Ты — волк, я — волк, закапали кровью, слезами друг друга мы.³
Но вместе с тем где-то на границе сознания Сергея мелькало что-то дурное, мрачное, какой-то другой Паша. Такой, каким Костенко никогда бы не хотел его видеть — разбитый, озлобленный, разъярённый и с такой необъятной тоской в глазах, что сердце на лоскуты разрывалось. Сергей тут же отогнал от себя этот Пашкин образ и снова залюбовался на ясного юношу перед ним — на самого настоящего. И всё-таки мужчина прекрасно понимал, что, даже если он будет от себя гнать того изломанного Пашу, забыть его он всё равно никогда не сумеет. А, в общем-то, по сугубо личному мнению Сергея, так было правильнее. Едва однажды во сне он увидел того Пашу, то сразу понял — он такого с этим, своим Пашей не допустит. Просто не посмеет своими руками сделать так, что этот замечательный мальчик-солнце угаснет, подобно его образу из снов Сергея. И чтобы не допустить этого, надо помнить то, каким Паша может стать. Каким может стать по вине Костенко. Пошёл снег. Понемногу начало темнеть. Лично Паша всегда был недоволен тем, как рано зимой темнеет, от этого сразу какая-то апатия наваливалась. Вот и сейчас, чувствуя опускающиеся сумерки, Вершинин немного угомонил свою сиятельную радость и вернулся к разговору. — А план-то у нас какой, в итоге, был? Вернее, у тебя. А то мы-то, кажется, пробовали что-то там разрулить, но у нас не получилось, а другие варианты мы не придумали. — Ну, я хотел разрушить станцию, — отозвался Сергей. Получив удивлённый взгляд Паши, поспешил продолжить: — Несерьёзно. Так, трубу там какую-нибудь повредить, чтоб отстроить потом смогли. Ну, а тут всё просто — поддельное удостоверение, оружие в отделении милиции. — Из автомата шмалять собирался? — съязвил Паша. — Из РПГ, — коротко отозвался Костенко. Юноша оценивающе опустил уголки губ вниз. — А там у вас и такое есть? — Это КГБ, — усмехнулся Сергей, — а не детский сад. У Паши что-то свернулось под диафрагмой. Дежавю. В последнее время он испытывал это чувство уж больно часто, впрочем, оно и понятно. Было бы славно к нему привыкнуть. — А почему ты вообще решил КГБшником стать? — вдруг поинтересовался юноша. Сергей на некоторое время задумался. — Не знаю даже. Вернее будет сказать, не помню. Теперь со временем как-то затёрлось то, что мною по молодости двигало. — Мужчина коротко улыбнулся. — Ну, видать, решил, что хочу работать во имя справедливости, людям помогать. — Он вдруг немного изменился в лице, и в этом было что-то почти нахальное, какое-то ястребиное. — Только не надо думать, что я весь такой из себя герой был, этакий дядя Стёпа. Меня и власть притягивала. Конечно, она была направлена на благо, но всё же это была власть. Руководить людьми порой сложно, но приятно, особенно когда они тебя слегка побаиваются. Сергей коротко ухмыльнулся и едва сдержал: «Тебе ли не знать», чуть не сорвавшееся у него с языка. Впрочем, Паша, видимо, и так всё прочувствовал — в нём тоже было что-то, отдалённо напоминающее стремление к власти, и оба это понимали. Не то чтобы Вершинин по жизни был каким-то доминирующим, начальствующим — вовсе нет, но его притягивала роль лидера, даже если он не мог признаться в этом самому себе. Паша всегда предпочитал ничего этакого из себя не строить, но всё же порой, стоило подвернуться случаю, например, когда предстояла командная работа или ещё что-то в этом духе, Вершинину нравилось занимать руководящую должность в такой деятельности. И вот сейчас ему в голову отблеском, отсветом всего на долю секунды скользнула мысль: что если это было одной из тех причин, по которым он поехал в Чернобыль? Паша ведь здраво понимал, что, как минимум, Лёха его одного не кинет в такой сложной ситуации, а Настя не решится отпустить Лёху одного. Гоша с Аней шли скорее бонусным приложением. И Пашу, пожалуй, пугала ответственность за ребят в этом непростом путешествии, но где-то в самых недосягаемых глубинах души юноша не мог не признать, что ему вся эта концепция нравилась, потому что он мог быть лидером, он мог вести кого-то за собой, он мог быть главным. — Но ведь главное — благо, — заговорил Паша. — Неважно, по скольким головам придётся пройти, если это того стоит. Цель оправдывает средства, все дела, разве не так? Сергей улыбнулся, глядя на юношу, и теперь что-то хищное мелькнуло в его выражении лица. — Мне нравится ход твоих мыслей. Я с ним согласен. На некоторое время замолчали. Паша рассматривал кружащиеся в свете включившихся фонарей снежинки и, чуть нахмурившись, о чём-то упорно размышлял. Сергей не смел его прерывать, тем более что ему самому было хорошо с пацаном и в тишине. — А ты не хотел вернуться к таким делам во благо, ради справедливости, и о чём ты там ещё говорил? — выпалил вдруг Вершинин. Мужчина внутренне усмехнулся. Вот оно, ярко и наглядно — то, что отличает их. Паша ищет хорошее, Паша стремится к свету, Паша жаждет добра. А вот Костенко, по его собственному мнению, уже, пожалуй, утратил эти стремления и готов мириться со многими злостями, грязностями, несправедливостями. Он жёстче юноши, он темнее его. — Ты опять за то же? — хмыкнул Сергей, припоминая часть разговора, состоявшегося часа пол назад. — Время тогда было не то, Паш, чтоб возвращаться. А я уж тем более был не тем. А сейчас это всё — пустое дело. — А я уже спрашивал? — смущённо поинтересовался Паша. — Не то же самое, но по смыслу похоже, — отозвался Сергей. Затем он вздохнул и вдруг продолжил: — Пойми, Паш, это просто так не объяснить, всё это даже в слова не заложить. Это годы сублимации, рефлексии, метаний. А ты хочешь, чтоб я тебе на вопрос об этом ответил в двух словах. — Да я не прошу в двух словах, — отозвался Вершинин чуть более раздраконенно. — Я