Мятная жвачка или «Уж лучше бы я его выдумал»

Держу тебя крепко, Побелели ладони. А тебе только игры, игры — Что ты знаешь о боли?¹

      Паша не мог дышать. В груди давило, одежда липла к телу, было жутко холодно и ещё больше страшно. Юноша беспомощно барахтался, но его тянуло куда-то ниже, глубже. Рядом мелькали чужие руки, не прикасающиеся, но будто бы готовые в любой момент с усилием толкать ещё дальше вглубь. И в горле уже застревала вода, не позволяя ни откашляться, ни вскрикнуть, ни вздохнуть. А где-то сверху маячил свет — бледно-голубой, блёклый, едва заметный, почти болезненный. Искажался от движения водных масс. Было страшно, и Паша изо всех сил тянулся к этому свету, но сил не хватало, и животный ужас уже вставал поперёк горла наравне с водой.       Вершинин закашлялся и сел на кровати, зашуганно озираясь и, будто бы в поисках опоры, вцепляясь пальцами одной руки в простыню. Пальцы другой уже скользили по шее, словно проверяли, всё ли в порядке. Паша большими, округлившимися от ужаса глазами слепо пялился в темноту, мелко дрожа. Стало очень уж холодно, и Вершинин нервно натянул одеяло на плечи, а затем, укутавшись поплотнее, завалился на постель. Дыхание понемногу пришло в норму, но сон как рукой сняло. Не очень-то хотелось погружаться обратно, а Паша чувствовал, что рискует увидеть то же самое, если уснёт. И это совершенно точно как-то связано с Чернобылем — Вершинин это ощущал каждой клеткой своего тела.       Захотелось сразу поведать об этом Костенко, обсудить это с ним. Паша глянул на часы — начало пятого утра. Не стоит Сергею писать, да и тем более Вершинин наверняка здорово его достал днём, нечего ещё и ночью тревожить. Утром напишет.       Ёжась, Паша улёгся обратно и всё же задремал, хоть и не сразу — поначалу никак не мог согреться, хоть и упорно кутался в одеяло, по телу какими-то фантомными волнами прокатывался холод, притом абсолютно собачий. Вершинин, сам того не заметив, невольно представил себя в машине Костенко. Там юноше почему-то всегда тепло и спокойно.       За остаток ночи сон, к счастью, не повторился. Прямо с утра Паша тоже писать не решился — невежливо как-то. Написал уже днём — витиевато, неловко, скромно. Сергей не ответил. Юноша не особо придал этому значения, всё-таки Костенко — занятой человек, серьёзный дядька, всё такое. Вряд ли он круглые сутки сидит над телефоном, готовый по первому сообщению или звонку от Паши куда-то сорваться или о чём-то поговорить.       Когда Костенко не ответил до вечера, Вершинин ощутил уже лёгкую обиду. На следующее утро не сдержался и написал снова, а вот к вечеру, всё так же полному молчания, уже забеспокоился. Не то чтобы Серёжа — после того, как они перешли на «ты» Паша в один из дней внезапно поймал себя на том, что про себя назвал Костенко не по фамилии или «Сергей», а «Серёжа», и где-то в глубине души это Вершинину даже понравилось — выглядел как человек, который может нуждаться в защите со стороны или с чем-то не справиться, скорее, наоборот — у него же всегда, видите ли, всё под контролем, он мощный, грозный, но, несмотря на это, Паша взволновался — мало ли, что могло случиться, уж такой у Костенко образ жизни. Тревожно. Не то чтобы Вершинин очень уж держался за Сергея — по крайней мере, внутри себя он так оправдывал, — однако юноша ещё, как минимум, не до всей правды докопался, ещё стольного не узнал. И потом, откровенно говоря, ему стоило признаться самому себе — ладно, может, и впрямь немного прикипел к мужчине. Но только самую малость!       Костенко не отвечал уже несколько дней, причём не только на сообщения, но и на звонки: Паша после первых нескольких дней уже слегка отчаялся и пару раз на всякий случай написал на почту, а потом периодически пытался звонить Сергею — нет ответа. Это всерьёз тревожило юношу. Едкое беспокойство колко ворочалось внутри, подкашивая концентрацию внимания, сон Паши. Вершинин не мог не думать о Сергее, всё время обращался мыслями к нему на парах, дома, будучи с друзьями или родителями. Не мог не допускать мысли о том, что что-то могло произойти.       Сон повторился на следующую ночь. И через ночь тоже. Паша совсем потерял покой — помимо того, что его беспокоило молчание Сергея, так ещё и кошмар не переставал преследовать: юноша всё чаще просыпался по ночам от ощущения, что задыхается, что вода проникает везде, окутывает его тело, что Пашу тянет на дно, и в груди что-то давит сжатыми остатками воздуха и какой-то печальной горечью. Вершинин, пробуждавшись в холодном поту, то старался не уснуть остаток ночи, чтобы не погрузиться вновь в опутывающий животный страх и ощущение предельной беспомощности, то, наоборот, преисполненный азартной злостью пытался тут же заснуть, чтобы всё-таки досмотреть сон. Но, даже если ему удавалось обратно в него провалиться, успехом попытки узнать окончание не увенчались, потому что Вершинин, переполненный страхом, просыпался от удушья, а во сне всё никак не был способен подняться хотя бы ближе к поверхности.       Паша всерьёз задумался, не значит ли этот тревожный сон того, что с Сергеем и впрямь случилось что-то нехорошее. Вдруг юноша просто не так трактует то, что видит? Вдруг он что-то пропускает, не улавливает? Вдруг потом Паша поплатится за свою невнимательность чем-то очень дорогим?       Все эти спутанные мысли колючим клубком стягивались где-то в животе Паши. Едва он окончательно просыпался утром, как волнение мгновенно давало о себе знать, давя изнутри, захлёстывая с головой, и Вершинин, откровенно говоря, начинал жалеть, что проснулся. Сначала Паша думал — даже надеялся, — что Костенко сможет что-то прояснить по поводу нового сна, дать какие-то ответы. А теперь юноша всерьёз переживал за то, что это сон его куда-то пытается направить, но Вершинин не понимает, куда.       Отчаявшись, он даже приехал к Костенко домой: сначала пытался позвонить в домофон, потом, не получив ответа, уловил момент, когда кто-то выходил из подъезда, и поскользнулся внутрь, торопливо, нетерпеливо несясь вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и очень долго барабаня и звоня в дверь квартиры Сергея. Снова тишина. Уходя, разочарованный Пашка чисто логически допустил мысль о том, что Костенко в этот момент просто не было дома, но где-то внутри всё равно боялся, что дело вовсе не в этом.       — Дрыхнешь? — хихикнула Аня, щёлкая пальцами перед Пашиным лицом.       Вершинин отмер. После того, как он наведался домой к Костенко, но так ни до кого и не достучался, юноша сидел в кафе с Антоновой, последние пять минут что-то бойко щебетавшей про очередные пробы. Паша повёл плечами и взялся за ручку чашки, пригубив кофе.       — М? — отозвался он, не найдя, что ответить.       Аня мягко перестала улыбаться и уже значительно более серьёзно посмотрела на друга.       — Что с тобой? Ты такой потерянный в последние дни. Опять сны, да?       Теперь лицо Ани выражало обеспокоенность. Паша отмахнулся и отвёл взгляд.       — Ну да, один донимает. Да это не столь важно.       Вершинин фыркнул. Тут же он вдруг спохватился — надо было всё списать на сон.       — А что ещё? — не отставала Аня. — Тебя ведь не только он волнует, да? — Девушка сделала паузу, ожидая, что скажет Паша, но тот отвечать не спешил, и она добавила: — А Костенко твой, что же, теперь не помогает?       — Он не мой, — буркнул Вершинин. Его понемногу начинала раздражать такая словесная конструкция из уст друзей.       Аня проницательно поглядела на Вершинина и вдруг заключила: — Понятно. В нём дело, да? Что там?       Паша нахмурился и снова попытался занять себя своим кофе в надежде, что Антонова по логической цепочке из вопросов пойдёт куда-то дальше, в том числе и от этой темы. Ему совсем не хотелось рассказывать друзьям — особенно Лёхе, благо, его здесь не было — о том, что Костенко пропал, и Паша снова пытается его найти. И так уже все мозги своим благоверным товарищам проел, а теперь всё по новой? Нет уж, увольте.       Аня, однако, замолчала и пытливо глядела на Пашу своими пронзительными голубыми глазами — явно закусилась на этой теме и вовсе не планировала с неё съезжать, пока не получит ответ.       — Я не знаю, где он, — сдался, наконец, Паша.       — Как это?       — Да вот так.       — Вы же вместе были, общались вроде? Водил он тебя с собой куда-то там.       Аня выглядела настороженной и обеспокоенной.       — Я уже почти неделю не могу до него дописаться и дозвониться, — сознался юноша. — Сегодня даже домой к нему ездил — там нет.       — Может, его не было дома. Или не захотел открывать, — предположила девушка.       При втором изложенном ею варианте у Паши что-то больно кольнуло где-то между грудью и животом. Обидно было бы так.       — Я тоже об этом думал. — Вершинин несколько секунд помолчал, затем уронил голову в свои ладони, ероша волосы, и вздохнул: — Я не знаю. Не понимаю. Я волнуюсь, вдруг что-то случилось. Всякое ведь может быть.       Аня кивнула, хоть и несколько растерянно, будто бы не до конца соглашаясь. Потом она серьёзно поглядела на Вершинина.       — И ты, конечно же, собираешься его искать?       — Естественно, — несдержанно выпалил юноша, но тут же немного съёжился, почувствовав, что реакция вышла очень уж экспрессивной. — Вернее, а как иначе? Только Лёхе не говори, на это раз я без него. А то и так ему должен, — вздохнул Вершинин, — и, что важнее, он меня с потрохами сожрёт, если узнает. Не очень-то его радует и сам Костенко, и то, что я за ним везде куда-то лезу.       На словах о Лёхе Аня сначала хихикнула, но под конец Пашиной речи снова немного посерьёзнела и коротко кивнула головой, как бы в знак согласия. Немного помолчав, она добавила: — Паш, ты только не обижайся, но, может, он просто не хотел, чтоб ты его нашёл?       Обида внутри кольнула ещё сильнее и острее. Юноша отвёл хмурый, недовольный, полный сомнений взгляд, усердно принимаясь хлебать кофе. На несколько секунд вновь повисла тишина.       — Так что там с пробами-то? — спросил Паша, стараясь не смотреть в глаза Ане, прожигающей его взглядом, и пытаясь не показывать, что Антонова своими словами попала в какую-то брешь, достала до мягких тканей, и что Пашу всерьёз пугает, что слова подруги могут быть правдой.       С чего начинать свои поиски, Вершинин не знал. Перелистал свой дневник снов в надежде отыскать хоть что-то полезное, что-то упущенное, что-то, способное навести на подсказку о Сергее. А что, если Костенко исчез потому, что всё же решил воплотить свой изначальный план, но другим способом? Да нет, бред какой-то — и всё же Пашу передёрнуло от этой мысли.       Бесило, что не было абсолютно никаких дополнительных связующих элементов: никаких знакомых, никаких мест, никаких контактов, никакой информации — ничего, что соединяло бы Пашу с Костенко на основе чего-то, относящегося к реальности. По крайней мере, к этой реальности. Не камеры же с дорог просматривать и не к Лёхе же идти. Хотя, если очень уж прижмёт, Паша, конечно, пойдёт — лучше уж выслушать несколько порций недовольных наставлений вперемешку с ворчанием на беспокойство невсемогущего дяди и едких подшучиваний от Горелова, чем остаться без Сергея.       Вот бы хоть что-то знать. Чем занимается Костенко? Какие дела он ведёт? Где он бывает, кроме квартиры? Он же должен куда-то ездить, с кем-то общаться, ну хотя бы по работе. Может, попытаться найти кого-то, кто знает Костенко, среди тех людей, которых Паша видел на том светском вечере, куда ему посчастливилось попасть?       Вершинин, лежавший спиной на кровати и пялящийся в потолок в глубоких раздумьях и ломаниях мозга, едва не подлетел на постели. Сел и схватился за телефон. Ну конечно, как он вообще мог забыть? Юноша торопливо листал список контактов. Остановившись на нужном, занёс палец и несколько секунд помедлил, не решаясь. Неловко и немного тревожно. Но нельзя же просто так всё бросить.       Паша нажал на кнопку вызова и приложил телефон к уху. Послышались гудки. Вершинин от волнения встал и прошёлся по комнате. Проходя мимо стола, подцепил из общего бардака кольцо — иногда чисто ради стиля напяливал кольца, просто как безделушки. А что? Девчонкам вроде нравилось. Неосознанно покрутил его в руках и надел на палец — беспорядочное теребление вещей немного укрощало беспокойство. На другом конце наконец-то ответили.       — Здравствуйте, — пробормотал Паша, стараясь сделать более серьёзный голос, — Марго?       Тем вечером он всё же успел записать её номер. Не то чтобы у него был выбор, но теперь юноша порадовался, что не стёр.       — Вы меня, наверное, не помните. Это, — Паша, неловко потирая шею, на долю секунды замялся, как бы припоминая, — Никита.       Пока что других выходов Вершинин не видел. Договорились о встрече с Марго следующим вечером. Ложась спать, Паша внезапно уцепился за странную мысль, беспокойно бившуюся в черепной коробке, будто птица в клетке: «Серёжа, пожалуйста, вернись ко мне». Юноша тут же попытался отогнать её от себя — это ещё что такое? Звучало, конечно, не плаксиво или обречённо, а, скорее, как просьба куда-то во Вселенную. И всё же что за формулировка такая? Почему не хотя бы «найдись» или типа того? Как-то неловко и как будто бы даже немного неуважительно, но от этой мысли внутри что-то ёкало, и тревожно трепетало где-то на грани с теплотой. Отогнать мысль не получилось, худо-бедно удалось только задвинуть куда-то поглубже и заглушить: Паша вдруг задумался о том светском вечере и вспомнил, как Костенко на вопрос о «+1» говорил о том, что «важные дядьки» из того круга часто берут с собой помощников, во многом потому, что больше некого. Но ведь у Костенко же стопроцентно должны быть какие-то помощники, подельники, ассистенты. Почему он выбрал Пашу? Целенаправленно захотел, чтобы юноша увидел всё то общество? А, может, взял Пашу просто потому, что так пожелал? Или, может даже, ему с Пашей привычнее и спокойнее?       От этих мыслей сделалось немного лучше на душе, приятнее как-то. Вершинину, в целом, нравилось иногда думать о том, что он для Сергея значит чуть больше, чем воспоминание из прошлого.       Ночью снова, уже почти привычно, проснулся от всё того же мучительного сна. Отдышавшись, невольно сжался на кровати, как бы пытаясь спрятаться и согреться, но затем сел на кровати, потёр лицо, шею, голые плечи руками, а после и вовсе встал, подходя к окну, чтобы немного подышать. Почти морозный воздух врывался в приоткрытую форточку и обдавал прохладой голую грудь. Откровенно говоря, это вовсе не согревало и без того продрогшего в своём кошмаре Пашу, но юноша всё равно упорно стоял, упершись руками в подоконник и глядя на то, как за окном кружатся снежинки, укрывают двор, дома. На душе стало одиноко от этой блёклой, тёмной картины — холодно в пустом городе. Где-то там за окном на этих улицах, в этих домах может быть Костенко. В порядке ли он?       На следующий день в назначенное время Паша стоял у нужного подъезда. Немножко странно было — от ощущения всей криминальной возни у Вершинина где-то на задворках сознания складывалось ассоциативное впечатление, будто бы он попал в какой-нибудь американский боевик. А потому теперь ему бы в пору стоять у дверей какого-нибудь загородного дома, сплошь напичканного всякой дорогущей дребеденью, и что б дверь открывал швейцар, а в доме куча охранников с оружием... Тут, конечно, тоже не пятиэтажная хрущёвка, но всё же.       Паша позвонил в домофон, потом поднялся на лифте на нужный этаж, дождался, пока ему откроют дверь. На пороге стояла сама Марго, облачённая в какой-то длинный, многослойный халат в японском стиле — видимо, тогда на рауте она не просто от скуки разглядывала все те японские картины и вазы. Из квартиры пахнуло теплом и смесью каких-то сладковатых, пряных, восточных запахов. Женщина улыбнулась и ехидно прищурилась, глядя на Пашу.       — Заходи, мальчик, — промурлыкала она, пропуская юношу в квартиру.       Вершинин немного скривился от такого обращения, но вербально никак не выразил своё недовольство и послушно шагнул внутрь. В прихожей стянул свои кроссовки — в такую погоду прохладно в них уже было, да и мокровато, но до ботинок юноша пока ещё не добрался. Марго скользнула куда-то дальше, в комнату. Паша, расправившись с обувью, пошёл за женщиной.       Только теперь его ожидания немного оправдались — квартира была большая, явно ветвилась на много комнат, но не во все же Паше будет проход. Комната, в которой он оказался, была весьма внушительных размеров, обставлена с шиком, много, но не слишком, декора, даже панорамные окна с видом на город. Квартира находилась высоко, поэтому вид был захватывающий. Негромко играла музыка, в качестве её источника юноша внезапно для себя обнаружил проигрыватель для виниловых пластинок. Да уж, у богатых свои причуды и тяга к ретро, а Марго, судя по всему, явно не была знакома с понятием «нехватка средств». Впрочем, не Паше судить, может, будь он богачом, тоже рвался бы за всяким старьём и блеском. Теперь Вершинин, одетый в толстовку и джинсы, только что скинувший с себя в коридоре потрёпанные кроссовки и нервно теребящий на пальцах пару дешёвых колец, почувствовал себя совершенно не к месту в этой квартире.       — Выпьешь? — предложила Марго, отходя к минибару, причём таким тоном, будто бы излагала утверждение, а не спрашивала.       — Нет, спасибо, — тихо отозвался Паша.       — Это был не вопрос, — хмыкнула Марго, поворачиваясь с двумя бокалами, судя по всему, наполненными красным вином.       Она приблизилась и вручила один бокал юноше, который из-за своего роста немного смешно возвышался над женщиной, но при этом выглядел, как нашкодивший школьник. Марго села на расшитый диван и отпила из своего бокала, внимательно глядя на юношу, который неловко топтался на месте. Вершинин под её упорным взглядом почувствовал себя ещё более неловко, затем решил, что невежливо не выпить, но побоялся, что пить что-то из рук незнакомки, с которой Костенко, между прочим, говорил не связываться — так себе идея, поэтому просто пригубил вино, сделав вид, что глотнул немного напитка. Впрочем, хозяйку это, судя по всему, никак не волновало.       — Ну, и чего ты там от меня хотел? — поинтересовалась она и тут же рассмеялась: — Да сядь ты, расслабься, я не кусаюсь.       Паша опустился в такое же расшитое кресло напротив Марго, стараясь держаться серьёзно и уверенно, но выходило не очень, и Вершинин автоматически принялся неловко теребить бокал в руках.       — Вы ведь знаете Сергея Костенко?       — Мальчик, я всех знаю, — напомнила Марго.       — Ну да, я поэтому к вам и пришёл. Понимаете, он уже неделю не выходит на связь, и я сейчас ищу тех, кто мог бы с ним общаться в последнее время, — медленно проговорил Вершинин, стараясь поточнее подбирать слова, чтобы звучать убедительно и не ляпнуть чего-нибудь не того. — Вот и решил обратиться к вам, вы ведь такая... Вездесущая.       Более подходящего слова Паша подобрать не смог, хотя и оно его резануло, но Марго, судя по всему, сочла такую характеристику за комплимент.       — А что я получу взамен? — почти мурлычущим голосом поинтересовалась она.       Паша немного поёжился. Он, разумеется, думал о том, что с него могут потребовать какую-то плату, но юноша так и не смог представить потолок, в который его могут упереть этим.       — А что вы хотите? — осторожно спросил Вершинин, сжимая бокал крепче. — Денег?       Марго снисходительно улыбнулась, будто добрая и терпеливая учительница, разговаривающая с ребёнком, в сотый раз не понимающим условия задачи.       — Мальчик, да все эти бумажки ничего не стоят. Информация — вот, что мне нужно.       — И что вы хотите узнать? — ещё осторожнее и вкрадчивее отозвался Паша, глядя на женщину немного исподлобья.       Марго опустошила свой бокал, а затем с полминуты пристально глядела на Пашу, будто бы изучая, сканируя, словно видит его насквозь.       — Да так, ничего, — усмехнулась, наконец, она. — Ты же всё равно ничего не знаешь, мальчик.       — Никита, — недовольно отозвался Паша. Ему не очень-то нравилось существовать под другим именем, но всё равно отзываться на чужое было бы в любом случае приятнее, чем слушать это «мальчик». Звучало даже почти уничижительно, хотя Марго, судя по всему, такую окраску не придавала.       — С памятью у меня всё в порядке, — суховато отозвалась женщина. — Я помню. — Она вдруг лукаво улыбнулась. — Может, ещё своё настоящее имя скажешь?       Паша на секунду опешил и замер, глядя на Марго почти испуганными глазами, но тут же попытался взять себя в руки.       — С чего вы взяли?       — Да брось, ты явился с Костенко на тот вечер, а по тебе явно видно, что ты вообще не из нашей среды. Этакая роза посреди пустыни — сразу в глаза бросаешься, и видно тебя насквозь. Неужели ты думаешь, что я настолько узколобая, что решу, будто бы Костенко, приведя с собой какого-то мальчишку из «внешнего мира», — она изобразила руками кавычки, — не подстраховался? Он же не дурак.       Марго чуть склонила голову, проницательно глядя на Пашу. Тот отвёл взгляд и снова пригубил вино, вновь делая вид, что отпил. В этот раз, правда, не сдержался и облизнул губы, покрытые вином, и заключил, что вино очень уж хорошее, вкусное. Жаль, страшновато хлебнуть от души.       — Кем ты ему приходишься? — вдруг спросила Марго.       — Помощником, — бегло отозвался Паша.       Почти сразу он спохватился: вот дурак. Даже если Марго не этого от него добивается, то для неё всё равно очень уж замечательными сведениями может послужить информация — хоть и фальшивая — о том, что у Костенко помощники даже не знают, где находится их босс.       — Снова врёшь. Надо же, какой ты врунишка! — шутливо фыркнула Марго. — Я ведь уже сказала: по тебе видно, что ты не наш. И потом: я думаю, уж настоящие помощники-то Костенко знают, где он. Да и не стал бы он тащить их с собой на раут. Он так не делает, он у нас, видите ли, волк-одиночка. Так кто ты ему?       Паша почувствовал, что закапывается куда-то или проваливается в зыбучие пески. А ещё будто бы он — какая-нибудь жижа на стёклышке под микроскопом. Его размазали, а теперь разглядывают, изучают, и в кучу ему никак не собраться, никак не прикрыться, никак не избежать настойчивого взгляда.       — Никто, — тихо отозвался Паша, понурив голову.       Тут же где-то в груди больно кольнуло — а он ведь действительно Сергею никто. Так, мальчишка, сбоку припёку. Костенко даже не считает нужным уведомить его о том, что куда-то пропадёт. Внутри горько стянулась колючая обида — в общем-то, Паша ни в чём не мог винить Сергея, тот ведь не собачонка какая, чтоб бегать и Вершинину о чём-то отчитываться, у него своя жизнь, но всё же хотелось бы быть к нему поближе, быть во что-то посвящённым.       — Нет, ты ему всё-таки кто-то, — отозвалась Марго, покачивая пальцем в воздухе. — Он никого с собой не водит. И он никого так не утаскивает. Ему, как мне кажется, вообще всё равно на людей.       С этим Паша уж никак не мог согласиться, внутри него поднялся протест, но юноша решил не встревать и промолчал.       — А ты точно что-то да значишь. Только, видимо, даже сам этого не знаешь, — закончила Марго, хмыкая, коротко подёргивая плечами и внимательно глядя на Пашу почти с сочувствием, но не с жалостью, нет, именно с каким-то глубинным сопереживанием.       Паша почувствовал, как щёки предательски краснеют. Они и до этого-то уже, судя по его ощущениям, успели порозоветь, а теперь совсем уж пылали. Вершинин снова стиснул стакан в пальцах и невольно отвлёк себя от мыслей о неловкости тем, что красочно представил, как не рассчитает силу и нечаянно сломает бокал, а осколки стекла врежутся в его тонкие пальцы, отчего кровь заструится по бледной коже, некрасиво и грязно капая с рук на дорогой ковёр.       — Ну ладно, — вздохнула Марго после короткой паузы и встала с дивана, — скажу тебе, что знаю. На первый раз «бесплатно», уж больно ты мне понравился. Но учти, что если придёшь ко мне ещё раз, то будь готов рассказать что-нибудь поценнее. А сегодня тётя Марго добрая.       Женщина прошлась по комнате, снова отходя к минибару, наливая себе ещё немного вина. Паша заметно оживился и вскинул голову, внимательно наблюдая за Марго.       — Насколько я знаю, Костенко сейчас ведёт какие-то крупные дела с Тихомировым, который «Бык». — Обернувшись и считав некоторое непонимание на лице юноши, Марго почти нетерпеливо вздохнула: — Бывшим нефтяником. Ладно, всё равно. Где сам Костенко, я не знаю, но Тихомиров всё там же базируется. — Снова непонимание. — Где большая промзона в Замоскворечье. Короче, адрес тебе напишу сейчас, а то ещё забудешь, зато номерок-то теперь твой есть.       Марго коротко хохотнула, а Паша только неловко улыбнулся. Женщина быстро набрала сообщение в телефоне, а юноше тут же пришло уведомление.       — Всё, дуй потихоньку, — подняла взгляд на Вершинина Марго. — Хватит тебе знаний.       Паша сначала хотел было ещё что-то спросить, но потом подумал, что не стоит злоупотреблять щедростью Марго. К тому же, ему в голову пришла мысль, что женщина, быть может, ничего больше-то и не знает дельного, но упорно делает вид, что просто порционно распределяет информацию.       — Спасибо вам огромное, — горячо выпалил он, поднимаясь с кресла и осторожно ставя бокал на ближайшую поверхность.       — Ага, — дежурно отозвалась женщина, делая небрежный жест рукой.       Паша секунду помедлил, ожидая, не решит ли Марго добавить что-то ещё или, может, пойдёт с юношей обратно в прихожую, но женщина, видимо, решила, что раз распрощалась с Пашей, то можно делать вид, будто его здесь уже нет. Поэтому Вершинин отправился в коридор, торопливо обуваясь и накидывая пальто.       Поспешно шагая по заснеженному двору и поплотнее кутаясь в пальто от холода, юноша вдруг почувствовал внутри себя какой-то леденящий душу ужас, грубо переворачивающий внутренности: а что, если Паша подставил Костенко? Сергей ведь не зря говорил не связываться с Марго. Что, если она права, и Вершинин действительно мужчине для чего-то нужен? И теперь весь этот криминальный мир может узнать, что у Костенко есть, условно, «слабое место», в которое можно побольнее ударить. Юноша даже не понял в этом плане, за кого больше сейчас испугался: за себя или всё же за Костенко. От этих мыслей у Паши прямо-таки руки опустились, и какая-то чудовищная слабость обуяла всё тело. Вершинин невольно замедлил шаг, чувствуя себя совершенно беспомощным, не способным теперь на что-то повлиять. Вот был бы здесь Серёжа, он наверняка нашёл бы, что сказать — что-то серьёзное, вселяющее уверенность. Но Серёжи здесь не было.       Паша решил не медлить — мучительно было бы тратить время на впустую, всё ещё не зная, где Костенко, и как он. К тому же, если ему вдруг нужна помощь, то промедление может оказаться фатальным. Поэтому Вершинин упорно направился по тому адресу, который ему дала Марго.       Когда Паша добрался, уже почти совсем стемнело. На месте юноша обнаружил какую-то промзону внушительных размеров — кирпичные здания за высокими заборами, хотя на территории было тихо, там явно ничего не работало. Может, здания используются как склады? Пашу передёрнуло от мыслей о том, что он может найти внутри. Юноша постарался отогнать от себя дурное и пошёл вдоль заборов, довольно быстро найдя вход на территорию, но грозный охранник на КПП весьма чётко, хоть и невербально дал понять, что Вершинину ни ногой не позволят войти. Паша попытался заговорить, что-то соврать, выдумать причину, по которой его бы пустили, но охранник выслушал всё с абсолютно каменным лицом и угрожающе достал дубинку, поэтому юноша поспешил ретироваться собственными силами, не дожидаясь, пока его грубо выдворят.       Он, скрывшись из поля зрения охранника, пошёл дальше вдоль забора. Теперь в крови бурлило какое-то азартное упорство, подстёгиваемое обидой и злостью. Чего это Сергей решил пропасть? Чего это охранник не пускает внутрь? Пашу всё начало бесить, возможно, от усталости, но это бешенство придавало сил. Вершинин решил, что, раз уж он тут, то всё же проберётся на территорию, попробует что-то найти, что-то подслушать, с кем-то поговорить. Уж тут-то должны знать про Костенко. Было бы круто сейчас, как в шпионских фильмах, облазать незамеченным кучу загадочных складов, выяснить множество подробностей криминального мира, а потом ещё и выйти героем. Вершинин невольно настроился на какой-то подобный исход.       Забор был довольно высокий, бетонный, очень уж ровный, по такому не забраться, но Паше повезло: через некоторое время блужданий он наткнулся на замечательное место, в котором какое-то довольно массивное дерево росло в серьёзной близости к забору. По нему можно было перелезть. В детстве Пашка много лазал по деревьям, хотя и давно не упражнялся в этом деле. Спустя несколько мучительных минут, юноша всё же смог забраться на почти неприступный ствол и по толстой ветке переползти ближе к забору. Внимательно оглядел видимую часть территории и только после этого осторожно спрыгнул вниз, неприятно стукнувшись стопами и едва не рухнув на тонкий слой снега. Снова воровато оглянулся, а затем осторожно потрусил по территории.       Останавливался у поворотов, смотрел вперёд, боясь на кого-нибудь наткнуться. Откровенно говоря, даже не знал, что именно ищет, просто шёл вперёд, надеясь, что придёт туда, куда надо. Надеясь, что нечто притягивает его к цели, ведёт по нужному пути. Сердце бешено колотилось в груди, кровь грохотала в ушах, на кончиках пальцев колко искрилось беспокойство. Постепенно к Паше пришло осознание, что совершенно непонятно, как отсюда выбираться — будет хорошо, если его всё же примут с разговором, или если говорить с ним никто не захочет, то хотя бы выпроводят спокойно. А если нет? Бандиты всё-таки, мало ли, что могут сделать. Дурак, и зачем только полез. Да к тому же, как вести разговор? Что именно спрашивать? Вдруг ляпнет что-то не то?       Загрузившись тяжёлыми вопросами, Паша немного потерял бдительность, и этого было достаточно. Пройдя очередной поворот, юноша едва не наткнулся на пару других охранников.       — Э, пацан, ты чё тут забыл? — мгновенно ощетинился один из мужчин.       Паша оторопел и замер, как перепуганный олень перед несущимся на него грузовиком.       — Ты кто вообще? — последовал ещё один вопрос.       Оба охранника грозно двинулись к Паше, и что-то в их движениях подсказывало юноше: простым выпроваживанием он не отделается, надо сматываться. Вершинин рванул в сторону, принимаясь убегать.       — Стой, сука! — донеслось вслед, и юноша услышал гулкие быстрые шаги сзади.       Он понёсся вперёд, почти не разбирая дороги. Петлял, как мог, лишь бы немного оторваться от преследователей, но те явно были хорошо подготовлены для таких погонь. Они что-то ещё кричали вслед, однако шум крови в ушах теперь был настолько громкий, что Вершинин не мог разобрать ни слова. Всё ещё падающий снег залеплял глаза и колко обжигал кожу лица, Паша щурился, пытаясь увидеть, куда бежит, но получалось плохо. Кроссовки предательски скользили по заснеженной земле, и юноша несколько раз едва не шлёпнулся. Какой-то животный страх пульсировал в каждой клеточке тела Вершинина, подстёгивая, подгоняя, едва ли не заставляя кровь кипеть от скорости и ужаса. И Паша молился, чтобы у его преследователей не было пистолетов, а если они у них имеются, то пусть хотя бы не пойдут в ход.       Где-то внутри отозвался уже знакомый страх — погони во снах, события из того какого-то параллельного мира, из прошлого-будущего напоминали о том, что подобное уже было, возобновляли в памяти тот страх, который бежал по венам в сновидениях.       Силы были уже на исходе, и Паша чувствовал, будто задыхается, а сердце с минуты на минуту вырвется из груди. Вдруг, в очередной раз повернув и пробежав всего несколько метров, Вершинин разлепил глаза от летящего в них снега и с неописуемым ужасом обнаружил, что попал в тупик: поворотов больше не было, голые и высокие кирпичные стены плотно, угрожающе обступили юношу, будто бы нависая над ним, как удав над кроликом. Путь отсюда был только один — назад. Паша обернулся, видя, как следом за ним сюда сворачивают его преследователи, теперь их стало больше, человека четыре. Заметив, что юноше некуда бежать, они спокойно, неторопливо приближались, хотя были при этом в полной готовности броситься на него. Вершинин окинул их взглядом и напрягся, выставляя сжатые в кулаки руки. Ну уж нет, он им так просто не сдастся, он никому просто не сдастся. Придётся драться. Его изготовка вызвала у кого-то смешок. Это ещё больше распалило Пашу — он и так был зол, а теперь просто закипал в бешенстве.       — Попал ты, пацан, — прокомментировал кто-то, и это прозвучало будто бы жадно. Жадно до крови.       Когда к нему приблизились на опасное расстояние, юноша первым кинулся вперёд, стараясь посильнее задеть соперника, а самому увернуться и проскользнуть мимо — он всё же не дурак, и лучше уж снова улучить шанс смыться, чем сражаться против четверых. Пробежать не получилось, зато Вершинин сильно заехал одному из охранников по скуле. От первого чужого удара ему удалось уклониться, а вот другим юношу оттолкнуло слегка назад. Тут же загудела челюсть. На Пашу накинулись сразу несколько охранников.       Вершинин упорно пытался отмахиваться, старался покрепче и побыстрее бить, хотя бы даже наотмашь, но на него самого обрушивались тяжёлые удары: несколько мощных пришлось в плечи и ключицы — хоть бы не сломали ничего —, парочка прилетела по лицу, пострадали скулы, явно была рассечена губа, к тому же, Паша почувствовал, как из носа по верхней губе хлынуло что-то тёплое, и сразу на язык сразу же просочился металлический привкус. Удары были сильные, точные, юноша от них отшатывался, терял равновесие, и его беспорядочные взмахи и слепые тычки вовсе не помогали. Кто-то вдруг схватил Вершинина за грудки и хорошенько встряхнул, так, что уже обессилевший Паша почти безвольно повис в чужих руках.       — Говори, на кого работаешь, — прохрипели в лицо.       — Ни на кого, — просипел юноша.       — Врёшь, сука.       Его снова встряхнули. На это Паша ничего не ответил, только изловчился и с силой стукнул держащего его охранника в бок, куда-то по рёбрам. Самого Вершинина тут же ударили в ответ, снова по лицу, так, что у юноши в голове зазвенело. Следующий мгновенный удар пришёлся под дых, в солнечное сплетение, и Паша, которого уже не держали, подавился воздухом, хрипло закашлялся, сгибаясь пополам, не устоял на ногах и свалился на землю, распластываясь на боку, судорожно хватая воздух ртом. Было очень больно и ещё больше страшно. Но в ту секунду, лёжа на снегу, Паша вдруг на мгновение ощутил мягкое умиротворение и тепло, будто бы он валяется не на земле в преддверии зимы, а дома в кровати, где всё спокойно, легко и уютно. Даже прилипший к коже и волосам снег будто бы не колол холодом. И, хотя всё тело сейчас истошно содрогалось, балансирующий на грани сознания разум юноши зафиксировался в этом моменте, и Паше показалось, что прошло бесконечно много времени, прежде чем его подняли с земли, тщетно пытаясь более-менее устойчиво поставить на неслушающиеся ноги. Да уж, никакого киношного спецагентского героизма.       Вершинин плохо помнил, как и какими путями его приволокли в какое-то помещение. Он, ведомый чужими руками, только перебирал ногами, служащими плохой опорой, совсем понурил голову, не в силах смотреть по сторонам — глаза никак не могли открыться, хотя кажется, слава богу, не опухли, в них вроде не попадали кулаками. Теперь Вершинин стоял, пошатываясь, в каком-то зале, не очень большом, но, судя по разносящемуся эху, приличном. Внутри здания было ещё сложнее открыть глаза — очень уж больно бил в них свет, хоть и был немного приглушённым. Ну, по крайней мере, здесь, внутри тепло, однако Пашу всё равно била мелкая дрожь, которую он тщетно пытался скрыть, из-за чего только сильнее колыхался, крепко удерживаемый за локоть. Будто бы вынырнув из слегка бессознательного состояния, Вершинин повёл плечами, чувствуя, что руки сзади связаны, затем размежил веки и слегка огляделся: кроме пары из его провожатых в зале были ещё люди, разглядеть которых расфокусированный взгляд отказывался. Помещение в действительно выглядело значительно меньше, чем казалось на слух. Рядом стоял письменный стол, на котором ровными стопками покоились различные бумаги.       Пока Паша пытался их разглядеть, откуда-то сбоку открылась дверь, вошёл мужчина в возрасте, одетый представительно и вальяжно заканчивающий говорить по телефону.       — Всё, всё, давай, не могу больше говорить, у меня встреча.       Он убрал телефон от уха, несмотря на то, что из динамика продолжал доноситься чей-то голос, и уселся за стол, лениво устраиваясь поудобнее и оглядывая зал. Тут он обратил внимание на Пашу.       — А это кто? — немного недовольно спросил он у одного из охранников.       — На территории поймали, — ответил тот. — Вынюхивал, видать, что-то.       Мужчина за столом поморщился. Его широкие ноздри недовольно раздулись. Паша почему-то подумал, что, наверное, это и есть Тихомиров — вроде главный тут, да ещё и ноздри так раздувает, совсем как разъярённый бык.       — Дайте ему платок хоть. Ковёр зальёт, — фыркнул он, косясь на перепачканную кровью из носа губу юноши.       Охранники переглянулись, полезли по карманам. Один из них выудил откуда-то бумажную салфетку, протянул Паше, но тут же сообразил, что руки у того связаны, поэтому просто сам неловко промокнул кровь под носом.       — Ну? — недовольно начал Тихомиров. — И чё ты тут забыл, шкет?       — Ничего, — слабым голосом, но всё же твёрдо и почти гордо просипел Вершинин. Ему не нравилось, что с ним как-то пренебрежительно говорили, хотя это, по крайней мере, лучше, чем если бы снова били.       — А, если подумать? — с нажимом проговорил Тихомиров.       — Ничего. Я просто не туда зашёл, заблудился, — попытался соврать Паша.       Он решил, что теперь нет смысла говорить о Костенко. Во-первых, вряд ли Тихомиров соблаговолит ему отвечать, во-вторых, это было опасно — Вершинин понимал, что никакого доверия у бандитов не вызывает, особенно после своего проникновения на территорию и драки, а сославшись на Сергея, может его сильно подставить. Поэтому решил молчать.       — Слышь, ну кого ты лечишь? — устало проворчал Тихомиров, даже не глядя на Пашу и принимаясь перебирать какие-то бумаги на своём столе. — На кого работаешь?       — Ни на кого, — упорно просипел Вершинин.       Разум понемногу прояснился, но сил всё ещё было мало. Тихомиров посмотрел на юношу утомлённым и скептическим взглядом, затем перевёл взор на одного из охранников. Тот тут же по этой невербальной команде мощно впечатал Паше в бок крепкий удар, такой, что юноше показалось, будто рёбра сейчас затрещат. Он подавился воздухом и немного согнулся, стараясь при этом сохранять всё тот же горделивый вид.       — Мало тебе досталось? Сейчас добавим, — предостерегающе, хоть и всё так же лениво заметил Тихомиров.       С обратной стороны в помещение заглянул какой-то, по-видимому, помощник Тихомирова.       — Там к вам Костенко, – осторожно оповестил он.       У Вершинина сердце ёкнуло и сразу ушло в пятки. Значит, живой, значит, в порядке. Это хорошо. Вместе с тем, с одной стороны, сразу появилась надежда на спасение, Серёжа ведь его здесь не бросит. Хотя кто его знает? Паша ему всё-таки, действительно, кто, чтоб на него запариваться? Но Вершинин почему-то чувствовал, знал на каком-то подсознательном уровне, что Сергей и впрямь его тут не оставит на произвол судьбы. С другой стороны, независимо от реакции Костенко сейчас, потом он юношу по головке за попадание в такие переделки не погладит, и Паше стало немного страшновато — всё-таки не хотелось, что б его ругали. Особенно Сергей.       Тихомиров на оповещение только кивнул, а сам вздохнул и обратился к охранникам, придерживающим Пашу: — Отведите. После переговоров разберёмся, некогда сейчас возиться. Если получится что-то из него выбить, — на последнем слове он сделал особенный акцент, — то даже лучше.       Вершинина потащили куда-то к той двери, из-за которой изначально явился сам Тихомиров. У Паши внутри всё сжалось страхом и каким-то животным желанием убежать. Было боязно и очень обидно сейчас позволить себя увести, когда спасение так близко. Первым желанием было завопить, попросить не уводить его, позволить поговорить с Костенко, но рационально Паша понимал — он не должен вообще никаким образом выказывать свою связь с Сергеем, иначе тому явно придётся плохо. Юноша сам себе неприятности на одно место нашёл, никто его никуда не тянул, а вот впутывать в заваренную им самим кашу ещё и Костенко вовсе не хотелось. Вершинин упёрся ногами в пол, изо всех сил пытаясь завалиться в сторону, противоположную от той, в которую его тащили. Его резко дёрнули, едва не вывернув плечо, и Паша сдавленно застонал от боли сквозь стиснутые зубы, неотрывно глядя на дверь напротив, лелея дрожащую внутри надежду.       Стараясь ещё потянуть время, Паша нарочно обмяк, повисая на чужих руках, подгибая ноги, чтобы вовсе не идти. Охранники, чертыхаясь, попытались его потащить по полу. Один из них больно со злости пнул юношу в бок тяжёлым сапогом, но шанс на появление Костенко стоил того, чтобы это стерпеть. Вершинин принялся мотать плечами из стороны в сторону, чтобы было сложнее его схватить.       — Ну чё вы там возитесь? — недовольно поинтересовался Тихомиров, уже закончивший перебирать бумаги и теперь хмуро глядящий на охранников и Вершинина.       Пашину шею вдруг крепко перехватила чужая рука и угрожающе сжала. Юноша распахнул пошире рот, жадно ловя воздух, и поглядел остекленевшими глазами в искажённое злобой лицо, нависающее над ним. Эта гримаса только придала ему сил, и Паша всё с тем же вызовом во взгляде смотрел в ответ.       Сбоку раздался шум — это открылась противоположная дверь, и в зал вошёл Костенко в сопровождении ещё несколько мужчин, по всей видимости, не относящихся к местной охране. Паша смог слегка повернуть голову и расслабленно выдохнул, видя Сергея. В животе от его вида расплылось что-то мягкое и тёплое, какой-то мурлычущий зверь, предвещающий спокойствие.       Впрочем, юноша заметил, как Костенко, вечно твёрдо держащий себя в руках и максимально владеющий собой, на секунду дал волю эмоциям и выглядел совершенно ошеломлённым, причём это удивление буквально на глазах перерастало в сущую ярость.       — А, Сергей, — приветливо протянул Тихомиров, стараясь делать вид, будто Паши здесь нет.       Костенко не дал ему договорить. Он со своими людьми подходил ближе, на такое расстояние, которое требовалось, и, казалось, с каждым шагом растёт его возмущение.       — Мы так не договаривались, — с плохо скрываемой злобой отчеканил он почти сквозь зубы.       — О чём ты?       — Мы говорили о честной сделке, никакого шантажа. Он здесь что забыл? — прорычал Костенко, указывая на Пашу.       Тихомиров перевёл удивлённый взгляд с Сергея на юношу и нахмурился.       — Твой пацан, что ли? — Он сделал паузу, а затем заговорил серьёзнее и напористее: — Тогда это скорее к тебе вопрос, что он тут забыл. Чё он тут разнюхивал?       Несколько секунд оба бандита прожигающими взглядами впивались друг в друга. Паша почувствовал себя просто отвратительно и уже молился, чтобы провалиться сквозь землю, потому что даже в аду будет не так неловко и волнительно, как сейчас в этом зале.       — Могу тебя уверить, что он здесь ничего, как ты говоришь, «разнюхивать» не мог, — мерно процедил Костенко. — Я за него готов поручиться. — Пауза. — Давай так: отдай пацана, и мы с тобой спокойно поговорим?       Тихомиров снова поглядел на Пашу, потом цокнул языком и максимально лениво хмыкнул — ему явно не очень-то хотелось разбираться во всей этой ситуации.       — Ну, если уж ты ручаешься.       Тихомиров качнул головой в сторону, адресуя жест охранникам. Те подняли Вершинина, который теперь сразу встал на ноги, развязали ему руки и перестали держать юношу. Тот потёр начавшие ныть запястья и невольно встретился взглядом с Костенко, тут же вновь, с ещё большей силой желая провалиться сквозь землю — до того много во взоре Сергея было вопросов, непонимания и всё ещё не испарившейся злости. Паша воровато оглянулся на охранников и самого Тихомирова и, видя, что его никто не собирается больше удерживать, шагнул ближе к Костенко. Тот обернулся чуть назад и вбок, обращаясь к кому-то из своих.       — Рома, отведи его в мою машину.       Рослый мужчина с мрачноватым, но всё же спокойным лицом, стоящий в паре шагов от Сергея, коротко кивнул и шагнул чуть ближе. Костенко тут же поспешил добавить, но уже значительно тише, почти шёпотом и едва разборчиво: — Проследи, чтоб кровь остановилась, и чтоб он не слинял никуда. Пригляди за ним.       — А здесь я... — начал было Рома, видимо, намереваясь отчасти возразить сомнения и как бы некую обеспокоенность по поводу того, не нужен ли он здесь.       Сергей оборвал его одним только предостерегающим хмурым взглядом.       — Останься с ним, — всё так же почти неслышно и крайне серьёзно, с нажимом проговорил он.       Костенко запустил руку в карман и перебросил Роме ключи от своей машины. Паша, проходя мимо Сергея, виновато поглядел на него исподлобья, торопливо утёр кровь под носом рукавом и немного сжался, сталкиваясь с, казалось, мечущим огонь взглядом мужчины, неотрывно на него смотрящим. Паша поравнялся с Ромой и вместе с ним двинулся из зала под сопровождение звенящей тишины и чужих взглядов в спину.       Вышли на улицу и сразу направились к стоящим чуть поодаль от входа машинам. Автомобиль Костенко юноша сразу узнал, вычислил взглядом. Рома снял сигнализацию и, открыв дверь машины, пуская Вершинина на переднее пассажирское сидение. Паша послушно уселся, угрюмо, но несколько благодарно косясь на Рому и пытаясь угадать, кто он Сергею. Ассистент? Подчинённый? Коллега на равных? В любом случае Вершинину немного понравилось, как Костенко командует — коротко, спокойно, сдержанно.       — Помощь нужна? — сухо поинтересовался Рома, оглядывая лицо Паши.       Вершинин поджал губы и немного поморщился, чтобы подвигать мышцами лица. Подушечками пальцев снова прикоснулся к верхней губе, проверяя, что кровь из носа уже вроде не течёт, теперь она только запеклась неприятной корочкой под ним.       — Нет, — сипло буркнул юноша.       Он боялся, что Рома будет настойчивым в проявлении помощи, а Паше было как-то неловко сидеть тут, под присмотром этого внушительного мужика, как нашкодившему ребёнку. Да и вообще сейчас ни с кем не хотелось взаимодействовать, кроме, пожалуй, Костенко. Но Рома, к великой Пашиной радости, только безразлично хмыкнул и закрыл дверь, ставя машину на сигнализацию — видимо, чтобы юноша не мог незаметно улизнуть. Сам мужчина остался стоять у двери, правда спиной к ней, и от нечего делать закурил.       Вершинин отвернулся от окна, хоть и периодически поглядывал, не идёт ли Костенко, и вперил свой взгляд куда-то в панель перед собой. Он занервничал. Невольно лезли в голову мысли о том, что он своими же руками всё испортил. Что, если Костенко после такого проступка, такой подставы Пашу и видеть не захочет, не то что общаться? Или ещё хуже: что, если Серёжу там сейчас из-за Паши прихлопнут? У Вершинина внутри всё затряслось, его в равной степени раздирали страх, смешанный с чувством вины, и какая-то всеобъемлющая ярость, адресованная в сторону всех тех, кто сейчас мог быть против Серёжи. Если хоть кто-нибудь попытается его даже пальцем тронуть...       Паша заметил, что дверь в здание открылась, и оттуда вышел Костенко в сопровождении всё тех же людей, с которыми и пришёл. Только теперь, когда ситуация немного разрешилась, Вершинину вдруг пришла мысль, какая-то фраза, услышанная то ли от кого-то из жизни, то ли где-то в чернобыльском сне — что-то про ангела-хранителя. И юноша не мог не подумать о том, что Костенко, пожалуй, в какой-то степени мог бы быть его ангелом-хранителем. Сам Сергей в это время твёрдыми, уверенными и крайне быстрыми шагами — скорее, даже скачками, как дикая кошка — направлялся к машине, неотрывно глядя сквозь стекло. И, хотя из-за тонировки он не мог увидеть, что происходит внутри салона, Паша всё же поёжился, чувствуя на себе этот неотрывный хмурый взгляд. Что ж, по крайней мере, с ним ничего не случилось, всё хорошо. Не этого ли Паша добивался?       Сергей, оказавшись возле машины, что-то, что не получилось разобрать через стекло, сказал Роме, а сам снял автомобиль с сигнализации и забрался внутрь. Вершинин успел заметить, что спутники Костенко, в том числе Рома, тоже рассаживаются по машинам.       Сев на водительское кресло и захлопнув за собой дверь — причём, пожалуй, гораздо более остервенело, чем требовалось, — Сергей сразу повернул лицо к юноше.       — Паш, какого хуя? — чётко отчеканил он, и голос его звучал так, будто Костенко сейчас сорвётся на совершенно звериный рык.       Вершинин, сжимаясь под неотрывным взглядом мужчины, почти перестал дышать и подумал, что лучше бы его самого там на этих складах убили. Это однозначно было бы более замечательным вариантом, чем прямо сейчас представать перед Костенко. Паша не на шутку испугался его в этот миг. Сергей ведь даже никогда не матерился при юноше, и теперь сказанная им в этих условиях фраза звучала ещё более угрожающе. Костенко отвернул своё лицо, торопливо вставил ключ, завёл машину, параллельно пристёгиваясь, и без промедлений стал выезжать с территории. Очевидно, выяснять отношения прямо здесь было так себе вариантом. Сергей каждые несколько секунд бросал пытливые взгляды на Пашу.       — Пристегнись, — скомандовал он, и юноша поспешно схватился за ремень безопасности. — Чё молчишь? О чём ты думал вообще? — рявкнул Сергей, уже как бы не в силах с собой совладать.       «О тебе», — едва не вырвалось откуда-то из глотки юноши. Но в ответ он пока всё ещё упорно молчал, не зная, что говорить, только глядя своими большими оленячьими глазами.       — Ты как вообще сюда залез? — продолжал Костенко, видя, что отвечать юноша не спешит. — Паш, ты хоть понимаешь, где ты был? Тебе сейчас только чудо помогло, — утомлённо выдохнул мужчина, а Вершинин невольно прикинул: задумался ли Костенко о том, что по логике этой фразы, чудо для Паши — это он. Сергей продолжал: — У нас чуть сделка не сорвалась. Да хуй с ней со сделкой, — мгновенно добавил он, глядя на дорогу, но активно жестикулируя. — С тобой что-то могло случиться. И случилось, конечно, но могло быть и что-то похуже. Паш, ты это понимаешь?       Костенко отвлёкся от дороги и повернул своё лицо к Вершинину, который беспокойно теребил свои несчастные кольца на руках — это его немного успокаивало, — что не могло укрыться от меткого взгляда Сергея. Юноша, всё ещё не в силах вымолвить ни слова, только коротко кивнул. Стоило Костенко появиться и направиться в сторону машины там, на территории, с которой они теперь уже, благо, выехали, как бушевавшая в Паше ярость ручным зверем улеглась где-то в нижней части живота. Вершинин был смелым, был безбашенным, решительным, мог быть злым, готовым драться и идти на всё, но перед Костенко почему-то смирел. Рядом с Сергеем почему-то хотелось быть другим — не дворовым забиякой, не жестоким героем, кем-то другим, правда, каким именно, Паша пока ещё понять не мог.       — А, если бы я не пришёл? Или не успел? — продолжал Костенко, снова отворачиваясь к лобовому стеклу. — Что было бы, Паш? Пойми, я не всегда могу быть рядом, чтобы защитить тебя, как бы ни хотел.       Сергей вздохнул и резко умолк, видимо, вдруг решив, что выпалил лишнее. Вершинин поглядел на него со смесью сочувствия, вины и недовольства. Что-то внутри начинало подмывать, ворчать, злиться, что его тут отчитывают, как маленького ребёнка, когда он вообще-то стремился помочь.       — А почему ты мне не отвечал? — сипло отозвался, наконец, Паша.       — Что?       — Почему ты молчал? Сообщения, звонки. Тебя, блять, больше недели не было, — хмуро заявил юноша, переходя на какой-то наступательный тон.       — Очевидно, был занят, — язвительно ответил Костенко.       — Это не повод, — недовольно фыркнул юноша, скрещивая руки на груди. — Можно было хоть раз мне ответить, что ты занят и сам потом свяжешься со мной, или типа того.       — Во-первых, для рабочих дел у меня другой телефон, отдельный, — отозвался Костенко. — И в последнее время я пользовался только им. Не то чтобы, знаешь ли, мне на обычный охренеть как много народу каждый день написывает. Во-вторых, я перед тобой ни о чём отчитываться не обязан.       — Да я и не говорю, что ты должен передо мной отчитываться! — вспылил юноша, не сдержавшись. — Но ты просто исчез. Ни слова предупреждения. Что я должен был думать? А вдруг с тобой что-то случилось, вдруг тебя где-то держат или... — Паша резко умолк, не желая завершать фразу. Затем всё же нашёлся: — Или ещё чего похуже.       Костенко, не переводя взгляд на Пашу и всё ещё смотря в упор прямо, поджал губы и немного свёл брови.       — Уж извини. Не знал, что я...       Сергей осёкся и невольно качнул головой.       — Что ты для меня важен? — едва ли не с нажимом закончил сердитый Паша.       Костенко не ответил, только снова поджал губы. Юноша внимательно глядел в его нахмуренное лицо, повёрнутое в профиль, и ему вдруг стало тоскливо — он понял: Костенко действительно об этом не думал. Вероятно, он вообще не допускал, что может быть для кого-то важен. От этой мысли что-то больно сдавило в груди, и юноша едва не закашлялся, до того сильно выбило воздух из лёгких. Тут же на секунду снова захотелось обнять мужчину, как бы утешить, что ли.       — Ты им ничего про меня не сказал, что ли? — после паузы сухо поинтересовался Сергей.       — Нет, — буркнул Паша.       — Почему? — Это прозвучало не с интересом, а будто бы с укором, мол, мог бы сказать, всё бы решилось проще.       — Не хотел тебя подставлять.       Сергей хмыкнул и ничего не сказал, только, вновь нахмурив брови, уставился на дорогу.       — Как до этого места-то добрался?       — Узнал, что ты с Тихомировым дела ведёшь.       — А его откуда знаешь?       Паша не знал, что ответить. Костенко повернул к нему голову, пытливо глядя в лицо. Он явно ждал ответа.       — Рассказали.       — Кто?       — Марго, — нехотя отозвался Паша, хоть и не сразу. Он чувствовал, что ничего хорошего этот разговор не предвещает, но здраво понимал, что врать сейчас не стоит. Сергею вообще врать не стоит.       — Ты к ней ходил? — крайне недовольно и на грани повышения тона спросил Костенко.       — Да.       — Что ты ей сказал?       Паша почему-то сразу понял, что Сергея интересуют вовсе не формулировки, в которых юноша преподнёс женщине свои вопросы, а то, что он рассказал в обмен на информацию.       — Ничего.       — За придурка меня не держи.       Паша посмотрел на Сергея абсолютно возмущённо, но Костенко по-прежнему был так хмур и серьёзен, что Вершинин, хоть и оказался слегка задет, всё же стушевался.       — Я, правда, ей ничего не говорил, — недовольно добавил юноша. — Она, судя по всему, и так всё знает. Вернее, понимает. — Поймав вопросительный взгляд Костенко, Паша продолжил: — Она просекла, что Никита не моё имя, и что я тебе не помощник. Судя по её словам, со стороны это всё действительно очевидно выглядит.       Сергей только фыркнул и качнул головой так, словно бы догадывался, что так будет. Вершинин даже почти расслабился, видимо, решив, что себя оправдал, и Костенко успокоился, но мужчина тут же продолжил свои нападки.       — А что непонятного во фразе «лучше с ней не связываться»? — резковато проворчал он.       — А что я ещё должен был делать? — огрызнулся Паша. — У меня больше нет никаких ниточек, связанных с тобой. Думаешь, мне сны абсолютно всё про тебя расскажут, или чё?       — А не много ли ты на себя берёшь? — грубовато и едко спросил вдруг Сергей.       Паше захотелось потребовать остановить машину и выйти. А то и без просьбы выскочить на полном ходу. Перед глазами ярко предстала сцена, как он, громко хлопнув дверью, выбирается из машины и большими, твёрдыми шагами, в которые вкладывает всё своё остервенение, топает вдоль по улице, удаляясь от автомобиля Костенко, ёжась от пробирающегося под кожу холода. Однако Паша понимал, что это всё — какое-то сплошное ребячество. Надуванием губ и обиженностью ничего не решить. Надо быть взрослее, завершить этот разговор, чтобы расставить все точки над «i», а не убегать от него.       — Тебе не кажется, что ты иногда больно много хочешь и, идя у себя же на поводу, делаешь опрометчивые вещи, по уши погрязая в неприятностях? — суховато продолжал Костенко.       — А тебе не кажется, что ты очень уж много о себе возомнил, купаясь в своей бесконечной самодостаточности и совершенно не думая ни о себе, ни о том, что ощутят другие? — всё так же с вызовом проворчал Паша.       Сергей удивлённо вскинул брови, и поразила его явно не сама суть сказанных слов, а то, с какой дерзостью Вершинин это проговорил. Юноша готов был поспорить, что никто в окружении Костенко так с ним не разговаривает. Паша внутри себя злился на Сергея и на то, что он говорил в процессе этой беседы, но юноша упорно одёргивал себя от этого недовольства, потому что рационально понимал — Костенко привык быть одиночкой и добиваться всего сам, у него, небось, в голове не может уложиться, что кто-то может за него беспокоиться, и нельзя было его за это винить.       Сергею же теперь хотелось огрызнуться в ответ, но слова застревали в горле. Сказанное юношей задело до глубины души, однако не обидой, а какой-то призрачной правдой. Костенко внезапно задумался — неужели он действительно такой? Пожалуй, и впрямь. И чего только взвился на этого мальчишку? Этот теперь сидит рядом, вот, сердитый такой. Нет, понятно, конечно, за что на него сейчас можно злиться, но ведь он хотел как лучше, а Сергей тут, как всегда, щетиниться пытается. Может, вовсе и не стоит так брыкаться по отношению к любым «неделовым» проявлениям извне?       Сергей повернул голову к Паше, как бы желая что-то сказать, но ещё не подобрав слов, затем сразу поморщился и нажал на тормоз, останавливая машину у обочины. Вершинин на секунду подумал, что Костенко сейчас выгонит его из машины. Впрочем, может, это даже заслуженно.       — Не могу на тебя такого смотреть, — заявил мужчина. — Достань аптечку.       Он кивнул на бардачок. Паша, всё ещё несколько сердитый, послушно достал аптечку из бардачка. Сергей тут же забрал её из чужих рук, принялся в ней рыться, параллельно включая свет в салоне. Не найдя в аптечке каких-нибудь спонжей или ваты, он отмотал кусок бинта, смочил его в перекиси и свободной рукой призвал Пашу придвинуться. Юноша секунду-другую поколебался, но затем всё же склонился ближе. Сергей мягко, почти невесомо поймал его одной рукой за уголок челюсти, а пальцами другой принялся обрабатывать Пашино лицо, в частности, яркую ссадину на скуле, разбитую губу и беспорядок под носом. Вершинин стойко не рыпался, при этом не решаясь посмотреть Сергею в лицо. Почему-то касания Костенко действовали успокаивающе. Всё ещё не угомонившееся где-то внутри юноши желание обнять Серёжу сейчас вдруг решило, что и таких прикосновений будет достаточно, словно бы через них и происходил весь обмен эмоциями. Будто только сейчас Паша по-настоящему почувствовал, что Костенко здесь, и с ним всё в порядке.       От осторожных, умелых касаний Сергея юноша вдруг почувствовал, как ему стало как-то почти по-домашнему тепло, хотя до этого он даже не знал, что ему, оказывается, холодно.       — Сильно они тебя? — тихо и даже сочувствующе спросил Сергей.       Вершинин пожал плечами, стараясь сделать безразличный вид.       — Фигня. Бывало и похуже, — отозвался он, хотя на деле не мог, по крайней мере, сходу вспомнить, когда ему доставалось «похуже».       — Не сломали ничего? Рёбра целы? — продолжал Костенко, видимо, сука, знал, куда обычно бьют, и потянулся было пальцами той руки, в которой держал смоченный бинт, к боку Паши, но на полпути остановился, как бы всё ещё не всецело позволяя себе касаться юноши.       — Вроде да, — отозвался тот.       — Вдохни поглубже и выпрямись, — потребовал Костенко.       Вершинин послушно проделал, что было сказано, и покачал головой, не испытывая болезненных ощущений, а затем снова немного ссутулился, позволяя мужчине продолжить обрабатывать его лицо.       Паша, наконец, поднял взгляд на Сергея, сталкиваясь с его заметно взволнованными, блёклыми глазами. Костенко, пожалуй, даже красивый, жаль только дичится и к себе особо не подпускает, ему в глубине души, наверняка, тяжело одному против всего мира.       — Прости, это всё из-за меня, — выпалил вдруг Сергей. — Ты прав: мне не стоило тебя игнорировать. Но и ты меня пойми, — крайне спокойно, почти мягко продолжал он, — я не хочу тебя в это втягивать. И каково мне сейчас было с осознанием, что ты мог сильно пострадать, Паш?       Вершинин взволнованно поёжился.       — Ты тоже меня прости, — негромко проговорил он. — Пожалуй, мне и правда не стоило лезть, куда не нужно.       — Ладно, — отмахнулся Костенко. — Ты хотел как лучше. Сделал и сделал, что уж теперь. Прости, что так сильно наехал. Только давай оба из этой ситуации вынесем урок? И ты не будешь больше так лезть на рожон, договорились?       Паша согласно кивнул и на всякий случай добавил: — Договорились.       От сердца немного отлегло. Вершинину захотелось совсем по-детски улыбнуться и радостно, почти наивно спросить: «Мир?», но он промолчал.       Между тем, его лицо было обработано настолько, насколько было возможно. Ссадина и губа промыты перекисью, чтобы какая-нибудь зараза не попала. Кровь из-под носа смыта той же перекисью. Сергей, придерживая Пашу за подбородок, немного покрутил его голову, рассматривая лицо.       — Вроде всё, — констатировал он. — До свадьбы заживёт.       — Спасибо, — благодарно улыбнулся юноша.       Костенко напоследок почему-то потрепал Пашу по волосам и принялся убирать все принадлежности обратно в аптечку, пока в груди у удивлённого таким жестом юноши что-то сделало невероятный кульбит.       Затем, правда, Вершинин с некой горечью и обидой подумал, что опять придётся стирать пальто, хотя вот он совсем ведь недавно его стирал, потому что тоже замызгал, когда свалился во время игры в снежки.       Аптечка была убрана, свет погашен. Машина снова покатила по дороге. Несмотря на то, что и Сергей, и Паша извинились, можно сказать, помирились, в воздухе повисла какая-то неловкая тишина — что-то сковывающее, тяжёлое, не позволяющее говорить, а потому юноша только слегка съёжился и отвернулся к окну, хоть и вовсе за него не смотрел, параллельно периодически ощущая на себе взгляд Сергея, брошенный украдкой. Давило. Злость в Паше утихомирилась, но на душе всё равно скребли кошки — и отголоски ярости, и ещё трепещущие частички вины, и теперешнее гнетущее неловкое молчание. По крайней мере, теперь не хотелось демонстративно выйти из машины на полном ходу.       — Ну так, — сипловатым голосом неловко начал Паша, — сделка-то в итоге состоялась?       — С натяжкой, — фыркнул Костенко, но, скорее, не зло, а немного устало.       — Извини, — тихо пробормотал юноша, всё ещё ощущая свою вину в лёгком, по крайней мере, Вершинин надеялся, что в лёгком, подрыве репутации мужчины.       — Проехали, — отмахнулся Сергей, не открывая глаз от дороги.       Повалил совсем крупный и обильный снег, щедро залепляя лобовое стекло. Паша с тоской глядел на покрывающиеся белым улицы.       — А в чём вообще её суть была? — снова поинтересовался Вершинин, не зная, о чём ещё можно сейчас вести разговор, но не вести его вовсе казалось просто невыносимым.       Сергей глянул на юношу хмурым, предостерегающим взглядом, но, спустя несколько секунд размышлений, всё же ответил: — Нам нужны его люди. Есть крупное дело по охране, а своих не хватает. Но, — торопливо и строго проговорил он, замечая, что Паша снова открывает рот, чтобы что-то спросить, — больше по этому поводу ничего не спрашивай. Ни к чему тебе это.       Вершинин сердито фыркнул, но про саму неведомую ему сделку послушно больше не обмолвился. Зато, немного погодя, нашёл другую тему.       — А почему Тихомирова называют быком?       — Прозвище такое, — коротко отозвался Сергей, пожимал плечами.       — Не, ну, это я понимаю, — хмыкнул юноша, принимаясь ковырять пальцем ручку подлокотника. — А за что ему такое дали? — Он вдруг хихикнул. — За то, что ноздри раздувает, как бычара?       Костенко тоже хмыкнул и как бы оценивающе опустил уголки губ вниз.       — Не замечал такого. Наблюдательно, — коротко добавил он в адрес юноши, и Паша счёл это за комплимент. — А вообще он просто из деревни откуда-то перебрался ещё в конце восьмидесятых. Ну, а там народ, знаешь, иногда лихой. Вот Тихомиров там чего-то с кем-то не поделил и мужика какого-то вилами заколол — напорол на них, как бык на рога. Оттуда и пошло.       Паша нервно усмехнулся. Ну и юмор у всех этих мракобесов. Хотя, да, немного забавно, но всё же юноша не смог не поёжиться от этой истории, а когда невольно представил себе полную картину такой сцены, то и вовсе не сумел сдержать прокатившуюся вдоль позвоночника дрожь.       За окном уже мелькали дома знакомого района, поэтому Паша решил напоследок всё же немного помолчать, чтобы не наткнуться ещё на какие-нибудь мрачные истории.       Через несколько минут Костенко привычно затормозил в условленном для остановки месте Пашиного двора. Юноша уже хотел выбраться из машины, но развернулся к мужчине и с виноватым видом произнёс: — Спасибо. Ну, что вытащил оттуда. Да и вообще спасибо.       Костенко только кивнул, настойчиво глядя Паше в глаза. Юноша неловко поджал губы, хотя и попытался благодарно улыбнуться перед выходом, а затем всё же торопливо выскочил из автомобиля. Стоило ему подняться на ноги, как его заметно повело, но юноша приложил все усилия, чтобы не пошатнуться слишком уж явно и потрусил по двору к своему подъезду, привычно провожаемый пристальным взглядом Сергея и только сейчас вдруг почувствовавший какую-то невероятную радость, принесённую лишь теперь постигнутым осознанием спасения.       Дома бегло поздоровался с родителями, отказался от ужина, сославшись на усталость, и поспешил к себе в комнату, надеясь, что никому, особенно маме, не взбредёт в голову заглянуть к нему просто так или всё же настоять на ужине. Только плюхнувшись в компьютерное кресло, Паша внезапно ощутил, что смертельно утомлён — теперь, когда адреналин перестал дубасить внутри, юноша понял, что ноги от усталости дрожат, руки не слушаются, глаза слипаются. Силы мгновенно покинули тело, и Вершинину пришлось очень уж постараться, чтобы всё же заставить себя подняться на ноги и украдкой прокрасться в ванную. Там Паша наскоро сполоснулся и умылся, скептически разглядывая своё побитое лицо — при хорошем освещении было ещё сильнее заметно, что юноше нехило так досталось. Выходя из ванной, он буквально молился, чтобы родители его сейчас не увидели. Впрочем, этим вечером ему повезло — он так ни с кем и не столкнулся лицом к лицу. Однако понимал, что к утру всё сразу не пройдёт, а следующие несколько дней совсем избегать родителей не получится, и рано или поздно придётся им показаться на глаза. Зато время сегодня-завтра можно потратить на придумывание более-менее убедительной отмазки, поскольку пока что я уже плохо соображающей голове Паши идей не было.       Ещё днём, перед своим уходом, Вершинин оставил окно в комнате открытым, и теперь в комнате было ужасно холодно, а на подоконник даже тонким слоем навалились мелкие снежинки. Вообще-то Паша любил спать в прохладе, но сегодня ему почему-то особенно хотелось иного, и, кутаясь в одеяло на постели, засыпая, юноша невольно успел подумать о тёплой машине Сергея.       Долго размышлять об этом ему не удалось, поскольку Паша весьма быстро провалился в сон, и тот вновь окутал его привычным холодом зловещих вод. Юноша снова и снова барахтался в них, но привычно не мог выбраться, всплыть, чтобы сделать хоть глоток воздуха.       Паша внезапно открыл глаза, содрогаясь всем телом. Обругал себя за то, что ему не хватило какого-то упорства и бесстрашия, чтобы дойти до какого-то пика, чтобы досмотреть сон. Каждый раз юношу что-то выдёргивало, и он никак не мог узнать, что же будет, чем закончится, а без этого дурацкие сны его дальше не пускали — как будто в компьютерной игре: если не сработал скрипт, то дальше ты не пройдёшь. Пашу уже невольно начинали посещать мысли о том, что он живёт в какой-то симуляции, которая притом что-то очень усердно пытается ему сказать.       Вершинин устало и лениво разлепил глаза и тут же вздрогнул, различив в темноте чёрную фигуру, сидящую на краю его кровати. Зрение почти тут же настроилось на мрак, и Паша сумел разглядеть в этой фигуре Костенко.       — Сергей? — просипел Вершинин.       Он, конечно, допускал, что Костенко способен пробраться в его дом, причём «способен» во всех смыслах, вопрос только в том, зачем.       Мужчина повернул голову к юноше, который, как ни силился, всё же не мог разглядеть чужое лицо, его выражение в темноте. И вдруг Сергей протянул к нему руку. Паша инстинктивно дёрнулся.       — Что ты здесь делаешь? — почти испуганно пробормотал он.       А Костенко вдруг исчез и в ту же секунду появился в углу комнаты. Паша, заметив там движение, повернул голову и изумлённо замер, видя Сергея. На секунду ему совершенно отчётливо вспомнилась Зона из его снов, и сердце боязливо сжалось. Что, если Зона нашла его здесь? Что, если Зона — это Костенко?       Звучало кошмарно. Паша никогда прежде об этом не думал, да и поводов не было. Не думал и теперь думать не хотел. Не может ведь такого быть на самом деле.       — Что ты делаешь? — уже твёрже, стараясь не показывать страх, проговорил Вершинин.       — А меня здесь нет, — отозвалась фигура, походящая на Костенко. Теперь юноша был уверен, что это не Сергей. Или, по крайней мере, изо всех сил старался себя в этом убедить.       Фигура снова исчезла, а затем появилась теперь уже у другой стены, рядом с подоконником, ловко усаживаясь на него.       — Меня нет и никогда не было, Паша, — отчётливо произнесла она.       Голос настолько походил на голос Сергея, что даже не отличить. Вершинин зажмурился, а, когда открыл глаза, всё было по-прежнему: фигура оставалась на месте, и в темноте можно было различить её оскаленную, почти хищную улыбку.       — Нет и не было, Паша.       Юноша старался не допустить в голову этих слов, не впустить ни единой смежной с этим мысли, но выходило из рук вон плохо. Что, если это правда? Что, если Сергея не было и нет? Что, если Паша его выдумал? Если так подумать, никто ведь из друзей с ним ещё не виделся. Если только Игорь, но у него, похоже, не все дома, так что ему, вероятно, не стоит доверять.       Пока Вершинин немного зашуганно, хоть и пытаясь храбриться, таращился, фигура снова переместилась, а затем ещё и ещё. Её тёмная тень мелькала по комнате. Слов больше не звучало, но в голове Паши они всё так же натужно стучали, колотились быстрее пульса: нет и не было, нет и не было, нет и не было, нет и не было, нет и не было...       Неожиданно фигура оказалась прямо перед кроватью, опёрлась о постель, и матрас прогнулся под тяжестью тела.       — Ты слеп, Паша, — просипели юноше прямо в лицо, обдавая его потоком холодного воздуха, и Вершинин инстинктивно отпрянул, отодвигаясь дальше от края. — Ты видишь только то, что хочешь видеть.       Чужая рука вдруг накрыла глаза, и, хотя ладонь тут же соскользнула с лица, наступила полная темнота. Паша боязливо завертел головой, пытаясь разглядеть хоть что-то, но абсолютно ничего не видел. Ему вдруг стало тяжело дышать: сначала от страха, и уже знакомая холодная волна прокатилась по всему телу, проникая прямо в сердце, сбивая его с ритма, стискивая животным ужасом, а затем — от чужой руки, которая вдруг легла на Пашино горло. Вершинин не мог сопротивляться, он опустился спиной на постель, почти бессильно барахтаясь и хватая воздух широко раскрытым ртом, как рыба, выброшенная на берег. Перед глазами вдруг так же стремительно прояснилось, хотя в комнате было всё ещё темно. Чужая рука сжимала Пашиной горло, вдавливая его шею и голову в кровать. Вершинин увидел прямо перед собой лицо Костенко. Он склонился совсем низко и прошипел: — Ты сам себя сковал, Паша. Мы с тобой теперь связаны и всегда были. Мы с тобой теперь побратимы.       Вершинин вдруг увидел, что на свободной чужой ладони красуется свежий порез. Тут же эта же рука скользнула к кисти Паши, и теперь уже его собственную ладонь обожгло болью — кожу разрезали чем-то острым. Юноша попытался повернуть своё лицо, но не смог. По ощущениям он даже не мог понять, в какой части ладони порез. Чужая рука накрыла его собственную, прижимая костяшками к кровати. Паша вдруг взвыл, чувствуя, как чужая кровь смешивается с его собственной, разливается по его жилам, пульсирует, невозможно горячая, почти раскалённая, какая-то тягучая, как смоль. Вместе с ней что-то переполняло, захлёстывало Пашу, и пропорционально с этим рос его страх. Эта едкая чужая кровь казалась ядовитой, и Вершинин невольно допустил мысль, что, быть может, это Зона перекачивает в него свою сущность. А, может, раз он её видит, она уже в нём. Тут же он ощутил дежавю, однако лишь на мгновение, потому что боль и внутренний ядовитый жар были совершенно оглушающими, Паше казалось, что он на грани.       Неожиданно Вершинин открыл глаза, резко садясь и сразу же отползая на постели назад, вжимаясь в стену. Он огляделся. Никакой фигуры, в комнате всё, как обычно. Никаких чужих рук. Только дыхание сбилось от страха, и... Паша вдруг взволнованно вскинул руку и в свете уличного фонаря разглядел порез на подушечке среднего пальца. Тут юноша пришёл в ужас — ему и до этого-то было страшно, но теперь стало ещё хуже. Мысленно он уже успел осознать и убедить себя, что это всё — просто дурной сон, что это просто подсознание пыталось что-то ему сказать. Однако сейчас, когда обнаружился чёткий след — совершенно явное доказательство того, что нечто произошло, Паша совсем заволновался.       Подрагивающими пальцами он потянулся к телефону, на ходу пытаясь понять, кому сейчас писать или звонить. Лёхе? Ане? Ещё кому-то? Что толку, они, мало того, что сейчас спят, так и вовсе не поймут его.       На Пашу вдруг тяжёлым набатным колоколом рухнуло осознание. Костенко. Боже, блять, невыносимо — Костенко. Что с ним? Существует ли он? Или Паша его всё же выдумал?       Юноша вздохнул и, поплотнее кутаясь в одеяло в попытке отогнать ещё не растворившийся холод из сна, открыл переписку с Сергеем и замер, не решаясь написать. Неловко как-то его беспокоить. Но страх внутри так и бился, как дикий зверь в клетке. Паше нужна была сейчас чья-то поддержка и помощь, а получить её от кого-то, кроме Костенко, не представлялось возможным. И, к тому же, юноша ощущал острое желание увидеть Сергея прямо сейчас, убедиться, что он есть. > Спишь?       Коротко и по делу. Паша сначала хотел попросить прощения, что беспокоит и всё такое, но как-то не смог подобрать слова.

Нет <

> Ты можешь приехать?       Пальцы подрагивали и плохо слушались. Вершинин старался быть максимально кратким, фоново чувствуя, как тревога почему-то снова подступает к горлу.

