Что из того, что растоптаны связи? И что из того, что молчат провода? И что из того, что все песни похожи Одна на другую, а та — на тебя? В моей преисподней как будто бы людно, Но поздно сшивать уже рану край в край. И я разделяю все случаи жизни На что было до и после тебя.¹
Больше недели вовсе не виделись. Несколько раз, конечно, списывались, но не более. У Костенко нарисовалось порядочное количество дел, Паша загрузился по учёбе, поэтому негласно отложили возможные встречи. Пашка и в переписке такой общительный и немножечко забавный — даже делился с Костенко некоторыми мелочами с учёбы. Но, в общем-то, воочию не встречались. Не то чтобы Сергей устал от юноши, но у него появилось время отдохнуть, побыть наедине с собой и со своими мыслями без очного появления Пашки, обычно усиливающего ощущение некой привязанности. Мужчина уже смирился и перестал отрицать тот факт, что у него действительно есть какая-то прикованность к Паше. Ещё бы у него не было таких чувств — Вершинин ведь последние двадцать с лишним лет его жизни занимал в ней какое-то важное место, притом безвылазно, по-хозяйски. Было бы странно, если бы Сергей смог от него «отвыкнуть» теперь, когда юноша стал вхож в чужую жизнь вовсе не как объект внимания, словно неосязаемое изображение на экране телевизора, а живой, реальный, настоящий, со своими радостями, глупостями, эмоциями, разговорами, такой любознательный, такой неожиданно светлый для Сергеевой мрачной жизни. Это осознание Костенко наконец смог проанализировать без юноши перед глазами — спокойно, рационально, без отвлечений на самого Пашу. Понял, что так нельзя. Ну что из этого может выйти? Вряд ли что-то хорошее, всё-таки Сергей не тот человек, с которым Вершинину полезно якшаться. Надо бы держать пацана подальше от себя. И самому-то стоило бы поумерить свою открытость, а то так и бдительность потерять можно, и уж точно ни в коем случае нельзя позволять Паше привязаться в ответ. Просто нельзя. А с другой стороны, и откреститься от него не получалось. Перед чертями крестись, не крестись — всё без толку. А Паша чёрт не обычный, Паша чёрт породистый. Насильно и мил не будешь, и не мил тоже. Пожалуй, можно было бы попробовать Пашу от себя отлепить, прогнать, обмануть, не выходить с ним на связь, и, конечно, Сергей, последние несколько десятков лет, не дрогнув, убивавший в себе любые слабости, нерешительность, сомнения, мог бы оборвать взаимоотношения с Вершининым, вот только теперь «не дрогнуть» не выходило. Костенко ни силу применять к Паше не мог и не желал, ни грубить ему, ни лгать. А даже если допускал мысль о чём-нибудь таком, так сразу невольно вспоминались Пашкины глаза, светлые-светлые, любопытные, искренние, добрые. Сердце кровью обливалось — и это у него-то, Сергея Костенко, сердце, оказывается, есть. Сложно всё-таки. И жизнь сложная, и решать сложно, и чувства противоречивые, сложные. И пацан тоже сложный, многоуровневый, многомерный. Когда он был отдалённым, мышонком на Сергеевой ладони, когда за ним только наблюдать можно было, то Вершинин казался плоской картинкой, фрагментом фильма, рисунком из школьного учебника, и потому сейчас так странно и даже немного смешно было осознавать, что он — человек, он настоящий, он — целый мир, смоделированная планета внутри своего собственного разума. Его нельзя стереть, как карандашный набросок. Да и Костенко-то, в целом, от всех людей отвык, подзабыл, что они не просто плоские рисунки, с одной стороной которых он взаимодействует — нет, у них, к сожалению или к счастью, много сторон, порой даже слишком. А вот Паша ни о чём таком не думал. Во взаимодействии с мужчиной ему было достаточно того знания, что Сергей есть, и что их общение хоть как-то складывается, порой даже продуктивно, а, учитывая недавнюю «вылазку» в общество, в котором Паше прежде не доводилось бывать, ещё и интересно. Да и, в общем-то, некогда ему было загружаться мыслями: накатилась очередная беспощадная волна чрезмерного количества учебных заданий, в конце недели маячила промежуточная работа по английскому, а с ним Вершинин не дружил, поэтому весело и задорно просидел едва ли не все будние вечера недели с Аней то у себя дома, то у неё, потому что уж кто-кто, а Антонова неплохо разбиралась в языке, да и учительница из неё была неплохая. Ну, по крайней мере, не ревела дьявольской белугой над каждой ошибкой, как все эти бестии в школе. Впрочем, половину времени проведённого вместе молодые люди тратили не на улучшение Пашиных знаний, а на хихоньки-хахоньки, обсуждение сплетен института и его преподавателей, всякий новостей, вроде парня на курс старше, который подбивал клинья к Ане, но был отшит, потому что, по её сугубо личному мнению, ведёт себя борзовато и вообще чем-то похож на Лёху, а уж с ним Антонова — не в обиду ему — никогда бы встречаться не стала. Паша с этого искренне заливался смехом, но вынужден был согласиться — порой встречаться с Гореловым было бы, пожалуй, трудновато. В любом случае, Вершинин на своей шкуре это не проверял. Этот самый Горелов очень скоро о себе напомнил: в пятницу вечером, когда Паша, можно сказать, отмечал успешно сданную работу по английскому и думал, чем и как отблагодарить Аню, Лёха позвонил, на радостях сообщая, что в воскресенье он, свободный как птица, будет дома, а родители на все выходные сваливают на день рождения какой-то «собаки деверя двоюродной тётки, а вообще-то я в этих родственниках не разбираюсь», поэтому он приглашает к себе на «культурное тусэ». Вершинин охотно согласился. Тем более что Лёха, судя по всему, уже не злился на Пашу за то, что тот самолично полез к Костенко, а если и злился, то не так серьёзно, как сначала. В воскресенье выпал первый снег. Пашка с утра долго стоял у окна и смотрел на мелкие снежинки, покрывающие грязные улицы города. Сами улицы, правда, даже от снега чище не становились, — а дальше-то будет хуже, снег подтает, и будет ещё более грязно и мокро, но это уже другая история, — зато само-то чувство какой-то почти детской радости от первого снега было приятным. Юноша нарочито открыл форточку и подставил голую грудь потокам воздуха. Иногда через окно залетали редкие снежинки и колко обжигали холодом тёплую мягкую кожу. А Вершинин стоял, как вкопанный, не в силах отойти от окна — что-то тягуче, тепло, терпко давило в груди с толикой ностальгии, ощущения чего-то родного. Почему-то эта серость, покрываемая снегом, это по-осеннему тоскливое увядание вызывало в душе Паши странные, смешанные чувства, откликалось чем-то знакомым, точно ранее увиденным. От этого некий ажиотаж лихо ворочался где-то внутри, перебивал дыхание, колко искрился на кончиках пальцев. На тусовке были все свои. Вернее, сначала-то ещё человека три каких-то малознакомых бросались в глаза, но постепенно, под шумок куда-то испарились. Оно и к лучшему. Паша в этот вечер снова почувствовал что-то тёплое и родное — давно так не собирались. А ещё вдруг чётко ощутил, что все повзрослели — хотелось сказать «постарели», но Вершинин был реалистом, да и такие шутки уже давно утратили свой шарм и новизну. Или просто давно не виделись, учёба, нагрузки, все дела. Не хотелось совсем безбашенно пить и бесноваться, точнее, сначала-то этим и принялись заниматься, но запал быстро сошёл, захотелось просто поговорить, поделиться новостями. Часам к девяти помимо Паши и Лёхи в квартире были только Настя и Аня — считай, самый близкий круг, и от этого на душе было как-то спокойнее, теплее, возникала какая-то домашняя, доверительная атмосфера. Паша задумался о том, что для полной «чернобыльской» картины мира тут разве что Гоши не хватает. Вершинину вдруг пришла в голову мысль о том, что, быть может, он, Паша-то, на самом деле спит у себя дома после той августовской тусовки, когда должны были украсть деньги, и всё это ему снится: и вся эта история с Чернобылем, и Костенко, и простая жизнь, учёба, в конце концов. Чем чаще, чем дольше Паша думал о своих снах, тем больше ему казалось, что он перестаёт различать, где сон, а где реальности. К середине вечера тусовка каким-то образом плавно перетекла из-за стола куда-то на пол, где можно было как угодно развалиться, стали играть в словесные игры вроде «правды или действия», «я никогда не» и всё в таком духе. Тут уж Пашка рассмеялся внутри себя — нет, ну точно постарели. В какой-то момент игры перешли в вопросы на фантазию, на «подумать», даже риторические. Вот тут уж Вершинин немного начал клевать носом, поздновато уже было, да и день получился длинный. — Не, ну, правда. Что бы вы взяли с собой на необитаемый остров или просто в путешествие? — бойко поинтересовалась Настя. — Если можно было бы выбрать только одну вещь. Все задумались. Паша уловил Лёхин взгляд — ехидный, у него такой вид был всегда, когда он задумывал какой-нибудь очередной прикол. Сейчас наверняка назовёт что-то типа бесконечного запаса гандонов или огнемёта. — О, я бы травку взял, — выпалил, наконец, Горелов с крайне довольным видом. — Прикиньте, кайф же. Он коротко хохотнул и отхлебнул алкоголь из кружки. Забавно было всё ещё в духе подростковых тусовок пить из всего, что под руку попадётся, несмотря