Мятная жвачка или «Уж лучше бы я его выдумал»

      Паша запутался. Очень-очень сильно. Ему нравился Сергей — как человек, как личность, как собеседник. С ним было интересно, он мог поддержать, даже когда ничего не говорил. Паша к нему, пожалуй, успел привыкнуть за эту пару месяцев общения, а за время загадочных снов, гораздо более загадочных, чем теперь, и поисков — ещё больше. Вот только в последнее время что-то не давало юноше покоя. Удивительно, но впервые он это заметил, когда стали задевать Лёхины шутки. Вершинин часто делился с ним и с Аней чем-то, связанным с Костенко. Разумеется, в подробности не вдавался — ни о событиях снов, ни об очень уж личных вещах. Так просто, в двух словах. Да в основном-то даже не он инициатором был, обычно просто к слову приходилось, мол: «Чё делал на днях?», а Паше оставалось только глаза отвести, потому что он вообще-то ничего не делал, кроме как на учёбе штаны просиживал и с Костенко гулял. Приходилось отвечать. Лёха на такое всегда нет-нет, да выдавал что-нибудь вроде: «Ой, ты с этим своим Костенко так носишься, может, засосётесь уже?». И ржал. Ну, это для него нормально, это привычно. Только теперь почему-то Пашин иммунитет к шуточкам Горелова, вырабатываемый годами дружбы с ним, начал внезапно ослабевать. Уже нелегко было отмахнуться, теперь хотелось огрызаться и затыкать Лёху. А после его личного знакомства с Сергеем количество шуток увеличилось в геометрической прогрессии, да к тому же обогатилось темой Серёжиного достатка, вроде: «Пашка-то, вон, богатенького папика себе нашёл. Не зря за ним несколько месяцев бегал». А Вершинину от таких слов выть хочется. Никакой Серёжа ему не папик. И никто ни за кем не бегает. И сосаться не собирается. И не носится Паша с ним. И, кстати, не то чтобы Вершинин прямо-таки за Костенко держится, если надо будет, то они могут и не общаться, просто пока-то Пашу ведь всё устраивает. Отговорки из разряда: «— Если я захочу бросить курить, то я брошу. — Так бросьте. — А я не хочу». А вообще это не Лёхино дело. И вообще ему не надо в это лезть и кричать об этом на каждом углу. И вообще...       Пашу волновало то, что он не мог чётко для себя понять, почему теперь Лёхины шутки его задевали. Вроде ж «ха-ха», смешно должно быть. Только Вершинину почему-то совсем не смешно. Чисто логически он однажды пришёл к мысли, что, быть может, ну так, чисто теоретически, ну, если просто допустить, ну условно — может, Сергей ему и впрямь чу-у-уть-чуть, самую капельку нравится не просто как личность, а потому-то Пашу и злят Лёхины шутки — якобы складывается впечатление, будто бы его симпатию раскрыли и теперь выворачивают всем напоказ. Да нет, не может быть такого, Вершинин сразу отмёл эти мысли. Глупости же. Паша ж, вон, всю жизнь за девчонками бегал, они ему нравятся, красивые такие, и, ну, ещё всякие разные, интересные тоже. Сергей, правда, тоже красивый и интересный, да ещё много какой — ой, нет, об этом думать не стоит. Паше нравятся только девушки. Тогда, с другой-то стороны, почему он на днях в универе отшил очередную девчонку, которая решила с ним познакомиться? Вершинин потом её в соцсетях Лёхе показывал, и Горелов, как, конечно, «истинный ценитель» выдал коронное: «Ты чё, сдурел? Такая сексапильная», и, в общем-то, не был не прав. Только Паше почему-то всё равно было на её «сексапильность», у него тогда при разговоре с девушкой почему-то всё равно мысли уносились куда-то к радостному предвкушению вечера, когда юноша увидится с Костенко, привычно поболтает с ним, поделится новостями. И так было постоянно. И Вершинин ничего не мог с этим поделать. Сам для себя списывал это на то, что с малознакомыми людьми у него просто пока никакой химии нет, это ж надо с человеком пообщаться, прежде чем он тебе начнёт нравиться. Но где-то в глубине души всё равно чувствовал, что несколько обманывает себя, правда, старался об этом не думать.       Последнюю пару недель разговоры с Костенко несколько переменились. Вернее, преимущественно разговоры о снах. Сергей на бóльшую часть того, что рассказывал Паша, только качал головой, потому что этого совершенно не «помнил».       А Пашкины сны были яркими, энергичными, но без подтверждений Сергея они теперь представлялись не более чем красочными картинками, обычными снами. Вершинину снилась Америка и нераспавшийся Советский Союз. Какие-то совершенно дикие путешествия, что-то мистическое, перелёты, перестрелки, перемещения. Всё смешивалось, перетекало друг в друга, некоторые события юноша даже не мог восстановить в памяти. Пашу это несколько огорчало, но Сергей его старательно убеждал, что не стоит из-за этого переживать — мол, основную канву помнишь, и достаточно. А если разум перенапрягать, то можно и с ума сойти, ну или, по крайней мере, мигрени себе заработать. Сам же Костенко помнил и того меньше, причём что-то совершенно иное. Какую-то другую жизнь, работу в ФСБ, различные интересные преступления. Он, рассказывая об этом, лишь, будто бы виновато, улыбался, как бы извиняясь за то, что помнит нечто другое, и говорил, что, может, это не то чтобы ему снятся события из другой вселенной, а просто во снах находят воплощение его собственные мечты и желания — признавался, что нередко, особенно раньше, выдумывал, какой была бы его жизнь, если бы не этот проклятый апрель восемьдесят шестого. У Паши во время этих разговоров сердце щемило неимоверно. Хотелось Серёжу за шею обнять, прижать к себе, так, чтоб через грудную клетку чувствовалось, как сердце бьётся, гладить по голове и иметь возможность забрать хотя бы часть, хоть малую крупицу той боли, которая таится в душе у Костенко. Паше хотелось сделать его жизнь хоть капельку счастливее. И далеко не только потому, что юноша фантомно ощущал себя частично виновным в том, что у Сергея всё сложилось так, как сложилось. Просто хотелось делать для него что-то приятное, чтобы мужчине было чуть легче, но Паша не мог выдумать, как это сделать, что нужно сделать. Пару раз он даже набирался смелости и спрашивал, мол, чего Сергей хочет, может ли Паша для него что-нибудь сделать. Но Костенко лишь снисходительно улыбался и отмахивался, утверждая, что ему ничего не надо, что ему уже не за чем гнаться, не о чем мечтать, и что Паше совершенно необязательно пытаться что-то для него сделать. Вершинина несколько раздражал такой подход, юношу, пожалуй, даже немного бесило, что Сергей так упорно верил в то, что ничего не заслуживает и что он для всего хорошего уже стар. Однако Вершинин никак не мог злиться на всё это по-настоящему, потому что понимал — Костенко последнюю половину жизни провёл один в остервенении, в ожидании подвоха, в предвкушении опасности, предательства. Он привык к суровым условиям, он вынужден был стать неприхотливым. Он уверен, что совершил слишком уж много плохих дел, а потому не заслуживает совершенно ничего хорошего. Но Паша-то видел то, чего сам Сергей в себе не замечал — сердце. Несмотря на то, что Костенко явно пытался за годы жестоких условий жизни, беспристрастных решений, злобы убить в себе остатки своей души, у него не вышло. Паша это видел — не мог не видеть. Может, мужчине и удавалось обманывать, убеждать в своей бессердечности тех, с кем ему приходилось работать, но только не Пашу. У них двоих ведь какая-то особенная связь. Вершинин, может, и не знал всего прошлого Сергея, не знает всей нынешней подноготной его жизни, но подмечал многие детали, особенно необъятную тоску в чужих глазах, и очень глубоко чувствовал Костенко на каком-то совершенно необъяснимом уровне. И Паша очень чётко ощущал, что Сергею больно, что ему невыразимо хочется чего-то хорошего, хочется спокойствия, хочется добра, и он сам будто бы уже готов делать это добро, но что-то, скорее всего собственные навязанные убеждения, удерживает его. Да и потом, если бы Костенко и впрямь был таким уж жестоким, суровым, бессердечным, то стал бы он возиться с каким-то левым мальчишкой, потакать его прихотям, вытаскивать от каких-то бандитов под угрозой срыва важной сделки, приглашать этого самого мальчишку куда-то, проявлять инициативу, уступать в чём-то, соглашаться на всякие глупости вроде катания на коньках, да и просто быть готовым прийти, приехать в любую минуту просто по одной просьбе? Вряд ли. Очень сильно вряд ли. И Паша это прекрасно понимал.       Чуть проще со снами стало, когда Паша, проснувшись однажды утром, с восторгом понял, что сегодня ему снился Серёжа, причём не просто так, а в контексте того мира.       — Ну, вспомни, — просил потом юноша мужчину. — Ты же сам говорил, что у тебя были воспоминания молодой версии тебя из другого мира. Разве тут не получается?       — Паш, ну я же не могу по щелчку пальцев что-то вспомнить, — ворчал в ответ Сергей. — Тем более то, что мне не принадлежит.       — Но я же смог воспроизвести воспоминания Никиты, — не отставал Вершинин.       Почти сразу после начала восстановления событий того мира, в который попал Паша при перемещении из восемьдесят шестого, где была спасена станция, он вспомнил Никиту — свою другую версию. Правда, так и не смог до конца понять, что с ним случилось, откуда он, но всё же. Юношу ещё тогда довольно сильно позабавило то, что при походе на светский вечер он выбрал в качестве псевдонима именно имя Никита. Либо информация транслировалась куда-то ему в подкорку через вселенные, либо Паши Вершинины из всех реальностей мыслят похоже.       К слову о Пашах Вершининых. Юноше нелегко далось воспоминание о том, как погибла другая его версия из того мира, где СССР не распался. Паша упорно пытался докопаться до его воспоминаний, мыслей, но ничего не смог обнаружить. Зато вид своего собственного мёртвого тела, продырявленного пулями, истёкшего кровью, очень надолго засел в памяти и стоял перед глазами. Вершинин рассказывал об этом в один день с тем, как рассказывал о том, насколько ему страшно и одиноко было в том мире впервые. Серёжа тогда глядел в его глаза, успокаивающе гладил по голове и плечам и тихим, спокойным голосом убеждал, что всё это — другая реальность, которой не суждено повториться, что он сам сейчас рядом с Пашей, и Вершинину следует концентрироваться на этом мире и отпустить иные, не принимать их близко к сердцу. Серёжины слова были авторитетными, что бы он сейчас ни сказал, ведь Паша здраво понимал, что Сергей и сам видел подобное — свою смерть, притом от своих же рук, а это ещё страшнее. К тому же, Костенко тоже сталкивался с таким всепоглощающим одиночеством и страхом перед окружающим миром, вот только разница в том, что он, в отличие от Пашки, испытал это в своей действительности, когда вышел из тюрьмы с прахом рассыпавшихся надежд и амбиций за пазухой, а вокруг — суровая, совершенно незнакомая реальность, с которой теперь надо как-то мириться. И юноша, зная всё это, не мог не прислушиваться к словам Сергея. Хотелось ему верить. Если он справился, справится и Паша.       А ещё юноше в том мире сперва казалось, что Костенко где-то рядом. Вершинин не мог понять, это ощущение было воплощением страхов того Паши или же его собственным желанием. В любом случае, несмотря на чувство тревоги, возникавшее во снах от предвосхищения присутствия Костенко, юноше при пробуждении нравилось думать о том, что Серёжа мог бы быть где-то рядом. Паше на самом деле ужасно хотелось бы, чтоб Сергей был бы с ним там, в том мире. Даже враждуя с ним, юноша не мог не чувствовать его надёжность, не мог не чувствовать себя защищённым от любых других угроз. И это внушало уверенность.       — И всё же? — не отставал Паша. — Совсем ничего не помнишь? Ну, посольство какое-то, что-то ещё.       Сергей только хмурился и уже несколько недовольно поглядывал на Вершинина.       — Паш, ты думаешь, если бы я помнил, я бы стал с тобой в молчанку играть? — Он вздохнул. — Возможно, просто надо подождать.       — А, может, ты просто слишком зациклился на снах о своей прекрасной жизни? — выпалил вдруг юноша.       Его всё раздражало. Его раздражало напряжение и перегрузы из-за учёбы, раздражала однобокость рассказов о снах, раздражало, что Костенко ничего не «помнит», и всё заходит в тупик, раздражало почти пофигистическое отношение Сергея, вызванное всё тем же ощущением недостоинства лучшего. Впрочем, Вершинин тут же понял, что ляпнул, и спохватился.       — Извини, — забормотал он, вперив в поражённого мужчину взгляд округлившихся глаз, одновременно виноватый и удивлённый, будто бы юноша сам ошалел от того, что сказал. — Я не это имел в виду.       Сергей отмер и коротко, нервно улыбнулся — вышло совершенно неискренне, скорее даже как-то почти издевательски.       — Ничего, — отмахнулся мужчина. — Даже если бы всё и было так, как ты сказал, не думаю, что ты бы смог понять.       Это было совершенно ножом по сердцу. Паша даже не понял, за что ему стало мучительнее: за то, что он сам задел Костенко за больное, или за то, что Сергей думает, будто бы Паша его не понимает.       — Нет-нет, правда, я не это хотел сказать, — затараторил юноша. — Извини, я в последнее время сам не свой. Устал, наверное. Не думай, что я машу рукой на твои проблемы и совершенно не пытаюсь понять, что ты чувствуешь. Я пытаюсь. Просто ты не всегда позволяешь понять.       Сергей внимательно слушал, пристально глядя на юношу. Затем кивнул, будто бы сам для себя всё понял, и вновь отмахнулся.       — Проехали.       Паше нравилось, что Костенко был довольно быстроотходчивым, не обижался, с ним можно было сразу что-то проговорить и решить, ну, по крайней мере, в большинстве случаев. Вот только сейчас Вершинин, глядя на Сергея вновь прекрасно всё видел — видел, что Костенко ему не поверил, всё ещё считает, что Паша не способен его понять. И это, откровенно говоря, обижало.       — Даже меня не помнишь? — после довольно продолжительного молчания спросил вдруг юноша.       Сергей едва не вздрогнул, но вовсе не от неожиданности, с которой был задан вопрос, а из-за того, что мозг будто тридцатисантиметровой стальной иглой прошибло воспоминание, образ — Пашка. Ну конечно, Пашка, кто же ещё. Только такой острый, отощавший, весь будто бы составленный из ломанных линий, разукрашенный ссадинами и кровоподтёками, только глаза те же — большие, блестящие, оленячьи. Разве что на худом бледном лице смотрелись ещё более крупными, а в них — страх и совершенно неземная тоска. Загнанный, но готовый драться из последних сил, на последнем вздохе. Сергей его таким ещё не видел. Пашка в его «воспоминаниях» был сломанным, был потемневшим и потускневшим, был остервеневшим, но таким отчаянным и отчаявшимся, таким затравленным — ещё никогда. И он тогда определённо готов был броситься, как дикий зверёныш, неистово пытающийся спасти свою шкурку, готовый рвать зубами и когтями, выцарапывать глаза и истошно выть в уши самым душераздирающим воплем. Сергей впервые его испугался. Не тот Сергей — нет, тот Сергей такого Пашу вовсе не боялся. Зато вот настоящий Костенко очень явно ощутил, как по спине пробежал холодок от одного только образа такого Паши. И теперь, изумлённо глядя в глаза настоящему, своему Вершинину Сергей чувствовал, что ему становится совершенно не по себе от осознания того, что может сделать с человеком животный ужас. Вернее, уж Костенко-то на работе и не такого насмотрелся, но это одно дело, и совершенно другое — видеть, что делает животный ужас с человеком, который тебе дорог. А это было так, было по-настоящему — Сергей больше не мог отрицать перед самим собой, что Паша ему действительно дорог.       — Тебя помню. Как же я могу тебя не помнить?       Костенко смотрел на юношу всё так же оторопело, и Вершинин буквально видел в его глазах, что где-то в памяти мужчины разворачиваются, копошатся, пробуждаются «воспоминания».       — Дай мне время. — Сергей поспешил отвернуть лицо от Паши и устало, напряжённо потёр переносицу и глаза руками.       — Это и было в посольстве, помнишь? — не выдержав, добавил Вершинин.       Костенко лишь сбивчиво кивнул и сильнее зажмурился.       Паша даже не помнил, при каких именно обстоятельствах происходил этот разговор, где, как. Будто бы всё, что тогда существовало во вселенной — он, Сергей и их странные «воспоминания» на двоих. Будто бы эти самые «воспоминания» они пытались воспроизводить в каком-то безвоздушном пространстве, на неком чёрном фоне, в пустоте. Будто бы никого, кроме них двоих, во вселенной никогда не существовало.       А Сергей всё же сумел вспомнить какое-то дело о пропавших детях, «своё» удивление от того, что левая ребятня в Америке назвалась их именами, любопытство, желание помочь, желание выяснить, желание всё решить. А потом снова провалы, снова сумбур, снова и Паша, и Серёжа друг на друга смотрят пустыми глазами, и даже говорить вслух ничего не требуется, оба читают по одному лишь взгляду — «я ничего не помню». Долго силились, брали время, встречались на другой день и вновь пожимали плечами. И лишь одно в головах самым ясным, самым чётким болезненно-красным сигнальным огнём мигало — Припять.       — А я одного понять не могу, — задумчиво бормотал Костенко с лёгкой усмешкой, — как вы меня убедили взять вас в Припять? Я ж не дурак совсем тащить детей с собой.       Вершинин пожимал плечами и смущённо улыбался: — На понт, наверное, взяли.       Хихикал. Костенко на это фыркал.       — Ага, как же. Мечтай. Не уверен, что матёрого ФСБшника можно просто так взять на понт.       — А, может, обманули? Или просто рационально переубедили?       — Пока не могу себе представить, что такого ты должен был мне сказать, чтоб я сдался и взял вас с собой.       Паша вдруг содрогнулся: — А, что если это не я тебя убедил? Что если я тебе, ну, например, внушил это?       В его голосе звучали нотки тревоги.       — В каком смысле? — не понял Сергей. Однако он тут же посуровел: — Паш, ты опять за своё?       Юноша отвёл взгляд.       — В «том» мире точно со мной что-то было не так. Во мне, правда, была Зона, я... Я это чувствую.       Сергей на секунду прикрыл глаза, затем внимательно посмотрел на Пашу, глубоко вздохнул и снисходительно, терпеливо улыбнулся: — Паш, мы же с тобой договаривались, помнишь? Концентрируемся на своём мире. Что-то «вспомнить» это одно, а почувствовать — уже совсем другое. В тебе настоящем же нет Зоны. Откуда ты можешь знать, каково это — чувствовать её?       — Но как же тот сон? — взбудоражено воспротивился юноша.       — Паш, — твёрдо позвал Сергей.       Он вдруг перехватил Пашину руку, сжимая её в своей ладони, и юноша едва не вздрогнул от неожиданности и настойчивости. Но Костенко лишь перевернул кисть юноши ладонью вверх и мягко, даже как-то заботливо погладил подушечку среднего пальца. Помнит. Помнит, где Пашу порезали в том сне. Вершинин вновь сдержал подступившую дрожь и склонил голову, глядя на то, как чужие пальцы почти невесомо поглаживают его руку. Сергей попытался заглянуть в лицо юноши.       — Паш, — позвал он, — смотри на меня.       Вершинин послушно поднял растерянный взгляд на лицо мужчины.       — Не думай об этом. Здесь даже следа от пореза не осталось. Это всё — просто совпадение. Это был сон. Ты таким не станешь. Слышишь?       Паша судорожно кивнул.       — Я понимаю, знаю, что тебя пугает эта тема, но ты не грузись, ладно? Это было там, не здесь, — добавил мужчина.       Вершинин не сумел сдержать свой порыв и стиснул чужие пальцы, поглаживавшие его ладонь — сжал совершенно взволнованно, будто бы это был его единственный якорь, которым юноша цеплялся за реальность. Сергей и впрямь успокаивал Пашу, порой даже одним лишь своим присутствием.       Вершинин чувствовал, что в том мире, там, где была Америка, современный СССР, а затем возвращение из них, он верил Костенко. Не доверял, но верил — корень один, а смыслы разные. Ощущал, что ужасно хотел бы ему довериться, но не мог пересилить себя и свой страх, свою осторожность. Ярче всего из того мира юноша помнил чувство надёжности, защищённости — благодаря Сергею. Помнил какие-то обрывки его фраз, его наставления, его отталкивания назад, за себя, готовность встать собственной грудью вперёд, лишь бы закрыть собой. И у Паши от этого сердце трепетало. Да, ему безумно хотелось чувствовать себя в безопасности, и почему-то самым безопасным и спокойным всё время оказывалось место рядом с Сергеем.       — Спасибо, — выпалил вдруг Паша в повисшей тишине очередного разговора.       — За что? — не понял вырванный из собственных мыслей мужчина.       — За защиту. За всё.       Костенко несколько секунд внимательно глядел в Пашино лицо, глаза, а затем вдруг кивнул — всё понял. Ему и слова-то не нужны.       Так пролетела пара недель. Была уже середина декабря. Паша проснулся от будильника, но со стойким ощущением предвкушения. Ну, конечно, день рождения. Правда, Вершинин за последние несколько лет такого предвкушения не испытывал — оно осталось где-то в прошлом, где-то в детстве, когда каждый праздник — сказка. В период подросткового возраста уже не ощущался такой шарм, такая радость — всё блёкло и тускнело. Но в этот раз что-то было по-другому, юноша даже не сразу понял, что именно. А потом осознал — Костенко. Ну конечно, Костенко. Паша, в общем-то, ничего от него не требовал, даже не желал, но, откровенно говоря, в глубине души ждал. Ему хотелось, чтобы Сергей что-то сделал. Не обязательно даже подарок, просто чтоб поздравил хотя бы. Это почему-то казалось Паше очень важным. Если, конечно, мужчина не забыл про Пашин день рождения. Юноша ему не говорил, но тот наверняка и сам прекрасно знал. Тем более что он видел Вершинина в тот самый первый день рождения. Нет, Костенко решительно не мог бы забыть про такой праздник.       Когда Паша уже встал и одевался в домашнее, чтобы пойти умыться, в комнату сначала осторожно заглянула мама, а, увидев, что юноша уже встал, открыла дверь до конца, вместе с отцом заходя внутрь. Мама тащила самодельный торт с горящими свечками.       — С днём рождения, Пашуня, — проговорила она.       Юноша не мог не расплыться в улыбке. Выпалив слова благодарности, он шагнул навстречу родителям, чуть склонился, осторожно обняв мать, старающуюся одновременно ответить на объятие и удержать торт, принял почти наставительное похлопывание от отца по плечу и под материнское тараторение пожеланий задул свечи, помедлив перед этим пару мгновений, формулируя желание. Родители радостно захлопали. Отец лаконично откомментировал, что сын «уже совсем большой стал». Юноша ловко вытащил одну свечку из торта и с аппетитом слизнул налипшие на её основание кусочки лакомства.       — Ну куда ты! — покачала головой мать. — Поешь хоть сначала нормально.       — Да пусть уж насладится, не ворчи на человека, — отозвался отец.       Паша только хихикнул. Он протянул матери вынутую свечку, пообещал, что через пару минут придёт на кухню завтракать и, дождавшись, когда родители выйдут из комнаты, взялся за телефон. Прошлым вечером Вершинин специально лёг пораньше, чтобы не застать поздравлений сразу после полуночи. Теперь пришлось разгребать сообщения от друзей, знакомых, бывших одноклассников и всех прочих. Паша коротко, но благодарно отвечал всем.       Когда он писал очередное сообщение, где-то в коридоре раздался шум, кто-то открыл дверь, послышались голоса, но юноша не уделил этому внимания. Впрочем, уже через полминуты в комнату вновь заглянула мать.       — Пашунь, тебе тут прислали.       Вершинин поднял глаза. Женщина вошла в комнату с небольшой коробкой в руках.       — Курьер приходил.       Она вручила коробку сыну. Паша взял её в руки с нескрываемым интересом. Мать же глядела с явным подозрением и недоверием.       — А вдруг там вредительство какое? — выпалила она, пока Вершинин распутывал ленточку, которой была перевязана коробка. — Гадость какую-нибудь назло прислали или опасное что-нибудь.       — Ма, успокойся, ну кому надо мне насолить?       — Мало ли. Завистников у всех хватает. А я по телевизору видела.       Паша поднял глаза на женщину и поглядел почти укоризненно. Та вскинула руки в капитулирующем жесте.       — Всё, молчу-молчу.       Она продолжила стоять рядом, упорно глядя на коробку. Вершинину уже удалось распутать ленточку, но открывать в присутствии матери ему не хотелось. Он выждал пару мгновений, а затем снова посмотрел на мать.       — Ма, ну иди, — фыркнул он как-то совсем по-подростковому.       — Ой, — всплеснула руками женщина, — собственную мать гонит. Матери ж тоже интересно.       Однако она направилась к двери. Паша не понял, что в маме в этот момент преобладало: любопытство или желание удостовериться, что какие-нибудь злоумышленники не подложили её сыну взрывчатку или типа того.       Стоило женщине прикрыть за собой дверь, как Вершинин с нетерпением откинулся крышку. Внутри лежала скромная открытка и другая маленькая коробочка. Паша сначала взялся за открытку. Бумага была приятного кремово-желтоватого цвета, на ней были нарисованы какие-то симпатичные пионерчики и поздравление с днём рождения. Красиво. Очень в духе советских открыток. Вершинин и так уже догадывался, от кого подарок, но это всё лишь подтверждало его догадки. Стараясь сдержать улыбку, юноша перевернул открытку и прочёл надпись с обратной стороны:

«С днём рождения, Паша. Будь здоров, воплощай задуманное и никогда не теряй связь со своим миром.

P. S.: Заметил, что в последнее время ты полюбил кольца.

- С. К.»

      Сергей Костенко. Коротко, лаконично и по делу. И не без толики осторожности. Очень в его стиле. Вершинин бережно отложил открытку в сторону, а сам взялся за маленькую коробочку. В ней оказалось кольцо — просто замечательное кольцо. Серебряное, широкое, представляющее собой как бы обёрнутую в несколько плотно сбитых рядов колючую проволоку. Красиво, Пашке очень понравилось. Выточено оно было искусно, детально. Юноша сразу надел его на палец. Внутренняя поверхность была хорошо обработана, гладкая, мягко прилегала к коже. Вершинин провёл подушечкой другого пальца по рельефу наружной части. Приятно. Паша даже глаза прикрыл от удовольствия. Очень хорошо было чувствовать эти витиеватости поверхности, колючие — в пределах разумного и безопасного — выступающие заострения проволоки, тактильно это ощущалось очень ярко, просто потрясающе. Юноша подумал, что прикосновения к такому кольцу, наверное, здорово успокаивают и отвлекают — будет приятно покручивать его, когда нервничаешь или волнуешься. Паша прокрутил кольцо на пальце и выставил ладонь вперёд тыльной стороной к себе, чтобы полюбоваться. На руке смотрится отпадно.       В комнату в очередной раз заглянула мать.       — Паш, тут, это, тёть Лена звонит поздравить.       Женщина шагнула в комнату, протягивая вперёд руку с мобильным телефоном. Вершинин скривился и сделал умоляющий вид, как бы прося избавить его от разговоров с родственниками, но мать только покачала головой.       — Давай-давай, — почти шёпотом проговорила она. — Не обижай людей.       Паша неохотно взял телефон в руки.       — И давай-ка, поторапливайся уже. Иди завтракать. А то в институт опоздаешь, — чуть строже заключила мать.       Вершинин кивнул и приложил телефон к уху.       — Алло. Здрасьте, тёть Лен, — проговорил он, стараясь сделать максимально непринуждённый и радостный тон.       После разговора с тёткой всё же торопливо кинулся в ванную, наскоро умываясь, а затем спеша на кухню, чтобы позавтракать и даже отхватить кусок торта. На все сообщения пришлось отвечать по дороге на учёбу. Кольцо Паша так пока и не снял. Хотелось поблагодарить Сергея. Правда, юноша не знал, проснулся ли тот уже, всё-таки утро раннее, поэтому решил написать. > Доброе утро. Не стал звонить, вдруг ты ещё спишь. Получил твой подарок. Спасибо большое за него и за поздравления. Кольцо просто отпад!       Вершинину почему-то ужасно захотелось приписать в конце что-то ещё, что-нибудь такое тёплое, ёмкое, демонстрирующее всю его благодарность и нечто ещё, нечто большее, потаённое. Что-то вроде «люблю», или хоть смайлик-сердечко в конце залепить, но Паша, естественно, этого делать не стал. Было бы, пожалуй, неприлично так писать Сергею. Наверное. В любом случае юноша ещё и сам смутился таких мыслей. Блять, реально, что ли, нравится? Не может быть.       Ответ пришёл через несколько минут.