вообще не то чтобы настаиваю на твоих ответах. Просто так спросил, потому что мне хочется знать тебя лучше, потому что интересно, как и чем ты живёшь. — Юноша выглядел чуть-чуть сердито с долей обиды. Однако почти тут же присмирел и понизил тон, отводя глаза. — Прости. Не хотел давить на мозоль, — проговорил он. — Просто как я начинаю про всё это Чернобыльское думать, так у меня в голове всё сразу мешается в кучу. Не всегда помню, что ляпнул уже, а что нет. Паша попытался несколько виновато улыбнуться, а Костенко ответил ему приободряющей улыбкой, чтобы пацан не грузился — Сергея-то ведь это вовсе не задевает, пусть Вершинин спрашивает, если уж ему так интересно, только надо ж понимать, что на некоторые вещи Костенко не сможет ответить, потому что он просто не в силах их объяснить, по крайней мере, пока. Юноша, видимо, решил, что надо как-то отвлечься от темы. Они уже вышли в какую-то более оживлённую и облагороженную часть парка, людей вокруг стало больше. Чуть поодаль показалась какая-то забегаловка, причём сбоку у неё была небольшая деревянная веранда, на которой летом, видимо, размещались столики. Теперь там под навесом было пусто, лишь тоскливо сиял тускловатым светом одинокий кофейный автомат. Паша, увидев в нём повод отвлечься от разговора, оживился. — О, пошли, кофе бахнем? — предложил он, устремляясь к автомату. Сергей свернул вслед за юношей, сначала решив, что тот хочет зайти в кафе. Оно и понятно, Костенко прочувствовал, что Паше стало неловко, да и, к тому же, Вершинину явно было прохладно, Сергей видел, что он уже начал подрагивать. Однако заметив, что юноша направляется к автомату, Костенко усмехнулся. — Господи, да пошли уж я тебе нормальный кофе куплю. Чё ж эту дрянь-то пить? Паша на ходу обернулся к мужчине. — А я такой хочу. Чтоб вот прям химозный до жути. Юноша расплылся в ехидной улыбке. Сергей спорить не стал, хотя и явно был сторонником того, что б Паша передумал и решил пить что-то более качественное. Подойдя к автомату, Костенко долго со скепсисом и неким недоверием на него косился, пока Паша с интересом изучал панель с предлагаемым выбором напитков. — Ладно уж, — сдался Сергей. — Тыкни и мне там что-нибудь. Вершинин усмехнулся и, ещё раз пробежав взглядом по панели, выбрал какой-то напиток. Мужчина потянулся было рукой в карман, но Паша остановил его жестом и сам запустил пальцы в свой карман. — Не надо, — проговорил он. — Я заплачу. — Тут же Вершинин расплылся в загадочной улыбке. — Верну должок. Костенко с ухмылкой фыркнул, но спорить вновь не стал. Пусть уж платит, если ему хочется, тем более что Сергей и впрямь за него в восемьдесят шестом платил. Паша уже успел запихать парочку купюр в автомат, который теперь шумно жужжал, наливая кофе, аромат которого распространялся в радиусе метра, как минимум. И впрямь химозный. Юноша аккуратно достал маленький стаканчик и передал его Сергею. Тот забрал напиток и слегка отхлебнул. Горячо. Но, в целом, даже прикольно, по крайней мере, лучше, чем мужчина ожидал. Правда, больно уж сладко по меркам Сергея. — Ну ладно, он не так плох, — констатировал Костенко. Паша в это время вопреки своим изначальным словам выбрал какао. Тут же он принялся усердно тыкать на кнопку добавления сахара. Мужчина уже не в первый раз для себя отметил, что юноша любит сладкое. Хотя тут сахара он решил бухнуть прямо-таки чересчур. — Задница-то не слипнется? — с усмешкой поинтересовался Сергей, снова отпивая свой кофе. Паша снова отправил в автомат пару купюр и почти игриво отозвался: — А что, у тебя на мою задницу какие-то планы? Костенко подавился кофе, закашлявшись и даже слегка разбрызгав напиток. Вершинин засмеялся, прямо-таки захохотал — открыто, громко, заливисто, совершенно искренне. При этом параллельно он учтиво похлопал мужчину по спине, помогая ему откашляться. — Прости, прости! Я пошутил! — сквозь смех поспешил извиниться юноша. — Я не думал, что тебя это так... Заденет. — Да ну тебя, — нарочито ворчливым тоном отозвался Сергей, хотя и слегка улыбнулся, потому что не мог отрицать, что всё-таки это было немного забавно. Автомат перестал жужжать, и юноша забрал из него свой стаканчик, осторожно дуя на какао и слегка отпивая. Почти тут же, несмотря на то, что напиток был очень горячий, Паша взял стаканчик в обе ладони, и Костенко понял, что юноша греет руки. — Перчатки бы, что ли, носил, — хмыкнул он. — Не-е, — протянул Вершинин. — Мне не нравится. Есть же карманы. И в перчатках как-то, ну, я не знаю. Тактильности не хватает, что ли. Сергей только хмыкнул, но спорить не стал. Пару минут они молча постояли под навесом, попивая горячие напитки из стаканчиков и глядя на кружащиеся в сумерках, в лучах фонарного света снежинки. Потом потихоньку пошли дальше по парку. Людей ещё чуть-чуть прибавилось, даже откуда-то послышалась музыка. Вскоре ответ на вопрос «откуда» нашёлся, потому что Паша и Сергей вышли к небольшому освещённому катку, на котором нарезали круги не очень многочисленные посетители. Вершинина почему-то это зрелище порадовало. — Рано они в этом году катки заливать стали, — констатировал он. Костенко только хмыкнул в ответ. Он не очень-то располагал информацией относительно того, когда положено заливать катки каждый год. Юноша вдруг обернулся к Сергею с улыбкой, полной энтузиазма, который лично мужчине, видимо, ничего хорошего не предвещал. — А ты умеешь на коньках кататься? — поинтересовался Паша. — Ну, умею, в целом, но финты ушами сделать не смог бы. Да и на коньки я уж лет тридцать не вставал. — Сергей прищурился. — А ты почему спрашиваешь? — Давай покатаемся? — О-о, не, — усмехнулся мужчина. — Это не для меня. Я уже не в том возрасте. — Ой, и где ты в последний раз