на наличие нормальных бокалов и стаканов в сервантах — палевно же. По крайней мере, палевно, когда вы мелкие, мол, вдруг потом родаки увидят, что один стакан стоит не на том месте, или, не дай бог, кто-то из гостей что-то разобьёт. А теперь как-то по привычке получалось. — Даже если в жопе какой-нибудь будешь или умирать уже начнёшь, то курнул — и жизнь прекрасна, — продолжил Лёха, жестами очень красочно изображая курение и то, как после него становится прекрасно. — Ага, типа как у Кинга? — с толикой скепсиса поинтересовалась Настя. — А чё там Кинг твой написал? — Мужик там был, хирург вроде, он героин провозил, попал в кораблекрушение и остался на необитаемом острове. Потом у него там что-то с рукой случилось, и он под героином её себе отрезал. А потом вроде не только руку. — Циркач, ёпт, — снова хохотнул Лёха. Настя отмахнулась, Аня от всего этого разговора поморщилась как бы со снисхождением. Её ответа на Настин вопрос Паша не слышал — выпал в какую-то прострацию. Он вспомнил, насколько можно вспомнить нереальность, сон, совершенно ясно и чётко, как Лёха с собой в дорогу в Чернобыль пакетик дури. Они с Гореловым баловались этим, конечно, но не так, что б плотно, просто, бывало, курили. Паше показалось, что тогда в момент отъезда он был рад наличию травки. Сам на Настин вопрос, когда к нему все пристали, бегло ответил, что, пожалуй, взял бы оружие, потому что, как тут же поддакнул Лёха, лучше иметь оружие, и не нуждаться в нём, чем нуждаться, но не иметь. И продолжил дальше размышлять, пытался раскрутить то, что вспомнил, в цепочку событий, но что-то не срасталось. Уже начала кружиться голова, то ли от выпитого, то ли от напряжённых раздумий, то ли от всего сразу. Пашку вдруг растормошили и потянулись куда-то вверх — все вдруг собрались на улицу, подышать воздухом, посмотреть на снег. Вершинин всё ещё упорно старался уцепиться за свои мысли, но не был против присоединиться ко всем. Может, на воздухе будет лучше думаться. Снаружи сильно похолодало, даже подморозило слегка. Паша, выйдя на улицу, замер, глубоко и расслабленно вдыхая холодный воздух. В первые несколько секунд все мысли из головы выветрились. Потом тоже подумать не получилось — в плечо внезапно прилетел снежок, маленький и не особо твёрдый, но ощутимый, вырвал Пашу из последних пут сонливости и расслабленности. Вершинин охотно, с детским азартом зацепил с земли тонкий слой снега, на ходу комкая снежок и запуская его в гогочущего Лёху. Потом ещё один, и ещё, и в девчонок. Молодые люди носились по двору, кидались снегом, пусть и не очень чистым, потому что его было мало, и мешался он с уличной влагой, радовались и впрямь совсем по-детски. У Паши будто бы немного от сердца отлегло, хотя прежде он и не знал, что чувствует какую-то тяжесть. Дышалось легко, свободно, даже беззаботно, хотелось побыть в этом светлом миге ещё немного. В один момент Вершинину захотелось плюхнуться в снег, поваляться, но здраво юноша понимал, что снега-то ещё, считай, почти нет, поэтому и валяться не в чем. Но Вселенная, видимо, услышала его желание слишком отчётливо, поэтому Паша, уклоняясь от очередного снежка, поскользнулся на подмёрзшей под вечер влаге, то ли луже, то ли остывшей земле, и рухнул вниз, здорово хлопнувшись боком. Тут же засмеялся и долго не мог подняться из-за смеха, даже несмотря на помощь тоже хохочущих друзей. Когда Вершинина всё же поставили на ноги, было решено, что с гулянкой стоит закругляться, пока кто-нибудь не убился, да и поздно уже, ещё немного и недовольные соседи начнут выглядывать из окон и ругаться, а то и ментов вызовут. Вернувшись в квартиру, немного оттёрли Пашкино пальто, потом про него благополучно забыли и решили выпить чаю. Утомившиеся все вместе сидели на кухне и лениво, сонно беседовали, попеременно теряя мысль. Паша снова погрузился в свои раздумья, но теперь соображалось ещё хуже, всё путалось, не получалось не то что составить цепочку, но и просто вспомнить, о чём только что думал. С этой же кашей в голове Паша засыпал. Все остались на ночёвку. Уже проваливаясь в сон, Вершинин невольно подумал о Костенко. Что бы он взял с собой на необитаемый остров? Что ответил бы на тот вопрос из «я никогда не»? Ещё бы сам вопрос вспомнить. Не получалось. Паша пришёл к выводу, что нужно как-нибудь сыграть с Сергеем в подобные словесные игры. А что? Неплохая мысль. Из разряда узнать друг друга получше. На этом не выдержал и уснул. Утром внезапно оказался понедельник. Паша очень удивился раннему будильнику и далеко не сразу понял, что надо на учёбу. Все остальные уже понемногу стягивались на кухню, где Лёха с Настей пытались сообразить завтрак на всех. Вернее, «соображала» только Настя, а Горелов лениво жевал какой-то шоколадный батончик и трепался, развалившись за столом. Паша кое-как заставил себя подняться, по привычке попытавшись найти рядом с кроватью блокнот для записей снов, но его, разумеется, не обнаружил, да и в голове ещё не прояснилось, какие уж там сны вспоминать. Неприятным сюрпризом стало и то, что пальто с вечера оказалось грязнее, чем виделось вчера, и Вершинину пришлось оперативно его оттирать, чтобы привести в божеский вид. Из-за этого они с Аней слегка опоздали в универ, и то ещё успели поспать в метро друг у друга на плечах. Лёха с Настей вроде собирались выйти позже друзей, но что-то подсказывало, что никуда они так и не выдвинулись из дома. Уже сидя на паре, Паша всё ещё не мог выбросить из головы мысли о Сергее и о вчерашнем воспоминании. > Доброе утро Вершинин набрал сообщение и, пока не успел передумать, отправил. Отложил телефон. Ему всё ещё было как-то неловко общаться с Костенко по переписке, несмотря на то, что предыдущие несколько дней они иногда перекидывались сообщениями, хотя в основном писал Паша. Казалось бы, вживую с общением должно быть сложнее, малознакомый человек, всякое может случиться, но лично, напрямую хотя бы что-то ощущалось, этакое неуловимое. Такое ни через телефон, ни уж тем более через переписку почувствовать нельзя было.Доброе. <
Паша взялся за мобильник и тут же слегка скривился. Точно мешает, раз Сергей после прошлого разговора о переписках...Привычка. Читай без точки <
Вершинин коротко выдохнул и не смог сдержать улыбки. Едва не рассмеялся, до того забавным это ему показалось. > Как-то не особо в последнее время получалось встретиться. Я бы хотелХоть сегодня <
Но не раньше вечера. Освобожусь часа в четыре <
Пары заканчивались в два с небольшим. Паша почувствовал, что его переполняет предвкушение и какой-то азарт, поэтому юноша даже не представлял, как дожить до назначенного часа, чем себя занять. > Я пораньше освобожусь, могу сразу подъехать, куда скажетеЕсли не лень и так уж хочешь, то можешь к моему дому подъехать <
Конечно, Паша поедет. Вершинин подсознательно чувствовал, но умом не до конца осознавал, что есть в этом какая-то толика зависимости. Он сразу выключился из лекции, снова с неимоверным упорством принялся восстанавливать в голове по крупицам недавние сны, думать о том, что сказать Сергею, чем с ним заняться, куда пойти. Впрочем, «зависимость» эта была слишком контролируемая для такого-то громкого названия — юноша не испытывал какой-нибудь ломки, мог прожить и без общения с Костенко, ждать до встречи столько, сколько нужно, но просто хотелось-то побыстрее. Вершинин со своим «побыстрее» оказался у подъезда Сергея часа в три. Долго топтался на месте, расхаживал из стороны в сторону. Днём снова пошёл снег, ещё и ветер поддувал. Подмораживало. Паша в своём осеннем пальто успел продрогнуть, но терпеливо и упорно ждал добрые полчаса, прежде чем решил, что стоит написать мужчине, что он уже на месте. А затем ещё минут пятнадцать собирался с духом, чтобы всё-таки написать. > Если что, я уже подъехал. Извините, что раньше получилось Через несколько минут пришёл ответ:Поднимись в квартиру. 59 <
