Мятная жвачка или «Уж лучше бы я его выдумал»

      Наутро Паша проснулся в том же весьма приятном состоянии, в котором пребывал вчера — даже дышалось как-то легче. Юноша этому сначала порадовался, но потом задумался, что уж больно много он себя тешит какими-то небольшими победами. Понятно, конечно, что не всё время страдать, но обманывать себя излишне слащавыми надеждами при малейшем успехе — это издевательство в чистом виде, так и избаловать себя можно на раз-два. Поэтому Вершинин постарался поумерить пыл своих чересчур самонадеянных мыслей, оставить лишь взявшийся из них запал не сдаваться и доводить дело до конца и пока ещё неплохое настроение.       Правда, оно довольно скоро успело подпортиться, поскольку Паша с явным неудовольствием обнаружил, что он не помнит сегодняшний сон — ему совершенно точно что-то снилось, нечто яркое, красочное, полное образов, которые наверняка связывались со вчерашними событиями, может, даже что-то объясняли. Вершинин помнил, как во сне мелькали какие-то эмоции, полные трепета и чуткости. Юноша ещё ощущал какие-то их отголоски, но не мог найти причину появления, и это его невыносимо терзало. Он вновь силился вспомнить хоть что-то, но в очередной раз все образы, все мысли, чувства, намёки из сна улетучивались, ускользали, подобно крутящимся на языке словам, которые никак не получается уловить и наконец высказать. Паша так старался, сидя над своим дневником с ручкой в руке и глупо, отстранённо пялясь в пустые разлинованные страницы, едва ли не слепящие безысходностью пустынно-белой чистой бумаги, и стараясь напрячься, чтобы хоть гранулу чего-либо полезного — да хотя бы даже и бесполезного, всё равно уже, — из себя вытянуть, что у него разболелась голова.       Вершинин долго не сдавался: сидел за столом в своей комнате, ещё даже не одевшись со сна, взъерошенный, съёжившийся, весь в мурашках — после пробуждения ему и так-то было прохладно, а он ещё и на ночь оставил окно открытым — и склонялся над дневником, как гриф над падалью, с остервенением глядя на бумагу, иногда закрывая глаза, в попытках уловить что-то в памяти хоть так, но тщетно. От «нечего делать» машинально почирикал ручкой в уголке листа какие-то закорючки, даже не обращая внимания, изображают ли они что-то или просто сходятся рандомным клубком линий. Наконец, он, продрогший и чуть утомлённый своим занятием, почти со злостью захлопнул дневник и отвернулся от стола, по-детски обиженно скрещивая руки на груди. С полминуты сидел, глубоко задумавшись, потом вдруг вспомнил о том, что вечером планировал позвонить Лёхе, но руки так и не дошли. Потянулся было к телефону, но, мельком глянув на часы, подумал, что Горелов, вполне возможно, ещё спит, а будить его значит разговаривать с недовольным Лёхой, а у этой затеи шансы на успех ещё меньше, чем если бы Паша разговаривал с выспавшимся другом, поэтому Вершинин и сейчас решил отложить звонок.       Подумав о том, что вскочил он из кровати только по той причине, что намеревался что-нибудь записать в дневник снов, Паша решил, что, в общем и целом, пока вставать не собирается — сегодня как-никак суббота, можно и расслабиться слегка, — а потому, захватив телефон, плюхнулся обратно на уже остывшую постель, зарываясь в одеяло и беззаботно принимаясь листать ленты соцсетей. На секунду в голове юноши невольно промелькнула мысль о том, что было бы приятно просыпаться так с кем-нибудь, а не в гордом одиночестве — чтобы сразу после пробуждения можно было прижаться к чужому тёплому боку, обняться, поластиться, рассказать о том, что терзало ночью, и о том, что ждёт в грядущем дне, послушать то же самое от другого человека и вновь понежиться. Однако такие глупости практически моментально выветрились из головы, и Паша успешно перебил их остатки заниманием мозга информацией из интернета.       Провалявшись так часа пол, Вершинин, наконец, соизволил подняться, лениво натянуть на себя футболку, слегка прикрыть окно, чтоб так сильно не дуло. Пошлёпал босыми ногами в ванную умываться, а оттуда — прямиком на кухню, откуда уже на всю квартиру распространялся запах сладких жареных гренок. Там во всю хозяйничала мать — ловко переворачивала на сковороде те самые гренки из белого хлеба, параллельно что-то нарезала, видимо, подготовляя ингредиенты к другому блюду, наверное, что-то на обед, а рядом с плитой уже закипал электрический чайник.       Женщина улыбнулась сыну и велела садиться за стол, напомнив, что в холодильнике есть пачка творога. Юноша послушно заглянул за продуктами, вытащил пачку, и, пока он занимался накладыванием творога, мать уже успела налить ему чашку чая и поставить на стол перед мальчишкой тарелку с гренками, которую уже успела заполнить и принялась заполнять другую, ловко перекидывая на неё поджаристые куски хлеба со сковороды. Паша сел завтракать. Параллельно заговорил, поинтересовавшись, где отец, который, как и мать, обычно вставал раньше юноши, как у мамы дела на работе, да и сам немного порассказывал про учёбу, жалуясь на нудного и при этом требовательного препода по основам права.       Было хорошо. Паша впервые за последнее время чувствовал себя очень спокойно, почти как в детстве — субботнее утро, никакой усталости, потому что выспался, да и к тому же спал без какой бы то ни было тревоги, домашний завтрак, мирные разговоры с мамой и пока что никаких проблем. Правда, где-то на подкорке маячило осознание, что впереди ещё уговоры Лёхи, который наверняка будет всеми своими силами отпираться — и Паша в целом его прекрасно понимает, — а, кроме них, ещё и выполнение приличного количества работ, заданных на дом, но всё это как-то автоматически на время тёплого утреннего завтрака отодвинулось на второй план, поэтому Пашку почти не терзало.       