Паш, полчетвёртого ночи, ты одурел? <

      Паша с обессиленным вздохом поднял глаза на верхнюю часть экрана телефона и обомлел. И впрямь 03:37. Почему он вообще не подумал посмотреть на время раньше? Теперь ещё более неловко, пожалуй, даже стыдно. Вдруг вообще разбудил Костенко...

Что случилось? <

      Новое сообщение пришло почти сразу за предыдущим. Паша даже с мыслями собраться не успел. > Мне кое-что приснилось. И мне теперь нехорошо. Я бы очень хотел тебя увидеть, потому что мне страшно       Вершинин отправил сообщение, даже не перечитывая, чтобы не передумать. Едва отправив и пробежав по нему глазами, Паша немного поморщился — уж больно жалко выглядит его просьба. Ну ладно, зато искренне.       Сергей некоторое время не отвечал. Юноша придвинулся ближе к стенке, упёрся в неё спиной, чтобы чувствовать хоть какую-то опору, уткнулся носом в подушку и косил глаза в разблокированный экран телефона в ожидании. Потом бессильно взялся за голову, глухо простонал от стыда и беспомощности и подтянул гаджет к себе. > Извини, я не настаиваю. Прости, пожалуйста, что побеспокоил       Юноша заблокировал экран и откинул телефон, ещё упорнее утыкаясь в подушку. Внутри всё давило, тревога обжигала горло и скручивала кишки. Даже голова пошла кругом.       Телефон внезапно завибрировал, оповещая о пришедшем уведомлении. Паша изумлённо взял его в руки — он уже не ждал, что Костенко ответит, думал, что мужчина разозлился и улёгся дальше спать. Хотя, может, это и не он.

20 минут подождёшь? Еду уже <

      У Паши сердце пропустило удар. Едет. Он приедет. Посреди ночи сорвался и поехал ради него, Пашки, с его глупыми снами. Тревога немного отступила, поскольку юношу захлестнуло, переполнило чувство всепоглощающей благодарности, и от него внутри стало до невозможности тепло. Даже если Костенко сейчас приедет и наругается на Вершинина — всё равно, потому что он приедет. Где-то в груди что-то разгорелось и пылало, пылало, пылало, насыщая Пашу энергией вплоть до нового сообщения:

Я внизу <

      Юноше было невдомёк, что Костенко, в общем-то, не спал. Проснулся чуть раньше Паши и лежал, пялясь в потолок, пытаясь отогнать от себя образы из только что приснившегося кошмара — похищенный бандитами Паша в каком-то мрачном подвале в заложниках, весь избитый, изрезанный, почти не похожий на себя. Кровь и слёзы текли по его лицу ручьями, и у Сергея внутри всё сжималось от ощущения, что Вершинин прямо сейчас умрёт у него на глазах, а Костенко с этим ничего не может сделать. Прогнать встающие перед глазами тени сна не удавалось, а тут ещё и сам Паша. Не спит, ёпта. Приехать к нему, видите ли. Конечно, Сергей приедет. Даже если бы сейчас спал, всё равно проснулся бы и приехал. Но Паше об этом знать не обязательно.       Вершинин охотно вскочил с кровати, хотя сил у него абсолютно не было. Он даже на одежду забил — остался в футболке и трусах, просто завернулся сверху в одеяло и пошёл так. Прокрался в прихожую, осторожно озираясь и боясь натолкнуться на кого-нибудь в квартире, а затем тихо и благополучно выбрался в подъезд. Спустившись вниз, вышел во двор, который беспощадно заваливало снегом. Машина Сергея стояла прямо напротив подъезда, мужчина даже не стал парковаться где-то в стороне, в области условной «невидимости» для глаз тех, кому не положено видеть, как Пашка садится в чужой автомобиль и выходит из него.       Стоило юношей выйти на улицу, как дверь на пассажирское место тут же открылась изнутри. В салоне включился свет, и стал виден Костенко, склонившийся в сторону пассажирского сидения, усердно толкающий дверь дальше, чтобы она открылась ещё шире.       — Паш, ну ты, правда, сдурел? — негромко, но так, чтоб Вершинин слышал, возмутился Сергей. — Ты б ещё голышом вышел.       Юноша только слабо, виновато улыбнулся, подходя ближе к машине и забираясь внутрь. Костенко, оглядев его с ног до головы, порадовался, что Паше хватило ума натянуть кроссовки, а не выйти в каких-нибудь тапках или, ещё чего доброго, — босиком. Сергей сразу же включил обогрев, выкручивая рычажок посильнее, и больше никак комментировать внешний вид юноши не стал — видел, что мальчишке несладко.       Паша сел, нахохлившись и слегка насупившись. Он вовсе не подумал о том, как начинать разговор и что именно говорить. Тихо шумела система обогрева. Костенко включил свет в салоне и пристально, внимательно глядел на Пашу.       — Родители видели? — чтобы разрядить обстановку, поинтересовался мужчина, указывая на ссадины на чужом лице.       Вершинин понуро замотал головой: — Ещё не показывался. И не хотел бы, честно говоря.       Умолкли. Костенко сначала не торопил, но, спустя некоторое время, поинтересовался: — Ну? Тебе, кажется, приснилось что-то?       Вершинин кивнул, а затем начал вмиг осипшим голосом: — Мне сперва снился сон... Я не знаю. Он мне уже недели полторы снится, если не две. Каждую ночь. Я в нём всё время тону, вокруг всё голубое, мутное, вода очень холодная, мне жутко и страшно, я всё никак не могу всплыть. Кажется, рядом кто-то есть. Я гребу, гребу и никак не могу подняться, уже даже дышать не могу. И потом... — Паша осёкся. — Я всегда просыпаюсь, пытаясь отдышаться. Я ещё ни разу этот сон не досмотрел. А он явно связан с Чернобылем, я чувствую, да и повторяется он всё время — простые сны так не повторяются. Я ничего не понимаю.       Паша обречённо поглядел на Сергея. Впервые за эту ночь, не считая того момента, когда шёл к машине, но тогда это было на расстоянии, и сложно было очень уж подробно разглядеть мужчину. Сейчас юноша увидел, что тот выглядит ужасно уставшим, едва ли не осунувшимся. Костенко глядел утомлённо, но внимательно, серьёзно, хотя в его взгляде чётко читалось: «И это всё?».       Паша немного сконфузился. Сейчас почему-то крайне неловко было говорить Сергею, что сегодня снилось юноше после уже классического утопления.       — А потом, — неловко начал Паша, когда молчание уже затягивалось, а взгляд Костенко становился более пристальным, — мне снился ты. Только это был сон явно не про Чернобыль и всякие там перемещения.       Было заметно, что Сергей почему-то слегка напрягся. Однако в ответ он с усмешкой, как бы пытаясь перевести всё в шутку, поинтересовался: — И что же я там во сне делал?       — Это сложно объяснить, — вздохнул юноша. — Ты просто был у меня в комнате. И всё казалось таким настоящим. А потом ты исчезал, появлялся, как-то неестественно перемещался и... — Паша осёкся. Ему стало ещё более неловко, а знакомый страх, успевший улечься где-то в глубинах живота, с новым интересом встрепенулся и начал царапать внутренности. Юноша отвернул голову и принялся беспокойно ковырять пальцами ручку подлокотника. — Ты мне сказал, что я тебя выдумал, — наконец, сипло выдавил он. — Что ты ненастоящий.       Сергей почти удивлённо хмыкнул, но это вовсе не звучало как насмешка.       — И тебя это расстроило? — спросил он.       Паша устало и несколько обречённо запрокинул голову назад, упираясь затылком в кресло.       — Ты даже не представляешь, как часто друзья мне твердили, что я умом тронулся, когда я только начал свои поиски тебя. Не останавливали, конечно, но всё время пытались разубедить. Я столько раз слышал, будто всё, что мне снится, что я вижу — моя фантазия. Сколько раз я и сам собирался сдаться, потому что думал, что и впрямь тебя выдумал. — Тут вдруг Паша повернул своё лицо к Костенко и грустно улыбнулся: — Хотя уж ты-то, наверное, меня понимаешь.       Сергей кивнул. Разумеется. Они с юношей сейчас думали об одном и том же — Костенко ведь тоже пришлось нелегко, когда нужно было смириться с фактом существования перемещений во времени, с тем, что Вершинин-то где-то есть, что он, сука, существует.       — Но в тебе было что-то другое, — продолжал вдруг Паша, снова отворачивая голову и глядя куда-то за лобовое стекло. — Что-то чужое, не твоё. Скорее, это был не ты, а, может, — Паша запнулся, но заставил себя продолжить, — Зона.       Костенко в это время стянул с себя куртку, откидывая её на заднее сидение — всё-таки обогрев кочегарил знатно, но убавлять Сергей и не собирался, а то ведь Пашка замёрзнет. Остался теперь в одной привычной чёрной водолазке, поправляя её сбившееся горло, при этом внимательно глядя на юношу, внимая его рассказу. Паша не мог вспомнить, разговаривали ли они с Костенко о Зоне, но почему-то чувствовал, что Сергей прекрасно понимает, о чём говорит Вершинин.       — Ты или она, я уже не понимал, порезал мне руку и смешал нашу кровь, шепча, что мы теперь побратимы. Было ужасно больно и страшно. — Паша содрогнулся и вдруг так пронзительно поглядел на Костенко, что у того на миг дыхание перехватило: — И я не знаю... Мне уже снились какие-то скомканные странные обрывки, связанные с Зоной. Будто бы Зона — это я. Или она во мне. Или ещё что-то, я так и не понял. Но это что-то совершенно дурное, такое какое-то чёрное и страшное, что я просто... — Голос юноши дрогнул, и Паша снова осёкся, устало потирая лицо ладонями. — Я боюсь, что я стану таким. Что я буду делать какие-то страшные вещи. А я не хочу, — голос Паши теперь совсем сел, да к тому же звучал будто бы почти умоляюще, — не хочу.       — Брось, — спокойно поспешил заверить его Костенко. — С чего ты взял, что ты станешь каким-то другим?       — Я чувствую, что я был каким-то другим там.       — Ну и что? Это же было где-то там. Это же не здесь. И потом, ты же сам говорил, что, например, сегодняшний сон про другое, что он не связан с Чернобылем напрямую. Тогда откуда ты можешь знать, что Зона и её связь с тобой достаточно реальная?       Голос Костенко звучал спокойно, даже умиротворяюще, да и говорил он вещи разумные. Но Паша, всё ещё переполняемый тревогой, протянул Сергею свою ладонь, демонстрируя уже затянувшийся порез на пальце.       — Я проснулся и увидел это.       Костенко осторожно взял Пашину кисть, разглядывая порез, и даже провёл подушечками пальцев по образовавшейся на ранке корочке.       — Не переживай, думаю, это просто царапина. Может, ты во сне обо что-то поранился.       Юноша неразборчиво хмыкнул, как бы выражая смятение и сомнение, а потом вдруг потянулся куда-то за своей же рукой и утомлённо уткнулся лбом в чужое плечо, совершенно выбивая Сергея из колеи. Юноша прикрыл глаза. Мужчина был тёплый и всё так же неизменно пах своим терпким одеколоном. Костенко видел, как Вершинин дрожит всем телом, и это явно не из-за холода. Было отчётливо ясно, насколько Паше действительно страшно и тяжело.       — Я так устал, — прошептал вдруг Вершинин.       Сергею захотелось ответить: «Знаю», но он не решился. Мужчина вообще подумал, что, пожалуй, на деле-то и не знает в точности, что именно испытывает юноша. Где-то внутри заворочалось что-то тёплое, какое-то глубинное желание защитить Пашу. Костенко не смог этому противиться, осторожно поднял ближайшую к юноше руку, позволяя тому сползти головой с плеча чуть ближе к груди, и, немного придвинувшись, обхватил Вершинина за противоположное плечо, не то чтобы обнимая, но просто как бы поддерживая, будто давая понять, что он здесь, рядом. Паша чуть-чуть пошевелился, и Костенко ощутил, как тонкие пальцы юноши почти судорожно вцепляются в край его водолазки. Вершинин постепенно успокоился, даже перестал подрагивать, и дыхание немного выровнялось. Сергей ничего не говорил, почти не двигался — не хотел мешать юноше, пусть отдохнёт. Откровенно говоря, мужчина не знал, что и думать по поводу Пашиного рассказа, но старался убедить и его, и себя, что всё такое дурное только кажется, что это просто плохой сон.