Вершинин и без этого знает. Сам считал, когда в прошлый раз был здесь. Паша чуть помедлил, а затем поспешил к двери в подъезд, набирая номер на домофоне. Сразу после первого звонка, дверь открылась, Костенко даже не стал ничего спрашивать. Юноша с ощущением лёгкого предвкушения и интриги поднялся наверх — мужчина почему-то ведь позвал его в квартиру. Может, что-то хочет показать? Или они просто снова посидят дома? Или что-то более таинственное, а, может, даже тревожное? Паша успел загрузиться мыслями всех сортов и эмоциональных отголосков, пока подимался до квартиры Сергея. Дверь оказалась запрета, но после звонка в неё, мужчина почти тут же открыл — разве что слегка помедлил, наверняка осторожно заглядывал в глазок. — Здрасте. — Привет. Костенко сделал шаг в сторону, пропуская Пашу в квартиру. — Подождёшь немного? — Ладно. А зачем звали? — На улице стоять собирался? Прохладно там сегодня. Нечего мёрзнуть. Вершинин неловко, но благодарно улыбнулся и почувствовал, как внутри что-то бегло, тепло ёкнуло, сделав какой-то невероятный кульбит. Заботится, видите ли. Или просто грех на душу брать не хочет, — Паша от этой мысли едва не хохотнул вслух, — и всё-таки приятно. Не всё равно ему, значит. Костенко направился в другую комнату. Уже скрываясь за поворотом дверного косяка, добавил: — Можешь пока раздеться, дома тепло. Вершинин послушно последовал совету. Скинул пальто, шарф, обувь. Неловко постоял в коридоре, переминаясь с ноги на ногу. За Сергеем идти не хотел — вернее, немножко хотел, но как-то невежливо, да и кто знает, чем он там занимается. Немного помаявшись без дела, Паша заглянул в ванную и вымыл руки, а то как-то не комильфо было бы что-то трогать в чужом доме грязными руками. Выйдя из ванной, услышал, что Сергей с кем-то разговаривает по телефону. Тон его звучал серьёзно, но слов Вершинин разобрать не смог. Прошёлся по коридору, заглянул на кухню, присел на стул, чтоб не стоять, как истукан. Вещей в квартире отчего-то прибавилось, это было заметно. Впрочем, всё оставалось таким же простым: особо без декора, ничего лишнего, по-холостяцки, но не скупо. Как в келье монашеской, только более жизнеориентированно, что ли. Интересно, что в мусорном ведре под раковиной даже каких-нибудь там упаковок от готовой еды нет. Сам готовит, что ли? Хозяйственный. Хотя, может, это только у Паши в голове было представление, что когда он будет жить один, то, видимо, станет питаться всякой дрянью вроде чипсов и пиццы из доставки. В соседней комнате Сергей вдруг замолчал, а через пару секунд возвестил: — Я закончил. Переоденусь, и можем ехать. Паша зачем-то кивнул, хотя понимал, что его не видят. Затем поинтересовался: — Можно попить? В горле и впрямь слегка пересохло. — Да. Вода на столешнице, — последовал ответ. Паша поднялся с места, достал из навесного шкафчика кружку и поглядел на столешницу. Немного растерялся: на ней стоял чайник, графин, небольшая аккуратная банка, и все с водой. Вряд ли тут что-то было каким-нибудь отравленным или с химикатами — хотя кто знает этих бывших КГБшников, — но Паша решил, что лучше уточнить, откуда можно пить. Мысль о КГБ и всяких токсичных водах его отчего-то очень уж увлекла, и юноша, не подумав спросить прямо из кухни, зачем-то направился в комнату. — А откуда наливать-то можно? — начал Паша, заглядывая в помещение к Костенко. — А то там... Он не договорил. В комнате окно было занавешено, и царил полумрак: свет лился только из коридора и от экрана маленького ноутбука, оставленного на диване, впрочем, этого вполне хватало, чтобы нормально видеть. Сергей стоял недалеко от двери, боком к входу и выворачивал свитер на нужную сторону. Верхняя половина тела мужчины была полностью оголена, и Паше сразу в глаза бросился крупный, болезненно, почти инопланетно, белеющий шрам, проходящий по плечу. Костенко повернул лицо к юноше — хотя, судя по его положению в пространстве, он и так неплохо его видел — и переспросил: — Что? Паша то ли по интонации, то ли по чему-то ещё менее уловимому понял, что Сергей вовсе не про ёмкости для воды спрашивает, а про то, что вызвало Пашкин рваный вздох, выбивший у юноши весь воздух из лёгких и не давший закончить предложение. — Шрам, — отозвался Вершинин как-то завороженно. — А, это, — усмехнулся в ответ Сергей и качнул головой, замолкая, явно не думая что-то ещё пояснять. Он выправил свитер и уже начал его натягивать на руки, чтобы затем накинуть через голову, но Паша вдруг торопливо выпалил: — А можно посмотреть? Вырвалось как-то само собой, и Вершинин уже успел мысленно застыдиться, что такое ляпнул. Хотел выдавить из себя слова извинений за глупую просьбу, но те застряли где-то в горле. Сергей же после вопроса замер, не успев надеть на голову свитер. Затем коротко пожал плечами, опуская руки с одеждой вниз. Паша тихо приблизился и в отсветах жёлтого коридорного света, льющегося через дверной проём, и бликов от ноутбука принялся, как зачарованный, рассматривать широкий, гладкий рубец. Сергей же, как хищник, следил за лицом юноши одними лишь глазами, почти не моргая. — Это откуда у вас такой? — тихо, почти шёпотом, спросил Вершинин. — По «работе» дрался с типом одним. Железкой какой-то полузаострённой полоснул меня. Паша с сочувствием поджал губы, но даже не представлял, что сказать. Он вообще не очень знал, что обычно говорят в таких ситуациях. Его взгляд, изучив рубец, невольно скользнул дальше и наткнулся на ещё один белеющий на коже шрам, но уже на груди и по размерам значительно меньше. — А этот? — Это я ещё в КГБ служил. Мы особо опасного брали, вот он меня ножичком и — чик. Сергей вздохнул, а после, заметив, что Паша продолжил блуждать взглядом по его телу, уловил логику повествования юноши и стал говорить без ожидания встречного вопроса. — Здесь пуля по касательной. Мужчина чуть повернулся и указал на шрам на боку. Паша переключил своё внимание туда. Уголки губ Сергея дрогнули в крохотной улыбке — ему подумалось, что Паша совсем ещё мальчишка, так восхищён и увлечён шрамами, какими-то боевыми ранениями. А по Сергеевским воспоминаниям дворовые мальчишки, так любившие играть в разбойников, пиратов, индейцев, отважных путешественников, бесстрашных героев, обзавидовались бы таким шрамам. Костенко с высоты настоящего своего опыта себе вовсе не завидовал, впрочем, наличие шрамов его никак не печалило. — А вот здесь навылет, — добавил мужчина, указывая на другое плечо. — Зашивали долго. Здесь, — перевёл он чужое внимание на предплечье и тонкий, короткий шрамик на нём, — при перестрелке окно разбили, осколок попал. Паша смотрел серьёзно, почти насуплено, плотно поджав губы. Рассмотрев шрам на предплечье, скользнул взглядом ниже по руке и кивнул на длинный рубец, проходящий поперёк ребра ладони и частично залезающий на тыльную сторону. — А этот? — Этот? — переспросил Сергей, поднимая руку, чтобы точно удостовериться, куда именно смотрит юноша. — Мелочь. В детстве ещё мальчишкой с забора свалился, руку ободрал. — Усмехнулся: — И ведь даже домой не пошёл, только вечером уже, а так — залепил каким-то подорожником и дальше гулял. У Паши внутри что-то сжалось: будто бы болезненно, но в то же время трепетно, с каким-то щемящим чувством, почти нежностью. Так странно было слышать среди серьёзных и даже, пожалуй, страшных ранений такую простую детскую травму, полученную из-за шалости. Это внезапно — хотя мысль была очевидная, но её понимание почему-то стало неожиданным — натолкнуло Вершинина на осознание: Костенко не терминатор, не машина. Он — человек, самый простой и настоящий, со своими живыми эмоциями и чувствами. Мимолётная мысль о «чувствах» мгновенно, но немного неприятно вернула Пашу в русло размышлений о шрамах Сергея. То, что они ему приносили, было болью. Ему было больно. Если даже сейчас это уже не так, то в момент получения точно было. Паше вдруг захотелось утешить мужчину, хотя, в общем-то, тот не выглядел, как человек, требующий сейчас сопереживания и уж тем более утешений. Он, наверное, никогда так не выглядел. Но это же не значит, что на самом деле где-то в глубине ему нужно какое-то такое тёплое чувство. — Вы жалеете о них? — тихо спросил Паша. — Нет, — спокойно отозвался Костенко. — Каждый из них — память и опыт. Урок, преподанный мне. Каждый шрам — напоминание о моменте, когда я был достаточно сильным, чтобы стерпеть, достаточно смелым, чтобы решиться, достаточно удачливым, чтобы выжить. Сергей немного помрачнел и отвернул лицо. Паша внимательно поглядел на него украдкой исподлобья. — Они болят? — Нет. Только иногда под крупными кости и мышцы на погоду ноют, если рана очень уж глубокая была. Паша невольно поднял руку и почти автоматически потянулся к Сергею, неспешно, но как-то бесконтрольно, будто собой не управлял, да и, впрочем, его взгляд всё так же был прикован к шрамам. — Можно? — спросил юноша. Костенко, уже успевший обратить внимание на его жест, инстинктивно отклонился немного в сторону, избегая касания. Паша торопливо притянул руку к себе. — Извините. На несколько секунд повисла пауза. Вершинин виновато отвёл глаза. Сергей смотрел на него серьёзно, испытующе, со стороны бы показалось, что и вовсе холодно. Потом вдруг дёрнул — даже не пожал, не повёл, просто коротко и сбивчиво дёрнул — плечами, привычно склоняя голову набок. — Если хочешь, — начал он, но больше ничего не сказал и как бы в продолжение просто кивнул головой немного в сторону. Паша посмотрел на него сперва слегка недоверчиво, затем снова потянулся рукой — осторожно и неспешно, чтобы как бы не спугнуть, но в то же время уверенно, будто бы боясь, что Костенко передумает. Мягко, невесомо юноша коснулся большого шрама на чужом плече самыми кончиками пальцев. Всем своим существом, даже не только на ощупь, почувствовал, как мужчина напрягся, будто бы даже дышать перестал, замер, как каменное изваяние. Недоверчивый, железный. Но всё ещё не машина, хотя и пытается быть ею. Паша очень аккуратно, почти неощутимо погладил шрам подушечками пальцев. Гладко. Затем скользнул рукой к другому рубцу — на боку. Захотелось коснуться не пальцами, а всей ладонью: широко, но мягко приложиться, потрогать, огладить, чтобы почувствовать каждую рельефную часть, каждый бугорок, каждую клеточку, но такой наглости Вершинин себе не позволил. Сам поглядел на Сергея исподлобья: что выражает его лицо? Не неприятно ли ему? Костенко внимательно, неотрывно следил