Зато это спокойствие не меньше отразилось и на его работоспособности, так как вогнало юношу в состояние некого блаженного безделья — после завтрака ничего не хотелось, разве что ещё полежать и позаниматься какой-нибудь откровенной фигнёй, бесполезной и беспощадной. Поэтому Вершинин ощущал почти приятную, тёплую леность, которой противостоять всё-таки не смог и завалился ещё полежать «на-полчасика-а-потом-начну-заниматься-делами». Сначала Паша даже почувствовал некую вину за своё безделье, но довольно скоро успокоил себя тем, что всё-таки он как-никак заслуживает отдых и несколько часов ничегонеделания.       Впрочем, эти самые «полчасика» довольно скоро обернулись в целый час и, вероятно, продлились бы ещё больше, но юношу оповестил звук пришедшего в «ВК» сообщения. Паша поспешил проверить, кто ему написал, и, к своему удовольствию, обнаружил, что это был Горелов. Тот, не сказать, что настойчиво, но упорно предлагал товарищу сгонять вечером в клуб, «чтобы оттянуться по-человечески». Вершинин сначала подумал, что не особо-то горит желанием выбираться куда-то в клуб, но потом решил, что в принципе не плохо бы и развеяться, да и к тому же вживую с Лёхой насчёт номеров будет гораздо проще поговорить, чем по телефону и уж, тем более по переписке — так ему будет сложнее уйти от разговора. Паша не любил конфликты, не любил просить помощь, не любил цапаться с друзьями, не любил быть назойливым, не любил втягивать других в свои проблемы, но сейчас он готов был, скрепя сердце, делать исключения, потому что мучиться тайнами из снов с каждым днём становилось всё более невыносимо, сносить собственное любопытство и знание чего-то странного, с которым уже невозможно было повернуть назад, было всё труднее, поэтому Паша готов был идти на предприятие мер, которые его, мягко говоря, не шибко-то радовали. С другой стороны, Лёха вредный — да и в данной ситуации его нежелание тоже вполне можно понять, — но терпеливый и верный: побухтит потом, да успокоится.       Взвесив все «за» и «против», Паша, наконец, ответил товарищу, что в принципе согласен сгонять вечером в клуб, правда, не стал уточнять, что планирует с Лёхой поговорить. Горелову, в целом, следовало узнать многое, поскольку пока что он был не в курсе даже ситуации с письмом.       Вершинин лениво потянулся и решил, что надо бы успеть сделать как можно больше заданий к тому времени, как он поедет тусоваться, да и стоит морально подготовиться к разговору с Лёшей, к его ворчанию по поводу просьбы, связанной с номерами, и к его нагоняям за Пашино легкомыслие и безрассудство, которые он так щедро проявил, сунувшись после получения письма к Игорю, в случае засады преподнеся бы себя на блюдечке с голубой каёмочкой. А уж все недовольства, о которых только смел подумать Вершинин, от Горелова нужно было ожидать, как пить дать.       Юноша, наконец, соизволил подняться с кровати и заставил себя сесть за выполнение заданного на дом.       Первой в его планах значилась презентация, или как Паша называл любые подобные задания — «презентация эта вонючая». Юноша терпеть не мог делать эти самые презентации: сам здраво понимал, что особо ничего сложного нет, но его отчего-то ужасно утомлял бесконечный поиск информации, подбор форматов, запоминание всего, что сам же и написал, чтобы потом рассказать. Паше только картинки нравилось искать, откровенно говоря. Собственно, это и стало причиной того, на что он залип примерно на ближайший час-полтора после начала работы. Правда, после того, как Вершинин заставил себя переключиться на другую часть задания, прогресс не особо-то увеличился, поскольку юноша, скорее всего, из-за нежелания заниматься этой, по его мнению, лабудой, то и дело отвлекался на что-то другое: западал на статьи в интернете, на которые неосознанно переходил с каких-то других, зачитывался материалом в тетради, пока искал что-то нужное, заглядывал в соцсети, то стремясь ответить на пришедшее сообщение, то давая себе небольшой отдых, а где-то посреди процесса вообще отправился обедать, чтобы в очередной раз передохнуть, да и есть уже хотелось — после завтрака прошло несколько часов.       В конечном счёте, юноша едва успел закончить одно лишь только это задание к тому моменту, когда ему уже стоило начинать собираться, чтобы ехать на встречу с Лёхой. Причём Паша решил, что ему надо поторопиться — если он опоздает, то Горелов, вероятно, будет не очень доволен, а Вершинин хотел бы предпринять все возможные меры, чтобы застать друга со своей просьбой в по максимуму хорошем расположении духа. В итоге, собирался юноша совсем наспех, хотя, как назло, какие-то нужные вещи были неглаженными, что-то валялось не на своих местах, и это самое «что-то» приходилось искать. В общем и целом, Паша, собираясь и спеша к метро, уже даже смирился, что придётся позже, чем следовало бы, однако он так опаздывал, так опаздывал, что прилетел на место встречи почти на пятнадцать минут раньше оговорённого.       