешься? Сергей сверху покосился на Пашу с недоверием. Юноша фыркнул. «Серёж, ты вот вроде такой умный мужик, но почему ты иногда... такой?», — только и вертелось в голове у Вершинина. Иногда у него складывалось впечатление, что Сергей ни во что его не ставит. Логически, конечно, Паша понимал, что это не так — это не Сергей его ни во что не ставит, это Сергей до сих пор не верит, что к нему кто-то может что-то чувствовать. Но всё равно обидно как-то. «Серёж, глаза разуй, увидь ты уже эту сраную правду». Вслух Паша ничего не сказал. Сначала демонстративно глядел в сторону с достаточно надутым видом, а потом вскинул руку и протянул её к Костенко. Сергей глянул на него, пару секунд потратил на идентификацию того, что значит его жест, потом ещё несколько секунд сомневался, явно не желая делать то, о чём его безмолвно просят, но затем всё же вздохнул и передал Паше уже почти закончившуюся сигарету. Вершинин сжал её в своих тонких пальцах и затянулся, глядя вверх. Потом сделал ещё одну тяжку и вернул сигарету Сергею. Тот тоже пыхнул пару раз, потом затушил и выбросил окурок. — Ладно, пошли, чудовище, — выпалил он уже чуть менее хмуро, и Паше даже показалось, что это прозвучало с какой-то лаской. Костенко протянул ему руку и помог подняться. Потом, к Пашиному удивлению, отряхнул юношу от снега, который успел на него нападать и прилипнуть со скамейки. Лишь после этого Сергей крепко взял Вершинина под руку и снова упорно потянул в сторону машины. Теперь уже Паша шёл спокойнее, старался держаться ровнее. Он был отчасти пристыжён за то, как вёл себя до этого, да и после сложившегося разговора было как-то не по себе, к тому же, на холоде он немного протрезвел, и разум слегка прояснился. Паша остаток дороги лишь украдкой, почти воровато поглядывал на лицо Костенко, стараясь заглушить в себе неугомонное желание нежно уткнуться носом в его щёку. Дома Паша, немного повздорив с родителями из-за позднего возвращения и нетрезвого вида, уснул очень быстро. Зато наутро, едва проснувшись с, откровенно говоря, раскалывающейся головой, сразу вспомнил о Костенко. Стало ещё стыднее. Вершинин подумал, что, пожалуй, в последнее время стал перегибать палку со своей открытостью и, может, даже навязчивостью. Сразу потянулся за телефоном. > Привет > Извини за вчерашнее, пожалуйста > Спасибо, что забрал Паша откинул телефон и закрыл лицо руками. Голова болела просто ужасно. Вставать не хотелось совсем.На здоровье <
И вот ведь, главное, по интонации ж не поймёшь, злится он или нет. Вершинин несколько раз пробежал глазами по сообщению. Для приличия подождал несколько минут, а затем продолжил писать. > Слушай, а ты во сколько и откуда завтра уезжаешь? > Просто я бы хотел тебя проводить, если ты не против > ПожалуйстаПолвторого вылет из Домодедово <
Вершинин был настроен решительно, и его очень порадовало, что Сергей не пытался его отговорить. Ну, по крайней мере, сходу. > Я приеду. Давай там встретимся где-нибудь?Можно у стоек регистрации. Часа за полтора до отлёта, думаю, хватит времени < Напишу тебе, где буду стоять <
> Супер Пашка улыбнулся. Вообще говоря, ему было грустно, что Серёжа уезжает. Ну, да, конечно, он вернётся рано или поздно, но всё-таки не очень хотелось переносить разлуку, особенно в такое время, когда Вершинин тут весь изводится по Костенко. И всё же тот факт, что Сергей, видимо, не злится — или, по крайней мере, из вежливости делает вид, чтобы не портить отношения перед расставанием, — заставлял Пашу чувствовать себя немного лучше. Кое-как поднявшись с кровати, умывшись и занявшись завтраком, Вершинин вдруг понял: зря в последнее время так долго откладывал встречу с Сергеем. Теперь очень пожалел об этом. Лучше б уж выставил себя дураком, или получил отказ, или выдумал совсем несуразный предлог, или провёл с Костенко какой-нибудь абсолютно идиотский вариант досуга — но зато ведь увиделся бы с ним. А теперь-то