возрастное ограничение на коньки видел? — съязвил Вершинин. Сергей только отмахнулся. — Не, Паш, это без меня. Юноша вздохнул — не то чтобы совсем расстроился, но он всё же явно рассчитывал на другой ответ. Интересно, что в нём породило такую уверенность. Они продолжили путь — хотя во время разговора, в общем-то, и не останавливались — и, обогнув каток, устремились дальше по другой дорожке, удаляясь от света и мелодичной музыки. Паша всё ещё потягивал остатки какао, а Сергей свой уже опустевший стаканчик успел выкинуть в первую попавшуюся урну. — И как твой план изменился с появлением в нём меня? — спросил вдруг Паша, делая большой шаг назад к прошлому разговору. — Сущность не изменилась, — пожал плечами мужчина. — Разве что больше осторожности надо было соблюдать, мало ли, что ты мог выкинуть. Вершинин невольно кивнул головой — с этим нельзя было не согласиться. — Кажется, всё было по плану, — продолжал Сергей. — Поехали в отделение, обзавелись оружием, добрались до станции. Только вот потом что-то пошло не так. Видимо, из-за нашей стычки с молодым мной. Костенко усмехнулся — до того абсурдно это всё звучало. Однако Пашу его слова вовсе не веселили, юноша даже наоборот помрачнел и нахмурился. — Что такое? — поинтересовался Костенко. — Вспоминаю, — отчеканил юноша. — Я просто помню... Помню... Опять страшно было до жути. Только тут другой какой-то страх, послабее. Мы же на вышке какой-то были, да? — Ну, вроде как. — А потом ещё менты приехали, — фыркнул Паша. Он тут же спохватился, подумав, что, возможно, не стоило при Сергее так говорить о его коллегах: — В смысле... Но мужчина только отмахнулся. — А почему я должен был стрелять? — Разве ты? — Да. Я помню, как стоял на вышке и целился из этого твоего РПГ. Но почему не ты-то? Сергей пожал плечами. — Не помню. В этом плане я тебе, конечно, кажется, доверял, цель-то у нас одна была, но всё равно ведь наверняка же попытался бы сам стрелять. Паша согласно кивнул. И вдруг содрогнулся всем телом. — Помню, как труба станции рухнула. Красиво было. Хоть и страшно, капец. — Ты молодец, — похвалил его вдруг Сергей. — Решился. Не дрогнула рука. — Это не я, — хмыкнул Паша. — Это другой я. И между нами есть разница. Не факт, что я настоящий сумел бы. — Сумел бы, — утвердительно заявил Сергей. — Уж ты-то точно не отступил. Вершинин хмыкнул и вновь пригубил стаканчик, но Костенко успел заметить, что юноша в этом жесте спрятал улыбку — видать, ему льстило мнение мужчины о том, что Паша бы не отступил. Внезапно юноша помрачнел. — А что потом случилось? Тебя потом не было. Ты будто бы просто, ну я не знаю, исчез, что ли. Сергей нахмурился. Он, в отличие от юноши, гораздо лучше «помнил», что именно там случилось. Впрочем, Костенко отвечать не спешил — сам не знал, почему. То ли хотелось, чтоб Паша сам вспомнил, то ли не посчитал нужным отвечать, то ли вовсе не желал об этом говорить. Вершинин внимательно и неотрывно на него поглядел, даже шею немного вперёд вытянул, чтобы мочь заглянуть в лицо Сергея. — Ну не молчи. Ну да, разумеется, Паша понимает, что Костенко в курсе. Неизвестно, задел ли юношу тот факт, что мужчина не хотел ему говорить, или же просто насторожил, но Вершинин заметно напрягся. — Тебя и впрямь не стало, да? — продолжил вдруг он, причём под этим его «не стало» очень ясно и чётко сквозило абсолютное нежелание говорить «умер». Сергей кивнул и дёрнул плечами, будто бы извинялся за что-то. Паша продолжал в упор на него смотреть. — Ну, — начал Костенко и усмехнулся, — судя по всему, я непреднамеренно убил себя молодого. По крайней мере, я так помню. Он говорил это таким тоном, будто пытался показать, что ему самому абсолютно всё равно на этот факт, даже словно старался эту всю ситуацию обшутить. — И исчез? — отозвался Паша, но это прозвучало больше похоже на утверждение, нежели на вопрос. — Ну да, а как иначе-то? Изменил своё же прошлое, прекратил свою же жизнь. По сути, стёр всё, что было после этого, все годы, всего себя стёр. Вершинин наконец перестал буравить Сергея взглядом и уставился перед собой. Его передёрнуло. Ещё бы, неприятно как-то такое представлять, когда ты собственными руками по неосторожности в один миг обращаешь в совершенное ничто едва ли не тридцать лет своей жизни и себя самого. Жутковато. Пашин стаканчик опустел, и теперь юноша нервно сжимал его в руках, комкая картон. Мужчине стало немного жаль Вершинина. Он-то сам успел проанализировать мысль о такой своей смерти, отрефлексировал, не парился, а вот для юноши эта информация стала, видимо, новинкой. Небось его разум упорно это «воспоминание» блокировал. Воцарилось молчание, только снег похрустывал под ногами. Захотелось Пашу чем-то отвлечь. — Знаешь, — вдруг заговорил Сергей, — я вот о чём подумал: может, мы ничего особо не помним из других вселенных, кроме той, о которой говорим, потому, что у нас слишком слабый доступ к воспоминаниям тех своих версий? Мы же, получается, с этой вселенной как-то связывались, соприкасались с помощью перемещений, и то там, видимо, не очень прочный контакт был, а с теми, где у нас нет и не было никакой связи вообще, практически невозможно связаться и что-то из их памяти выцепить. Человек и над своей-то памятью не всегда властен, а уж над относительно чужой... Чем мы дальше от этих реальностей и от своих версий себя, тем слабее связь, тем меньше шанс получить доступ к воспоминаниям. Паша внимательно и задумчиво слушал, а, когда Костенко закончил говорить, слабо кивнул. — Наверное, ты прав. Ну, по крайней мере, звучит логично, я готов в это верить. — Или, может, — вдруг продолжил Костенко, — наша психика и память просто стирает попадающие к нам из памяти других версий воспоминания? Знаешь