Доброе. Рад, что тебе понравилось <

      Вершинин неосознанно улыбнулся, затем помедлил немного и написал новое сообщение. > Кстати, я сегодня вечером праздную. Ну так, с друзьями. Родители даже в этих целях решили нам квартиру освободить до завтра. Честно говоря, я бы хотел и тебя пригласить. Если ты, конечно, сможешь прийти       Юноша писал долго, потому что тщательно подбирал слова. И всё это в метро, по дороге в институт. Утренний час пик. Пару станций назад пришлось уступить место какой-то старушке. И куда таким старым женщинам толпами надо с утра пораньше? Теперь стоящего Пашу зажали со всех сторон, и было очень обидно ощутить вибрацию пришедшего на телефон уведомления в кармане, знать, что это, скорее всего, Сергей что-то ответил, но не иметь возможности даже достать мобильник и прочитать. Поэтому, едва юноше удалось вырваться из удушающей давки на платформу своей станции, как он тут же потянулся в карман за телефоном.

Спасибо за приглашение, конечно, но это, пожалуй, без меня. Староват я уже для такого <

      Ну, конечно. Паша другого-то и ждать не мог, но в глубине души всё равно надеялся на положительный ответ. > Ну, ты подумай ещё до вечера       Юноша вздохнул, надеясь, что Костенко всё же передумает, запихнул телефон в карман и зашагал к эскалатору. Паша слабо себе представлял, что Сергей будет делать в компании друзей юноши, но всё-таки Вершинину очень хотелось, чтобы мужчина разделил с ним праздник, тем более что он же вроде неплохо нашёл общий язык с Лёхой, например. Да там и праздник-то такой, не дикая тусовка, как у Паши бывает с его компанией. Завтра ведь тоже в институт, а родители поставили условие, мол: «Мы квартиру уступим, съездим переночевать к тёте, но только день в день; если решишь праздновать на выходных, то шиш тебе, а не квартира, напьётесь ведь, разнесёте тут всё». В целом, довольно резонно и, зная Пашиных родителей, весьма щедро, хоть и в меру строго. Поэтому посиделки предполагались, скорее, разговорные, нежели вечериночные. Так, в рамках приличия.       Вечером после продолжительного дня, полного написания бесконечного количества сообщений с благодарностями за поздравления, и выпроваживания родителей с наилучшими пожеланиями, юноша наконец стал встречать гостей. Собирались скромненько — все свои. Лёха, Настя, Аня. Паша думал ещё кого-нибудь позвать, каких-нибудь старых друзей, но как-то никто на ум не пришёл, со всеми уже не настолько близкие отношения. Немного взгрустнулось, что с каждым годом всё меньше и меньше старых друзей остаётся, порой, конечно, приходят новые, но это не всегда. Слегка тоскливо было вспоминать детские дни рождения, когда тебе совсем немного лет, зато у тебя куча друзей, с которыми ты веселишься в этот яркий праздник. С годами всё меньше яркости и торжественности в нём, уже особо нет веселья, вы с друзьями собираетесь уже больше, чтобы пообщаться, а не чтобы порадоваться. Паша невольно подумал о Костенко — интересно, в его-то возрасте каково отмечать день рождения. Отмечает ли он его вообще? Есть ли с кем? Вершинину вдруг подумалось, что, судя по тому, какую жизнь ведёт Сергей, у него либо богатые и пафосные застолья для всяких важных дядек и тётек, с которыми он работает, либо вообще никакого праздника, потому что попросту не с кем. И Паша чисто логически понимал, что первый вариант совсем не для Сергея, так что, как это ни печально, мужчина, видимо, проживает этот день ежегодно в гордом одиночестве. Он не из тех, кто подпускает людей близко к себе, и юноша это понимал.       Было уже часов девять вечера, когда молодёжь прервала смех над очередной хахайкой, потому что Горелов, которому удалось с большим трудом выбить себе отпускной, чтобы в будний-то вечер отправиться на день рождения к другу, поднялся на ноги, поднимая стакан. Выпивка была в очень малых, по сравнению с обычным вечериночными объёмами, количествах, но всё же присутствовала, куда ж без этого.       — Ну чё, Павлик Вершишкин, — торжественно заявил Лёха, — с хэппи бёздэем тебя. Как говорится, чтоб хуй стоял, и деньги были.       Горелов явно собирался продолжить список пожеланий, но и его, и Пашу, максимально шутливо-наигранно пытающегося состроить серьёзный и торжественный вид, отвлёк звонок телефона. Вершинин обернулся и, видя, что звонят ему, жестом показал Лёхе сделать паузу, а сам поднялся на ноги, беря мобильник в руки. Горелов лишь пожал плечами и плюхнулся обратно на диван, сходу отпивая едва ли не полстакана. Паша вышел из комнаты и ответил на звонок — он уже успел увидеть, что звонит именно Костенко, а болтать с ним по телефону при ребятах как-то не хотелось.       — Алло?       — Привет.       — Привет.       — Ну что там, отмечаете?       — Ну да, типа того.       Юноша привалился лопатками к стене, вслушиваясь в голос по телефону.       — Слушай, я тут подъехал к твоему дому. Если хочешь, можешь на пару минут спуститься. Ну, если тебя там не держат. Хочу ещё кое-что тебе передать.       Паша расплылся в улыбке. Ну хоть так с Серёжей получится увидеться.       — Да, сейчас спущусь. Ты где стоишь?       — Да прямо у подъезда.       Вершинин торопливо накинул пальто на плечи, наскоро натянул на ноги кроссовки, всё-таки не май месяц, и вышел в подъезд, напоследок перед этим заглянув в комнату и уведомив друзей: — Я ща вернусь.       — Ты куда? — поинтересовалась Аня.       — На пару минут вниз спущусь.       Паша почти бегом сбежал по лестнице. Перед выходом поплотнее запахнулся в пальто. Сергей и впрямь припарковал машину у самого подъезда, да и сам уже ждал на улице.       — Ну привет, именинник.       — Привет, — расплылся в улыбке юноша.       Ему ужасно захотелось обнять Костенко, но делать это он не решился. Секунду-другую помялся, а затем вытянул вперёд руку, выпрямляя пальцы и демонстрируя мужчине подаренное кольцо на одном из них.       — Красиво смотрится. — Дав Сергею пару мгновений, чтобы рассмотреть украшение, Вершинин добавил: — Спасибо.       — Носи на здоровье.       Костенко коротко улыбнулся, и юноше ещё сильнее захотелось его обнять, но теперь уже в знак благодарности.       — Я тут подумал немного обогатить ваш вечер, — проговорил мужчина. — Уж не знаю, что вы там пьёте, но пусть лучше это будет что-то покачественнее.       Он вынул из-за пазухи внушительных размеров бутылку явно дорогого ликёра. На этикетке значилось что-то про кремово-кофейный вкус.       — Ну, и ты сладкое любишь. Я сначала думал в коробку положить, но потом не стал, — продолжал Сергей, передавая бутылку юноше, — а то вдруг родители твои откроют и нагоняй за алкоголь устроят, откуда ж мне знать.       Паша коротко рассмеялся.       — Ну да, они иногда и так могут. Спасибо. — Он сделал паузу. — Может, всё-таки зайдёшь, тем более раз уж приехал?       Сергей отвёл взгляд, потом посмотрел куда-то примерно на окна Пашиной квартиры, будто бы был способен отсюда оценить обстановку наверху, а затем всё же покачал головой.       — Нет, Паш, спасибо, но позволю себе отказаться. — Он вдруг поглядел прямо в глаза Вершинину и как-то даже виновато улыбнулся: — Я, правда, не знаю, что делать в кругу твоих друзей.       Он думал, что юноша сейчас начнёт настаивать, но тот лишь понимающе кивнул. Повисла небольшая пауза.       — В общем, с днём рождения тебя ещё раз, — проговорил Сергей. — Знаешь, Паш, ты, как весна. Как май.       — Почему? — удивился юноша.       — Ну, что-то весеннее в тебе определённо есть. Но март — слишком холодный и суровый, апрель, лично для меня, сам знаешь — болезненный. А ты, как май, светлый и тёплый. Даже, пожалуй, ласковый. Желаю тебе таким и оставаться.       А, так это всё ещё и пожеланием было. Приятно. Вершинин мягко и действительно невероятно тепло улыбнулся и благодарно кивнул.       Они с Костенко внимательно, неотрывно глядели друг другу в глаза, ничего не говоря. На плечи тихо опускались мелкие хлопья снега. Было в этом моменте что-то почти интимное.       — Знаешь, о чём я сегодня подумал? — заговорил вдруг Паша. — Тебе не кажется таким странным и закономерным, что ты смог найти меня даже в другой вселенной, где мы с тобой совершенно не были связаны? Где я не ломал твою жизнь, где у тебя всё было хорошо, ты почему-то из сотен тысяч загадочных дел стал расследовать именно дело о пропавших детях? Почему так? Почему ты смог меня найти, сам того не зная?

И, пропадая в бездне, Сотни лезвий Тянут нас на дно. И лучше злые песни, Чем безликий и несчастный клон. Из миллионов версий Выбираем ту, с которой жить. И сотней тысяч кресел Не купить нас и не убить.¹