за движениями Пашиной руки, кажется, даже не моргая. Напряжённый, каменный, мощный, как тигр перед прыжком. Было тихо, только кровь в ушах стучала, и едва слышно шелестело осторожное дыхание. Всё происходящее почему-то не ощущалось странным, скорее, разумеющимся, естественным, но при этом таким доверительным и даже интимным, что у Вершинина внутри, где-то в районе диафрагмы, что-то мелко, взволнованно, сладко дрожало, и дыхание перехватывалось. — Это все? — спросил, наконец, юноша чуть осипшим голосом. — Самые крупные. На ногах, правда, тоже есть, но, уже извини, штаны перед тобой снимать не буду, — отозвался Костенко, усмехаясь, как бы немного переводя всё в шутку. Он вскинул руки и принялся надевать свитер до конца. Паша успел скользнуть пальцами по чужой руке и коснуться того шрамика на ребре ладони — это почему-то казалось ему самым важным, необходимым, каким-то даже трогательным. — Пойдём, — позвал Сергей, решительно двигаясь с места обратно в прихожую. А Паша так и остался стоять на месте, глядя мужчине вслед, буравя взглядом его широкую спину. Подумал, что сзади Сергея без свитера не рассматривал, там-то, может, тоже есть раны. — Идёшь? — спросил Костенко откуда-то из коридора. — Да, — торопливо отозвался Паша и поспешил из комнаты. Выходя в тёплый свет коридора, Вершинин невольно подумал, что, может, у Сергея шрамы-то теперь и не болят, но, судя по тому, что с ним происходило все эти годы — причём о большей части из этого Паше, как ему кажется, вовсе и не суждено узнать, — где-то внутри есть раны, которые никогда не перестанут болеть, ныть, саднить и резать. Уже на улице Вершинин всё же додумался поинтересоваться: — А куда мы едем? — Увидишь, — отозвался Костенко, казалось бы, спокойно, но прозвучало всё равно немного загадочно. Впрочем, Пашу устроил и такой ответ. Уже сидя в машине, Вершинин торопливо пристегнулся и, не став задавать лишних вопросов, начал вещать сам. — Вам снилось что-нибудь? — поинтересовался юноша, пока Костенко заводил машину и выезжал со двора. — Мне снилось, — тут же сам заговорил он. — Я кое-что ещё повспоминал. Понял, что мы, вот, выехали из Москвы, дорогу плохо помню, только некоторые моменты. Видимо, самые яркие. Мы, когда выезжали, то Лёха… Паша запнулся, вдруг не решаясь говорить дальше. Вот только вчера вечером срастил и вспомнил, что травку с собой в поездку взяли. А дело-то всё-таки дрянь, не очень легально, откровенно говоря. Откуда Паше знать, как Сергей отреагирует. Мужчина коротко повернул голову к Вершинину, окидывая его вопросительным взглядом. — Ну? — поинтересовался он, когда молчание слишком затянулось. — Вы только не ругайтесь, — осторожно отозвался Паша. — Ну, вернее, не рассказывайте это куда-нибудь. Губы Сергея дрогнули в улыбке. — Не волнуйся, никуда я о тебе не сообщу. Что бы ты ни сделал, — добавил Костенко после какой-то весомой микропаузы. Вершинин ощутил, как внутри что-то ворочается, укутываясь совершенно неидентифицируемым чувством. Откровенно говоря, не было повода сомневаться в словах Сергея, и приятно было знать, что он действительно никому ничего о Паше не скажет, если так будет нужно. Юноша ощутил себя в какой-то герметичной, стерильной безопасности рядом с Костенко. Конечно, Вершинин находил для себя логическое объяснение тому, что мужчина в случае чего его не выдаст — это было бы не в интересах Сергея, он ведь и сам, судя по всему, по уши в грехах. Однако всё же где-то в глубине души Паша сознавал, что ему приятно думать о том, что Костенко ни за что ничего про Вершинина не расскажет чисто из личных побуждений — просто чтобы защитить. — Ну, короче, — отозвался, наконец, Паша, — Лёха в дорогу травку взял, типа покурить на досуге. — Юноша заметил, как Сергей невольно усмехнулся, удивлённо вскидывая брови. — Не вникайте. Оставим это, как факт. Бывает у нас и такое. И нас, короче, походу с этим вот всем менты тормознули. Дальше как-то смазано помнится. Видимо, мы на лапу дать хотели, но денег не хватило и спёрли, что ли, где-то. За нами потом из-за этого гнались. Нервно, в общем. — Так, а зачем вы на лапу дать хотели? Просто откупиться? Или права у вас отобрали? — поинтересовался Костенко. — Не помню, — ответил юноша и на некоторое время задумался. — Хотя, может, машину отжали? А, или Гошу загребли. Его же тачка. — Хмыкнул и скривился. — Короче, не помню. Но, судя по всему, ушли мы спокойно. А потом вроде опять кто-то за нами гнался. Или всё те же самые? Паша упорно силился вспомнить, даже лицо покраснело от умственного напряжения, но воспоминания из снов непослушно путались. — Да блин, бесит. Зачем мне это всё снится, если я всё равно особо ничего запомнить не могу? Сергей спокойно пожал плечами. — Вообще считается, что неспособность чётко и уж тем более детально запоминать сны — этакий защитный механизм. Если бы мы слишком явственно их помнили, то со временем мозг начал бы путать, где когда-то был сон, а где реальность. — Костенко сделал паузу и немного помрачнел. — Да и, знаешь, иногда снятся те вещи, которые помнить бы не хотелось. Паша согласно кивнул, с этим трудно было спорить. Продолжил молчать, не зная, как вернуться к разговору, и готов ли Костенко его слушать, а, может, он сам что-то хочет сказать. — Так что там дальше? — поинтересовался вдруг Сергей. — Не помнишь? — А, — оживился Паша, — ну, дальше небольшой пробел, а потом тётка какая-то бешеная. Даже не помню, откуда она взялась, и что было перед ней. А после… Да что ж такое. — Слушай, а она никого не забирала? Или, может, что-то? — осторожно спросил Костенко. — О, точняк! Мы за ней потом фигачили по лесу какому-то. А вы тоже её помните? — Помню какую-то. Честно говоря, вроде бы я её того, — Сергей мысль не договорил, но закончил жестом, бегло проводя пальцем поперёк горла. Паша понимающе кивнул. Ему не было жаль эту странную незнакомку, она где-то внутри у него вызывала что-то негативное, заставляла всколыхнуться какую-то злость. — Да, я помню, — протянул юноша. — Мы где-то остановились, заглохли, что ли. И ваша машина мимо нас пролетела. Видимо, помогли с этим разобраться. — Ну уж, наверное. Вы мне ещё нужны были, — усмехнулся Костенко. — Нервно было, — вздохнул юноша. — И во время погони за нами, и во время нашей погони. Тревожно как-то. Я уж не помню, снилось это в один сон или в несколько, но всё равно неприятно. — Паша фыркнул, откидываясь головой на спинку кресла и задумчиво глядя за окно, на проносящийся мимо город. — Что же дальше-то? — Ну, раз с машиной проблемы были, может, её куда-то сдать попытались? — предположил Сергей. — А, ну, вроде да. Это вы тоже помните? — Чисто логически догадался, — ответил мужчина. — А-а, — протянул Вершинин, — справедливо. Костенко не выдержал и усмехнулся, тут же сделав вид, что коротко закашлялся, — до того Паша был забавный в этот момент. Не смешной, нет, просто забавный в самом хорошем смысле этого слова. Славный какой-то. — В общем, вроде там какая-то деревня была, — продолжил юноша, — ну, куда мы машину притащили. Свадьба там, что ли. Он вдруг ахнул и с удивлённым видом повернул лицо к Сергею. — Там умер кто-то. Застрелился — я сейчас вспомнил. — Паша невольно передёрнул плечами и поёжился. — Красочно запомнилось, только мозг, видимо, попытался забыть, а оно сейчас всплыло. Вершинин поморщился и уставился куда-то перед собой, замолчав. Сергей немного обеспокоенно оглянулся на него и поспешил отвлечь Пашу, поинтересовавшись: — А дальше? — Ну, — задумчиво протянул Вершинин, — а вы-то что-нибудь помните? Костенко пожал плечами: — Да так. Какие-то скитания. Я же, судя по всему, там за вами практически исподтишка приглядывал. Из чего-то поактивнее каких-то мужиков мутных помню. Их, кажется, тоже, — Костенко повторил жест поперёк горла. — О, — оживился Вершинин, — я тоже каких-то помню. И там, вроде, ничего хорошего. Опять что-то нервное, тревожное. Убегали от них, — добавил он после короткой паузы. — Они какие-то совсем типа чиканутые были, вроде охотились на нас или типа того. Страшно было, жесть. Паша отвернулся обратно к окну. Костенко смерил его взглядом и на этот раз решил не торопить. Сам в это время вырулил в очередном повороте на главную дорогу. Проехав совсем немного, увидел впереди машину ДПС и стоящего возле неё инспектора, машущего палкой в сторону автомобиля Костенко. Паша тоже заметил и со слегка взволнованным видом встрепенулся. — Это он нам? — Видимо, — отозвался Сергей, понемногу сворачивая к обочине. — Зачем? — Кто знает. Может, ориентировки какие-нибудь на меня разосланы, — проговорил Костенко и, глянув на Пашино обеспокоенное выражение лица, добавил: — Шучу. Сиди спокойно. Сергей выровнял траекторию движения машины и притормозил. Пока инспектор двигался в сторону автомобиля, опустил окно. Сам Костенко вёл себя спокойно, ему вообще самообладания не занимать, но он ощущал какое-то едва уловимое исходящее от Паши чувство тревоги. — Здравия желаю, — склонился к его окну инспектор, заглядывая внутрь, бегло окидывая взором и Костенко, и Вершинина. Сергей в ответ кивнул. — Можно взглянуть на документы: ваши и на машину? Костенко коротко пожал плечами в знак