же, почему люди плохо запоминают сны? Если бы мы их помнили максимально подробно, до каждой мелочи, то рано или поздно память начала бы путать реальные события прошлого с увиденным во сне, потому что для неё не было бы разницы между ними. А так, быть может, реально доступ к «чужому-своему» сознанию есть, но воспоминания как бы подчищаются, чтоб мы с ума не сошли. Всякие мелочи разве что, наверное, остаются, и отсюда ноги растут у всяких там дежавю. Паша теперь уже слушал не только с внимательностью и интересом, но почти с каким-то восхищением, его явно впечатляла то ли сама суть такой гипотезы, то ли тот факт, как Сергей, такой умный дядька, до этого додумался, то ли оба этих фактора. Вершинин приоткрыл рот, как бы собираясь что-то сказать, но он явно был не в силах что-либо выразить, поэтому смолчал. Они прошли ещё немного дальше. Костенко задумчиво глядел под ноги и иногда косился на Пашу. Сейчас, в тишине, в голову снова начали лезть мысли про работу и всё сопутствующее. А эти взгляды, бросаемые на юношу, как бы немного возвращали в реальность, давали возможность слегка подпитаться какой-то едва уловимой радостью и светом от мальчишки-солнца. С ним легче, с ним проще, с ним хорошо. Костенко невольно подумал о том, как же жаль, что он тогда при перемещении с Пашей погиб, и юноша остался один, как же ему, наверное, страшно и нелегко пришлось в одиночку. Костенко не мог понять, помнит ли Вершинин что-то из происходившего после смерти Сергея, но спрашивать не собирался: с одной стороны, пацан, если вспомнит и захочет, сам расскажет рано или поздно, во-вторых, не хотелось на него давить своими вопросами. Не покидающие Сергея фоновые мысли о работе, мрачноватые, гнетущие, утомляющие, давили на рёбра изнутри, создавая какую-то неподъёмную тяжесть, к которой теперь вдруг внезапно подключилась экзистенциальная печаль, навеянная «воспоминаниями» о собственной «смерти» — рано или поздно придётся умереть, с этим ничего нельзя сделать, даже если очень захочется. А в этом мире ещё столько всего непознанного, нового, да просто приятного, что даже жаль сознавать факт собственной конечности. Костенко вдруг притормозил, почти останавливаясь. — Всё ещё хочешь покататься? — спросил вдруг он. Паша повернул к нему лицо с вопросительным, почти удивлённым выражением. Он будто бы даже не сразу понял, о чём его спрашивают. — Ну, вообще да. А почему ты спрашиваешь? Последняя фраза прозвучала почти на манер Костенко. Интересно, Паша это неосознанно так или передразнивает мужчину и его вопрос, заданный с минут двадцать назад. — Пойдём, — только и ответил Сергей. Впрочем, сделав короткую паузу, он добавил: — Только часика пол, не больше. Он тут же развернулся и зашагал по дороге обратно, а юноша торопливо поспешил за ним, чувствуя зарождающееся где-то внутри живота предвкушение. Костенко не видел сейчас лица Паши, но понимал, что тот явно доволен — на деле Вершинин и впрямь улыбался. Сергей почувствовал, что сейчас это «покататься» до невозможности важно, причём не только для Пашки, но и для него самого. К катку вернулись быстро, там же взяли коньки напрокат. Людей стало заметно меньше — ещё бы, темнело и холодало. Костенко видел, что юноша весь взбудоражен, у него даже пальцы едва ли не подрагивали — до того ему хотелось уже прокатиться. Не то чтобы он прямо любил кататься на коньках, но сейчас до жути хотелось. Возможно, потому, что Паша был с Сергеем — просто как-то по-новому ощущалось. С ним многие привычные вещи по-новому. Костенко же, украдкой поглядывая на Вершинина, подумал, что если пацан почти на всё реагирует с таким энтузиазмом и эмоциональным возбуждением, то это как-то настораживает, хотя и отчасти очаровательно. Пашка первым выскочил на лёд и, лихо повертевшись во все стороны, успел навернуть кружок-другой по катку, прежде чем неспешно переобувавшийся Костенко закончил шнуровать коньки и вышел на лёд. Для Сергея это было почти необычно — он уже и забыл это чувство. Нечто, навеянное из детства, ощущение жёсткого льда под тонкими, твёрдыми лезвиями, зимняя прохлада, раскатистое шуршание металла по ледяной поверхности. Костенко даже замер, прислушиваясь ко всем этим ощущениям, будто бы оказался в ином мире, настолько далёком от привычной для него жизни, что совершенно недостижимом. — А говорил, что кататься умеешь, — смешливо фыркнули совсем рядом. Сергей отмер, повернул голову и увидел подъехавшего Пашку. Он глядел на мужчину своим фирменным ехидным взором и улыбался — беззлобно, задиристо. Костенко в ответ только хмыкнул и тронулся с места. Чуть покачнулся с непривычки, но тут же выровнял ноги и ловко поехал вперёд, разгоняясь почти мгновенно. Через пару метров прямо на ходу развернулся и немного прокатился спиной. Вершинин, тихо покативший следом за Сергеем, шутливо изобразил аплодисменты. Он попытался подъехать поближе, но мужчина снова разогнался, и Паше пришлось поспешить — этакие догонялки. Костенко ехал достаточно ловко, умело, и Вершинину стоило усилий, чтобы его догнать. Когда он почти поравнялся с Сергеем, тот вдруг резко затормозил и, пока Паша сбавил ход, поворачивая голову в сторону Костенко, умело обогнул юношу с другой стороны, вновь вырываясь вперёд и даже коротко рассмеявшись. Затем вдруг круто развернулся и покатил в сторону Паши, при этом делая вид, будто хочет его цапнуть рукой. Юноша торопливо скользнул в сторону и теперь по искривлённой траектории пытался уехать от Сергея. Ещё некоторое время они погонялись друг за другом, разогрелись, едва ли не взмокли и поубавили темп. — О, глянь, щас фигуристов уделаю, — заявил Паша, хотя и было непонятно, решил ли он, что кто-то из присутствующих на катке людей занимается фигурным