      Сергей слушал всё, что говорил Паша, с крайне задумчивым, проницательным видом, но в ответ лишь покачал головой, растерянно отводя взгляд.       — Не знаю, Паш, — проговорил он. — Так или иначе, череды случайностей характерны для любого мира. Запрограммированы ли они чем-то — это уже хороший вопрос.       — Может, мы с тобой, вернее, какие-нибудь, ну я не знаю, наши сущности или типа того, связаны во всех вселенных? Межпространственно как-нибудь, — предположил Паша.       — Может. А, может, ты просто так сильно боялся напороться на меня в том мире, что подсознательно притянул свой страх?       — Или так сильно неосознанно хотел тебя найти, что всё же нашёл, — несмело выпалил Паша. — Хотя, скорее, это ты меня нашёл.       — В смысле «хотел найти»?       — Ну, в том плане, что, как бы я ни боялся тебя там, всё-таки ты был для меня какой-то ниточкой связи с моим настоящим миром. И с тобой мне было бы не так страшно, вернее, страшно, конечно, но бояться надо было бы скорее только тебя.       Паша рассмеялся. Сергей, глядя на него, не смог сдержать улыбки.       — Опа-а-а, — раздалось вдруг откуда-то сверху.       Паша и Сергей вскинули головы. Из открытого окна кухни на несколько этажей выше высунулась довольная рожа Горелова.       — Воркуете? Здрасьте, Сергей Александрович.       Костенко кивнул в знак приветствия.       — Пашенский, чё титьки мнёшь? Тащи его сюда, — без зазрений совести крикнул Лёха.       Вершинин шагнул чуть в сторону, чтобы его было лучше видно в свете фонаря, и с остервенелым видом показал Горелову средний палец. Лёха захохотал. Паша вздохнул и обернулся к Сергею.       — Ладно, пойду я наверх, угоманивать его, как минимум, — заявил юноша. — Или расскажу ему, что в том мире он ботаном был. — Вершинин рассмеялся, а затем, сделав паузу, несмело добавил: — Точно не хочешь зайти?       Костенко покачал головой. Вершинин вновь понимающе кивнул.       — Тогда пока. Ещё раз спасибо.       Паша направился к двери в подъезд, приложил «таблетку» к домофону и уже из-за двери ещё раз выглянул к Сергею. Тот как раз замер, распахнув дверь водительского места, и провожал Вершинина взглядом. Юноша напоследок улыбнулся и помахал мужчине рукой, а тот махнул ему в ответ, и Пашка поспешил наверх.       — Да чё ты, надо было Костенко твоего реально к нам тащить, — встретил его в коридоре Горелов.       — Лёш, успокойся уже, а? — Настя шутливо ткнула юношу в бок.       — Не, ну а чё? Перетёрли бы, потрепались бы с ним. Надо ж знать, за кого мы тут Пашку выдавать замуж будем, — заявил Лёха.       Стоящая рядом с ним Настя, выглядывающая из дверей в коридор Аня и разувающийся Паша подняли на Горелова взгляды, полные непонимания. На несколько секунд воцарилась тишина.       — Чего? — поинтересовалась Настя.       — А чё? Вершишкин, вон, как с ним носится, Костенко то, Костенко это, гулять там ходите, — прыснул Лёха, оборачиваясь к Паше. — Ща ещё немного, и в койку к нему прыгнешь, а?       Горелов ради смеха изобразил недвусмысленные движения бёдрами. Вершинин закатил глаза, наконец разобравшись с одеждой и обувью, а Настя дала Лёхе лёгкий подзатыльник.       — О, а это чё? — спросил Горелов, замечая бутылку в руках Паши.       — Серёжа привёз, — отозвался юноша. — Нам с вами. Чтоб не скучно было.       Лёха ловко забрал алкоголь из чужих рук и стал рассматривать бутылку.       — Нифиговый такой подгончик. Стоит немало. Спасибо мужику своему, что ли, передавай.       Лёха двинулся обратно в комнату. К Паше сбоку вдруг прилипла Аня.       — Он тебе ещё что-то хоть подарил? — поинтересовалась она.       — Подарки это не главное, — с наигранно важным видом заявил юноша.       — Да я ж не поэтому, — чуть смутилась, но всё же хихикнула девушка. — Просто интересно.       Вершинин вытянул руку вперёд, так же, как и Сергею, демонстрируя кольцо. Аня оценивающе опустила вниз уголки губ, затем провела по рельефной поверхности подушечкой пальца.       — Красивое.       — Да. Мне тоже понравилось, — улыбнулся Вершинин.       Из комнаты раздался звон и отборный Лёхин мат.       — Лёх, если ты там что-нибудь разбил, я тебе щас башку отверну, — заявил Паша, направляясь в комнату.       — Чё сразу разбил-то? Просто стакашку уронил, не ссы. Ща будем твой элитный алкоголь распивать, — заявил Горелов. — Где вы там ходите-то?       Лёха ещё не представлял, как следующие несколько минут будет слушать от Паши тираду о том, что «в каком-то там другом мире» он был «типичным ботаником» с очочками и, судя по всему, отличными оценками, на что сам будет недовольно фыркать и недоверчиво восклицать, что это всё Вершинин со своим Костенко придумал фигню какую-то, чтоб ему, Лёхе, за шуточки отомстить, пока сам Паша будет покатываться со смеху.       Следующую пару недель Вершинин лихо балансировал на грани между сдачей, казалось, совершенно бесконечных зачётов и подготовкой к Новому году. Юноше, в целом, нравилась вся эта праздничная суета с подарками, с украшениями. Дома уже поставили ёлку, да и город преобразился: везде висели гирлянды, стояли декорации, изменились витрины. Пашке такое нравилось, и даже сессия не могла испортить ощущение праздника, его лёгкости и какой-то беззаботности.       Выбирать подарки юноше тоже нравилось — даже когда не знаешь, что именно дарить, всё равно прикольно пытаться подобрать что-нибудь интересное, такое, что понравится человеку. И тут возникла небольшая проблема. Вершинину, разумеется, хотелось поздравить и Сергея, но сложновато было придумать, что дарить человеку, у которого, кажется, всё есть. Да ещё и что-то такое, чтоб прилично было.       — Блин, ну я даже не знаю, — вздыхал Паша, сидя в коридоре института и уложив голову на плечо Ане. — Я вообще не представляю, как ему угодить. Вот так всегда: вроде общаешься с человеком, всё нормально, а потом дело доходит до подарков, и ты в тупике. Мне теперь кажется, что я его вообще не знаю.       — Хм, — задумчиво протянула девушка, то опускавшая взгляд в тетрадь, чтобы повторить материал, а то глядящая куда-то в стену напротив, — а ты, может, статьи какие-нибудь в интернете почитай? Что-нибудь вроде: «Что подарить мужчине на Новый год».       — Да я читал уже. Фигня какая-то. Да ещё и либо что-нибудь по космическим ценам, и такое мне не потянуть, либо колхоз какой-то. Не буду ж я ему тапочки какие-нибудь дарить.       — А что, тапочки вроде неплохой подарок, с заботой о здоровье.       — Ага, блин. Белые. — Вздох. — Технику ему тоже вроде никакую не подаришь. Какая ему нужна-то? Да у меня и денег-то не хватит. Может, ему часы подарить? Наручные.       — Ну вот, хороший вариант. И можно найти не очень дорогие, но выглядящие при этом престижно.       Паша несколько секунд задумчиво молчал.       — А вдруг он суеверный.       — В смысле?       — Ну, считается же, что часы дарить нельзя. Примета плохая вроде.       — Я о таком даже не слышала. Может, он и не знает.       — Ну да. Блин, а с другой стороны, у него при его-то заработке, небось, много часов хороших, надо ж в своём обществе, наверное, этим как-то светить.       — Ну и что?       — Ну так, а зачем ему тогда какая-нибудь дешёвка от меня?       — Да ладно тебе, что ты так переживаешь? — отозвалась Аня, пытаясь сделать максимально позитивный тон. — Главное же внимание. Да и потом, ты ж не президенту и не королеве Англии подарок делаешь. Я думаю, твой Костенко обрадуется и безделушке.       — Ой, и ты туда же? Он не «мой», — фыркнул Паша, снимая голову с чужого плеча и выпрямляясь.       — Ну и время на подумать ещё есть. Всё нормально будет. Ну или, не знаю, спроси его, чего он хочет.       — Да как-то неловко.       — Подари что-нибудь, что каждому подойти может. Книгу, например. Хороший же подарок. Костенко, судя по твоим словам, человек интеллигентный, он-то уж, наверное, читает.       Паша задумчиво кивнул.       — Или поспрашивай у парней, ну или, что ещё вернее — мужчин его возраста, что бы им хотелось получить. Да у Лёши, в конце концов, спроси.       — Спрашивал уже, — фыркнул юноша, — он в качестве совета привёл только алкоголь и штук пятьсот непристойных шуток — всё, как он любит. А я, честно говоря, даже не знаю, что Серёжа пьёт.       Паша вздохнул, уронил голову в руки, лохматя волосы пальцами и обречённо простонал: — Бля, я реально так мало о нём знаю. Даже обидно как-то. Я-то у него весь на ладони, он-то меня, как облупленного.       Аня заглянула другу в лицо и ободряюще улыбнулась: — Зато сколько поводов для разговоров. Чего ж убиваться-то? Вы ж не распрощаетесь, например, завтра навсегда. Времени узнать друг друга ещё много.       Паша секунду-другую задумчиво помедлил, а после согласно кивнул. Аня шутливо пихнула юношу в бок локтем. Вершинин улыбнулся.       Из другой части коридора через дверной проём просунулась голова Пашиного одногруппника. Он бегло окинул взглядом холл, быстро заметил юношу и махнул ему рукой.       — Паш! Твоя очередь.       Вершинин повернул голову, увидел одногруппника, жестом показал ему, что сейчас придёт, и поднялся на ноги.       — Ладно, погнал я. Пожелай удачи.       — Удачи желают неудачникам, а ты и сам справишься, — хихикнула Аня. — Ни пуха ни пера.       — К чёрту, — отозвался уже отходящий Паша и на прощание помахал девушке раскрытой зачёткой.       Вершинин долго думал над тем, что же всё-таки дарить Сергею. Были варианты вроде кошелька — у него таких, наверное, миллион, всё-таки чего-нибудь из техники — не по карману, каких-нибудь истинно «мужицких» штук для машины, рыбалки или из инструментов чего — глуповато, стереотипно, без фантазии, да и всё-таки действительно неизвестно, чем он увлекается и увлекается ли чем-то вообще. Так что до чего-то лучше часов юноша так и не додумался. Книга, конечно, тоже хорошо, но это ж надо знать, что человеку нравится читать, и всё в таком духе.       Пару дней потратил на просмотр всяких престижных часов в интернете и ещё столько же на поиск похожих, хороших, но побюджетнее. Выбрал. Ничего особо примечательного, но красивые, под тёмное серебро, аккуратные, даже с парочкой мелких циферблатов на основном. Сам остался доволен, но переживал, понравится ли Сергею.       На Новый год всё сложилось довольно весело — даже удалось отпроситься у родаков. За детство и подростковый период Паше, откровенно говоря, настоебенило отмечать все праздники такого рода в кругу семьи. Нет, Вершинин, конечно, любил свою семью, но иногда было в тягость несколько часов сидеть в исключительно оглушающем галдеже, в стотысячный раз слушать одни и те же байки дяди Валеры, учтиво улыбаться на пожелания и вопросы о девочках какой-нибудь тёте Тамаре, получать тычки от родителей за то, что где-то что-то не так сказал или кому-то не улыбнулся, короче, мрак. Вернее, круто, конечно, потом эти воспоминания будут вызывать светлую ностальгию, но это потом, а сейчас-то хочется чего-нибудь попроще. На прошлый Новый год тоже удалось вырваться, чтобы потусить с друзьями, но для этого пришлось недели две, не меньше, промывать мозги родителям. В этот раз стоило всего-то один раз спросить, чтобы получить ответ: «Подумаем, посмотрим», и ещё один, чтобы получить разрешение.       Собирались у Лёхи. У него родители поехали куда-то на дачу, тоже праздновать с кучей родственников. Горелов, правда, как истинный любитель покутить — хотя он, скорее, профессионал, — по большим поводам собирал внушительную компанию, поэтому в квартире набралось порядочно народу, в том числе присутствовали и те, кого Паша успел забыть, и те, с кем Вершинин ещё даже не был знаком. Зато было весело и даже культурно. И поляну накрыли — кто-то что-то притащил с собой, пара-тройка человек заморочилась настругать салаты, а то без салатов Новый год как-то не катит. Правда, мало кто что-то реально ел, все в основном перебивались алкоголем и мелкими закусками. Веселились, танцевали, кто-то играл во всякие настольно-вечериночные игры, кто-то занимался только тем, что пытался к кому-нибудь подкатить или найти место для уединения. Паше, конечно, тоже было весело, он успел и потанцевать, и поиграть, и поболтать, и уже, пожалуй, даже немного напиться, но было как-то очень уж шумно, очень уж много народу, очень уж по-чужому как-то. Вершинин немного от такого отвык и теперь даже слегка, пожалуй, скучал по более домашним посиделкам.       Глядя на всё празднество, Паша не мог не подумать о Серёже. Это вот им тут всем весело, а он? Чем он сейчас занят? Празднует ли вообще? А то вдруг работает или ещё чего. Вершинин вообще-то хотел ему днём позвонить, спросить что-нибудь, правда, сам толком не знал, что, попросить встретиться — это снова казалось юноше чем-то важным. Паша, откровенно говоря, уже понял, что, видимо, ему очень хочется, чтобы Сергей был рядом на всех хотя бы мало-мальски важных событиях. Теперь, правда, звонить не решился, вечер уже, даже ночь почти, скоро двенадцать — а вдруг Костенко реально не собирается отмечать и уже спать лёг или типа того. > Привет. Прости, хотел раньше написать, не получилось. Хотел поинтересоваться, как ты там. Отмечаешь?

Привет. Можно и так сказать <

> Где-то или так просто?

Дома <

      Паша немного замялся, не зная, стоит ли ещё что-то спросить, или лучше уже переходить к делу. > Слушай, а ты не хочешь встретиться? Ну, ночью, где-то после двенадцати. Я, естественно, не настаиваю

Да можно бы. Где? <

> Мы тут на районную площадь собираемся часам к двум. На салюты посмотреть, да прогуляться. Но, если хочешь где-то поближе к тебе, то я могу приехать

Не нужно, я сам подъеду <

      Паша спокойно выдохнул и расплылся в улыбке. Он, ещё пока задавал вопросы, начал побаиваться — вернее, не то чтобы прямо-таки бояться, но эта мысль его огорчала, — что Сергей, кстати говоря, может отмечать Новый год не один. Нет, конечно, Паша был бы безусловно рад за Костенко, что тому не приходится сидеть в такой праздник в одиночестве, но мысли о том, что мужчина, быть может, сам кого-нибудь к себе позвал — кого-нибудь, а не Пашу — или просто проводил этот вечер с кем-то, кто ему ближе, чем Паша, несколько угнетали юношу. Вершинин даже себе не хотел в этом признаваться, но всё же его задевали мысли о таком.       «Я его ревную, что ли? — не мог не задаться вопросом юноша. — Да нет, бред какой. С какой стати мне его ревновать? Да я и не ревнивый вовсе. И вообще...». Но что там «вообще» Паша так и не сумел придумать. В любом случае решил не размышлять об этом всём вообще — какая разница? Сергей ведь согласился встретиться. Это главное.       Очень скоро стукнуло двенадцать. Хихикая, дразнясь и шикая друг на друга, все вместе послушали очередную речь Путина, подозрительно похожую на прошлогоднюю, не меньше похожую на позапрошлагоднюю, хоть тогда и говорил её не он. Весело и громко кричали, чокаясь бокалами с шампанским и пытаясь дожевать недогоревшие бумажки с желаниями — надо ж под бой успеть, но пепла наелись, мама не горюй. Собственно, потом много кто, Пашка в том числе, звонили родителям и прочим близким, чтоб сразу поздравить. Вершинин думал и Сергею позвонить или вновь написать, но решил, что всё равно через часок-другой с ним увидится, так что лучше уж вживую.       Собрались даже быстрее, чем Паша планировал и предполагал — уже к часу все были готовы выдвигаться на площадь. Вернее, как «все»? Несколько человек после двенадцати уехали домой — кто устал, а кто напился. Пара-тройка наотрез отказалась идти, и Лёха после долгих уговоров всё же разрешил им остаться в квартире. Ему не очень-то хотелось оставлять кого-то без собственного присмотра, но всё же сдался. На улице было холодно, не совсем мороз, конечно, однако Паша недовольно поёжился, он-то любитель тепла. Впрочем, общее веселье и эмоциональный подъём его довольно быстро отвлекли от дискомфорта. До площади тащились медленно, потому что то хохотали, то тормозили, у кого-то ноги заплетались, и всё такое прочее. На площади было красиво: декорации, гирлянды, светилась большая ёлка. Народу, благо не то чтобы очень уж много, хотя и порядочно. Паша ещё на подходе написал Сергею, что уже почти на площади, и теперь, вытянув шею, активно пытался высмотреть среди всех людей знакомый силуэт.       — Чё потерял-то? — пихнул его в бок Лёха.       — Угадай с трёх раз, — фыркнул в ответ Вершинин.       — Не говори, что ты Костенко своего тут ждёшь, — усмехнулся Горелов. Паша в ответ лишь неловко пожал плечами. — Ну, кто бы сомневался.       — Я, наверное, потом с ним останусь, вы можете меня не ждать, — добавил Вершинин.       — Ну, как знаешь.       Было уже почти два, когда Паша, уже слегка подзамёрзший, переминаясь с ноги на ногу, увидел наконец Костенко. Тот был в довольно объёмной тёплой куртке, в которой юноша его ещё не видел, но это не помешало сразу узнать Сергея. И без того развеселённый разговорами с друзьями Паша расплылся в широкой улыбке, смазано попрощался со своей компанией и кинулся к Костенко. Даже не шёл — бежал. Костенко, который, видимо, прежде неспешно ходил по площади, высматривая Пашку, тоже его заметил и коротко улыбнулся в знак приветствия. Вершинин сходу налетел на мужчину, обвивая его шею руками и крепко-крепко прижимаясь грудью к груди.       — С Новым годом! — радостно выпалил он. Смешной. Тёплый. Шампанским и мандаринами пахнет — непривычно.       Сергей на несколько секунд замер в неком ступоре и нерешительности. Паша это почувствовал и только сейчас вдруг понял — он впервые обнял Сергея. Никогда прежде ему не доводилось это делать. И Костенко, видимо, удивился не меньше, да к тому же он-то ведь не привык к такому. Вершинин несколько смутился и уже хотел мягко отпрянуть, выпустив мужчину из своего внезапного захвата, но вдруг почувствовал, как ему поперёк спины ложатся чужие руки.       — С Новым годом, Паш, — проговорил Сергей, прижимая юношу ближе.       У Вершинина что-то внутри дало трещину, и его всего будто бы окатила какая-то совершенно невообразимая волна. Паша, наконец, отлип от Костенко, но рук до конца не убрал, при этом почувствовал, что чужие ладони тоже пока ещё не соскользнули с его боков. Юноша заглянул в лицо Сергея и открыл было рот, видимо, намереваясь что-то сказать, но в этот момент раздался громкий хлопок, и тёмное ночное небо осветила яркая вспышка салютных искр. А за ней россыпями поднимались ещё и ещё. Паша всё же отпустил Костенко окончательно, развернулся лицом к салюту и теперь лишь слегка касался чужого плеча своим, воодушевлённо глядя на вспышки света. Сергей тоже повернулся посмотреть на салют, но невольно — ничего не мог с собой поделать — украдкой переводил взгляд на Пашу, незаметно его рассматривая. Красивое острое лицо юноши, освещаемое цветастыми отсветами, его блестящие глаза. Замечательно было за ним таким наблюдать. Завораживающе. Лучше любого салюта.       Через несколько минут всё закончилось. Немного улыбающийся Пашка повернулся к Сергею.       — Красиво, — протянул он.       — Весьма, — согласился Сергей, хотя он сам говорил вовсе не о салюте.       — Погуляем? — предложил юноша.       Костенко пожал плечами в знак непротивления, Пашка напоследок махнул рукой всё ещё стоящим в стороне друзьям и вместе с мужчиной двинулся по площади, немного огибая её и выходя на уже менее оживлённую улицу.       — Ну, в кои-то веки, — проговорил вдруг Сергей и шутливо, легонько щёлкнул пальцами по помпону на шапке юноши.       Вершинин усмехнулся. Да, Костенко и впрямь может порадоваться — Паша в кои-то веки в шапке. Справедливости ради, юноша, пожалуй, всю последнюю неделю ходит в шапке и пуховике, просто с Сергеем за это время как-то не удавалось толком увидеться.       — Да, возрадуйся, — хихикнул юноша. — А сам-то? — попытался он изобразить несколько укоризненный тон, глядя на Сергея, у которого на голову был накинут лишь отороченный искусственным мехом капюшон куртки.       — Ой, да мне-то терять нечего, — отмахнулся тот.       Паша сварливо, но несильно пихнул мужчину локтём в бок. Ему немножко огорчало, когда Костенко говорил что-нибудь подобное. Тут же Вершинин поскользнулся и, стараясь не упасть, вцепился пальцами в рукав Сергея.       — Чё они тут посыпали-то так хреново? — фыркнул юноша.       Они двинулись дальше, но через несколько метров Паша вновь поскользнулся, правда, теперь Костенко уже сам готов был его поддержать.       — Возьмись под руку, а то сейчас лоб расшибёшь, — заявил мужчина.       Он заложил ближнюю к Паше руку в карман и отвёл локоть в сторону. Вершинина это почему-то несколько смутило, но, помедлив пару секунд, юноша всё же взял Сергея под руку. Отвёл взгляд и, отвернув лицо, попытался подавить предательски лезущую наружу улыбку. Паше вдруг подумалось, что, быть может, его это всё смутило, потому что ему и впрямь нравился Костенко, и на самом деле ему даже хотелось держаться за него.