Было ещё довольно тепло, хотя неумолимо грядущий вечер уже накатывал холодом, и Вершинин даже успел слегка продрогнуть, пока ждал Лёху. Тот вскоре явился, радостно напрыгивая на товарища и лохматя его волосы с весёлым приветствием. Пашу это порадовало — видимо, Горелов в хорошем настроении. Ну ещё бы, суббота, они вдвоём выбрались в клуб, было бы странно, если бы Лёха грустил. Теперь Вершинину оставалось только аккуратно преподнести скромную просьбу.       — Чё тихий такой? — поинтересовался Горелов, когда они уже подходили к клубу, всю дорогу до которого юноша успешно прожужживал уши Вершинина на тему учёбы и Настюхи, с которой на неделе повздорил, а потом бегал, извинялся, потому что «не, ну, объективно, мой косяк был».       — Да задолбался просто, — отмахнулся Паша. — Сел сегодня дэзэ поделать, в итоге, убил на одну только дурацкую презентацию несколько часов. По ощущениям, ничего и не сделал.       — Хреново, — понимающе хмыкнул Лёха.       Они вдвоём поднялись по короткой лестнице к дверям в здание, из-за которых уже доносилась музыка. У дверей стоял мужчина с серьёзным, но заметно уставшим лицом. Молодых людей он только лишь проводил взглядом — Паша с Лёшей частенько заваливались именно в этот клуб, поэтому здесь их уже все знали. Вершинин уже даже не помнил, как впервые сюда попал: ему пришлось то ли как-то специфически прошмыгнуть, то ли что-то наврать про документы — восемнадцать-то ему должно было исполниться только через два месяца, — однако он об этом уже не особо задумывался, мол, прокатывает, и слава богу.       — А чё это тебя вообще сегодня потянуло в клубешник? — поинтересовался Паша, когда за ними захлопнулась тяжёлая дверь.       — Да хрен знает, — пожал плечами Лёха, — оттянуться решил. Учёба-то труд всё-таки.       — А кто-то не далее, чем два месяца назад, мне твердил, что учиться будет, тусоваться перестанет, — ехидно протянул Паша, смеряя товарища взглядом.       — Вообще-то я про учёбу только говорил, — гордо отозвался Горелов, — тусоваться себе я не запрещал. И что, скажешь, я про учёбу наврал? Ага, щас, я как осёл проклятый батрачу там.       Вершинин усмехнулся и шутливо вскинул руки в защитном жесте: — Да ладно-ладно, верю.       Друзья сразу потянулись к барной стойке. Лёха, по некой своей привычке, обычаю, да и, что уж говорить, вкусам, сразу взял пиво. Паша долго думал, чего бы выпить, но, в итоге, присоединился к выбору друга — нечего лишний раз голову ломать и деньги зазря тратить. Взяв напитки, они отлепились от стойки и потянулись по залу, но не тащаясь вглубь сборища. Лёха трещал без остановки, видимо, ему особо некому было выговориться, не с кем поделиться новостями, поэтому Паша за первые только полчаса узнал, как там продолжалась ссора с Настей, какой из преподов самый злобный, сколько раз за неделю Горелов получал за свои извечные приколы, и так далее, и тому подобное. Вершинин сам почти ничего не рассказывал, но дружелюбно и радостно поддерживал разговор, улыбался, кивал головой, поддакивал. Он ждал, когда Лёха чуть подопьёт, чтобы стать ещё веселее, но притом пока что прекрасно помнить все разговоры. Учитывая, что Горелов на пьянках любил набирать обороты, этот момент частенько был короток, но Паша умел его улавливать. А потому, чувствуя, что скоро товарищ дойдёт до нужной кондиции, в подходящую паузу заявил, что у него есть новости.       — Да-а? — с интересом выпалил Лёха, глушащий третью бутылку. — Интрига.       — Короче, не хотел тебя грузить всем этим бредом со снами, но, видимо, вакханалия продолжается, — как бы оправдываясь, начал Вершинин. — Игоря помнишь?       — К которому «на допрос» таскались? Забудешь такого, как же, — усмехнулся Горелов.       Паша сначала почти стыдливо замялся, но затем продолжил: — Мне тут на днях от него письмо пришло.       — Чё? Чё за письмо? — сконфузился Горелов, вполне возможно, решивший, что это шутка.       — Предложил встретиться. Сказал, мол, у него есть инфа, которую он, якобы не договорил, — Паша как бы невзначай растерянно припал губами к горлышку бутылки.       — Мутно как-то, — недоверчиво протянул Лёха и задумчиво поглядел куда-то в сторону. — И чё, ты хочешь снова вдвоём к нему смотаться? — Он обернулся к другу.       Вершинин замялся, слегка теряясь.       — Ну, как бы тебе сказать, — выпалил юноша, но понял, что из-за шума ничего не было слышно. Собрался с мыслями и продолжил: — Я у него уже был.       — В смысле? — не понял Лёха. — Ты, чё, один туда сунулся?       — Ну, не совсем, — неловко потёр шею Паша. — Я, идиот, Аню с собой потащил.       — Аню?! — Горелов сначала округлил в удивление глаза, а потом рассмеялся. — У меня только один вопрос: на кой хер?       — У меня сначала был план, но потом я от него отказался.       — То есть, не было плана? — язвительно подметил Лёша.       — Был. Просто я его не до конца продумал, — как бы в оправдание отозвался Паша.       Товарищ смерил его недовольным взглядом: — А чё ты меня не позвал? Чё ты мне вообще не сказал про это всё? — нахмурился он.       — Ты бы стал меня отговаривать.       — Конечно, стал бы.       — Вот поэтому и не сказал.       На несколько секунд оба замолчали. Паша отвёл глаза, а Лёха, наоборот, вперил в друга грозный взгляд.       — Ладно, — выпалил Паша, — не будем о том, что уже случилось.       — Ты же понимаешь, что тебя сейчас могло тут не быть? — отчего-то крайне серьёзно заговорил Лёша. —Вообще не быть.       Вершинин закатил глаза: — Ну не начинай, а.       — Как маленький, ей-богу, — проворчал Горелов скорее себе под нос, чем в адрес Паши. — Ну расскажи хоть, что там было.       