катанием, или же бросал вызов каким-то рандомным существующим спортсменам. Несколько минут он попрыгал, делая небольшой разгон и чуть выскакивая вверх, даже пытаясь при этом сделать какой-нибудь этакий поворот. Выглядело это слегка нелепо, довольно забавно, но Паша, видимо, так и планировал, хоть и явно старался. Сергей глядел на это с улыбкой и лёгкой тенью беспокойства за то, что юноша сейчас рухнет и разобьёт себе о лёд что-нибудь. Впрочем, Вершинин скоро прекратил свои попытки прыгать, главным образом, после того, как едва не влетел в кого-то из посторонних людей, а после смачно шлёпнулся на свою филейную часть. Было не очень-то больно, он даже рассмеялся, но Костенко чуть нахмурился. — Копчик, что ли, запасной есть? — поинтересовался он, подъезжая ближе и протягивая руку юноше. Паша охотно взялся за чужую ладонь и поднялся на ноги, хихикнув. Они с Сергеем ещё немного проехались по катку слегка отдельно друг от друга. Внезапно в Костенко вновь прилетел комочек снега. Мужчина обернулся и увидел ехидно лыбящегося Пашку, уже собиравшего новую порцию снега с бортика. Сергей тоже принялся за снежки. На коньках кидаться было даже интереснее, чем сидя: было больше возможностей увильнуть — и уехать быстрее, и увернуться. Правда, это только у Костенко получалось круто уворачиваться, Пашка же, несмотря на свою гибкость, был слегка неповоротлив, и ему удавалось лишь немного развернуть корпус, так, чтоб снежок прилетел в спину или плечо. Сергей довольно скоро обратил внимание, что из-за бесконечного комкания снега у Пашки раскраснелись пальцы, и он то ли дело встряхивал явно замёрзшие кисти рук, однако прекращать игру не желал. Костенко запустил руки в карманы куртки, в наружные, во внутренние, порыскал в их глубинах и выудил пару кожаных зимних перчаток. Протянул их Паше. — На, надень хоть. — Ой, да ладно тебе, не надо, — беспечно отмахнулся юноша. — Бери, говорю, — настоял Костенко. Вершинин больше спорить не стал и натянул перчатки на руки, благодарно улыбаясь Сергею. Так и впрямь теплее. Тем более что внутри у перчаток какой-то искусственный мех приятно обволакивал раздражённую кожу. — Спасибо, — прошелестел Пашка. И тепло-тепло улыбнулся. Эта его улыбка была теплее, пожалуй, всех перчаток мира, вместе взятых. Снова покатили по катку, то пытаясь игриво друг друга зацепить, то вновь перекидываясь снежками, то нарезая какие-нибудь витиеватые финты, на которые только были способны. Иногда посмеивались. Сергей чувствовал, что ему неимоверно легко. Вот так. Без всяких дурных мыслей. Было просто чудесно на какой-то короткий промежуток времени впасть в детство, немного подурачиться. Было в этом что-то невообразимо светлое, такое, что будто бы душу очищало. И было совершенно прекрасно разделять это с Пашкой — хотя, в общем-то, больше и не с кем было бы такое разделить, Вершинин в этом плане для Сергея единственный и неповторимый. С Пашей, правда, легче и теплее, как-то беззаботнее, спокойнее, и не надо строить из себя кого-то иного, кого-то жёсткого. Вернее, Костенко таким и был на самом деле, но порой ему ведь тоже хотелось чего-то беспечного, прозрачно-счастливого, лучистого. Какого-то почти домашнего. И всё это для Сергея делал Паша — только он один.А в потpесканном стакане старый чай, Hе хватило для pазлетy стаpых дел. Фотогpафии — там звездочки и сны. Как же сделать, чтоб всем было хоpошо? Вспоминай почаще солнышко своё.⁴
Серёже хотелось остаться в этом безмятежном вечере навсегда.***
Несколько дней вновь не виделись — у Вершинина постепенно увеличивалась нагрузка с приближением сессии, надо было досдавать долги, которых у Паши на самом-то деле особо не было, потому что пока ему удавалось учиться довольно прилежно, но всё же преподы накидывали ещё кучи работ, чтобы была возможность поставить побольше оценок за семестр, уже потихоньку начинали разбирать вопросы к экзаменам и зачётам. Впрочем, в эти дни Паше как-то удалось выкроить немного времени на то, чтобы потрепаться с Аней и Лёшей, рассказать им о том, как Костенко вытащил его от бандосов, к которым юноша попал по собственной же глупости. Друзья, конечно, не очень-то обрадовались такому Пашиному поступку, но всё же Лёха отметил, мол: — Ладно хоть Костенко твой тебя не кинул. Да ещё и как совпало, что он там оказался. — А, может, он какой-нибудь типа твой ангел-хранитель? — поинтересовалась вдруг Аня. — Ага, — хохотнул Лёха. — Со стволом и на чёрном джипаре. Паша тогда только нервно усмехнулся и в очередной раз ощутил, что где-то это уже слышал. Но в остальном времени особо не было, поэтому куда-либо выбраться не получалось. Впрочем, неожиданно — да, закономерно, но всё же неожиданно — появилась новая тенденция просто переписываться не с целью договориться, например, о встрече, а так, без повода, чтобы узнать, как дела, спросить, как день прошёл. Сергей обычно писал первым, потому что, объективно, у него теперь времени было побольше, чем у юноши, и Пашка охотно жаловался ему, как его утомила эта учёба — поскорее бы сдать уже всё и снова учиться в обычном режиме. Ну и, конечно, на новогодних праздниках отдохнуть. Вершинин, разумеется, не только жаловался, но и рассказывал всякие интересные вещи, любопытствовал, как прошёл Серёжин день. Костенко его, конечно, в свои «рабочие» дела толком не посвящал, так, в двух словах всё, но Паша, уже наученный опытом, тактично не лез в работу мужчины, не расспрашивал. На выходных Сергей хотел встретиться с юношей. Всё-таки вот что-то необъяснимое тянуло к нему. Можно было бы усмехнуться и пошутить, что это Зона или типа того. Костенко внутренне так и шутил, но Паше такое не высказал бы, а то Вершинин и так недавно перенервничал, что где-то рядом с