Я держу тебя за руку, и всё расплывается. Успокой меня заново. Мне ужасно нравится, Как ты выглядишь в этой нелепой шапочке. Предлагаю не прятать и уж точно не прятаться, Если верить киношникам, мы загружены в матрицу. Фонари зажигаются. Я держу тебя за руку. Случайно падали звёзды В мои пустые карманы И оставляли надежды. Мои колени замёрзли. Ты был счастливый и пьяный. И что-то важное между. Я держу тебя за руку, чтобы вдруг не похитили, В переулках скрываются на «Волгах» вредители. Телефонные будки — в них согреемся, может быть. Эта грустная сага никогда не закончится. Мне не надо и надо. Ты моё одиночество. Я не драматизирую. Я держу тебя за руку.²

      — Как ты? — спросил Паша.       — В смысле? — не понял Костенко.       — Ну просто — как ты. Всё ли хорошо, что нового.       Мужчина выглядел удивлённым.       — Нормально, — пожал он плечами. — Особо ничего нового.       Сухо. Очень в его стиле. Паша вздохнул. На несколько секунд повисло молчание.       — Снилось мне тут кое-что, — заговорил вдруг Сергей.       Ну да, привычное русло разговора. С другой-то стороны, пока помнят, надо обсуждать. Пока есть, что помнить. Паша заинтересованно поглядел на мужчину.       — Ты помнишь, каково было в Припяти? — продолжил Костенко.       — В смысле, с тобой? Ну, когда мы уговорили тебя взять нас?       — Да.       — Не очень помню, — честно признался юноша. — Ну, там, вернее, как обычно. Холодно, страшно, одиноко.       Сергей задумчиво хмыкнул.       — Просто, знаешь, я помню, скорее, что-то мистическое, — продолжил он. — Вернее... Не знаю даже, как объяснить. Кажется, кто-то погиб там.       Паша, откровенно говоря, не очень-то помнил, но задумчиво кивнул — вполне вероятно, что такое было. У него самого почему-то перед глазами вставала какая-то сущая чернота, едва он пытался вспомнить, что происходило в Припяти. Будто бы... Будто бы его сознанием овладевал кто-то другой.       Вершинин нерешительно покосился на Сергея, словно ещё немного, и он примет виноватый вид нашкодившего щенка. Тут Паша снова дёрнулся, вновь поскальзываясь, и ощутил, как чужая рука крепко, уверенно потянула его к себе. Почему-то юноше стало легче от этого — будто бы в этом он ощутил поддержку, причём не только физическую, а моральную, которую ему адресуют, что бы он ни сказал. Впрочем, Вершинин всё равно не спешил решаться говорить то, о чём думал.       Однако Сергей внезапно сам обратил своё лицо к Паше и скромно улыбнулся: — Извини, Паш. — Прежде, чем удивлённый юноша успел разинуть рот, чтобы что-то сказать, мужчина продолжил: — Думаю, ты прав. Ну, в том, что есть во всём этом что-то, ну, какое-то сверхъестественное, что ли. Я всё ещё не уверен, что это именно в тебе было, но нечто определённо было.       Паша коротко улыбнулся и кивнул. Ему подумалось, что он мог бы «позлорадствовать», выпалить что-то вроде «я же говорил», но ему почему-то не хотелось. Он, скорее, испытывал благодарность за то, что Сергей наконец прочувствовал, «вспомнил» то же, что и он, и что Костенко при этом спокойно признал свою неправоту. Было в этом что-то доверительное.       — Я, правда, не могу достоверно «вспомнить» или объяснить, что я видел, но вот так как-то, — продолжил Сергей.       — Я вообще плохо помню что-либо оттуда, из Припяти, — отозвался Паша. — Откровенно говоря, я там был, будто бы, — он замялся на несколько секунд, как бы снова не решаясь продолжать, — сам не свой, в общем. Словно... Словно моё сознание принадлежало не совсем мне. Словно там ещё кто-то был.       На этот раз Сергей не стал выражать какой-либо скепсис. Он лишь сильнее стиснул Пашину руку на сгибе локтя. И юноше этого было достаточно — верит. Может, рационально и пытается объяснять, отрицать, но всё-таки Пашке верит. Вершинину было очень интересно узнать, что же такого Сергей там увидел, что переменило его мнение, но ничего не поделаешь, память — штука своевольная, неподвластная.       — Давай о чём-нибудь повеселее поговорим, — улыбнулся Паша, поворачивая лицо к Сергею.

Я твой взгляд не забуду никогда и нигде Я как спутник — всё ближе и ближе к тебе. А ты греешь меня своим холодом, Закрываешь лицо ладонями. И пусть каждый поймёт по-своему, В этой жизни всё дозволено. За тобой наблюдаю пристально. Всё, что хочешь, можешь мне высказать. И с годами мы схожи мыслями, Если далеко и близко мы.³