Паша слегка оживился интересом друга и тем, что тот перестал так сильно напирать, и отозвался: — Если вкратце: Игорь сознался, что в тот раз соврал.       Лёха недовольно усмехнулся, прерывая друга, но ничего больше не произнёс.       — Сказал, мол, Костенко не присылал ему никакого письма об отмене, — продолжал Вершинин, будто с недоверием следя за реакцией друга, — а вживую остановил уже у моего дома. Он на машине был, Игорь номера машины запомнил.       Лёха устало потёр лицо ладонью и растянул рот в издевательской улыбке: — Братан, ты понимаешь, что щас оставил у меня больше вопросов, чем дал ответов? — Паша пристыжённо кивнул. — Хрен с ним, я уже молчу про то, что ты сунулся к этому Игорю, считай, один, не подумав о том, что тебя там может ждать не только он.       — Я подумал об этом, — разгорячённо выпалил Паша.       — Хреново подумал, — мгновенно огрызнулся Горелов с нескрываемым недовольством.       Вершинин замолчал и для верности приник к горлышку бутылки, чтобы, видимо, ещё чего не ляпнуть.       — Так вот, — продолжил Горелов, — про это я уже молчу. Но с чего ты взял, что Игорь сказал правду, если в тот раз, по его словам, соврал?       — Ну, — протянул Паша, зачем-то запрокинув голову и поглядев в потолок, — он сказал, что в тот раз боялся лишнего сболтнуть, мол, вдруг за ним Костенко явится, а у него козырь есть, якобы сказал, что его не видел, описать не смог. А сейчас уже пара недель прошла, значит, Игорь ему не нужен. Вот и решил признаться.       Лёха задумчиво отпил из своей бутылки и некоторое время молчал. Потом покачал головой: — Мутноватая версия. Но, допустим. Почему же тогда Костенко его остановил?       Паша замялся. Ане было как-то проще об этом рассказать, но Горелов надежд на понимание не внушал.       — Ну? — приподнял одну бровь Лёша.       — Сказал, что просто так передумал, — с сомнением выпалил Паша. — Почувствовал что-то.       — Почувствовал? — переспросил Горелов. — Бред какой. Ты меня за кого держишь?       — Да зуб даю, Игорь так и сказал, — поспешил оправдаться Паша.       Лёха недовольно цокнул языком: — Какие вы тут все, блять, чувствительные развелись. Ну и чё там дальше?       — Такое дело, — совсем неуверенно начал Вершинин, — можно тебя об одной услуге попросить?       — Опять что-то пробивать? — смерил его взглядом Лёша.       — Номера.       — Блять, Паш, мне дядя голову отвинтит. Он и так особо-то не был доволен в прошлый раз. Да и, к тому же, я только с его помощью в город выбираюсь, да по клубешникам таскаюсь. Мне ж нельзя, сам знаешь. Режим. И то для него это всё под предлогом того, что я к девушке своей мотаюсь.       — Знаю-знаю, — тоскливо пробормотал Паша. — Ну, пожалуйста. Мне очень надо. — Он просящими щенячьими глазами посмотрел на друга. — Это последняя такая просьба, — поспешил добавить он для пущей верности. — Правда-правда. Если ничего не найдут, то мне просто не за что больше будет зацепиться, соответственно, нечего и искать.       Лёха поколебался. Ему явно трудно давался этот выбор, поскольку, очевидно, тяжеловато было дядю просить о таких услугах, но и лучшему другу отказывать не хотелось.       — Ладно, — хмуро согласился он, наконец. — Но это в самый последний раз. В следующий даже и слушать не стану.       Паша просиял: — Спасибо, Лёх, реально спасибо. Что б я без тебя делал?       — Ну хорош. Пока не за что благодарить. В понедельник дяде позвоню, спрошу.       — Окей. Я номера тебе скину. Только они, это, — замялся вдруг Паша, — украинские.       Лёша неопределённо пожал плечами: — Честно, не знаю, насколько большой проблемой это станет. Но проблемой это станет.       — Должен буду.       — Ловлю на слове.       На несколько секунд воцарилось молчание, если не считать общего шума окружающей обстановки. Паша, решив, что свою задачу на этот вечер выполнил, поспешил перевести тему и спросил у Горелова о том, как там у него на фронте учёбы в целом, а не только в полку злобных преподов, и Лёша моментально переключился, а его собеседник смог вздохнуть с облегчением. После этого вечер, наконец, стал попроще. Молодые люди ещё немного выпили. Паша остановился, ощутив лёгкую ватность в ногах и покруживающуюся голову, и больше в себя вливать не стал. Лёха же позволил себе побольше, а потому опередил Пашу на пару бутылок и распустился. Вершинину в один момент даже пришлось оттаскивать товарища от какой-то дамочки, с которой они уже начали крутить шашни.       — Лёх, Лёха, — позвал друга Паша, — ты чё? А Настя?       — Ах, Настя, — наигранно проворчал Горелов и смерил товарища недовольным взглядом.       Вершинин на это только усмехнулся — он прекрасно знал, что Лёха Настю любит всей душой, пусть ему и нравится пофлиртовать с кем-нибудь ещё. Это в его характере, и он знает, когда нужно остановиться, если только в его голове не будет бушевать алкоголь. Именно поэтому Паша поспешил утянуть друга в другое место — чтоб тому не пришлось жалеть за то, что спьяну наделал. В Лёшиной любви Вершинин не сомневался — видел, как Горелов на Настю смотрит, так нарочно не изобразить и на нелюбимого или первого встречного человека так не посмотреть. Впрочем, Лёха отчего-то порой, украдкой подобным образом глядел и на этого некого Гошу, с которым Пашу не так давно познакомил на тусовке дома у Вершинина, но сам Павел на этом внимания заострять не стал. Мало ли на кого Горелов так смотрит — Паша решил, что это не его дело.       