непротивления и потянулся было к бардачку, но было не очень удобно, и потому мужчина, пользуясь тем, что инспектор в ожидании распрямился, вдруг тихо обратился к юноше: — Достань там, в бардачке права и регистрацию. Только аккуратно. Паша послушно потянулся к бардачку, осторожно приоткрыл его, пытаясь рассмотреть документы внутри. Взгляд сразу наткнулся на лежащий поверх всего пистолет. Вершинин торопливо скользнул одной рукой внутрь, заталкивая оружие подальше, чтобы его не было видно, и придерживая так, а другой — опустил крышку до конца и принялся вынимать нужные документы, передавая их Сергею, после чего торопливо прикрыл крышку. Костенко в это время протянул всё инспектору. Пока тот, бегло сравнив фото на правах с самим Сергеем, изучал документы, мужчина с юношей переглянулись. Костенко пытался понять, что выражало Пашино лицо — ни страха, ни осуждения, а что-то пытливое, изучающее. Вершинин же старался прикинуть, почему Костенко попросил его достать документы. Поленился тянуться? Вряд ли. Забыл, что в бардачке лежит пистолет? Точно нет, он не из забывчивых, да и оружие у него явно дело привычное. Хотел, чтобы Паша увидел пистолет? Но тогда зачем? Напугать? Или это проверка такая? Мол, вдруг Пашка струсит и сдаст Сергея. Вершинина такая мысль задела — если Костенко и впрямь такого мнения о нём, то это как-то даже, пожалуй, оскорбительно. А, может, проверка на рукожопость? Сказали «аккуратно», а он бы не удержал и выронил… Инспектор протянул документы обратно Сергею. — Благодарю. Хорошего дня, удачной дороги, — лениво и суховато-дежурно добавил он. Костенко учтиво кивнул в ответ, передал документы Вершинину, поднимая оконное стекло и сходу отъезжая. Паша пытливо глядел на Сергея, ожидая, вдруг он что-нибудь скажет, но мужчина молчал. — Чё это они? — заговорил всё же юноша. — Просто так, что ли? — Ну так, останавливают наугад, потом ищут, к чему придраться. Надо ж с кого-то деньги драть, — отозвался мужчина с короткой усмешкой. — Или, как они сами такое называют «стандартная проверка документов». Повисло молчание. Паша косился то на бардачок, то на Костенко, причём не с опаской, а с неким интересом. Сергей краем глаза замечал Пашкины взгляды, но молчал. — Откуда у тебя пистолет? — всё-таки спросил юноша. — Сам знаешь, — отозвался Костенко. Коротко повернув лицо к Вершинину, Сергей понял, что его такой ответ не устроил. — Бандитам по статусу положено. Жизнь такая, знаешь ли. — Костенко вдруг осклабился в какой-то ехидной улыбке, казалось, почти с давлением: — Что, ёкнуло внутри-то? — Не-а, — практически с вызовом ответил Пашка. — И совсем меня не боишься? — Ни капли, — отважно фыркнул Вершинин. — А ты меня, что, запугиваешь? Я должен тебя бояться? — Тебе виднее, — ответил Сергей, упорно глядя на дорогу. — И нет, не запугиваю. — Он сделал короткую паузу и вздохнул: — Рисковый ты парень, Паш. Гляди, чтоб это тебе где-нибудь не аукнулось. Паша отвернул лицо, как будто ему стало немного неловко от чужих нотаций. Некоторое время молчал, но было ясно, что он что-то задумал — всё время украдкой косился на Костенко, ёрзал на сидении. Наконец, не выдержал. — А вы могли бы научить меня стрелять? — Что? — Ну, можно из пистолета пошмалять немного? — уточнил Паша со скромной улыбкой. Сергей сначала едва не рассмеялся, а потом вдруг посерьёзнел. — Паш, это тебе не игрушки. — Знаю. Поэтому и спрашиваю, могли бы вы меня научить? — У тебя же, кажется, был пистолет? — Был. И есть. Но это другое, он старый, мы там ради прикола стреляли так просто. А тут как-то посерьёзнее. Ну, пожалуйста. Костенко внимательно и пристально поглядел на Пашу. — Вернее, если то, куда мы едем, не привязано к сегодняшнему дню и ко времени, — спохватился вдруг юноша. — Да нет, — пожал плечами Сергей, снова концентрируясь на дороге. — А где ты стрелять-то собрался? — О, ну, есть заброшенная стройка, — оживился Паша, — в моём районе. Мы туда раньше, да и не так давно тоже, бегали. И стреляли тоже там. И просто тусили иногда. — Ага, пиво пили? — улыбнулся Костенко. — Ну, не без этого, конечно, — виновато хихикнул Паша. — Там, короче, вообще никого не бывает, эта стройка совсем на отшибе. — Ладно, — отозвался Костенко, — показывай дорогу. Вершинин ещё немного оживился и благодарно улыбнулся: — Спасибо вам. Сергей дежурно кивнул, а затем вдруг заявил: — И, это, может, на «ты» перейдём? Ну, ты конкретно. А то как-то, я даже не знаю. Паша пожал плечами и согласно кивнул: — Я не против. Пока Сергей рулил по Пашиным объяснениям, куда ехать, Вершинин снова вернулся к разговору о снах. — На чём я там остановился-то? А, так вот. Я уж не помню, как мы от тех мужиков слиняли или избавились, но вроде они с концами как-то пропали, чуть ли не испарились. Юноша вдруг замолчал, затем покосился на Сергея. — А, точно. Пожалуй, понимаю, как. Костенко в ответ только усмехнулся. — Ой, кстати, там, кажется, не все были, — вдруг задумался Паша. — Мы типа изначально кого-то искали. Ну, из наших. Аню, кажется. Да, точно, Аню. — Вершинин немного помолчал, а затем как-то обессиленно простонал: — Блин, дальше совсем чертовщина какая-то. В доме мы каком-то тусили, там что-то неясное происходило, то ли нас самих стало несколько, то ли кто-то нами притворялся, и мы совсем запутались, а Аню так и не нашли. А, зато потом где-то её встретили. Или не встретили, а заметили и снимали откуда-то. Вот что помню, так это Анин рассказ, вернее, суть его, что она с прибором переместилась в прошлое и там каких-то дел нашерудила. — А прибор-то вы откуда взяли? — поинтересовался Костенко. Паша нахмурился, крепко задумываясь: — Блин, а этого что-то не помню. Подбросил, что ли, кто-то? Вряд ли бы мы какой-то неизвестный прибор просто так прихватили. Случайно, может, оказался как-то. Не помню, вот правда. — Ну ладно-ладно. Дальше-то что? — Дальше направо. — Я про сон. — А. О, сейчас вспомнил, что Аня вроде не просто нашерудила чего-то, а что-то исправила, и у неё сестра осталась жива. — Та, которая пропала в Припяти, что ли? — отозвался Сергей почти с удивлением. — Да. — Слушай, и это так много всего тебе за какой период приснилось-то? — вдруг задумчиво уточнил Костенко. — Ну, где-то за последнюю неделю. Обрывками, правда, раньше снилось, но теперь хотя бы плюс-минус в одну картину единую сплелось. — Паша задумчиво сделал паузу и продолжил. — Вот. А дальше мы, кажется, нашли байк Игоря с деньгами. А, может, мы его нашли до того, как Аню потеряли. Короче, последовательность плохо помню. Но, в общем, деньги забрали и решили валить. Игоря самого не видели. Так, чисто символически ему бензина отлили и еды кинули. — Благородно, — усмехнулся Костенко. — Ага, рыцари, ёптить, — отозвался Паша. — Так вот, валить решили. Но мы уехать почему-то не могли. Едем-едем, а катаемся кругами. Что-то нас как будто бы держало. — Паша помедлил, а затем проговорил с глубочайшим сомнением: — Зона, что ли. Кажется, Игорь о чём-то таком болтал. Не помню, вживую ли — хотя вряд ли мы его вживую видели. По крайней мере, в тот момент. — А, так он видео, наверное, записывал, — сообразил Костенко. — Я планировал его об этом попросить. Видимо, чтобы вы по ним всегда понимали, куда ехать. — Ну, тогда, наверное, из этих видео. — Паша задумчиво почесал затылок и уставился в окно. Потом вдруг ахнул: — Блин, вспомнил. Мы, в какой-то момент, когда выбраться не могли, свернули куда-то и нашли чувака, который прям в дерево врос. Вроде переместился с таким же прибором как-то неудачно. В общем, он нам что-то позатирал, и мы по его словам нашли какой-то бункер. Прям как в каких-нибудь фильмах про апокалипсис или в ужасах. Там вроде учёные жили, но при нас никого уже не было. А потом туда и Игорь пришёл. И мы все вместе попёрлись куда-то. Игорю там, кажется, совсем нехорошо было, он то ли с ума сошёл, то ли что. И, в общем, завёл нас в какой-то дом, а там Зона в кого-то из тех учёных вселилась. Нет! Того учёного убили, а она в него превратилась или типа того. Жуть, короче. Она нам что-то говорила, но я ничего из этого не запомнил. А потом всё загорелось и мы, видимо, с перепугу прибор схватили и переместились в прошлое. — В восемьдесят шестой? — Ну, естественно. Мы хотели свалить. И, кажется, думали ещё всё исправить, ну, аварию, в смысле. Дошли до Припяти. Там я с тобой встретился, — Паша внимательно поглядел на Сергея немного исподлобья и кротко улыбнулся. — Ну да, это я помню, — отозвался Костенко. — А потом вы делов наворотили: машину угнать пытались, оружие при вас нашли. При тебе, кстати. Прибор, документы. — И вы… Ты, — начал Паша, тут же спеша исправиться, — до сих пор всё помнишь? — Самые поворотные события лучше всего запоминаются, — пожал плечами Костенко, а Паше показалось, что он говорит это уж больно тоскливо. Ещё бы, столько лет жизни под откос. Вершинину стало немного жаль Сергея и почти тут же — стыдно за то, что всё это из-за него, Пашки. — Не бери в голову, — тут же отмахнулся Костенко, будто бы почувствовав настроение юноши. — Я много чего помню. Много чего плохого в моей жизни происходило и до тебя, и после. Это я, в смысле, про восемьдесят шестой. — Прости, что