что? Можно было бы, конечно, попробовать сегодня позвать его куда-нибудь, но теперь уже совесть не позволяла — во-первых, всё ещё стыдновато было за вчерашнее, а во-вторых, Сергей наверняка занят сборами и урегулированием каких-нибудь местных дел, ему, пожалуй, совершенно не до возни с навязчивым мальчишкой. Так что Паша со щемящим сердцем больше в этот день Серёже писать не решился. За завтраком юноше почему-то вспомнился Костенко из снов — хищный, опасный. То ли просто так почему-то всплыл в голове, то ли сегодня вновь снились уже просмотренные раньше эпизоды. Сергей, направляющий дуло пистолета на Пашу. Вершинина передёрнуло от этих воспоминаний. Немного не по себе было оттого, как сильно теперь хотелось быть в этих руках, которые когда-то чуть его не убили. И всё же юноша упорно продолжал себя уверять, что это было там. Не здесь.Здравствуй, любовь, и снова ты с нами. Держишь за горло своими руками. Я буду стараться из них вырываться, Но я так устал, и мне хочется сдаться. Небо рыдает от этой картины. Видишь, любовь? Я в твоей паутине. И, прежде чем убить, Хотя бы обними меня.⁵
Весь день на душе скребли кошки. Чем больше Паша думал об отъезде Костенко, тем грустнее ему становилось, и тем сильнее его охватывал упадок сил. Огорчало и то, что, раз даже сам Сергей не знает, на сколько ему придётся уехать, то, значит, всё это может затянуться. А ещё Вершинин никак не мог отогнать от себя мысли о том, что, быть может, всё-таки стоит признаться Сергею сейчас. Ну, не прямо сейчас, конечно, но завтра — очно, глаза в глаза. Однако каждый раз от таких размышлений Пашу начинало трясти — боязно, волнительно, нет, он всё-таки ещё не готов. Но, с другой-то стороны, неизвестно, когда представится следующая возможность сказать Костенко правду, а с учётом ощущения острого разочарования и упущенных возможностей из-за того, что Паша так и не собрался позвать Сергея куда-нибудь после того, как навещал его дома, теперь юноша ещё жёстче ощущал ноющее желание признаться во всём до отъезда Костенко. Паша перенервничал, и оттого совсем расклеился, даже спать лёг часов в девять вечера, хотя обычно засиживался допоздна. Утомлённый, взволнованный, до невозможности переполненный тоской. В груди что-то давило так, что дыхание перехватывало. Засыпая, он вновь посмотрел на переплетённые пальцы рук и невольно подумал, что хотел бы сейчас вместо своей собственной руки крепко и преданно сжимать Серёжину. Утром следующего дня из-за раннего отхода ко сну встал ни свет ни заря. И всё же терпеливо дождался нужного времени для отъезда в аэропорт. Дорога была долгой, совершенно безрадостной. Паша невольно задумался, что у него почему-то было непроходящее чувство, что он едет не в аэропорт, а на вокзал. Как он сам это для себя объяснял — возможно, провожать Серёжу на поезд, а не на самолёт было бы приятнее: можно было бы пройти с ним до самого вагона и стоять на платформе едва ли не до отправления. Паша заставил себя признаться перед собою же, что ему хотелось этого. Хотелось долгого прощания, хотелось видеть Костенко до того момента, пока больше это сделать будет невозможно. Хотелось потом бежать за поездом до конца платформы, чтобы весь воздух из лёгких выбило, и махать рукой вслед. Это всё представлялось как-то ярче, трепетнее, доверительнее. А вот в аэропорту так не получится: там едва ли удастся постоять с Сергеем после регистрации, после чего он отправится на всякие там досмотры, куда Паше уже путь закрыт. От этого было ещё грустнее. Но Вершинин здраво понимал, что Костенко не дурак трястись несколько суток в поезде, когда может долететь на самолёте за считанные часы, да и финансы его позволяют. Однако Пашкиных чувств это всё равно не отменяло. А ещё Вершинину хотелось что-нибудь подарить Сергею. Вот просто хотелось, и всё. Но ничего дельного он не сумел придумать. В аэропорту юноша был на полчаса раньше предполагаемого, но