      Тот охотно согласился. Прошли ещё какое-то время, поболтали, поделились тем, как встретили Новый год. Сергей, как Паша и предполагал, был один, и юноше снова стало немного тоскливо от осознания этого. Но в остальном было легко и весело, вокруг красиво, ярко, люди смеются. Спокойно. Правда, больно уж холодно становилось. Вершинин чувствовал, что мороз постепенно сковывает ноги, пробирается под куртку почти до самых костей. Уже колени и кисти, на которые юноша упорно не намеревался надевать перчатки, щипало и неприятно жгло от мороза. И всё равно Паше не хотелось уходить, хотелось остаться с Серёжей подольше.       Юноша почувствовал, как чужая рука вновь плотнее прижимает его к себе локтём. Вершинин поглядел на Костенко.       — Чувствую, как ты трясёшься уже весь, — проговорил мужчина, улыбаясь в лицо Паше.       Юноша не знал, что сказать, только глупо хлопал глазами. Прощаться на сегодня вовсе не хотелось.       — Да мне совсем не холодно, — попытался он заверить Костенко.       Но Сергей так проницательно поглядел ему в глаза, что Паша сдался, тушуясь.       — Поехали, — продолжил мужчина, потянув юношу куда-то в сторону. — Нечего мёрзнуть.       Вершинин поднял глаза и увидел, что Костенко свернул к маячившему неподалёку входу в метро, благо в новогоднюю ночь оно работает круглосуточно.       — А ты разве не на машине? — поинтересовался Паша.       — Ну, мне же хотелось пару бокалов за Новый год-то выпить, — усмехнулся Сергей.       — А куда поедем? — снова спросил Вершинин.       Он подозревал, что Костенко просто хочет его до дома проводить, проследить, чтоб ничего не случилось. Это тоже было печально — конечно, так Паша сможет провести чуть больше времени с Сергеем, да и его забота в этом плане была приятна, но всё-таки хотелось чего-то другого. Чего-то большего. Только Вершинин сам не знал, чего именно.       Сергей пожал плечами.       — Если хочешь, можем у меня посидеть, — неожиданно предложил он.       О таком Паша даже мечтать, пожалуй, не смел. Он постарался максимально себя сдержать, чтобы не выдать какую-нибудь слишком уж бурную реакцию, но всё же радостно улыбнулся: — Да, хочу.       В метро, разумеется, пришлось расцепить руки, хотя Вершинину вовсе этого не хотелось. Зато в вагоне удалось сесть и даже немного привалиться к плечу Серёжи, и это было, пожалуй, даже приятно в эмоциональном плане.       В чужую квартиру Пашка поднимался торопливо. Он невольно вспомнил, как пришёл сюда в первый раз. Странные чувства. Кажется, что это было так непозволительно давно. Что он Серёжу нашёл и узнал непозволительно давно. Они как раз дошли до нужной двери, и Вершинин украдкой поглядел в лицо Сергея — спокойный, не хмурый даже, хотя хмуриться обычно входило в его привычку. Можно сказать, красивый. Паша поджал губы в смущённой улыбке. Ему снова ужасно захотелось взять Серёжу за руку, но уже по-другому, уже кожа к коже, пальцами сплестись и поглаживать подушечкой большого пальца чужие костяшки, чтоб нежно-нежно.       В квартире обоих обдало долгожданным теплом, несмотря на то, что Сергей, уходя, оставил форточку открытой, и квартира неплохо так промёрзла.       — Есть будешь? — спросил Костенко, быстрее юноши скидывая обувь и верхнюю одежду.       — Уже бы не отказался, честно говоря.       Мужчина кивнул и отправился мыть руки. Стоило Паше расправиться со своей одеждой, Костенко уже выглянул обратно в прихожую.       — Дать кофту какую-нибудь?       — Зачем? — не понял сначала юноша.       — Чтоб согрелся уже.       Вершинин хихикнул.       — Ну, давай, если тебе не сложно.       Сергей отправился в другую комнату, а Паша зарулил в ванную, чтобы вымыть руки. По правде говоря, ему достаточно было и тепла квартиры, он уже не дрожал, даже мурашки прошли. Считай, согрелся. Но ему просто захотелось, чтобы Серёжа дал ему свою кофту.       Выйдя из ванной, юноша едва не столкнулся с Костенко, тут же протянувшим ему флисовую кофту на молнии. Паша с благодарностью её взял и тут же натянул на себя — мягко. И так действительно гораздо теплее. А ещё... А ещё Серёжей пахнет. Им самим и его одеколоном. Вершинин, едва уловив запах, подумал, что, быть может, подсознательно хотел сейчас получить кофту Сергея, как раз чтобы почувствовать его через неё, будто бы сблизиться с ним. Когда Костенко прошёл мимо юноши на кухню, Паша украдкой уткнулся носом в ворот кофты и на секунду прикрыл глаза. До невозможности захотелось обнять Сергея и точно так же ткнуться носом в его шею, плечи, жадно втягивая запах. Вершинин почти испуганно распахнул глаза — нет, о таком думать не полагается, нехорошо как-то. Да и про сплетения пальцев тоже и вообще про всякое такое, про нежности с Сергеем думать не стоит. Просто не нужно.       Костенко уже гремел на кухне какой-то посудой. Паша засеменил туда.       В кухне горела всё та же маленькая навесная лампа на стене над столом, рассеивающая тускловатый жёлтый свет. На потолке имелась люстра побольше, но юноша уже понял, что Костенко в общем-то не любитель большого количества света, особенно яркого. На самом столе у самой стены стояла маленькая искусственная ёлочка в горшочке — таких под Новый год обычно навалом в универмагах, и их нередко таскают на работу, поставить, мол, на рабочем месте, чтоб попраздничнее было. Юноша при виде этой ёлки одновременно почувствовал и некое умиление, и грусть.       Здесь было ещё чуть теплее, и Паша ощутил, что вне холодной улицы его немножко развозит от выпитого за вечер алкоголя. Сергей вытаскивал из холодильника пару совсем небольших салатниц с непосредственно салатами — оливье и каким-то ещё.       — О, ты даже на салаты заморочился? — хмыкнул Вершинин.       — А почему нет? Хоть какой-то отблеск новогоднего.       Сергей поставил салатницы на стол и принялся доставать из навесного шкафчика тарелки.       — Помочь чем-нибудь? — спросил Паша.       — Да вроде нет. Хотя... Ты пить будешь?       — Алкоголь в смысле?       — Нет, молоко с мёдом, — с усмешкой фыркнул Костенко.       Вершинин картинно закатил глаза и хихикнул. Ну да, сейчас бы к Серёже в гости прийти, чтобы молочка с мёдом бахнуть и спатеньки.       — Буду. Если можно.       — Паш, было бы нельзя, я б не предлагал. Сходи в комнату, там в шкафу со стеклянной дверцей бутылки стоят. Выбери сам, чего хочешь.       — А ты не будешь, что ли?       — Буду. Но мне не принципиально. И стаканы оттуда же притащи.       Вершинин устремился в комнату. Щёлкнул выключателем, добрался до шкафа, распахнул створку со стеклянной дверцей и с оценивающим видом стал разглядывать бутылки алкоголя. Запасы у Сергея были небольшие, явно распивавшиеся лишь по случаям. Бóльшая часть, видимо, кем-то подарена. Юноша несколько минут изучал этикетки и, в итоге, выбрал какую-то довольно увесистую бутылку рома, но не из-за объёма, а из-за того, что надписи обещали какой-то невероятный пряный вкус. С этой добычей Паша вернулся на кухню.       — Ты своих-то хоть предупреди, что ты тут в гостях, а то потеряют тебя. Или ты так и планировал — на всю ночь? — проговорил Сергей.       — Да не, так, мельком сказал, что с тобой прогуляюсь.       — Отпишись на всякий случай. Хоть Лёхе твоему. А то ещё, чего доброго, решит, что я тебя где-нибудь порешал.       Паша расхохотался.       — Да, это он может, это в его духе.       Он счёл слова Сергея разумными и отправился в коридор, выуживая из кармана телефон, быстро настрочив Горелову: «Если чё, я у Костенко. Возможно, надолго». Ещё не дойдя обратно до кухни, получил в ответ лишь лаконичное: «Предохраняться не забывайте», с ухмыляющимся смайликом в конце. Паша закатил глаза и даже зачем-то показал средний палец экрану телефона, хоть и понимал, что до Лёхи таким способом его послание вряд ли дойдёт, хотя Горелов его как облупленного знает — уже наверняка ментальной почувствовал, догадался, что Паша его за такие сообщения послать бы захотел.       — Ты икру ешь? — раздалось из кухни.       — Ага, — отозвался Вершинин, отрываясь от телефона, убирая его в карман штанов и возвращаясь на кухню.       На столе уже стояли стаканы под ром, а Сергей заканчивал нарезать хлеб на столешнице. Рядом с разделочной доской стояла достанная мужчиной банка икры. Чёрной.       — Нифига, — несдержанно выпалил Паша с нескрываемым удивлением. — Чёрная икра?       Сергей в ответ лишь пожал плечами.       — Это откуда?       Костенко усмехнулся: — Паш, у бандитов всё есть. — Он повернулся и перенёс на стол нарезанный хлеб и банку икры с уже вставленной в неё ложкой. — У бандитов и у всяких там чиновников. Хотя, откровенно говоря, суть одна и там, и там.       Вершинин сдавленно и немного грустно усмехнулся. Он уселся было за стол, не думая, плюхнувшись на стул, поставленный «лицом» к двери. Сергей окинул Вершинина почти удивлённым взглядом, но не издал ни звука. Юноша поймал этот взгляд на себе и почти тут же сообразил.       — Ой, — виновато пискнул он, пересаживаясь на другой стул. Ну конечно, Костенко-то уже понял, что Паша не дурак и подметил некоторые его привычки. Так что пусть заранее соображает, что пытаться вынудить мужчину сесть спиной к двери, пусть и неосознанно, так себе идея. Ишь, борзый какой. Но это всё шутки.       Сели есть, несколько минут молчали, главным образом потому, что уже проголодавшийся Паша уплетал за обе щёки — но это салат, а к икре пока не решался прикоснуться. Костенко параллельно открыл бутылку и разлил по стаканам алкоголь. Подтолкнул один стакан к Паше. Вершинин взял его в руку и приподнял над поверхностью стола.       — Ну, с Новым годом, получается, — усмехнулся Сергей.       Они с Пашей чокнулись и пригубили ром. Он был обжигающим, терпким, крепким, но оставляющим после себя сладковатое, действительно пряное послевкусие. Костенко сделал несколько щедрых глотков и шумно выдохнул через нос. Паша же после пары мелких глотков немного скривился и смешно помотал головой, жмурясь.       — Крепкий, — сипло выдохнул он. — А нет чего-нибудь типа колы? Я обычно разбавленный пью.       — Не-а, нет. Вообще, кстати, считается вредным разбавлять алкоголь лимонадами, — отозвался мужчина.       — Типа кока-кола вредная и так, куча сахара, все дела? — усмехнулся юноша.       — И это тоже, — хмыкнул Сергей. — Но вообще это мощные нагрузки на центральную нервную систему, потому что алкоголь и кофеин, который в коле содержится, оказывают противоположное влияние на организм. Не очень-то безопасно, короче.       — О, — выдохнул Паша, — а я и не знал.       — Век живи, век учись, — кивнул Костенко. — Если хочешь, можем открыть что-нибудь полегче.       — Не, — отозвался юноша. — Так тоже хорошо. Послевкусие приятное.       Паша потянул в рот очередную порцию салата, невольно при этом покосившись на икру. Сергей, всё это время окидывавший его взглядом, усмехнулся и подтолкнул к юноше банку.       — Бери, не стесняйся.       Вершинин потянулся к одной из двух принесенных Сергеем чайных ложек. Зачерпнул ею немного икры и отправил в рот. Икринки приятно лопались на языке, вкус был в меру солоноватый и гораздо более насыщенный, чем у красной икры.       — О, вкусно, — выпалил юноша.       Костенко коротко дёрнул губы в улыбке и бегло кивнул, точно всё это время ждал, чтобы удостовериться, что угодил пацану. Затем вдруг поднялся из-за стола, подошёл к холодильнику, вынул из него маслёнку с кусочком сливочного масла и поставил рядом с икрой и хлебом с уточнением: «Если прям бутербродов захочется». Юноша благодарно кивнул. Потом окинул севшего мужчину взглядом. Сергей почему-то всё ещё был в водолазке, которая прежде была надета под куртку. Не доверяет, что ли, или тоже замёрз?       — Тебе в водолазке не жарко?       — Сойдёт, — отмахнулся Костенко. — Неохота переодеваться.       Паша ещё немного потаскал икры и на пару с Сергеем осушил стакан до конца, теперь уже не так редко морщась, а затем заговорил: — Серёж, а можно личный вопрос?       — Смотря насколько личный, — хмыкнул Костенко. Встретив чуть стушевавшийся Пашин взгляд, он продолжил: — Шучу. Валяй.       — Чем ты вообще занимаешься? Это я не про работу, — поспешил уточнить юноша, ловя предостерегающий взгляд и припоминая чужие нотации. — Я имею в виду, чем ты интересуешься? А то я будто бы тебя совсем не знаю.       Сергей поглядел на него почти изумлённо, и Пашу это почему-то задело. Неужели мужчину удивляет то, что кто-то проявляет к нему интерес.       — А тебе зачем?       — Ну, просто так, — хмыкнул юноша. Всё-то Сергею надо в штыки воспринять.       — Да не знаю даже, — почти неловко пожал плечами Сергей. — Не то чтобы у меня есть какие-то увлечения. Если появляется свободное время, я так, читаю обычно.       — А что читаешь?       — Да всё подряд, что покажется интересным. В последнее время много научной литературы читаю. Ну, «много» это относительно пропорций прочитанного, а не прямо-таки гигантские объёмы.       — Круто, — хмыкнул Паша и, видя, что Сергей, видимо, не планирует продолжать свою мысль, заговорил дальше: — Я чтение как-то подзабросил. Раньше где-то до середины подросткового возраста мне нравилось читать, а потом как-то снизился интерес. Но до этого литературой увлекался. Даже сам что-то пытался писать примерно в начале средней школы. — Вершинин хихикнул, будто бы сказал что-то глупое.       Сергей, разливший по стаканам новую порцию рома, хмыкнул: — Я не знал. Получалось?       — Не то чтобы, — фыркнул юноша. — Ну, знаешь, эти типичные подростковые супердраматичные рассказики, а-ля про любовь.       — Понимаю, — кивнул мужчина, отпивая алкоголь, — я тоже писал, правда, стихи, да и, наверное, чуть постарше был, чем ты, где-то уже в старшей школе или даже в академии.       — Серьёзно? — удивился Вершинин, вперив в Сергея взгляд загоревшихся глаз. — А можешь почитать что-нибудь из своего?       — Да ну, Паш, не стоит это того, — отмахнулся Костенко.       — Ну, пожалуйста. Интересно же.       — Ой, Паш, да я и записей-то сейчас никаких не найду.       Вершинин немного стушевался и сник, но понимающе кивнул. Сергей несколько секунд глядел на него, будто бы изучающе, а затем вздохнул, словно бы сдавшись, и заявил: — Ну, вообще, конечно, может, я что-то и по памяти смогу воспроизвести, если тебе уж так интересно.       — Да, — снова вспыхнул Паша. — Очень.       — Ладно. Дай минутку подумать, — проговорил мужчина, вновь щедро отхлебнув ром из стакана.       Паша тоже присосался к своему стакану и терпеливо ждал. Прежнее опьянение теперь разворочилось, разгорячилось от новых порций алкоголя и опутывало юношу новыми тёплыми волнами. Ром уже не казался таким жгучим, и гораздо сильнее раскрывался его терпкий пряный букет.       — Мне хотелось забыть лица белые, На меня волками смотрящие, Мне хотелось завыть в огрубелые Руки, душу елейно язвящие. А в квартирках, избитых, потрёпанных, Разворочалось лихо стоглазое, Огрызнулось, крылами захлопало, Уготованной мне цепью лязгая.       Сергей вдруг прервался, нахмурился и будто бы безразлично хмыкнул: — Забыл, как там дальше.       Он поморщился, будто бы застыдившись всего этого, и щедро отхлебнул из своего стакана, принимаясь затем вертеть его в руках, бегая глазами по пространству. Но, когда Паша хотел было что-то сказать, лицо Костенко вдруг прояснилось, и он, издав осенённое «А!», продолжил:       — Я у лиха прошу искупления И надеюсь один только раз Встретить в хрупких соцветьях сирени Взгляд самых преданных глаз.       Вершинин внимательно слушал, упорно стараясь смотреть прямо на мужчину, но иногда всё же отводил взгляд, словно ему становилось немного неловко, как будто он невольно подглядел в чужую жизнь. Во что-то очень личное.       — Вау, — выпалил Паша на такой волне воздуха, будто бы не дышал на протяжении всего прочтения. — Очень круто. — Секунду-другую юноша всё так же смотрел на Сергея, а затем немного стушевался почти с виноватым видом: — Ты извини, я не очень-то умею говорить слова похвалы. Но мне, правда, очень понравилось.       Костенко отмахнулся и отвернул лицо.       — Да ладно тебе. Спасибо.       Паша вдруг понял, что Серёжа смутился. Надо же, такое и вообразить-то трудно. Чисто логически-то Вершинин, конечно, понимал, что всем, ну, или почти всем, свойственны нормальные человеческие чувства, в том числе и стеснение, но где-то на эмоциональном уровне юношу всё равно удивил тот факт, что такой весь из себя жёсткий Костенко тоже, оказывается, умеет смущаться. Паше ужасно захотелось быть с ним рядом так долго, так плотно, что суметь бы увидеть и другие его настоящие эмоции, ничем не прикрытые, естественные, живые. От мыслей об этом у Вершинина внутри что-то тепло и восторженно заворочалось, затрепетало — нечто совершенно немыслимое, такое хрупкое, нерукотворное, чистое, что от ощущения этого едва ли не захотелось плакать. Юноша подумал, что, пожалуй, это и есть любовь.       Паша почувствовал, что окончательно согрелся, вот только так и не понял, виной тому всё происходящее или всё же тёплая, мягкая кофта на плечах. В любом случае, хоть ему и больше не было холодно, эту самую кофту юноша снимать не спешил. Не хотел.       Сергей плеснул ещё рома в стаканы. Поднял свой.       — Ну, давай тогда за творческие порывы, что ли.       Паша расплылся в улыбке и охотно чокнулся с мужчиной, отпивая алкоголь. Потом жадно слопал бутерброд и поинтересовался: — А можно чаю?       — Ром запивать? — усмехнулся Сергей, вскидывая одну бровь.       — Нет, — отмахнулся юноша, — просто пить хочется.       Костенко в очередной раз понимающе кивнул и поднялся с места, принявшись заниматься чайником. Паша самозабвенно глядел на его широкую спину и вновь задумался о том, что сегодня ему впервые довелось обнять Серёжу. И как же, чёрт возьми, невыносимо хочется сделать это сейчас снова.       Мужчина достал с сушилки одну кружку, но потом, помедлив, достал и вторую.       — У меня только чёрный без всего, — констатировал он.       — Да нормально, — отозвался Паша, стараясь говорить максимально ободряющим тоном.       Он в этот момент переключился на стоящую на столе ёлку, решил потеребить пальцами её короткую ветку, но суженный к основанию горшок оказался не очень устойчивым, поэтому ёлка шлёпнулась набок на поверхность стола. Вершинин воровато оглянулся на Костенко и смешно, торопливо попытался всё вернуть в первозданный вид.       — Правда, к чаю у меня по-прежнему особо ничего нет, — снова проговорил Сергей, поочерёдно заглядывая в навесные шкафчики.       — О, у меня зато есть.       Паша поднялся из-за стола, удалился куда-то в прихожую, а затем вернулся с рюкзаком в руках. Открыв его ещё на ходу, юноша выуживал из него пачку печенья в форме орешков, начинённых варёной сгущёнкой.       — Знаю, ты, конечно, сладкое вроде не очень жалуешь, но ты угощайся, — проговорил он, протягивая пачку Сергею. — Только их бы в какую-нибудь тару пересыпать, чтоб поприличнее было.       Где-то за окном в отдалении загрохотал очередной салют. Обернувшийся к Паше Костенко принял пачку из рук юноши и замер, странным взглядом уставившись сначала на неё, потом — на Пашу.       — Что? — поинтересовался юноша.       Сергей, будто бы ждал этого вопроса, точно желая проверить, специально ли Вершинин что-то сделал. Правда, юноша не очень понимал, что именно.       — Ничего, — ответил он и повернулся обратно к столешнице, снова потянувшись в навесной шкафчик теперь уже за тарелкой для печенья.       Паша заметил, что губы Сергея дрогнули в какой-то совершенно трогательной, светлой улыбке.       — Ну скажи уж, — весело, но на всякий случай не очень настойчиво попросил Вершинин.       — Да просто, — будто бы немного неловко начал Костенко, пересыпая «орешки» в тарелку и не отрывая от них взгляд, — я, конечно, не такой любитель сладкого, как ты, но это — моё любимое печенье.       — Серьёзно? — удивился Паша, у которого внутри снова что-то ёкнуло.       — Ну да, — пожал плечами мужчина.       — Я даже не знал, — протянул юноша. — А почему это любимое?       — Да как-то так повелось. Просто нравится. И, наверное, о детстве напоминает.       Закипел чайник. Сергей принялся заливать чай в кружках. Паше же протянул тарелку с печеньем, как бы призывая поставить её на стол. Юноша послушно перенёс печенье, заодно поставив рюкзак у стены рядом со своим стулом.       — Когда я маленький был, сладкое-то не очень водилось, — продолжал Костенко. — Ну, у нас, по крайней мере. Поэтому довольствовались в основном домашним. Мать моя иногда что-нибудь пекла — пироги, там, какие-нибудь, или так просто печенье на рассоле, например. Но вот эти орешки со сгущёнкой в её исполнении как-то всё равно вкуснее всего были.       — Печенье на рассоле? — снова удивился Паша, из уважения стараясь не скривиться.       Сергей перенёс кружки на стол и пододвинул одну к юноше. Хотел было сесть, но тут же зашагал обратно к навесным шкафчикам и, вынув из одного из них сахарницу, поставил её возле Паши, только после этого усаживаясь.       — Да. Не слышал о таком? Раньше часто такое пекли.       — В первый раз слышу. Интересно, почему на рассоле. Это съедобно вообще было?       — Ну да. На вкус, как обычное печенье, — пожал плечами Сергей, задумчиво принимаясь жевать салат. — Не знаю точно, почему на рассоле. Вроде, мол, удобно, что там уже уксус есть, соды добавил, всё загасилось, и доливать уксуса не нужно. Не, ну, может, кто-то и экспериментировал со вкусом. А вообще, думаю, бюджетно было — рассола налил, и не надо на тот же самый уксус тратиться. Раньше-то бывало такое, что то дефицит, то денег маловато, так что баловали себя, чем могли.       Паша, слушая, стянул одну печеньку из тарелки, раскрыл половинки и теперь выгрызал начинку из одной из них. Ему нравилось так делать, хотя и есть печенье едва ли не отдельно по компонентом тоже явно было каким-то приветом из детства.       — Ещё бюджетнее были, разве что, бутерброды из хлеба, масла и сахара, — продолжал мужчина.       — О, я в детстве тоже такие ел.       — И я. Но, помню, гораздо вкуснее было с вареньем домашним хлеба навернуть, этак, после школы. Вот это был праздник, — добавил Сергей с вновь какой-то тёплой улыбкой.       Да Серёжа сам, блин, как варенье, как то самое молоко с мёдом в гостях у бабушки, как аромат булочек в детском саду, как детский восторг от новогодней ёлки. Было, вот, в нём что-то такое неуловимое, тёплое, ясное, словно действительно из детства. Серёжа — как самые нежные и светлые воспоминания, кажущиеся недостижимо далёкими, недоступными, но в особенные моменты становящиеся чем-то самым близким, трогательным и родным. Паша снова ощутил, как где-то в груди у него разлетаются чувственными искрами необъятные салюты чистого восторга.       Немного поговорили о воспоминаниях из детства, из юности, преимущественно, правда, из Серёжиной. Бутылка рома опустела едва ли не до середины.       — О, — вдруг встрепенулся Паша, которому, по знакомому всем новогоднему обыкновению, хотелось съесть что-нибудь ещё, пока он не поднялся из-за стола, — у меня ещё мандарины есть.       — У тебя там рюкзак бездонный, что ли? — поинтересовался Костенко.       — Да я просто на всякий случай взял вкусного. А то мало ли, — загадочно улыбнулся Вершинин.       Юноша снова взялся за рюкзак и принялся выкладывать на стол мандарины, которые ещё предстояло выудить из недр портфеля. Сергей поднялся на ноги и, Паша даже не успел сразу обратить на это внимание, переместил часть уже вытащенных фруктов на столешницу, вымыл и быстро, поразительно ловко начистил. Кухня наполнилась приятным, сладковатым ароматом цитрусов. Вершинин повернул голову к Костенко, уже когда на поверхность стола перед ним опустились очищенные мандарины.       — О, спасибо, — благодарно выпалил юноша, принимаясь уплетать сочные дольки.       Ему нравились фрукты, особенно действительно всякие там апельсины, мандарины, но ему совершенно не нравилось их чистить. Поэтому сейчас Паша был крайне благодарен Сергею и снова почувствовал какое-то разливающееся по внутренностям тепло, вызванное приятным ощущением заботы со стороны Сергея.       Вершинин слопал полмандарина, заискивающе поглядывая на Костенко исподлобья, а затем немного неловко начал: — У меня тут ещё кое-что есть. — Он запустил руку в рюкзак и вытащил небольшую коробочку, которую даже не поленился завернуть в подарочную бумагу. — Это тебе. С Новым годом.       Паша протянул коробку мужчине. Сергей почти удивлённо опустил уголки губ вниз. У него плохо получилось скрыть от Вершинина, что сам факт подарка его несколько изумил. Костенко принялся аккуратно разворачивать бумагу.       — Да уж порвал бы, — порекомендовал ему юноша. Сам же, глядя за процессом распаковки, принялся бормотать, почти оправдываясь от лёгкой неловкости: — Я вообще не знал даже, что тебе подарить. Ты просто, знаешь, производишь такое впечатление, будто ни в чём не нуждаешься. А я как-то вот ничего лучше не придумал. Ну, подумывал, конечно, книгу подарить, лучший подарок, как говорится, но даже не знал, что именно ты читаешь.       Костенко в это время уже распаковал коробку и с интересом разглядывал часы. Провёл пальцами по металлическому ремешку, словно по чешуе какого-нибудь дикого пресмыкающегося, внезапно покорно и ладно улёгшегося ему в руку.       — А что, хорошие часы, — констатировал он, и Паша не смог не улыбнуться. — Мне нравятся. Спасибо.       Сергей ловко накинул ремешок себе на запястье, чуть подтянув рукав водолазки, и застегнул на руке. Тут же поднялся из-за стола.       — У меня для тебя тоже кое-что есть.       Мужчина удалился в другую комнату, а юноша с интересом проводил его взглядом. Пашка любопытный, ему сразу хочется узнать, что же там, тем более что теперь он слегка расслабился, избавившись от присутствовавшего прежде лёгкого флёра волнения за подарок. Сергей очень скоро вернулся и протянул Паше коробку чуть побольше.       — Я, правда, с бумагой не заморачивался, уж не обессудь, — проговорил Костенко. — С Новым годом.       Вершинин взял в руки коробку и, взглянув на изображение на ней, изумлённо и восторженно распахнул глаза.       — Блин, крутяк! — выпалил он.       В коробке лежали небольшие, аккуратные наушники, причём не такие, что в уши вставляются, а надевающиеся сверху, весьма добротные. Удивительно: Паша Сергею не жаловался, но его наушники в последнее время стали подводить — с другой-то стороны, чего от китайского барахла из ларька ожидать, — один наушник и вовсе в половине случаев отказывался работать под каким-нибудь «неподходящим» углом. А уж музыку Паша слушал часто — даже если Сергей не знал о его любви к прослушиванию песен, то не смог бы не заметить, как Вершинин почти перед каждой встречей вынимает из ушей и убирает наушники и иногда достаёт обратно, едва только попрощавшись. К тому же, Паше давненько уже хотелось себе хорошие наружные наушники, но у самого руки и финансы не доходили купить. Интересно, как Сергей до этого додумался. Опять необъяснимая, глубинная ментальная связь?       — Я в технике не особо разбираюсь, — заговорил Костенко, будто бы теперь настала его очередь слегка оправдаться, — но старался выбрать получше.       — Они классные, спасибо, — благодарно выпалил Паша с довольной улыбкой.       Он не стал спрашивать о том, как Сергей пришёл к тому, чтоб подарить ему именно наушники, да ещё и такие, — захотелось оставить это тайной. Вершинин сразу, чтобы не забыть, убрал коробку в свой рюкзак и теперь уже сам потянул к Сергею свой стакан. Снова выпили. Вершинин почувствовал, что опьянел значительно сильнее, чем когда только пришёл домой к Костенко.       — Слушай, — начал он вдруг, — может, музыку включим? Ну, так, негромко, чисто для фона.       Мужчина пожал плечами: — Если хочешь. Только у меня не с чего.       — Можно просто с телефона, — отозвался Паша, выуживая свой мобильник из кармана.       Открыл соцсети, запустил какой-то попавшийся на глаза плейлист, немного убавил громкость. Потом обнаружил, что телефон грозится сесть, поэтому юноша порылся в рюкзаке, вытащил оттуда зарядник, поинтересовался у Сергея, куда можно воткнуться, и успешно реанимировал гаджет в розетке под столом.       — Знаешь, — снова заговорил юноша, продолжая теперь уплетать мандарин, — мне недавно снова снился бассейн. Тот самый. Я почему-то это только сейчас вспомнил. Только там всё было по-другому. Вернее, выглядел он, пожалуй, так же, как тогда, но там со мной был не ты. Человек этот, ну, ты понял.       Они с Сергеем один раз мельком обсудили какого-то явно не внушающего доверие мужика из того мира, но толком ни один его вспомнить не смог, поэтому не заостряли на нём внимание.       Костенко качнул головой с задумчивым видом, будто бы соглашался с Пашиными словами, припоминая что-то подобное.       — Что хотел?       — Не знаю. Не помню. Как обычно, блин, — недовольно фыркнул Паша и привалился плечом к стене, — только помню, что страшно было. Я вообще не понимаю, я что-то совсем ссыкло какое-то.       Сергей рассмеялся, за что тут же получил неодобрительный взгляд от Вершинина.       — Прости, Паш, — улыбнулся он, — меня позабавило не то, что ты «ссыкло», а то, что ты мог о таком подумать.       Юноша нахмурился и теперь уже глядел на мужчину с чистым непониманием.       — Боюсь, тебе только здесь кажется, что там ты ничего такого не делал, или что тебе, может быть, было страшно «просто так», — начал пояснять Сергей. — Ты же не можешь достоверно точно воспроизвести то, каково было там. Я думаю, ты был достаточно сильным, чтобы пережить очень тяжёлые вещи, судя по тем крупицам всяких ужасов, которые мы вспомнили. Да и потом, бояться нормально. Все боятся, только разных вещей и в разной степени. Не нужно заниматься самобичеванием потому, что испытывал то, что было естественно испытывать в тот или иной момент. А по-хорошему вообще не стоит заниматься самобичеванием.       Паша несколько смущённо отвёл глаза. Он не мог не признать, что Сергей прав, но всё равно как-то по-особенному всегда было слышать от него какую-то похвалу или уверенность в Пашиных силах.       — Не помню, чего он от меня хотел, — вернулся юноша к прежней теме после короткой паузы и очередной порции рома, — но, судя по всему, ничего хорошего. И, знаешь, мне бы хотелось, чтоб ты там был.       Вершинин и сам толком не знал, зачем. Просто хотелось. Возможно, только с Сергеем получилось бы почувствовать себя в безопасности. Паша вдруг выпрямился и внимательно поглядел на мужчину.       — Или ты там был? — В голосе юноши звучало сомнение и будто бы лёгкое удивление. — Я помню твой голос. — Вершинин тут же усмехнулся, как бы пытаясь перевести всё в шутку: — Или я просто снова так боялся тебя увидеть?       — Был, — отозвался Сергей.       — Что?       — По-моему, я был там. И вся эта твоя шайка-бейка тоже, — усмехнулся мужчина.       — Кто?       — Друзья твои. Видимо, ты конкретно влип, и мы тебя там пытались вызволить. Хотя, — вдруг задумчиво протянул Костенко, и меж его бровей пролегла глубокая морщина, придавшая ему хмурый вид, приправленный сомнениями.       Паша на этот раз решил обойтись без односложных местоимений, чтобы выразить своё недоумение, и лишь в упор глядел на Сергея вопросительным взглядом, терпеливо выжидая. Костенко уловил этот взор на себе и ясно считал, что отмалчиваться будет бесполезно. Хотя, в общем-то, с Пашей всегда так — с ним не отмолчишься.       — Ты там, кажется, был, как ты сам это называешь, «сам не свой», — отозвался, наконец, Сергей. Он отвёл взгляд, даже сел к столу полубоком и упёрся спиной в стену, задумчиво и нарочито бесстрастно глядя в пространство комнаты, при этом небрежно вертя в руке стакан и отпивая из него алкоголь. — Кажется, я просил кого-то выстрелить в тебя. Убить тебя.       Паша это мгновенно вспомнил, хотя воспоминанию было трудно прорезаться сквозь толщу сознания, причём, судя по всему, вновь чужого. Едва ли что-то можно было разобрать, кроме истошной внутренней борьбы за контроль, связь с которым постепенно и неминуемо утрачивалась, и юноша чувствовал какой-то инфернальный ужас неотвратимого, смешанный с ощущением полной беспомощности. И, вот, действительно, те самые возгласы Сергея. Пашу пробрала дрожь, и он судорожно вцепился пальцами в края чужой кофты, плотнее натягивая её на плечи. Он поглядел на мужчину, всё так же не поворачивающего к нему головы. Юноша вдруг улыбнулся — Серёже не всё равно. Он никогда себя так не ведёт, когда ему безразлично то, о чём они говорят. А сейчас из-за этой напускной, нарочитой бесстрастности изо всех сил сквозили какие-то едва уловимые, но совершенно не поддающиеся сокрытию волнения. Серёжу беспокоило то, что происходило там, его беспокоило его собственное поведение там, он волновался за Пашу там, и Вершинина это тронуло.       Вдруг он посерьёзнел, точно его внезапно прошибло какое-то просветление, понимание.       — А, может, ты просто волновался за меня и хотел этими словами привести меня в чувства? — проговорил он неспешно, но с какой-то несгибаемой уверенностью в голосе.       — В смысле? — Сергей наконец повернул голову к Паше.       — Ну, хотел меня напугать этой угрозой смерти, чтобы я пришёл в себя. Чтобы стал собой.       Костенко хмыкнул и поджал губы, снова задумчиво опуская взгляд.       — Звучит резонно. Хотя я и не могу быть уверен, что так и было. Я не помню, что чувствовал и чего именно хотел добиться.       — Ну и ладно, — как-то очень уж весело отозвался вдруг Паша. — Если мы чего-то достоверно не помним, значит, можем сами решить, как нам об этом думать, и на каком варианте своих размышлений остановиться.       Сергей улыбнулся, и эта его улыбка вышла отчасти почти снисходительной.       — Не уверен, что это так работает, — мягко проговорил он. — Но в этом случае, быть может, так и впрямь можно.       Паша тоже расплылся в улыбке — он понял, что Сергею хотелось думать так же, думать, что он хотел защитить Вершинина, но здравый смысл ему не позволял так мыслить, и мужчине требовалась какая-то лазейка в этой своей рациональности, какое-то позволения подумать по-другому, подумать по-хорошему, а Паша ему что-то такое своим предположением и предоставил.       — А вот дальше ничего не помню, — вдруг помрачнел юноша. — Темнота и пустота. Кажется, помощь не прокатила.       Он грустно усмехнулся. Сергей принялся барабанить пальцами по стакану.       — Плохо помню, но, кажется, ты просто куда-то исчез. Не понимаю, что с тобой случилось.       — Ушёл?       — Не уверен. Пропал. Словно испарился.       Паша снова поёжился и предположил то, чего ему предполагать вовсе не хотелось: — А, может, умер? Кто-то меня всё-таки убил. Или я... Сам.       — Вряд ли, — серьёзно отозвался мужчина, — я помню какую-то растерянность. Уверен, если бы ты погиб, ощущения всё равно были бы другими. Сожаление, например. Или, — он вдруг запнулся и добавил уже совсем тихо, даже немного в сторону, — вина.       Паша это уловил, но сделал вид, что не услышал. А Костенко подумал, что, наверное, ни в одном мире не сумел бы убить Пашу даже по приказу, даже под страхом собственной смерти. По крайней мере, он сам, он настоящий не сумел бы.       Несколько секунд оба помолчали. Юноша упорно думал о том, что же могло случиться, силился что-то воспроизвести, но вновь и вновь натыкался на бесконечную, необъятную пустоту в своей памяти и, в конечном итоге, растерянно, измотано пробормотал себе под нос: — Всё-таки, наверное, умер.       Вершинин зажмурился, потёр лицо ладонью, а затем постарался улыбнуться.       — Интересно, — хмыкнул он, — почему этот дядька притащил меня именно в тот самый бассейн. Неужели в Припяти мало мест для пыток?       Юноша усмехнулся. Он не был уверен, что его именно пытали, но захотелось как-то разрядить обстановку.       Сергей вздохнул и пожал плечами.       — Не знаю. Давай не будем о плохом.       Паша поглядел на Костенко, и ему отчего-то стало немного грустно. Захотелось погладить мужчину по голове. Забрать его тревогу.       — Можно окно открыть? — спросил Паша.       Не то чтобы ему было жарко, но захотелось немного подышать свежим воздухом, насколько его можно назвать таковым в мегаполисе. Сергей пожал плечами в знак непротивления. Юноша поднялся на ноги, подошёл к окну, открыл форточку, подставляя лицо к образовавшейся щели, жадно втягивая холодный воздух и обдавая им же кожу лица. Спокойно. Совсем как дома во время бессонных ночей.       Очередная песня в плейлисте сменилась на новую.