Самому юноше в этот раз отчего-то ни к кому лезть не хотелось. Алкоголь, быстро разнёсшийся в крови по телу, заставил встрепенуться и напомнить о себе тактильный голод, отчего Пашу вновь скрутило желанием даться кому-нибудь, куда-нибудь, в руки, в губы, прямо сейчас, господи, прямо сейчас. Но на этот раз Вершинин ощутил какой-то внутренний блок — да, хотелось, да, он и сам-то, пожалуй, был не против, даже какая-то девчонка уже минут пять не сводила с него глаз, однако что-то внутри противилось, упиралось почти яростно, и оттого Паша уже никому в руки даваться не хотел. Впрочем, на секунду мелькнула мысль, что может и хотел, но не кому попало, а кому-то конкретному. Однако это лишь на секунду. На одну только крохотную секундочку.       Ушли из клуба довольно скоро — Паша не планировал гулять допоздна, да и родители дома, как-то не хотелось заявляться размотанным в хлам, а Лёхе ещё нужно было вернуться до комендантского часа — ну или чуть позже, учитывая, что он иногда нарушал правила по блату. Потому они вдвоём выскользнули из клуба на уже заметно остывший воздух, который, по дороге до метро помог чуть протрезветь и освежиться, а потому друзья, хоть и вышли наружу молча, уже через несколько минут вновь завели беседу и заметно оживились. До метро добрались без проблем, а там и попрощались. Паша заботливо попросил Лёху отписаться, как он приедет, потому что Горелов вполне мог с большей вероятностью, чем Вершинин, найти приключений на свою задницу, тем более что алкоголь из него ещё до конца не выветрился.       Домой Паша вернулся уставший, но удовлетворённый — страх того, что Лёша откажет поговорить с дядей всё-таки прежде лежал на плечах непомерным грузом тревожности, а теперь — будто камень с души. От осознания этого спокойствие показалось ещё более сладострастным, и даже появились какие-то воодушевляющие силы и вера в то, что всё будет хорошо. Под самый конец вечера порадовало и то, что Горелов даже не забыл отписаться по приезде, и Вершинин с чистой совестью завалился спать.       Воскресенье полностью посвятил учёбе. Отдохнуть и ничего не делать хотелось ещё больше, чем вчера, но Паша здраво понимал, что завтра уже начинаются будни, и будет совсем не до этого, так что пришлось себя принудить и сесть за задания. Юноша был уверен, что справится за несколько часов, однако, в итоге, к своему глубочайшему недовольству, убил на всё про всё целый день. Зато не оставил на неделю никаких долгов и мог жить чуть спокойнее. Не забыл он и напомнить Лёхе о вчерашнем разговоре и о том, что тот обещал завтра поговорить с дядей. Горелов, к ещё одному небольшому облегчению ответил, что о своём обещании помнит, и Паша его ещё раз поблагодарил напоследок скинув сам номер машины.       По окончании дня юноша был уставшим до чёртиков, но часть вечера ещё оставалась свободной, а потому он со спокойной душой посвятил это время чистейшему ничегонеделанию, и это не могло не радовать, потому что теперь Пашу не тяготили ни домашние задания, ни волнения насчёт его мини-расследования — что будет, то будет, пока от него самого ничего не зависит. Так что, по его собственному скромному мнению, Вершинин более чем заслужил этот отдых и всецело им воспользовался — даже завалился спать пораньше расслабленный и утомлённый, всецело готовый к завтрашнему трудовому дню.       Понедельник прошёл относительно спокойно. Даже как-то подозрительно гладко. С одной стороны, это не могло Пашу не радовать, но с другой — он в некоторой степени уже успел привыкнуть к некоторому лёгкому, но никогда не сходящему на нет мандражу, и теперь слишком мирная обстановка его смущала. Впрочем, и в этом спокойствии юношу растормошила одна вещь.       Он уже возвращался домой с учёбы, ехал в метро, ему даже удалось сесть. От нечего делать разглядывал пассажиров, чуть покачивая головой в такт музыке, звучащей в наушниках. Безмятежность прервала вибрация телефона. Вершинин взглянул на экран — сообщение от Лёхи. Разблокировал, прочитал, порадовался: товарищ писал, что Пашину просьбу до дяди донёс. Тот особо доволен, очевидно, не был, однако, хоть и с неохотой, всё же согласился. Вершинин расплылся в почти глупой, но счастливой улыбке. Отписал Лёхе благодарность, пообещал, что точно подгонит дяде Горелова какой-нибудь презент, а то совсем как-то не по-людски получается. Убрав телефон, откинулся на спинку и прикрыл глаза, с неким удовольствием возвращаясь к уже привычным мыслям о Костенко. «Память о тебе, как жвачка в волосах, И, видимо, слишком глубоко в башке застряли корни. Холодно в аду, нечем дышать на небесах: Вселенной больше нет, но я о ней зачем-то помню»¹.       Музыка в наушниках кусалась, тянулась в нутро, переплетаясь с ощущаемым, не менее привычным мягким вкусом мятной жвачки, который, в свою очередь, и без того был тесно сплетен, склеен, скован неразрывно, безвозвратно с мыслями о Костенко, с его образом, со снами.       