ним Зона, так что лучше с ним так не шутить. Да и тем более мужчина не стал бы говорить юноше о том, что его к нему тянет. Ну, как-то неловко это. Смущает. В субботу днём Сергей написал юноше. Тот долго не отвечал, долго не появлялся в сети. Это было уже привычным делом, поскольку сейчас из-за занятости Паша иногда отходил от телефона подальше, чтобы не отвлекаться. У него, впрочем, далеко не всегда это получалось, но всё же. К вечеру юноша тоже не ответил. Костенко уже начал немного беспокоиться, но не спешил переводить переживания в действия — даже если Паша занят не учёбой, у него могут быть и другие дела. К тому же, он ведь не обязан по первому же уведомлению бежать, отвечать Сергею. Ну что ж, ладно, в субботу, видимо, увидеться не получится. Паша ответил позднее вечером. Было уже около десяти, когда Сергею пришло сообщение: > Пирвет. Мв тут одытхаем с лехоц и настей Костенко пробежал глазами по сообщению и усмехнулся. Пьяный, что ли?И где вы отдыхаете? В клубе? <
> Ну тпиа Пару минут Вершинин не отвечал, а затем вдруг позвонил. Сергей, разумеется, взял трубку. Первым, что он услышал, была почти оглушающая волна музыки. Впрочем, почти тут же звук чуть притих, видимо, юноша прикрыл динамик ладонью. — Алё, — крикнул он в трубку, стараясь пересилить окружающий шум. — Ну привет, — отозвался Костенко. — Прости, понял, что писать буду долго, — чуть заплетающимся языком проговорил Пашка и хихикнул. — У Лёхи тут выходные, поэтому мы решили немного культурно отдохнуть. Только сейчас увидел твои сообщения, сорри. — Да ничего, отдыхайте, — отозвался Сергей и отмахнулся, хотя и понимал, что Вершинин не может видеть этот жест. — Только аккуратнее будьте. — Да всё нормально, — беспечно фыркнул Паша, — мы уже домой собираемся. Ща такси вызовем. — Так, может, вас отвезти? — неожиданно даже для себя предложил мужчина. — Ой, не, ну что ты? — Да ладно, Паш, мне проще вас отвезти, чем знать, что вы пьяные с каким-то левым мужиком едете. Ещё и за деньги. Вершинин несколько секунд натужно сопел в трубку. — Ну, — задумчиво протянул он, — только если тебе не сложно. — Говори адрес. Минут через двадцать Сергей уже припарковал машину недалеко от клуба, адрес которого ему назвал Вершинин. Очень скоро на улице показались трое: Паша, Лёша и Настя. Они шли, иногда чуть покачиваясь или оскальзываясь на льду, периодически смеясь. Кое-как добрались до машины, Вершинин первым заглянул внутрь, целенаправленно глядя на водительское кресло, очевидно, чтобы убедиться, что они не перепутали машину. — Привет, — улыбнулся он, ловя на себе взгляд Сергея. Паша заглядывал через одну из задних дверей, поэтому теперь отступил назад, давай друзьям возможность сесть, а сам уже почти по-хозяйски уселся на переднее сидение. На задних уже разместились Лёха и Настя. Девушка быстро поздоровалась, сразу притихла, тут же пристегнулась и терпеливо ждала, глядя в окно. — О-о, здравствуйте, Сергей Александрович, — протянул Горелов. — Наконец-то хоть на вас посмотрим. А то вы уже, считай, легенда, Паша о вас столько рассказывал. Вершинин с переднего сидения перегнулся назад и предостерегающим тоном прошипел: «Лёха». Сергей заметил, как у юноши покраснели кончики ушей. — Надеюсь, только хорошее, — усмехнулся мужчина, обращаясь скорее к Алексею. Паша повернул лицо к Костенко с абсолютно поражённым видом, будто бы спрашивая: «Ты зачем поддерживаешь его игру?». — Разумеется, — фыркнул Лёха с некой наигранной учтивостью в голосе. — Всё-то о вас наговориться не может. Вершинин почти обречённо простонал, запрокидывая голову, ему явно хотелось, чтобы этот разговор побыстрее закончился. — Ладно, поехали, — проговорил Костенко, заводя машину. — Пристегнитесь, берите, вон, пример с Анастасии. Горелов, тебя особенно касается. Он вырулил на дорогу и повёл машину. — А чё это Настюха — Анастасия, а я Горелов? — с некоторым недовольством фыркнул Лёха, перетягивая через себя ремень безопасности. — А как мне тебя звать? — По имени. И ласково как-нибудь, — с пьяной игривостью хихикнул Алексей. — Ну ладно, Лёшенька, — язвительным тоном протянул Сергей. Юноша сразу умолк и посерьёзнел. Через несколько секунд он фыркнул: — Не, давайте уж лучше «Горелов». Тут уже Костенко не выдержал и коротко рассмеялся. Только сейчас он поймал на себе взгляд притихшего Паши — юноша смотрел как-то смятенно, странно, будто бы со смесью эмоций, идентифицировать которые было сложно. Впрочем, Сергей решил, что Вершинин недоволен. Тут же в разум закралась почти крамольная мысль — ревнует, что ли? Ну, в том смысле, что Костенко так быстро нашёл язык с друзьями юноши, как минимум, с Лёшей, а сам Паша тут по мелким шажочкам осваивал общение с Сергеем. Костенко же это не со зла, он к Вершинину теперь уже привык, поэтому почему бы не попытаться наладить общение с его друзьями. С точки зрения простой человеческой социальной логики это было логично, но Сергей тут же одёрнул себя от этих мыслей, потому что с точки зрения конкретно его логики это всё было вообще не логично. Он вообще-то планировал не приближаться к пацану слишком сильно, а теперь, видите ли, не видит ничего такого в том, что нашёл общий язык с его друзьями. Пашу от бурения Сергея взглядом отвлёк Лёха, который завёл разговор, явно бравший начало ещё где-то в клубе, потому что Паша и Настя тут же подключились, а Костенко даже не совсем понимал, о чём идёт речь. Всю дорогу болтали и посмеивались, иногда мужчина тоже вставлял пару слов, но, в общем-то, он был рад и помолчать — всё равно интересно послушать молодёжь. С ними со всеми тоже было спокойно, пусть и не так, как с Пашей — сейчас, в сравнении с этим «другим спокойствием» Сергей всецело и окончательно ощутил, что наедине