You are the sun, You are the only one. My heart is blue, My heart is blue for you.⁴

      Паша не удержался и стал слегка пританцовывать, сначала всё так же стоя у окна, украдкой, прикрыв глаза, а потом оторвался от подоконника и немного продвинулся по помещению. Чуть оживившийся Костенко принялся наблюдать за ним с новым интересом. Пашка танцевал развязно и немножко смешно. Он и сам теперь почувствовал, что действительно опьянел, впрочем, это его вовсе не останавливало — скорее, наоборот, развило в юноше какой-то здоровый пофигизм. Вершинин томно и почти игриво глядел на Сергея, периодически хихикая, и невозможно было понять, что в этот момент творится у него в голове. Мужчина же смотрел на юношу с любопытством и какой-то, пожалуй, беззаботностью — раньше он с трудом мог бы себе представить, что кто-то танцевал бы у него на кухне. Костенко бы вряд ли такое позволил — что за поведение такое? Но вот Пашке сейчас почему-то позволялось, Сергей вовсе не был против его плясок, скорее, даже наоборот.       Эта энергичная песня скоро закончилась. Паша, надвигавшийся, разгорячившийся наконец снял с себя чужую кофту, уложил её на свой пустующий стул, зафиксировался на несколько секунд у стола, беря свой стакан и осушая до конца, а затем прикладываясь и к кружке с остатками уже остывшего чая — уж больно юноше пить захотелось.       — Сел бы, — посоветовал Костенко, глядя на то, как слегка покачивается Вершинин, стоя у стола, — а то рухнешь ведь.       Паша только отмахнулся, а затем протянул многообещающее: «О-о», заслышав новую песню, и немного прибавил громкость на телефоне. Он сделал пару шагов от стола и принялся раскачиваться из стороны в сторону, но теперь с большей амплитудой и весьма художественно.

I dream of rain, I dream of gardens in the desert sand. I wake in vain, I dream of love as time runs through my hand. Sweet desert rose — Each of her veils, a secret promise. This desert flower. No sweet perfume ever tortured me more than this. Sweet desert rose. This memory of Eden haunts us all. This desert flower, This rare perfume is the sweet intoxication of the fall.⁵

      Пританцовывал, водил руками в воздухе, притом довольно изящно. Затем и вовсе принялся изгибаться, извиваться в такт мелодии, то и дело вновь крайне томно поглядывая на Сергея, но теперь как-то совершенно по-другому, без той смешливой игривости. Костенко, уже тоже довольно пьяно, глядел на него, едва ли не затаив дыхание. Ему даже показалось, что Паша сейчас танцует, выгибается, пожалуй, даже красуется для него — для него одного и ни для кого больше. Тут же мужчина попытался отогнать от себя эти мысли — ну нет, конечно, нет, Вершинин танцует для себя и только для себя, чего ж ему Сергей-то сдался? А всё-таки красиво было — и песня красивая, и Паша красивый до ужаса, до дрожи в пальцах, до цветных кругов перед глазами, до трепета под рёбрами.       Сам-то юноша глаза прикрыл, а потому в один момент, так сказать, довыпендривавшись, пошатнулся сильнее и грозился действительно свалиться на пол. Сергей, несмотря на алкогольное помутнение, среагировал быстро и, пользуясь тем, что Паша был всего в паре шагов от него, склонился вперёд, крепко хватая юношу за руку. Снабдил предостерегающим взглядом, мол: «Аккуратнее будь», но распахнувший глаза юноша долю секунды поглядел на него удивлённо, будто бы не сразу осознал, что чуть не упал, а потом вдруг снова хихикнул, вывернул свою руку в чужой, перехватил ладонь Сергея и потянул его к себе. Мужчина секунду-другую поколебался, а затем поднялся на ноги. Сам подумал, что не будь в его организме столько рома, он бы, пожалуй, не стал бы дурачиться с пацаном, но сейчас ладно уж, можно и позволить себе немного таких радостей в жизни.       — Знаешь, — заговорил вдруг юноша, заметно помрачнев, — честно говоря, я часто думаю о том, что, быть может, всё, что нам снится, когда-нибудь повторится, потому что оно должно повториться, независимо от варианта вселенной.       Костенко посерьёзнел и неосознанно крепче сжал Пашины пальцы в своей руке.       — Не думаю. По крайней мере, знай: я готов сделать всё, лишь бы это не повторилось.       Паша тут же заметно расслабился, видимо, его обнадёжило это обещание, и даже улыбнулся мужчине, а тот и не понял вовсе, что сподвигло его сказать такую откровенную мысль. Вершинин в этом время крайне ловко умудрился ещё приблизиться и взять во вторую руку другую ладонь Сергея, теперь покачивался, всё так же изгибался, будто бы струился, как некая совершенно неземная субстанция. Костенко сперва просто держал его за руки и — чего уж греха таить — любовался, но затем юноша приблизился ещё, выпутал вдруг свои кисти из чужих и внезапно, по-хозяйски, хоть и плавно закинул их на Серёжины плечи. Мужчина как-то, пожалуй, автоматически перехватил Вершинина за бока, осторожно кладя на них свои широкие тёплые ладони, и теперь глядел на юношу совершенно ошалело, пьяно, восхищённо, будто бы не веря в то, что видит. Чувствуя под подушечками пальцев чужие двигающиеся от дыхания бока, Сергей был поражён этим забытым ощущением. Он так давно никого не держал подобным образом, что это было уже, пожалуй, непозволительно давно, это было уже «никогда».       В какой-то момент попробовал скользнуть руками чуть выше, опустил их на верхнюю часть Пашиной спины.       — Ого, как лопатки выпирают, — выдохнул Сергей и тут же усмехнулся: — Крылья, видать, растут.       Паша на это только улыбнулся — ехидно, как сытый, довольный кот. Костенко поджал губы и вернул руки на чужие бока.       Теперь это всё походило на какой-то медляк, но вовсе не пресловутый, а даже красивый и чувственный, хотя из движений были в основном покачивания из стороны в сторону. Этого было достаточно — и без того всё происходящее вновь ощущалось как тысячи и тысячи самых больших, ярких, размашистых новогодних фейерверков. Сергею вдруг подумалось, что будет ужасно обидно, если он сегодня всё же успел выпить столько, что с утра едва ли вспомнит эту ночь. Такого Вершинина он решительно не хотел забывать.       Песня закончилась, сменившись на другую. Паша несколько секунд глядел в глаза мужчине из-под полуприкрытых век, а затем улыбнулся.       — Серёж, — тихо обратился он, — прекращай упираться и щетиниться. Удивляться тому, что кто-то может тобой интересоваться. Пойми уже наконец, что иногда люди так делают просто потому, что хотят тобой интересоваться, потому, что хотят узнать тебя получше, а не чтобы использовать эти знания против тебя. — Паша заглянул в чужие глаза совсем открыто и как-то даже ласково. — Ты же классный. Правда, классный.       Сергей отвёл взгляд, чуть отвернув лицо от юноши. Паша теперь пах уже не шампанским с кислинкой, а терпким ромом, мандаринами и чем-то сладковатым — может, варёной сгущёнкой, а, может, это был уже его естественный запах, с учётом того, сколько сладкого он ест, — и, видимо, говорил сущую правду. Впрочем, Костенко от такой правды в последние много-много лет было куда проще откреститься, отвернуться, чем принять.       Вершинин же смотрел на Сергея во все глаза. Его взгляд невольно упал на чужую шею. Внезапно внутри рванулось какой-то мощное желание отогнуть этот чёртов ворот этой чёртовой водолазки, прижаться к чужой горячей шее — носом, губами, так, чтоб кожа к коже, чтоб близко-близко, вдыхать Серёжин запах такой уже родной до боли. Паша был крайне удивлён появлению такого желания и понял, что он совсем пьяный.       Играющие песни теперь никто не слушал. По щиколоткам сквозил холодный зимний воздух, просачивающийся через открытую форточку. За окном снова загрохотал очередной салют, в одной из соседских квартир беспокойно залаяла собака. В воздухе всё ещё витал пряный аромат рома. Сергею показалось, что он слышит, как бьётся сердце юноши, хотя логически мужчина решил, что это, наверное, его собственное.       Костенко всё хотел повернуть голову обратно к Паше, но будто бы не решался, точно что-то его останавливало. Однако вдруг краем глаза он уловил движение, и это заставило его всё же повернуться. Юноша приблизился ещё, хотя ближе, казалось, уже некуда. Он навалился своими руками на чужие плечи сильнее, ноги отставил назад, прогнувшись в спине, и из-за такого положения теперь оказался ниже Сергея. Хотя всё ещё чертовски близко — непозволительно близко. Он внимательно, пристально-пристально смотрел в чужое лицо, стараясь заглядывать именно в глаза, хотя разок не сдержался и уронил взгляд куда-то чуть ниже, но тут же вернул. Паша взирал так проникновенно, что складывалось впечатление, будто бы он смотрит насквозь, в самую душу. При этом Сергей вдруг совершенно чётко ощутил, что Вершинин собирается что-то сделать, словно бы готовится, напрягается, сосредотачивается для чего-то. Для чего-то очень важного, неуловимого, безотносительного.       Костенко мягко перехватил чужие руки и снял их со своих плеч, отступая на полшага назад.       — Пойдём спать, Паш, — проговорил он.       Вершинин выпрямился, пару мгновений помедлил, будто смиряясь с тем, что нечто им задуманное прервали, а затем согласно, хоть и смазано кивнул. Высвободил свои руки из чужих, ещё раз тепло взглянул на Сергея и, пошатываясь, отошёл к столу, выключая музыку на телефоне.       — Пойду, постелю тебе, — выпалил Костенко и отправился в комнату, не видя, как юноша провожает его широкую спину неотрывным взглядом.       Паша вздохнул, выдернул зарядник из розетки и плюхнулся на стул. Потёр лицо руками, а потом поглядел на посуду, всё ещё стоящую на столе. Поднялся на ноги и, слегка пошатываясь, принялся убираться. Перенёс пустые тарелки и стаканы на столешницу у раковины, закрыл банку с икрой, убрал её в холодильник, надыбал где-то рулон полиэтиленовых пакетов, в один из которых впихнул оставшиеся нетронутыми куски хлеба, чтоб не сохли, принялся искать, чем накрыть салат, но тут на кухню вернулся Костенко.       — Паш, чего делаешь-то?       — Да ща я только всё уберу, — отозвался юноша и даже сам услышал, как заплетается его язык. К опьянению добавилась ещё и сонливость.       Вершинин мельком глянул на настенные часы — почти шесть утра. Нехило так покутили.       Сергей подошёл ближе, забрал из Пашиных рук салатницу, поставил её обратно на стол.       — Успокойся, я сам уберу, — мягко проговорил мужчина.       Он аккуратно взял Пашу за локоть и слегка потянул на себя.       — Пойдём. Ты уже на ногах еле держишься.       Вершинин шагнул было за ним, но у стола вдруг резко наклонился, поднимая с пола свой рюкзак.       — В коридор отнести надо.       — Паш, ну брось ты, потом уберём.       — Бардак же.       — Да всё нормально. Пойдём.       Костенко забрал и рюкзак из чужих пальцев. Он говорил вкрадчиво, будто пытающийся вразумить ребёнка воспитатель. Пашу, насколько его угасающее сознание позволяло мыслить, это несколько задело. Они с Сергеем, всё так же крепко, но мягко поддерживающим юношу за локоть, уже почти вышли из кухни, как вдруг Вершинин снова спохватился.       — Телефон, — дёрнулся он было к столу.       — Пошли, ты ляжешь, и я принесу тебе телефон, — уверенно проговорил Костенко.       Паша поглядел на него и вдруг понял, что Сергей едва не смеётся. Юноша подумал, что со стороны, наверное, и впрямь выглядит немного забавно, и тоже улыбнулся.       В комнате было темно. Костенко при входе щёлкнул было выключателем, но Вершинин тут же зашипел и прикрыл глаза рукой, прося выключить свет, который после полумрака кухни очень уж резал глаза.       Здесь уже был застелен диван, и, глядя на него, Паша ощутил вдруг, что совершенно смертельно устал. Он тяжело свалился на мягкую поверхность, хотя Сергей и попытался чуть удержать его руками, чтобы Паша не рухнул слишком резко или как-нибудь неосторожно. Вершинин сразу распластался по дивану. Костенко, убедившись, что юноша не пытается свалиться на пол, ушёл обратно. С полминуты его не было — видимо, он убирал то, что осталось на столе, — а затем Сергей вернулся с Пашиным телефоном, как и обещал. Мужчина положил мобильник на спинку, а сам присел на корточки возле дивана, опустив руку на плечо юноше и попытавшись заглянуть ему в лицо.       — Нормально всё? — Паша в ответ лишь согласно промычал, не открывая глаз. — Не мутит? — Теперь ответом было отрицательное мычание. — Ладно. Ну смотри. Если станет плохо, не стесняйся, зови. Договорились?       И снова в ответ согласное мычание. Костенко дежурно кивнул и поднялся на ноги, думая о том, что, может, стоило юношу положить спать с собой — кровать-то большая, а там хоть за ним присмотреть можно было бы, мало ли что. Ну да ладно, теперь уж будет как есть. Потрепав напоследок юношу по плечу, Сергей пошёл было в спальню, но Паша вдруг с необычайной для пьяного, сонного человека перехватил его руку. Костенко, повернув лицо к нему, натолкнулся на знакомый взгляд блестящих, осоловелых глаз. Вершинин, видимо, хотел что-то сказать, но то ли не мог себя заставить, то ли не решался. Пару секунд так помедлив, он сдался и выпалил только: — Спокойной ночи, Серёж.       — И тебе спокойной ночи.       Хватка юноши разжалась. Костенко ещё пару мгновений глядел на него, а затем наконец ушёл в спальню, всё так же чувствуя на себе пристальный взгляд блестящих глаз. Наверное, действительно самых преданных.