Пашу будто током пронзило. Юноша распахнул глаза и даже не смог сдержать режущий порыв дрожи, пробежавший по спине. А что, если и впрямь он помнит события какой-то другой вселенной, которой для него никогда не было? Или она была, но Паша никак не может восстановить её в памяти? Вершинин ощутил, как эта безумная мысль вспыхивает колючими искрами на кончиках пальцев. Она так яростно пронзала всё его тело, всё его существо, что, казалось, в кровь выбросился весь имеющийся адреналин, отчего захотелось незамедлительно вскочить на ноги и побежать. Бежать, бежать, бежать. Нестись, куда глаза глядят, бесцельно, ещё не зная, куда именно направлен этот бег, не останавливаться, пока дыхание не собьётся, а ноги не задрожат и предательски не откажут так, что сам мальчишка просто свалится без сил. Паша не секунду укорил себя, что раньше не думал о том, чем могут являться его сны, вернее, не рассматривал варианта, что они могут быть реальными воспоминаниями не из этого мира. Вершинин почувствовал, как по его лицу ползёт почти пугающая ухмылка — такие мысли звучали бредово, дико. Страшнее только то, что сам юноша находил их вполне логичными и возможными — пугало, что Паша уже настолько жаждал узнать правду о своих снах, что был готов поверить в любой бред, походящий на неё.       Вершинин, осознавший, что потонул в своих мыслях, схватился за телефон и отмотал песню на начало, принимаясь жадно вслушиваться в текст. По его спине пробежал холодок: казалось бы, просто дурацкая песня, которую он закинул в телефон по приколу, где-то на неё наткнулся — кажется, совсем новая была, — решил добавить, даже не прослушав до конца, но теперь она так пугающе идеально вписывалась в то, что творилось в его голове. Всплывали обрывочные воспоминания, то ли того что он видел во снах, то ли того, чего не видел, но откуда-то помнил. В памяти возник и странный прибор, назначение которого Паша не знал, но чётко понимал, что оно не соответствует тому, которое упоминается в песне, и мрачный, пустой, ужасающий город, в образах которого Вершинин уже научился узнавать Припять, и даже на мгновение юноша ощутил какое-то болезненное, ядовитое, колкое, странное чувство того, что действительно хотел — хотел когда-то или хотел бы, он не понял — стереть те воспоминания, которые теперь всплывали рваными фрагментами в его памяти. Это отчего-то Пашу обидело, ему показалось неприятным то, что сейчас он так мучается, старается, из кожи вон лезет, лишь бы узнать правду, но что, если когда-то Вершинин и впрямь хотел это забыть? На душе сделалось тошнотворно и страшно. Юноша постарался отвлечься от этого и вновь переключил своё внимание на текст, про себя отмечая, что если бы он встретил того, кто смог бы ему обо всём напомнить — тут Паша постарался быть оптимистом и твёрдо решил, что не «если встретит», а «когда встретит», — то ни за что бы не стал этой встречи избегать и пытаться забыть то, чего и так не мог вспомнить. Впрочем, юноша тут же спохватился — а что, если он и вправду пожалеет о желании всё узнать, когда окажется на пороге истины или уже с осознанием её самой? Что, если он действительно хотел забыть? На душе стало непомерно тоскливо, так, что выть захотелось, и внутри что-то сжалось от какого-то почти детского страха неизвестности, а точнее осознания масштабов возможной совершаемой ошибки.       Юношу из этих противоречивых мыслей выдернул факт того, что он приехал на свою станцию. Крепко задумавшись, Паша, словно во сне, покинул вагон, затем и само метро, направляясь в сторону дома — лёгкая прогулка и относительно свежий воздух обещали привести разум немного в порядок. Впрочем, на подходе к дому Вершинин обнаружил, что у него страшно разболелась голова от всех раздумий, взвешиваний «за» и «против», аргументов к ним, мыслей о том, сдаться или продолжать. Но, в конце концов, Паша твёрдо для себя решил, что раз начал, то пойдёт до конца, чего бы это ему не стоило и что бы ни ждало его в конце. Страшно шагать в неизвестность, особенно зная, что она может сулить тебе кошмарное разочарование. Однако всё же решимость, с которой было принято решение не сдаваться, придала дополнительной уверенности, и Вершинин даже слегка успокоился и убедился в правильности того, что делал.       Вся следующая неделя его расстраивала. Спокойная обстановка плавно, как змея, перетекала изо дня в день с самого понедельника, заданий на дом не намечалось, особенно благодаря тому, что Паша на выходных много чего сделал наперёд, появилось свободное больше свободного времени на прогулки с друзьями. Вершинин чувствовал себя не в своей тарелке: постоянное беспокойство, касающееся импровизированного расследования юноши, преследовало его ежедневно с момента пробуждения до момента погружения в сон, задавало вопросы о том, правильно ли мальчишка всё делает, в том ли направлении думает, не совершает ли глупостей, и Паша к этому даже привык. А теперь отсутствие чувства беспокойства, душевных терзаний заставляло Вершинина ощущать дискомфорт. Даже сны не снились. Паша стал волноваться — значит, вероятно, он и впрямь мыслит не в том направлении, делает что-то не так, и это его пугало. Он нашёл столько зацепок, так продвинулся в своих поисках, особенно по сравнению с тем, что изначально у него были лишь дурацкие сны в качестве «улик», и так страшно и до боли обидно было бы сейчас всё это потерять. Тревожность из-за постоянного беспокойства переросла в тревожность из-за постоянного спокойствия. От неё дрожали руки и крутило нутро. Паша чувствовал, что ему нужно об этом с кем-то поговорить, но не позволял себе этого сделать — тех, кому он мог доверять какие-то мысли по поводу всей ситуации, было немного, а самым близким друзьям, даже крайне человечной и понимающей Ане, Вершинин был просто не в силах это говорить. Он и так чувствовал, что всех достал, и лишний раз своими бредовыми мыслями