так вышло, — тихо заговорил Паша после короткой паузы. Ему почему-то захотелось извиниться перед мужчиной, и самому даже показалось странным, отчего он не додумался до этого раньше. — Я чувствую, что виноват за… Ну, ты сам знаешь. Сергей повернул лицо к Вершинину, поглядел неотрывно, чётко, почти трепетно, но в то же время крайне серьёзно. И долго — даже притормозил немного, чтоб не влететь куда-нибудь по невнимательности. — Паш, давай ты не будешь забивать этим голову. Что было, то прошло. И потом, если бы я вас не отправил в Чернобыль, вы бы не застряли там, не перемещались бы в прошлое и не чудили в нём. Так что кто из нас виноват — большой вопрос. Вершинин в ответ на это неловко подёрнул плечами. Он не мог отрицать, что Костенко в этом плане прав. И всё равно где-то внутри ощущалось какое-то едкое чувство несправедливости. — Приехали, — проговорил вдруг Сергей. Паша повернулся к окну. Он и не заметил, когда оживлённые улицы сменились спальным районом. Впрочем, юноша не был уверен в знании точного количества времени, проведённого за раздумьями над этой самой несправедливостью. Машина неспешно ползла по пустынному переулку, ведущему к большим пустырям с заброшенной стройкой. Паша привык сюда бегать с пацанами. В последнее время, конечно, почти не таскались, но всё же место слишком знакомое. Только теперь с Костенко всё было как-то по-другому, что-то трепетное ворочалось под кожей и где-то в районе диафрагмы — волнующее ощущение некого предвкушения, сродни чему-то среднему между детским восторгом ожидания ёлки на утреннике и тревогой старшеклассника перед первым экзаменом. — Интересно, — задумчиво пробормотал Вершинин, — если ты остановился и не отправил нас в Чернобыль, то мы ведь никогда там не были, не перемещались в прошлое. И я с тобой, по идее, никогда не встречался. И тебе не было резона меня искать и всё такое. — Но ведь я здесь с уже существующим прошлым, — пожал плечами Сергей. — Да, — хмыкнул Паша. — И по такой логике оно должно было, ну не знаю, стереться из памяти или типа того. — Тогда вообще вся жизнь должна была бы по-другому строиться. Паш, это замкнутый круг, который должен был бы функционировать циклически, но сейчас почему-то разорвался. Слышал про парадокс убитого дедушки? — Паша покачал головой. — Если путешественник во времени вернётся в прошлое и убьёт своего дедушку молодым, то не родится отец, ну, или мать, путешественника, и самого путешественника не будет, поэтому он не отправится в прошлое и не убьёт там своего дедушку, а, значит, всё-таки родится и отправится в прошлое и так далее. У нас, видимо, что-то подобное, но я пока не очень понимаю, как это работает. Сергей остановил машину и заглушил мотор. — Нормально здесь? Пешком пройдёмся. Паша бегло глянул в окно и согласно кивнул, отстёгивая ремень безопасности и выбираясь из машины. Пока Сергей, потянувшись вперёд, копался в бардачке, вынимая оттуда пистолет, и тоже вылезал наружу, ставя машину на сигнализацию, Вершинин задумчиво ковырял носком ботинка тонкий слой подтаевшего снега. — Мне кажется, в случае с путешественником во времени и дедушкой в какой-то момент мир — как бы это сказать? Типа расщепится, что ли. И будет как бы два мира: тот, в котором путешественник во времени жив и убивает своего дедушку, и тот, который образуется после убийства дедушки — мир, в котором нет путешественника. Костенко коротко кивнул: — Возможно. Тогда в нашем случае, вероятно, тоже произошло какое-то расщепление. Костенко направился вперёд, кивком головы зазывая Вершинина с собой. — И мы теперь в одной из возможных вселенных, — добавил Паша. — А где-то есть мы, которые никогда не встречались, которые никуда не перемещались и ничего друг о друге не знают. — Причём таких вселенных может быть много. Мне кажется, даже мелкие события могут производить эти расщепления. Не замёрзнешь? — Сергей скептическим взглядом окинул чужое пальто. — Не, — беспечно отмахнулся Пашка и продолжил: — Это как гипотеза про квантовое бессмертие. — На вопросительный взгляд Сергея, юноша пояснил: — Если я правильно помню, это про то, что во все моменты, когда мы были близки к смерти, условно, наша вселенная расщеплялась, и в одном месте мы умираем, в другом — ничего не случается, возможно, в третьем — остаёмся с травмой, но про это я уже не очень помню. Короче, тоже про расщепление мира на варианты. — Да, пожалуй, похоже, — согласился Костенко. Больше он ничего не добавил. Они с Пашкой прошли чуть дальше по территории. — Уверен, что никого тут не перепугаем? — поинтересовался мужчина. — Ну, мы, сколько сюда бегали, никого не встречали, — отозвался Вершинин. — Ни других подростков, ни бомжей каких-нибудь. — По чему стрелять-то собрался? — спросил Костенко. — Ща банки какие-нибудь насобираю, — оживлённо ответил Паша. Сам он вдруг почему-то только сейчас подумал, что, возможно, ему бы стоило взволноваться — всё-таки в совсем безлюдном месте с малознакомым человеком, который ещё и при оружии. Но Вершинин уже даже перестал себе удивляться — умом он периодически рождал и сознавал такие рациональные мысли о безопасности, однако где-то внутри не беспокоился совершенно — чувствовал что-то, и это что-то вселяло уверенность. Было какое-то слепое, необъяснимое доверие к Сергею. Возможно, Паша чувствовал, что рядом с Костенко он под защитой. Или, по крайней мере, неосознанно убедил себя в этом. Пройдясь по пустырю и под чутким надзором мужчины немного полазав по нижним этажам, зияющим чёрными проёмами незастеклённых окон, Вершинин и впрямь насобирал несколько жестяных банок, преимущественно из-под пива, с виноватой улыбкой уверяя Сергея, что эти банки никак не связаны с Пашкиными походами сюда в компании друзей. Впрочем, не врал. Расставил банки, пока Сергей проверял исправность пистолета и наличие в нём патронов. Затем, взяв оружие за дуло, протянул его рукояткой к Паше. Вершинин не мог не заметить, что Костенко всего долю секунды, но колебался — лишь крохотное мгновение, и всё же это не ускользнуло от внимания Паши. Ещё бы, вряд ли Сергей привык доверять оружие, кому попало. С другой-то стороны, Паша вовсе не «кто попало», но тем и хуже — Костенко-то ведь его раньше врагом считал и, кто знает, может, до сих пор так думает. Юноша мельком допустил эту мысль в свою голову, но его это не задело, не обидело, скорее, наоборот, он ещё сильнее почувствовал, как силён этот момент доверия, если уж Костенко вручает ему, Пашке, свой пистолет. Рукоять тяжело, но ладно легла в ладонь, Паша взвесил пистолет в руке, в предвкушении поджимая губы, но тут же взволнованно принимаясь привычно жевать неизменную резинку. — Жвачку хоть выплюнь, — фыркнул Сергей. Вершинин украдкой недовольно закатил глаза, но послушно выплюнул жвачку, правда, за неимением урны отправил резинку куда-то на землю, за что мужчина, конечно, тоже снабдил его не очень-то одобрительным взглядом, но промолчал на этот счёт. — Смотри, передёргиваешь на себя затвор — можно стрелять, — принялся объяснять Костенко. — Тут есть две клавиши-предохранителя: одна на спусковом крючке, другая — на рукоятке. Это от случайного выстрела, пока обе не зажмёшь, стрелять не будет. Вершинин понятливо кивнул, тут же торопливо вскидывая пистолет, нетерпеливо целясь. — Только аккуратнее. Вообще стоит, — начал было Сергей, но Паша тут же его перебил, не грубо, и всё же лихорадочно. До чего же мальчишка, так ему не терпится побаловаться. — Да я знаю, знаю. Я же стрелял, — поспешно проговорил Вершинин, лихо вскидывая пистолет правой рукой, достаточно вольно целясь в одну из банок. Сергей на секунду замолчал, а затем вздохнул и коротко улыбнулся — ухмылка вышла какой-то почти едкой. — Ну стреляй, снайпер. Паша, зажав ладонью клавишу на рукоятке, нажал на спусковой крючок. Пистолет выстрелил, круто запрокинулся в Пашиной неопытной руке, пуля полетела совсем мимо. Отдача сильно дёрнула юношу в плечо. Вершинин охнул и опустил руку, потирая мгновенно занывшее плечо левой ладонью. Перевёл взгляд на Сергея, тот смотрел в ответ на юношу спокойно, но глаза его заметно улыбались. — Ай, — прошипел Паша, теперь уже целенаправленно адресуя этот звук мужчине, почти как претензию. — Ты знал, что так получится? — Да, — отозвался Костенко, пожимая плечами. — Это тебе не детскими пульками шмалять и не из допотопного раритета палить. Боевой пистолет, такие двумя руками держать надо, как минимум. Паша чуть опустил лицо и теперь глядел на Сергея чуть исподлобья и явно слегка обиженно. — Чего ж не сказал-то? — фыркнул юноша. — Ну так ты ж у нас всё знаешь, — ответил мужчина. — Дослушал бы — точно бы знал. Он смерил Пашу взглядом, коротко и легко вздохнул, а затем улыбнулся максимально примирительно. — Ладно тебе, не дуйся, — мягко произнёс он. — Давай, покажу, как. Паша послушно протянул Сергею пистолет, тут же оживлённо принимаясь наблюдать за движениями Костенко, уже не выказывая признаков обиды. В общем-то, и обижаться было не на что, это же он сам поспешил, не дослушал, и юноша это понимал. И всё же как-то неприятно было в глубине души, возможно, от некой злости на себя, причём не столько за то, что по своей