вновь не менее терпеливо ждал. Он понимал, что Костенко, наверное, сначала хочет зарегистрироваться, а уже потом увидеться, так что Вершинин не хотел ему мешать. Зато, когда пришло сообщение от Сергея, где он достаточно подробно описал, у какой колонны стоит, рядом с какой стойкой регистрации, Паша едва ли не бегом кинулся его искать. Костенко невозмутимо стоял, глядя в экран телефона. У его ног лежала небольшая дорожная сумка. — Привет, — проговорил Вершинин, подойдя ближе, и попытался улыбнуться повеселее, но вышло всё равно грустно. — Привет, — отозвался Сергей, поднимая на него глаза. Он убрал телефон и теперь внимательно глядел на юношу. Даже слишком внимательно, пристально, словно пытался запомнить каждую его черту. Паша заложил руки в карманы джинсов, чтобы мужчина не увидел мелкую дрожь его пальцев. — Как настроение? Ну, перед поездкой. Сергей пожал плечами. — Не знаю. Нормально. Привык уже. — Ты не особо-то много про работу в Харькове рассказывал. Часто туда приходилось ездить? Паша подошёл ближе, опёрся спиной о колонну в двух шагах от Сергея, чтобы удобнее было стоять. — По мере необходимости. Сначала только там и был, но потом всё чаще — здесь. — Костенко отвёл взгляд. — Ну, ты понимаешь. — Из-за меня? — тихо спросил Паша. Сергей кивнул. — Для удобства мы и тут бизнес развернули. Не будем об этом. — Ты за всё это время не уезжал, — вздохнул юноша. — Ну так необходимости не было. Без меня справлялись. — А там у тебя тоже квартира? Костенко снова кивнул. — Понятно. — Вершинин на некоторое время замолчал. — Слушай, я ещё раз хотел извиниться, ну, за клуб. Правда, спасибо, что забрал. Не знаю, что на меня нашло, и, честно говоря, увидеться хотелось. — Если хотел со мной увидеться, мог просто написать, а не ехать в клуб, чтобы напиться и попросить тебя забрать, — отозвался Костенко, но произнёс это не строго, а даже с лёгкой усмешкой. Пашу это порадовало. Он немного нервно улыбнулся. — Ну да. Вообще-то я хотел, просто, — юноша запнулся, подбирая слова. — Просто не знал, как, в общем. Сначала ты болел, а потом я, честно говоря, не смог придумать предлог, чтобы тебя куда-то позвать. Сергей понимающе кивнул, но вслух ничего не сказал. Пашу это слегка огорчило — он понадеялся, что Костенко скажет что-нибудь ободряющее, вроде: «Ты мог написать мне и без повода, позвать меня и без предлога. Я бы пришёл».Я бы пришёл.
Паше бы очень-очень хотелось, чтобы Сергей и впрямь просто так готов был к нему прийти. Впрочем, тут же юноша подумал, что Костенко и без того-то нередко готов сорваться в любую минуту просто потому, что Паша в нём нуждается — кошмарный сон, необходимость добраться пьяным из клуба, день рождения. Неважно. Важно, что Сергей всегда к нему приезжал. И Вершинин это ценил, правда, ценил. — Расскажи что-нибудь, — попросил Паша. И тут же продолжил, как бы на случай, если Костенко сейчас решит, что не может сходу придумать тему: — Из нового что-нибудь. Что в последнее время делал. Сергей хмыкнул и пожал плечами. — Ничего. Ничего нового. После твоего приезда ко мне толком-то и не было особо событий. Работал только. Лучше ты расскажи что-нибудь хорошее. Паша немного грустно поджал губы, но кивнул. Ещё некоторое время поговорили. Вершинин поделился тем, как провёл праздничные выходные, с кем виделся, куда ходил, пожаловался на надоедливых родственников, рассказал, что классного ему подарили. В общем-то, праздники он провёл неплохо, весело даже, но сейчас, когда юноша рассказывал это всё Сергею, никакой радости это у него не вызывало. Скорее, наоборот. Не получалось не думать о том, что Костенко улетает. И Паша пронзительно-пронзительно глядел в его светлые глаза, надеясь отыскать в них что-то, сам не знал, что именно. Нечто особенное. Такое, что оказалось бы отражением имеющегося в Пашиной душе. Вершинин во время разговора замечал, что Костенко, смотря в лицо юноши, иногда ронял