никого дёргать не хотел. От невозможности выговориться лучше не становилось. Паша неосознанно искал поддержку, которую не получал. Вероятно, поэтому он, прощаясь с друзьями, задерживал свои объятия на секунду-другую дольше, чем было положено, и всё чаще ощущал какую-то странную, неосязаемую, щемящую боль внутри, особенно сильно сдавливающую грудь по вечерам, перед отходом ко сну, которая едва ли до слёз не доводила, так было от неё тоскливо. Потому Паша старался не оставлять себе свободного времени, чтобы не оставаться наедине с собой и своими мыслями — если всё же получал задания, делал их наперёд, учился, каждый день вытаскивал кого-нибудь прогуляться, посидеть в кафе, поболтать, без конца залипал в интернете, иными словами делал всё, лишь бы заглушить мысли, вызывающие волну тревожности внутри.       Впрочем, Паша, чувствуя, что расклеивается, разваливается по частям, по кристалликам и винтикам, твёрдо для себя решил, что будет сильным и потерпит столько, сколько потребуется, лишь бы получить ответы. И его старания окупились.       Прошло чуть больше недели. Паша стойко держал себя в руках и не менее стойко показывал всем, что у него всё супер. Даже Аня, с её-то внимательностью и доброй душой, не задавала вопросов — значит, хорошо играл. Юноша сидел вечером дома и бездумно калякал каракули на листочке, не зная, чем заняться, и решив себя отвлечь от гнетущих мыслей хотя бы дурацкими зарисовочками без смысла. Зазвонил телефон. Вершинин лениво перевёл на него взгляд — ему не очень-то хотелось сейчас с кем-то беседовать. На экране высветилось лаконичное: «Лёха». Паша сразу же схватил мобильник, но тут же себя мысленно одёрнул, решил раньше времени не тешиться отчаянными надеждами, Горелов мог ведь звонить и по другому поводу, а совсем не по тому, о котором так взволнованно помышлял Вершинин.       — Привет, — произнёс в трубку Паша, стараясь звучать более приветливо, нежели взбудоражено.       — Дарова, — довольно отчеканил Лёша. — Как жизнь молодая?       Вершинин едва слышно вздохнул, всё-таки, видимо, прогадал, и отозвался: — Да нормально. Без эксцессов, скажем.       Горелов прервал его ехидным смехом: — Да ладно тебе, я угараю, — хохотнул он и добавил: — Танцуй, тебе письмо.       — Чего? — не понял Паша.       — Нашли, похоже, твоего этого Косенко, Котсенко, Костенко. Косатика, в общем, твоего, — с явным удовольствием сообщил Лёха.       У Вершинина внутри что-то перевернулось и сжалось — не может быть, неужели. Даже не верилось. Может, это у Лёхи такие шутки дурацкие? Впрочем, в любом случае Паша вновь поспешил себя отвадить от сомнительных радостей, пока до конца не дослушает друга и не убедится во всём полностью.       — Чё молчишь-то? — всё так же задорно вопросил Алексей. — Дар речи от радости потерял?       — Типа того, — фыркнул Паша. — Ну так, что там?       — Короче, — начал Лёха, — дядя, как он сказал, ориентировки с номером разослал, чтоб по камерам пробивали. Ну и пробили, засекли где-то там…       — «Где-то там» это где? — перебил его Паша.       — Да не ссы, в Москве, в Москве, — поспешил убедить друга Горелов. — Так вот, мне дядя ещё дня четыре назад звякнул, мол, заметили.       — А почему ты мне сразу не позвонил? — возмутился Паша, вновь перебивая товарища.       — А, может, дослушаешь сначала? — терпеливо вопросил Горелов.       — Прости, — чуть пристыжённо отозвался Пашка.       — Ну так вот, — с некоторым нажимом продолжил Лёха, — дядя мне, в итоге, предложил немного понаблюдать, куда эта машина ездит, и, короче, этот твой Костенко, судя по всему, каждый вечер в один и тот же дом возвращается, ну, квартира, видимо. Так что у тебя теперь есть адрес — скажи спасибо камерам во дворе.       — Лёх, — с нескрываемой улыбкой выпалил Паша, зарываясь пальцами в волосы, — ты герой. Я даже не знаю, как тебя благодарить.       — Да ладно тебе, это дяде спасибо, — отозвался Лёша, и Вершинин готов был поклясться, что тот в этот момент отмахнулся. — Но есть одно «но», — тут же резонировал он, и это прозвучало как-то неожиданно серьёзно.       — Какое? — с опаской поинтересовался Паша.       — Адрес я тебе не дам. Поедем туда вместе, чтобы не было, как когда ты к Игорю один сунулся.       — Ты щас серьёзно? — удивлённо выпалил Вершинин.       — Вполне, — твёрдо отозвался Горелов. — Кто знает, что там с тобой может случиться.       — Бля, Лёх, ну пожалуйста, — проговорил Паша. — Скинь адрес, меня же любопытство замучает.       — Сунешься ведь туда, стопудняк, — проворчал Лёха, — сегодня же. Чё, я тебя не знаю?       — Нет, честно, — почти по-детски поспешил заверить друга Паша. — Ну по-братски прошу.       — Нет, и точка, — возразил Горелов. — Всё, ладно, давай, мне пора. Договоримся, когда скооперируемся туда съездить.       — Ладно, — недовольно пробурчал юноша. — Ещё раз спасибо.       Разговор был окончен. Паша почти обиженно нахмурился, скрещивая руки на груди. Потом решил, что тут ничего не поделать, потому что с Лёхой спорить бесполезно, и решил смириться. Хотелось бы, конечно, одному съездить, поскольку увидеться с Костенко юноше хотелось самому, без свидетелей, и обо всём по-человечески поговорить. Впрочем, потом он подумал, что, наверное, Горелов всё же прав — и к Игорю-то было небезопасно ездить в одиночку, а уж к самому Костенко ещё сомнительнее.       