Мы вышли на свет, И теперь нам поют. Все циклоны в порядке. Не бойся, я рядом И я не уйду На мигающий жёлтый. Я помню из прошлого. Я подожду.²

      — Серёжа, — тихо позвал вдруг Вершинин.       — М? — отозвался Костенко, стараясь не выдавать своего крайнего удивления. Его никто так не называл уже очень давно. В этом было что-то неуловимое, что-то тёплое и безмятежное. А сонный, полный спутанных мыслей Пашка, кажется, даже не понял, как именно обратился к Сергею.       — Тебе было страшно?       — Что?       — Было страшно?       — Когда?       — Когда блок взорвался.       Вершинин, разговаривая, не шевелился, даже глаза не открывал. У Костенко от такого вопроса внутри что-то натянулось и едва не лопнуло, как струна.       — Конечно, было, — тихо отозвался он, глядя прямо перед собой. — Сначала, в общем-то, ничего особо не поняли, а, когда дошло...       Он вздохнул.       — Ты сразу уехал из города?       — Нет, какой там, — отмахнулся мужчина. — Я же при исполнении. Да и чисто из чувства долга бы остался, даже если б не было указаний свыше. Мы и людям помогали эвакуироваться, и всё такое. А потом уж меня задержали, ну и... Ты знаешь.       Воцарилось недолгое молчание.       — А ты, получается, дозу получил, да? — почти взволнованно спросил юноша, но таким тоном, будто бы уже знал ответ.       — Да, — глухо отозвался мужчина, чувствуя, как пальцы на его рукаве отчего-то стискиваются крепче. — Облучился. Все облучились, только в разной степени. Я даже терапию проходил, пока был под арестом и до того, как меня осудили.       — А у тебя, что, совсем никого не было? Ну, в городе и так просто.       — Не, ну, были, — немного уклончиво отозвался Сергей. — Друзья, коллеги. — Он вздохнул, немного помедлил и всё же продолжил: — Особо близких не было.       — А родители?       Костенко неловко и коротко пожал плечами: — Мать только. Но она не в Припяти жила. Да это и неважно. Мы с ней уже давно не виделись. Ну, вернее, до аварии-то часто, а после — не то чтобы.       — Почему?       — Помню, как она в зале сидела, когда мне приговор зачитывали, — вздохнул Сергей, будто бы отвечая на другой вопрос.       Он не сдержал пробежавшую по телу дрожь. Столько лет прошло, а всё ещё трудно было вспоминать обречённое лицо матери, изрешеченное горем и непониманием, как же так вышло, что её любимый, такой честный сын оказался здесь.       — А потом?       — А потом ничего. Не смел показываться, — проговорил Костенко, невидящим взглядом смотря в темноту за окном.       — Но ты же не виноват, — отозвался Паша и, кажется, даже приоткрыл глаза на волне своего душевного подъёма от возмущения. — Разве она этого не знала?       — Вряд ли знала. Сердцем, наверное, надеялась — матери они же такие, но, думаю, не знала. Никто не знал.       — А ты с ней разве не говорил об этом?       — Нет. Я с ней больше не виделся.       — Совсем?       — Ну да. Пойми, Паш, я, правда, ей даже в глаза бы посмотреть не смог. Как бы я посмел? Я слишком виноват перед ней. — В голосе Костенко будто бы что-то едва заметно надломилось. — Такой весь правильный единственный сын в тюрьму садится. Даже тогда, на суде, я на неё смотреть не мог — до того невыносимо, да и мне от себя самого было противно и тошно.       — А сейчас? Столько лет прошло, неужели она бы тебя не простила? — спросил Вершинин, так и не сомкнув глаз, только слепо глядя в темноту.       — Не знаю. Может, и простила бы, да, может, она и не злилась особенно. Сейчас это уже вряд ли имеет смысл. Да, может, её и в живых-то уже нет. Хотя, наверное, если б она умерла, уж кто-нибудь бы до меня достучался.       Паша под боком мужчины завозился. Он ощутимо сильнее вцепился в чужой рукав, повернул голову и плотнее ткнулся носом в Сергея. Ему ужасно сильно захотелось обнять мужчину, но он не смел. Костенко, впрочем, всё равно уловил желание Паши через тактильность утешить его, но ничего не сказал.       — И никого, кроме матери? — неожиданно просипел откуда-то снизу юноша после довольно продолжительного молчания.       Сергей хмыкнул. Ох уж этот Паша — такой любопытный. А впрочем, мужчине почему-то хотелось отвечать ему, хотелось рассказывать, хотелось делиться. Хотелось доверить небольшую часть себя, нечто личное. Быть может, потому, что уж теперь-то у Костенко совершенно точно не было никого близкого, а Вершинин — единственный человек, с которым можно практически бесстрашно поговорить о чём-то жизненном, потаённом, сокровенном и в то же время невообразимо простом.       — Ещё племяшка была. Дочь сестры. Сестра-то двоюродная, правда, но мы с ней были, как родные. — Костенко вздохнул и невольно улыбнулся. — С племяшкой мы лучше всех ладили. Её звали Любочка, славная такая. Очень любила кататься у меня на плечах.       Сергей почувствовал, как Паша хочет задать очевидный вопрос, но не решается. Тут же мужчина заметил, что Вершинин почти дышать перестал, замер — будто бы боялся, что сейчас этот рассказ кончится очень нехорошо.       — А потом, — продолжал Костенко, чтобы не мучить Пашу того не стоящей интригой, — в девяностых они всей семьёй за границу уехали жить, в Германию. А я сел. С ними тоже больше не виделись.       — И, что же, ты их совсем не пытался найти? — не угоманивался Павел.       — А чего их искать? — хмыкнул мужчина. — С сестрой мы не то чтобы рассорились, но отношения наши подпортились, а Люба, наверное, и не помнит меня вовсе.       — Я тебя даже не знал, не то что не помнил, — тихо прошелестел Паша. — А ты меня всё равно нашёл.       — Нашёл, — согласился Сергей, невольно чуть плотнее сжимая Пашино плечо и почему-то улыбаясь, неосознанно, но до удивительного тепло.       Вершинин шумно выдохнул, опаляя своим горячим дыханием чужую кожу даже через ткань водолазки, и утих. Молчали очень-очень долго, но скучно при этом не было, неловко тоже. Костенко задумчиво глядел, как лобовое стекло мерно и методично залепляют крупные снежные хлопья, и слушал, как шуршит Пашино дыхание. Юноша задремал. Интересно, он старался болтать, потому что из вежливости не хотел снова уснуть в машине Сергея или же искренне стремился узнать что-то о мужчине, хотел к нему приблизиться?       Костенко принялся невольно, неосознанно поглаживать спящего Пашу по плечу — невесомо, почти не касаясь. В то же время внимательно смотрел сверху теперь уже на лицо юноши. Паша выглядел очень спокойным. Дремлет. Такой, сука, хрупкий. Когда он спокоен и умиротворён, даже сложно представить, как в нём умещается столько стальной мощи, решительности, почти грубости, дерзости, которую Сергей видел в Паше в далёком прошлом и в своих снах, причём ни на секунду не сомневался, что сновидения в этом плане ничуть его не обманывали и ни капли не приукрашали образ Вершинина. Он по жизни такой. Сильный мальчишка, подумать только. Чего стоит одно только его упорство, с которым он так рьяно искал Сергея, или его бесстрашие, когда Вершинин вздумал соваться к бандитам, или его дерзкая гордость, с которой он смотрел в лицо врагу. Безрассудство на грани с героизмом. Костенко от мысли об этом фыркнул: на мгновение его это позабавило, сразу после — немного возмутило, Сергей всё-таки не любил сумасбродных выскочек, но затем пришло осознание — мужчина просто узнал в Паше себя. Он сам раньше, когда-то давно, в юности, молодости таким был. Ему, даже если бы захотелось, не за что было бы осуждать Вершинина — Костенко его прекрасно понимал, хотя с возрастом сам очерствел и уже не разделял некоторые вещи. Странно — мужчине показалось, что осознание этой схожести между ним и Пашкой уже давно жило внутри него самого, но почему-то только теперь позволило себе проклюнуться.       Костенко поглядел на Пашу сверху. Затем потянулся к нему свободной рукой и поплотнее укрыл его, поправляя сползший с плеча край одеяла. Внимательно и пытливо смотрел на юношу, на его лицо, насколько то можно было разглядеть с такого ракурса. Скуластый. И нос у него довольно выразительный. Жалко, что эти грубые ссадины сейчас горят на коже — мужчине захотелось их коснуться, огладить, будто бы в надежде, что он сможет смахнуть их с бледной кожи юноши, но мужчина не посмел. А ещё ресницы мелко трепещут на подрагивающих во сне веках. Пашка хороший.       Сергей, убирая свою кисть с края чужого одеяла, провёл, почти не касаясь кожи, по руке юноши, добираясь до его ладони. Осторожно, невесомо и вместе с тем невообразимо ласково Костенко коснулся подушечкой своего пальца затянувшегося пореза на чужом. Бережно провёл по едва ощутимому рубцу. Сейчас мужчине это почему-то показалось важным. Ничего, корочка отпадёт, и на коже даже следа не останется — но не останется ли следа в душе юноши?       Было так спокойно, — Сергей уже заметил, что с Пашей часто так, — что Костенко, вслушиваясь в Пашино мерное дыхание, и сам задремал, опустив голову на грудь и чуть склонив её в сторону Вершинина. Тихо-тихо шуршал падающий на стекло снег. Слышно было даже стук сердца.       Впрочем, Костенко проспал совсем немного. Довольно скоро он лениво приоткрыл глаза, слегка морщась, чувствуя, как начала ныть шея от неудобного положения, и затекла рука, всё ещё покоящаяся на плече Паши. Сергей был очень выносливым и неприхотливым, уж так жизнь воспитала, но всё же хотелось бы поспать в комфорте. Хотя, впрочем, на себя-то всё равно, а Вершинину утром на учёбу, ему бы поспать, как следует, а не здесь, на чужом плече, скрючившись в жестковатом кресле. Будить его не очень-то хотелось, скорее, надо было. Сергей хотел было мягко потрепать Пашу по плечу, чтобы немного выдернуть из сна, но Вершинин вдруг заёрзал и сам открыл глаза. На мгновение он замер, будто бы не до конца понимая, где находится, затем поднял осоловелый, но тоже почти изумлённый взгляд на Сергея, тут же сонно потирая глаза и немного приподнимаясь.       — Уже будить тебя хотел, — тихо отрапортовал Костенко с мягкой усмешкой.       — Который час? — сипло спросил Паша.       — Почти пять.       Юноша тихо, коротко и скрипуче простонал — ему явно хотелось бы поспать ещё. И вдруг он снова поглядел на мужчину. Так пронзительно, уверенно, ясно, будто бы и не спал вовсе.       — Я досмотрел.       — Что? — не понял Сергей.       — Сон. Тот сон, где я тону, — всё так же немного сипло ото сна прошелестел юноша. Он тут же расплылся в неверящей улыбке. — Больше недели не мог. А теперь... Там был ты, — точно спохватившись, продолжал Паша торопливо и серьёзно. — Мы были в каком-то бассейне. Я в кои-то веки смог всплыть. Выбирался на бортик, кашлял. Ты что-то мне говорил, не помню. Кажется, мы оба были не в духе.       Костенко задумчиво слушал, глядя прямо перед собой, будто бы вообще ничего не видел или, наоборот, видел больше, чем мог охватить глаз — видел какие-то образы поверх реальности.       — Только я не помню, как мы туда, — скомканно начал Паша.       — Там была вышка, — проговорил вдруг Сергей, и это звучало, скорее, как утверждение, нежели как вопрос. — И с неё надо было...       — Падать, — закончил за мужчину Паша, не дожидаясь, когда тот договорит. — Хотя вроде не то чтобы «надо было», просто...       — Так вышло, — закончил теперь уже Костенко.       Он с грустноватой усмешкой хмыкнул, а потом вдруг почти ласково потрепал юношу по голове и, воспользовавшись паузой, пока Вершинин задумчиво молчал, явно силясь ещё что-то вспомнить, но не справляясь с этой задачей, добавил без нажима, как аккуратный совет: — Иди домой, Паш. Тебе бы ещё поспать.       Юноша явно хотел возразить — наверняка планировал ляпнуть, что хочет остаться здесь ещё. Однако затем, видимо, успел подумать о Костенко, о том, что ему-то тоже, наверное, хочется спать, и только дежурно и покорно кивнул головой, тупя взгляд.       — Ничего, — попытался подбодрить его Сергей, — поспишь, ещё что-нибудь увидишь или вспомнишь. Потом на свежую голову обсудим.       Паша скромно и благодарно улыбнулся с пониманием и согласием во взгляде. Затем поёжился, натягивая одеяло поплотнее и сильнее запахивая края, наподобие большого халата.       — Тогда доброй ночи, — проговорил он.       — И тебе.       Паша открыл дверь, выбираясь из машины. Тут же склонился в салон и коротко усмехнулся.       — Или уже утра. — Он сделал короткую паузу, так и замерев в проёме двери. — Спасибо тебе, что приехал. Я даже не надеялся, честно говоря. Мне стало гораздо лучше.       Костенко коротко кивнул, словно смутившись или пытаясь выразить что-то вроде «да не за что» или «пустяки», будто бы он каждый вечер мотается к беспокойным, шебутным мальчишкам с ночными кошмарами, чтобы потом позволять им спать на его груди в его же машине. Паша больно уж исключительный. На благодарность юноши Костенко так и не нашёл, что ответить.       — Иди, горе луковое, жопу себе отморозишь, — беззлобно посоветовал он.       Паша хихикнул со скромной улыбкой и закрыл дверь, послушно направляясь к подъезду. Сергей упорно дождался, пока Вершинин скроется внутри, а затем выключил свет в салоне и завёл машину, выезжая со двора.       До будильника Паша спал спокойно — спокойнее чем за прошедшие несколько недель. Ещё безмятежнее разве только в машине у Сергея. Интересно, дело именно в машине, или если бы Костенко был сейчас рядом с Пашей, то юноша бы тоже чувствовал полное умиротворение?