взгляд куда-то ниже его глаз. Видимо, на губы. Паша не мог интерпретировать это как-нибудь однозначно, но ему нравилось думать, что мужчина смотрит на его губы не просто так. И это определённо льстило Вершинину. Сергей поглядел на часы и вздохнул, глядя на юношу. — Мне пора. Вершинин понимающе кивнул, хотя где-то внутри у него сердце на клочки разрывалось. Паша старательно успокаивал себя, что всё это только на время. Однако на деле ему хотелось обхватить Серёжу за шею и просить: «Не уезжай, не уезжай, не уезжай». А заодно и выпалить всю правду о том, что он на самом деле чувствует. — Хорошей дороги, — проговорил Вершинин, стараясь улыбнуться. — Будь аккуратнее. — Спасибо. Паша помедлил секунду-другую, а затем неуверенно раскинул руки чуть в стороны, немного смущённо глядя на Сергея исподлобья. — Обнимемся? На прощание. Пожалуйста.Неторопливая любовь — Так любят тигры своих жен. И громкий шепот: «Боже мой», И шелк, разрезанный ножом. И мы сгорели на земле, Оставив небо для других. Жизнь одинаково права, И нет хороших, нет плохих. Но только с каждым днем финал Всё ближе. Что ты скажешь мне, Когда мой черный силуэт В твоем появится окне? Прижмись ко мне в последний раз. Твой запах до смерти родной — Мы уничтожили следы, Но он останется со мной. В груди гуляют сквозняки, Но только осень ни при чем. И не друзья, и не враги. И не простил, и не прощен.⁶
Костенко дёрнул плечами в знак непротивления и шагнул ближе, позволяя юноше рухнуть в его объятия. Даже прижал пацана ближе. Паша обвил руками шею мужчины, вцепился пальцами в верх его спины, прижался всем телом. — Возвращайся поскорее, — тихо-тихо попросил он на ухо. И тут же ещё тише добавил: — Я буду скучать. Вершинин не был уверен, но ему показалось, что на этих словах руки Сергея, обнимавшие его поперёк спины, сжались крепче. Юноша чувствовал, что Костенко всё ещё привычно напряжён. Всегда напряжённый. Всегда хищный, лютый, свирепый. Всегда с обнажёнными клыками, а Пашка, доверчивый, безрассудный, так бесконечно упорно пытается на эти самые клыки напороться всем своим хрупким существом.Превращу тебя в волка, заведу тебя в стаю, Оберну тебя шёлком, а не то вдруг растаешь. Ты зайдёшь постепенно, не махая крылами. Нужно быть очень смелым, осторожным с волками.⁷
Спустя несколько мгновений отпустили друг друга, хотя юноше хотелось бы обниматься с Костенко дольше. Неприлично долго. Мужчина отступил на шаг назад, поднял сумку с пола. — Ну, тогда пока, — проговорил он. — Пока, — выдавил из себя раскрасневшийся от напряжения Вершинин. И прежде, чем Костенко успел от него отвернуться, юноша добавил: — Серёж, а можно я тебе звонить буду? Хотя бы иногда. Сергей удивлённо вскинул брови, затем пару мгновений помедлил в сомнениях, но после коротко кивнул и отозвался: — Звони. Паша улыбнулся. Улыбка всё ещё выходила грустноватой, но теперь, по крайней мере, она была чуть живее. Вершинину невыносимо сильно захотелось прямо сейчас ко всем сказанным им словам напоследок добавить: «Я люблю тебя», но он не решился. Только смотрел, как Костенко коротко улыбается ему перед уходом, отворачивается и идёт прочь, к зоне досмотра. Паша стоял на месте и глазел, глазел, глазел. Снова захотелось побеждать вслед, будто за уходящим поездом, но Вершинин подумал, что это будет глупо, к тому же, они с мужчиной уже попрощались. И теперь сам не знал, чего ждал — может, чтобы Сергей вдруг передумал, забил бы на всё и никуда не полетел. Ну, или хоть обернулся бы на прощание. Обернулся. Почти дойдя до нужного ему поворота, Костенко притормозил и, словно не сумев себя пересилить, повернул плечи и голову, глядя назад. Наткнулся на привычный взгляд Пашкиных оленячьих глаз в эту секунду необъятно тоскливых. Поджал губы, отвернул лицо обратно, так, будто бы ему стало совестно видеть Вершинина таким расстроенным, и зашагал дальше, всё так же прожигаемый пристальным, не моргающим взглядом.