глупости себе же сделал больно, а потому что перед Костенко предстал каким-то торопливым ребёнком, которому хочется всё и сразу. Почему-то рядом с Сергеем хотелось казаться не то чтобы взрослым, но, скорее, достаточно сознательным. Мужчина, пользуясь Пашиным вниманием, теперь уже гораздо более подробно показал юноше, как правильно держать пистолет, как лучше встать, как точнее целиться. Он сам стрелял метко — почти не тратя время на прицеливание, жал на спусковой крючок и исправно попадал. Вершинин от этого был в восторге. Правда, когда Костенко снова вручил ему оружие, у Паши не очень-то получилось, да и пистолет всё ещё вилял в руках из-за мощности выстрела. Юношу это немного раздражало, а вот Сергей всё так же спокойно продолжал давать советы. Сам он даже приближался совсем едва ли не вплотную, корректируя позу Паши, в основном, поправляя руки. «Едва ли» — Костенко держал совсем минимальный телесный контакт, касался коротко, чётко, только, что называется, по делу. И здесь юноше было немного обидно — Сергея почему-то было мало. Вершинину ужасно хотелось, чтобы чужие руки задерживались на нём подольше — Паша всё-таки человек тактильный, он через это связь устанавливает. А беглые, почти невесомые движения Костенко заставляли юношу чувствовать себя каким-то почти обворованным, будто бы он только начинает контачиться с мужчиной через очередное прикосновение, как оно тут же тает, словно облачко пара, вырывающегося изо рта. Разве только раз мужчина как бы дал себе волю на несдержанное касание — Паша очередным выстрелом наконец попал в банку. Сергей проронил пару слов похвалы и ободряюще хлопнул юношу по боку. Тот невольно скривился и тихо зашипел — вчерашнее падение отозвалось немного неприятной саднящей болью. — Чего ты? — поинтересовался мужчина. — Упал, — коротко отозвался Паша, отмахиваясь. Судя по всему, такой ответ Сергея не очень устроил, но он ничего больше не спросил. Костенко осторожный, вкрадчивый. Он, едва приблизившись, всё время держал Вершинина в поле зрения. Сделал любопытное открытие — вблизи Паша тёплый и пахнет мятой. Не то чтобы это что-то сверхъестественное или из ряда вон, но это Сергею почему-то понравилось и отпечаталось в памяти. Откровенно говоря, он давно ни с кем так близко не коммуницировал. Никого так тесно к себе не подпускал. Сам Костенко же вблизи сильно пахнет одеколоном. Приятно, терпко. Паша даже подумал, что надо будет потом у него как-нибудь ненавязчиво спросить название. И вместе с этим вязким ароматом Вершинин улавливал ещё некие нотки, какой-то запах подавляющей силы. Юноша не мог отрицать, что Костенко производит поразительное впечатление некой необъятной, неукротимой мощи — стоит к нему приблизиться, и она обдаёт с ног до головы, пробегая вдоль позвоночника колючим холодком. У Сергея какой-то впечатляющий животный магнетизм, будто бы мужчина и впрямь хищник. И эта неистовая натура везде находила брешь, пробиваясь наружу. А, казалось бы, рядом с Пашей такой покладистый, почти кроткий. Интересно выходило: вроде бы особо прикасаться к себе не даёт, но притом позволил потрогать шрамы. Значит, порой всё же позволяет себе подпустить кого-то поближе. Позволяет себя усмирить. Вот и сейчас: Паше льстило, что вечно сжатые в кулаки ладони Сергея — юноша уже заметил, что Костенко всегда напряжён и собран: не подпускает близко к себе, избегает касаний, всегда держит других в поле зрения, да даже спиной к двери не садится, — рядом с ним, Пашей, раскрываются, словно бутоны цветов. Действительно, чужие руки, тёплые, сухие ладони вдруг кажутся будто бы бархатистыми бутонами, трепетно и осторожно разворачивающими свои лепестки. Только рядом с ним — только рядом с Пашей. Пусть и ненадолго. — У тебя всегда такие руки тёплые, — выпалил вдруг Вершинин, когда чужие пальцы вновь бегло и ненавязчиво скользнули по его костяшкам, бесстрастно корректируя положение кистей юноши. — А у тебя всегда такие холодные, — заметил в ответ Сергей. Он не поворачивал лицо к Паше, в упор глядел куда-то на их импровизированные мишени. — Говорят, у тех, у кого холодные руки, очень горячее и доброе сердце. У Паши от этих слов внутри что-то ёкнуло. Он поджал губы, стараясь не выдать смущённую улыбку и, поточнее прицелившись, в очередной раз нажал на спусковой крючок. Юноша, концентрируясь на стрельбе, не видел, как Сергей на него глядел порой. Внимательно, изучающе, с каким-то теплом. Паша неприкосновенный. Для Костенко он такой, поскольку какой-то слишком чистый, слишком светлый, и Сергею просто совестно его такого касаться. А ещё Паша хрупкий, почти субтильный. Это Костенко, себя закаливший, каменный и титановый. Железный дровосек — нет сердца, нет души, какие могут быть вопросы? А Паша рядом с ним для самого мужчины кажется слишком мягким, таким которого хочется закрыть собственной бронированной грудью, а не касаться своими грубыми руками. Вершинин в очередной раз выстрелил, затем опустил руки, немного их встряхивая — быстро уставали от тяжести оружия и постоянной отдачи. Сначала покосился на Сергея, который упорно глядел куда-то в сторону банок. Паше явно хотелось что-то сказать, он поджал губы и повернулся к мужчине уже вполоборота. Костенко не сразу, но всё же обратил к юноше лицо, однако как-то неторопливо, будто бы надеялся, что юноша передумает, поскольку почувствовал, что Вершинин хочет сказать что-то волнительное. — Я тут вспомнил, — заговорил Паша, немного оживившись, едва ощутил обращённое к нему внимание. — Мне пару раз обрывками как-то смутно снилось, что я в тебя стрелял. Или просто целился, не очень помню. — Юноша глядел исподлобья, внимательно, будто упорно пытаясь считать чужую эмоцию насчёт сказанного, но при этом почти что с лёгкой толикой вины. — Не знаешь, почему я должен был в тебя стрелять? Сергей, конечно, не показал своего удивления, но внутри он оторопел и грустно рассмеялся — поразительно: Пашка спрашивает, не почему он хотел стрелять, а почему он должен был. И это в него-то, в Костенко. Сергей, по своему скромному мнению, считал, что уж кто-кто, а он полноправно заслужил пулю лично от Павла Вершинина. В ответ он только пожал плечами. — Не знаю. Не «вспомнил» пока. Ну, вернее, не снилось. Юноша немного тоскливо хмыкнул, понимающе кивнув. — Жаль. Просто меня это, честно говоря, волнует, — добавил он. — В том смысле, что — почему? Я вообще, честно говоря, слабо себе представляю, за что бы мог серьёзно наставлять на кого-то пистолет. Он снова отвернулся к банкам, вновь целясь и нажимая на спусковой крючок. У Сергея на душе гнусно заскребли кошки. Новыми отголосками отозвалось опустошение, так часто будившее его по ночам в последнее время. Костенко украдкой глянул на Пашу — сосредоточенный, и глазёнки блестят так честно, ясно. Что-то внутри сжалось и сбило ровное дыхание Сергея. Снова начали падать мелкие редкие снежинки. Понемногу начинало темнеть. — Паш, знаешь, — со вздохом заговорил вдруг Костенко, — мне кое-что снится. Откровенно говоря, мучает и беспокоит. Я бы даже сказал «изводит», — Сергей коротко и вовсе невесело усмехнулся, как бы в попытке разрядить обстановку. — Мне кажется, «там» я готов был зайти слишком далеко и ещё дальше. Мне постоянно снится, как я убиваю твоих друзей. По-моему, как раз после того, как вы вернулись из прошлого. У меня изначально был план: если вы исчезли из здания КГБ в прошлом, то там же должны оказаться и в настоящем. Я собирался ждать вас там, чтобы потребовать прибор — так было изначально. Но что случилось там… Вместо продолжения Костенко замолчал и вдруг устало потёр лицо ладонью. Паша, который глядел то на банки, то на Сергея, только сейчас вдруг заметил, насколько мужчина выглядит утомлённым и даже немного осунувшимся. Видимо, его этот сон и впрямь изводил, высасывал все силы. — Откровенно говоря, я не хотел их всех убивать. Никого не хотел. В общем, так вышло. — Вздох. — Мне кажется, сначала я стрелял в Игоря. Наверное, припугнуть вас хотел. А потом, видимо, с переговорами что-то пошло не так. — Костенко вдруг вновь усмехнулся: — Ну да, пожалуй, после стрельбы переговоры по умолчанию рискуют не задаться. — Снова вздохнул и сделал паузу. — Потом уже, честно говоря, не помню, кто в каком порядке. Тебя только не убил — может, даже хотел, — на последнем слове Сергей почти болезненно поморщился, — но не смог бы. Это, конечно, никак меня не оправдывает и не красит, но, думаю, тебя я и впрямь не смог бы убить. Костенко вздохнул и замолчал, снова потирая лицо ладонью. Он чувствовал, что, возможно, нужно было бы попросить прощения. Но он, в общем-то, не требовал прощения от Паши и не мог бы требовать, и не стал бы. К тому же, случись такое в этой действительности, Сергей был уверен, что такое простить было бы нельзя. В любом случае, Костенко уже не раз думал, что Вершинину нужно знать эту информацию — тем более что он сам наверняка вспомнил бы это рано или поздно. А момента, более подходящего, чем этот, Сергей пока не мог себе представить. — Я знаю, — отозвался вдруг Паша, всё ещё задумчиво глядя куда-то на банки. — Знаешь? — почти удивлённо уточнил Сергей. Если юноша знает, то почему он