с Вершининым всё равно по-другому. Сначала завезли Настю и терпеливо дождались, когда она помашет из окна своей квартиры, чтоб точно знать, что девушка дошла. Потом высадили Лёху, который, впрочем, явно был бы не против ещё покуролесить. Напоследок пошутил, мол: — Молодец, Пашенский, мужика с тачкой отхватил — в хозяйстве полезно. Вершинин после этих слов снова раскраснелся. А Горелов, уже вылезая из машины и поблагодарив Сергея, в последний момент потянулся к переднему сидению и шепнул что-то на ухо другу. — Лёх, бля! — выпалил тот и зажмурился. А Алексей раскатисто захохотал. Костенко решил, что тот нашептал Паше что-то уж больно неприличное. Возможно, даже про него, про Костенко. Даже скорее всего про Костенко. Иначе уж Лёха-то бы не постеснялся ляпнуть вслух. В дороге до своего дома Паша молчал. Причём как-то даже почти пристыжённо. Сергею даже хотелось с ним о чём-то поговорить, но он не решался беспокоить юношу. Подъехав к дому и привычно остановив машину немного в стороне, Костенко повернулся к юноше. Тот сидел, запрокинув голову назад, на изголовье, прикрыв глаза, будто бы ему нехорошо. Но при этом он выглядел таким умиротворённым, до невозможности красивым. Сергей скользил взглядом по всем изгибам Пашиного тела, лица и не мог оторвать глаз. — Укачало? — наконец спросил он. — Не, — слабо отмахнулся Паша, даже не открывая глаз. — Просто устал. — Даже не сделав паузу, чтобы ему ничего не успели сказать, юноша выпалил: — Давай ещё немного покатаемся? Если тебе, конечно, не жалко бензина. Просто мне нравится у тебя в машине, так спокойно. Сергей удивлённо поглядел на Пашу, несколько секунд помедлил, но возражать не стал — снова завёл машину и тронулся с места. Повёл всё равно, куда. Паше тоже явно всё равно. Главное — ехать. Некоторое время молчали. Юноша чуть-чуть приоткрыл окно и повернул голову, подставляя лицо врывающимся в салон потокам холодного воздуха. — Ты был моей звездой, — вдруг сказал Паша. — Что? — переспросил Костенко, совершенно не понявший, что это значит. Юноша, всё так же не открывая глаз, мягко улыбнулся. — Когда мне только начали сниться сны, — принялся говорить он, и его голос теперь звучал ещё чуть более пьяно, — я видел там тебя. Только поначалу ты был не человеком. Ты вообще... Не знаю, чем был. У меня и сны-то были сумбурные, скомканные в кучу образы, всё стремительно и непонятно. А вместо тебя был будто бы, не знаю даже, сгусток энергии, свет, что ли. То ясный и тёплый, а то какой-то отравляюще чёрный. И этот свет как бы пульсировал. И это всё вкупе было похоже на звезду. Она меня пугала, честно говоря. Но я понимал, что за этим образом таится какой-то человек. И про себя называл его страшной звездой. — Паша пьяно рассмеялся. — Это его я искал. То есть, тебя. Это ты. Я только потом, когда мы много чего между собой выяснили, понял, почему звезда так отличалась в своих проявлениях. Тёплым и светлым ты был тогда, в восемьдесят шестом, а мрачным стал в настоящем, вернее, в том настоящем, когда ты мог... Ну ты понял. — Убивать, — закончил за юношу Сергей. Он не знал, что на это ответить. Странное признание. А, впрочем, Паша, кажется, ответа вовсе и не ждал.Где моя, где моя слепая нежность? Отзовись! От меня отмеряй свою безбрежность — Попросись. Быть моей звездой. Будь моей звездой хотя бы на час. Безмолвно кричал в небо под Луной. Не было со мной такого ни раз, Пусть будет сейчас.⁵
— Почему ты всегда в чёрном? — снова заговорил вдруг Вершинин. Костенко пожал плечами — в основном, ему так нравилось, хотя было и практическое применение: — На чёрном не видно кровь. А, значит, не видна слабость перед противником. Паше в мозг вдруг до боли яркой, острой вспышкой вонзился образ из прошлого, как на белоснежной рубашке молодого Сергея, словно губительные цветы, распускаются бордовые пятна крови. Юноша не мог понять, действительно ли он видел это в прошлом, или додумал по словам мужчины, когда они обсуждали подрыв станции, но сейчас это заставило его в ужасе содрогнуться и даже открыть глаза. Встрепенувшись, Паша сел ровнее.Такую связь ничего на свете не разорвет. И даже если кого из нас разнесет снарядом, Один прошепчет другому громко и не соврет: «Я буду рядом». И каждый раз, задаваясь сутью таких вещей, Я понимаю весь беспросвет моего провала: Мы были б вместе, когда бы даже тебя вообще Не существовало.⁶
— Что такое? — спросил Костенко, заметив судорожные движения. — Ничего, — просипел Вершинин, потирая лицо руками. — Ничего. Он некоторое время молчал. — Знаешь, — юноша вдруг улыбнулся, повернув голову к Сергею, — у меня в последнее время такое ощущение, будто бы я знаю тебя всю жизнь. — Ну, это можно понять, — отозвался Костенко, — столько воспоминаний о какой-то другой жизни. Ну и всё-таки я где-то нет-нет, да мелькал, наверное, в поле твоего зрения, пока наблюдал за тобой. Паша согласно покачал головой, а затем поинтересовался, точно с какими-то отголосками надежды: — А у тебя нет такого ощущения? — Есть. — Сергей ответил не сразу, точно не решался выдать эту правду Паше. — Но, если уж так подумать, то я и впрямь тебя очень давно знаю, считай, полжизни. Вершинин извернулся в кресле, садясь, насколько это позволял ремень безопасности, так, чтоб весь корпус развернуть к Костенко. И глядел. Долго-долго, пристально всматривался в мужчину. — Серёж, — позвал он, наконец, — а ты вот всё следил за мной, следил. А вот, если бы мне ещё до нашей встречи этой осенью взбрело бы, например, ну не знаю, с крыши спрыгнуть, ты был бы рядом? Костенко даже притормозил и с совершенно обескураженным видом обернулся к юноше. — Ты хотел с крыши спрыгнуть? — Нет, конечно, — отозвался Паша и вдруг рассмеялся. — Просто вопрос. Ну, если