сам не сказал? Или затеял такую «проверку»? Ждал, пока Костенко сам признается? Хотел это из него вытянуть? — Ну, вернее, — немного замялся юноша, поворачиваясь лицом к мужчине, но всё ещё как бы не решаясь на него смотреть, — мне кажется, я смутно помню, что это мне снилось. Пока ты не сказал, это не всплывало у меня в памяти. Сергей понимающе покачал головой, закладывая руки в карманы и будто бы слегка нахохливаясь. Явно ощущалось, что от этого разговора отчасти неловко обоим. — Если ты не захочешь, — начал было Костенко, но Паша торопливо перебил его, даже не намереваясь дослушивать окончание фразы. Он и без того знал, что именно Сергей захочет сказать. — Нет, — выпалил Вершинин. Сделав микропаузу, чуть более спокойно, но всё же поспешно заверил: — Я не злюсь. — Серьёзно? — Конечно. — Вершинин пронзительно поглядел на Костенко своими большими, блестящими глазами. — Как же я могу? Это ведь был не ты. — Паш, — почти снисходительно улыбнулся Сергей, — боюсь, здесь нет разграничений, условно, «я» или «не я», «ты» или «не ты». — Нет, есть, в том-то и дело, — вдруг твёрдо заявил юноша. — Если мы с тобой здесь, а не «там», это значит, что ты уже сделал другой выбор. Ты уже не стал «тем» собой, ты уже не решил, например, нас убивать. Мы сами можем выбирать, что делать и кем становиться, потому что мы определяем эту реальность. И ты сделал более правильный, справедливый и, наверное, милосердный выбор. Паша резко замолчал, и кончики его ушей слегка зарделись. Юноша даже сам явно не ожидал от себя такой красноречивой тирады. Откровенно говоря, при воспроизведении того, что юноша видел во сне, чувства из «воспоминаний» были очень реальными, как будто Паша сам это наяву переживал в своей действительности, а не в какой-то другой. И страх тоже ощущался невообразимо реальным — особенно этот неукротимый, какой-то даже животный ужас, испытываемый там, в бывшем здании КГБ. Но вот он, Костенко, стоит прямо перед Пашей в этот самый момент, и он явно реальнее всех этих ощущений, а потому ему Вершинин в любом случае верит больше. Юноша немного отвёл глаза, но тут же, видимо, решил не прерывать зрительный контакт и снова взглянул на Сергея, который неотрывно всматривался в Пашино лицо внимательно и чутко. Повисло молчание — такое, что даже было слышно, как падали снежинки на воротники и плечи. Оба, как примагниченные, глядели друг на друга, пристально, неотрывно, будто бы общались через этот взгляд. Сергею вдруг стало очень спокойно, точно многовековой камень с его раздавленной души подняли. Всё перестало существовать, остались только эти Пашкины глаза напротив, внимательные, ясные, словно источающие свет, окутывавшие взглядом, вселяющим какое-то безграничное доверие и умиротворение. Внезапно у Костенко зазвонил телефон. Мужчина отмер, юноша тоже. Сергей потянулся в карман, раздражённо ругаясь про себя на кого угодно, кто звонил в этот момент — слишком ценен и непостижим был некий транс, в который Костенко только что был погружён, и слишком глубоко, всеобъемлюще, идиллически было ощущающееся в нём очищение от всего чёрного и гнетущего, так плотно засевшего внутри. Паша растерянно, часто заморгал и отвернул лицо, как бы стараясь выразить, что не претендует на участие в делах Костенко. Сергей покосился на экран, вздохнул и отошёл в сторону, прикладывая телефон к уху. Он сделал достаточно шагов и говорил довольно тихо, поэтому Паша не слышал его речи, только иногда доносились какие-то обрывки слов, на основе которых юноша сделал вывод, что звонили мужчине «по работе». Вершинин через плечо украдкой поглядывал на Сергея. По его жестам понял, что Костенко ещё и явно недоволен тем, что именно ему говорят по телефону. Вздохнул. Глядя в широкую спину Сергея, Паша вдруг почувствовал какую-то всеобъемлющую тоску.Улыбнется мне в разбитых зеркалах Незнакомец, столь похожий на меня. Он такой же, только с бездной вместо глаз. Мне не страшно — будет с кем теперь молчать. Прошлогодний чай и дешевая еда — Вот, что ждет меня дома. Мятые простыни, холодная вода — Вот, что ждет меня дома.²
Юноше невольно подумалось о том, насколько, наверное, Сергею иногда плохо. Вернее, он-то, может, уже и привык, уже и не чувствует этого, не осознаёт, но где-то в глубине души мается в какой-то непроглядной пустоте, которая порой окутывает его и снаружи, и изнутри. Завидев, что Костенко убирает телефон и разворачивается, чтобы пойти обратно, Пашка поспешно отвернулся, сделав вид, что задумчиво и заинтересованно разглядывает пистолет. — На сегодня всё, — заявил Сергей, подходя ближе и забирая из чужих рук оружие. — Как? — встрепенулся Вершинин. Его, в общем-то, взволновало не то, что больше пострелять не дадут, а то, что как-то немного времени успели провести вместе, да и Костенко ведь обещал куда-то съездить. — Уж извини, — как бы виновато пожал плечами мужчина. — По работе звонили. Появились дела, надо ехать — решать. Паша немного насупился, но понимающе кивнул — жаль, конечно, но ничего не поделаешь. — Пойдём, — кивнул в сторону Сергей, — подкину тебя до дома. Или ты ещё куда-то собираешься? — Нет, — вздохнул юноша, начиная плестись вслед за мужчиной. — Банки только забери. А то некультурно как-то, — усмехнулся Костенко. Вершинин блёкло улыбнулся, но поспешил назад, собирая мусор и унося с собой, чтобы отправить в ближайшую урну. В машине молчал, но в упор глазел на Сергея. Хотелось о чём-нибудь поговорить, но как всегда темы не находились. Сны уже обсудили — больше не было, это всё, что юноше снилось в последнее время. Почему-то хотелось поговорить конкретно про Костенко — спросить про то, как у него дела, как дома, как с работой, как что-нибудь ещё. Хотелось узнать его поближе. Но все слова почему-то застревали в горле, и юноша мог только неотрывно, чутко смотреть на мужчину. — А что у вас с работой? — неловко поинтересовался он. Сергей коротко улыбнулся только одной стороной рта. — Не обижайся, но я не хочу тебя в это втягивать. Паша понимающе кивнул и, почувствовав себя как-то некстати, неуместно, отвернул лицо и, чуть вжавшись в спинку кресла, принялся смотреть в окно, за которым уже стремительно потемнело, и теперь по коже юноши скакали полосы фонарного света. — Слушай, — вдруг заговорил Сергей, — раз уж мы вспомнили о том, — мужчина запнулся, подбирая слова, — что было в здании КГБ. Не знаешь, почему вы не хотели отдать прибор? Это же явно моё единственное условие было. Паша хмыкнул и пожал плечами: — Без понятия. Может, решили, что это наш единственный козырь? Типа боялись, что мы тебе его отдадим, и ты нас сразу убьёшь? Звучало совсем уж невесело, но довольно логично. Костенко ничего по этому поводу не ответил. Вершинин, в итоге, чуть прикрыл глаза и, запрокинув голову назад, уложил её на изголовье сидения. Сергей иногда совсем на мгновения отвлекался от дороги и поглядывал на Пашу. Чувствовал, что юноша, если уж не расстроен, то, по крайней мере, не очень рад, тому, что сегодня всё как-то скомканно закончилось. Надо бы так дистанцированно и продолжать, но как-то неправильно выходит, сердце разрывается — ну разве можно Пашке отказать в общении? Смешно, но у Сергея — он и сам поразился, что только сейчас это полноценно осознал — жизнь ведь действительно разделилась на до Паши и после него. Костенко привычно остановил машину где-то на углу Пашиного двора. Снег начал валить с новой силой, теперь уже более крупными хлопьями, залепляя стёкла. — Может, ближе к подъезду тебя высадить? — уточнил Сергей. — Не, — отмахнулся юноша, — дойду. Спасибо. — Не дуешься? — примирительно поинтересовался Костенко. Вершинин внимательно и почти удивлённо поглядел на мужчину, замирая с ладонью, занесённой над дверной ручкой. — Нет, — улыбнулся он. — Увидимся? — Конечно. Паша таким ответом, видимо, остался доволен, даже более чем. Улыбка стала ещё шире, и юноша, распахнув дверь, выбрался из машины. Напоследок, склонившись, заглянул в салон, и снежинки, уже нападавшие ему в волосы, заискрились в свете горящей в салоне лампы. — До свидания. Спасибо тебе. — Пока. Будь осторожнее. Юноша, немного более успокоившийся, отправился прочь от машины в сторону подъезда, пару раз напоследок оглянувшись. Автомобиль не отъезжал, пока Паша не скрылся за дверью подъезда, и подметившему такое Вершинину это немного польстило. Ложась в постель, Паша почувствовал некое умиротворение, мерно наплывающее на него и окутывающее с ног до головы. Будто бы сознание слегка очистилось — ещё бы, увиделись, много чего обсудили, и эта информация в голове наконец-то легла по полочкам, разложившись в логическую цепь. Можно было не бояться, что что-то забудется, и легко воспринимать новое. Потому Вершинин ложился спать в волнительном предвкушении — уж теперь-то, когда события разобраны, по законам этих странных сновидений из «неслучившейся вселенной» должно было присниться что-то происходящее после, эту закономерность Паша для себя определённо вывел и ей доверялся. Легко и почти по-детски радостно было засыпать в ожидании новых подсказок, разжигающих жгучее любопытство. Так было ровно до того момента, пока Вершинину той ночью не приснился этот сон.