бы вдруг так было. — Не знаю, — ответил, наконец, Сергей, снова отворачивая лицо к лобовому стеклу, — думаю, да. Вернее, попытался бы оказаться рядом, если бы узнал, что ты так сделаешь. Ты же всё-таки был важен для моего плана, — напоследок попытался отшутиться мужчина. Хотя на самом деле, где-то в глубине он чувствовал, что если бы такое, не дай бог, случилось, то он бы попытался оказаться рядом не только потому, что Паша — часть его плана. Впрочем, юноше об этом знать, пожалуй, не обязательно. Даже с учётом того, что конкретно сейчас он понимающе покачал головой, но будто бы слегка сник, словно услышал не совсем тот ответ, который ожидал. — Слушай, — снова вдруг заговорил Паша, — а почему ты именно хотел отправить нас в Чернобыль, а потом просто по дороге приглядывать? Не лучше ли было попытаться прибиться к нам в начале пути? Так было бы проще следить за, так скажем, нашей сохранностью. А потом ты бы мог без проблем спереть у нас прибор или даже просто попросить, уж мы бы, я думаю, договорились. — А с чего ты взял, что вы бы мне поверили в начале вашего пути? Да и в любой другой точке тоже. Какой-то левый мужик набивается в компаньоны, потому что ему тоже, видите ли, надо в Чернобыль. — Ну, — протянул Паша, — может, ты и прав. Но я бы тебе, возможно, поверил. Сейчас бы так точно поверил. — «Сейчас» это тебе не «тогда», — отозвался Костенко и тут же улыбнулся: — Ты бы там ещё небось больше других огрызался бы. — А ты бы, вот, прибился бы к нам в какой-нибудь критической ситуации, помог бы нам, мы бы тогда уж наверняка поверили. — Ну, может быть. — Сергей пожал плечами. Затем поинтересовался: — А ты почему вообще на это такой упор делаешь? — Не знаю, — отозвался Паша, — просто мне, наверное, интересно думать о том, как бы всё сложилось, если бы ещё в начале всё было по-другому. Юноша вдруг привалился лбом к чужому плечу наподобие того, как делал это, когда сидел в машине Сергея ночью в одном одеяле. Только в этот раз он привалился так стихийно, что мужчина на секунду взволновался, что юноше стало плохо. Правда, прежде чем Костенко успел что-то сказать или проверить состояние Паши, тот снова заговорил: — Мне нравится думать о том, как могли бы сложиться наши с тобой взаимоотношения, если всё изначально сложилось по-другому, если бы мы вместе через всю эту жесть прошли. Что-то больно кольнуло Сергея в сердце. Он почувствовал, что момент какой-то очень уж интимный, а Паша, сознательно или неосознанно, пытается идти на какое-то большее сближение, как минимум через это прижимание к плечу, как тогда. Костенко подумал, что юноше такого позволять вообще-то, пожалуй, не стоит, но стряхивать Вершинина с плеча уже не решился. Впрочем, какая разница, может, это всё в нём говорит выпитый алкоголь. — Нет, ну я не понимаю, — снова забормотал Паша. — Ты мог подобраться ко мне ближе, стать соседом кем-нибудь или ещё кем-то рядом. Ты мог втереться в доверие, стать даже кем-то совсем близким. А потом воплотить свой план. Это ли не было бы местью и более надёжным вариантом следить за мной? Почему не так? Сергея ужаснуло всё то, о чём говорил Паша. По правде сказать, все предлагаемые юношей варианты: и прибиться в начале пути, и сразу стать кем-то приближённым, и всё такое, Сергей рассматривал у самых истоков составления своего плана. Но все они имели какие-то минусы. Он выбрал то, что выбрал, а в итоге-то, и от этого отказался. — Паш, мне удобнее сохранять дистанцию, — ответил он, наконец. — Так безопаснее, и всё как на ладони, ничего не мешает. Да, к тому же, — продолжил Костенко после короткой паузы, — я не хотел делать тебе больно. Это в моей план не входило. Он почувствовал, что Паша вздрогнул и будто бы трепетнее прижался к его плечу. — А как же месть? — спросил юноша. — Ну, поначалу я-то, может, и хотел отомстить, чтобы ты почувствовал хотя бы часть той боли, которую чувствовал я. Но это было давно. Даже если это не ушло за время отсидки, то последние отголоски желания провернуть всё из мести испарились в тот момент, когда я увидел тебя в первый раз, в день твоего рождения. Паша ощутимо повернул голову и уткнулся в чужое плечо теперь уже не лбом, а носом. Ластится, видите ли. Сергея это ещё больше смутило. Да и разговор приобретал какие-то странные обороты. Поднималось что-то слишком личное и глубокое. — Паш, — тихо, но уверенно позвал Костенко, — поехали домой? Юноша вздохнул и промычал в знак согласия. Он тут же выпрямился, садясь в кресле ровно и больше не пытаясь приблизиться к Сергею — видимо, чётко ощутил по чужому тону и предложению, что ему следует вести себя поприличнее и держать в руках. Они очень скоро вернулись обратно к Пашиному двору. Юноша несколько секунд ещё сидел, не двигаясь с места, точно ждал, вдруг Костенко что-то ещё скажет, но тот молчал. Впрочем, стоило только Вершину открыть рот, как мужчина спросил: — Дойдёшь сам-то? — Дойду, — ответил Паша и попытался улыбнуться. — Спасибо. За всё. Мы можем что-то для тебя сделать, ну, за то, что нас всех сегодня подвёз? — Брось, — отмахнулся мужчина. — Мне так, правда, за вас спокойнее. Паша понимающе кивнул и не смог сдержать тёплую благодарную улыбку, хоть и попытался поджать губы. Он выскочил из машины, чуть пошатнувшись и выпалив: «Увидимся! Спокойной ночи», а затем бодро пошагал к подъезду, на ходу потирая лицо руками и, видимо, глубоко дыша, судя по большим и частым облачкам пара, вырывавшимся у него изо рта. Сергей проводил его взглядом, удостоверившись, что юноша дошёл до подъезда, и завёл машину, привычно выезжая со двора. Всю дорогу до дома Костенко никак не мог выбросить из головы Пашку и беспрестанно думал, думал, думал о том, что же, блять, чувствует к пацану.