Когда Паша уже готовился ко сну, он вдруг вспомнил о том, что писал Сергею сообщение на электронную почту. Заглянул проверить, не ответил ли тот, но этого, к Пашиному недовольству, не случилось. Собираясь ложиться, юноша напоследок пролистывал ленту новостей, ему вдруг пришло сообщение от Горелова. Это показалось неожиданным, и юношу одновременно и заинтриговало, и смутило. Но текст, к великой радости Вершинина, гласил: «Знаю же, что не уснёшь и реально мучиться будешь. Только по-братски один не лезь». Вслед за этим Лёха скинул адрес вплоть до подъезда, чем Пашу буквально осчастливил. Следом пришло ещё одно сообщение: «Кстати, забыл сказать, машина оформлена на некого Сергея Костенко, так что, походу, фамилия у него настоящая была написана». Вершинин в очередной раз поблагодарил друга, убрал наконец телефон и улёгся спать. Разум его, как уже было заведено, занимал Костенко — Сергей, видите ли. Серёжа. От имени или от знания этого самого имени у Паши почему-то радостно теплело внутри, и юноша ощущал, как преисполняется самыми счастливыми чувствами. Так, в приятном полузабытье, и уснул, хоть и далеко не сразу, потому что, несмотря на получение адреса, теперь весь изнывал и будоражился мыслями о том, как наконец встретит Костенко. В голове сразу всплывала и негативная сторона этих раздумий: а вдруг он Пашу не знает или не помнит? Да нет, должен знать, он ведь подговаривал Игоря. А вдруг это была случайность? А вдруг Костенко не станет с Пашей говорить? А вдруг в последний момент всё сорвётся, и Вершинин мужчину так и не найдёт? А вдруг, а вдруг, а вдруг… Слишком много всяких «вдруг». Юноша решил, что загонять себя подобными мыслями совсем не кстати, поэтому постарался от них абстрагироваться, но перед этим сделал важный для себя вывод: нужно постараться встретить Костенко как можно раньше, не медля ни дня — ведь, кто знает, что и как скоро может перемениться?       Утром Паша твёрдо для себя решил, что поедет сегодня же. Один. Всё-таки пересилить своё желание пообщаться с Костенко с глазу на глаз, он пересилить не смог. Впрочем, Лёхе-то, получается, особо не соврал — «нет» ведь Паша ответил на предположение о том, что он кинется по адресу в день, когда Горелов сообщил информацию, то есть вчера, а юноша-то едет сегодня. Решил подождать до вечера или, по крайней мере, до второй половины дня — пары пропускать не стоило, да и Костенко, наверняка, мог оказаться занят в первой половине дня, так что резоннее было нагрянуть попозже.       Паша так и сделал, отправился в универ, правда, еле отсидел пары. До жути мешали сбивчивые, скомканные мысли, переплетённые с преждевременной радостью от увенчавшихся каким-никаким успехом поисков. Из-за этого юноша не мог сконцентрироваться на занятиях, часто выпадал в прострацию, задумывался, отвлекался, никак не мог угомониться, беспокойно елозя на месте, точно готовясь в любой момент кинуться бежать. Что-то так и тянуло, звало за собой, вело к тому дому, вгрызаясь в разум, в мозг, вцепляясь мёртвой хваткой в глотку. Паша едва выдержал.       Ещё с утра хотел после пар немного прогуляться, чтобы прошло чуть больше времени, но в действительности по окончании занятий он покинул аудиторию, а за ней и сам универ едва ли не бегом. Ехал в метро — пожирала тревожность. Точно такая, как если бы юноша опаздывал на вокзал или в аэропорт, всё время пытаясь мысленно заставить поезд в метро ехать быстрее, что физически в любом случае было бы невозможно.       До адреса добирался, как в забытье. Не помнил ни дороги, ни лиц прохожих, ни фасадов домов, ничего. В голове только набатом стучали привычные навязчивые мысли и нескончаемый призыв «быстреебыстреебыстрее», которому мальчишка противиться не мог и оттого торопился, спотыкался, путался в ногах, точно смертельно устал от какой-нибудь невообразимой погони.       Впереди показался двор. Совершенно обычный, такой же, как и многие другие, замкнутый между однотипными хрущёвками, заполненный припаркованными машинами, возгласами детей с ближайшей площадки, несколькими собачниками. Юноша огляделся, нашёл номер на двери подъезда — не тот. Пройдя чуть дальше, обнаружил нужный. Снова огляделся, заметил среди припаркованных недалеко от подъезда машин одну, которая показалась ему подозрительно знакомой, будто он видел её раньше. Взглянул на номера и понял, что не ошибся — та. Решил, что, наверное, видел во снах, поэтому смутно помнил. В любом случае, наличие автомобиля Вершинина порадовало — видимо, Костенко дома. Проблемой было только то, что Паша даже примерно не представлял, какая у Сергея квартира, но тут же решил, что готов звонить и стучаться в каждую, пока ему не откроет Костенко.       Впрочем, Паша вдруг остановился в нерешительности. Чувства, подгонявшие его изнутри, сумбурные мысли, решительность внезапно затмил томившийся где-то на подкорке страх. Вершинин впервые вдруг чётко осознал, что он сейчас буквально стоит на пороге некой своей истины: ещё шаг, и для Паши что-то откроется, нечто потаённое, то, от чего он когда-то, возможно, хотел избавиться. Ещё шаг, и юноша окажется лицом к лицу с тем, кого так долго искал, и Пашина жизнь уже, скорее всего, не станет прежней. Вершинин тут же сам себе усмехнулся — его жизнь перестала быть прежней, ещё когда он увидел тот самый первый сон.       Юноша ещё немного помялся, но затем, наконец, устремился к двери в подъезд. Во рту привычный, пряный мятный вкус. А в голове на мгновение пронеслась уже чуть позабытая, но всё ещё страшная мысль: «Надеюсь, я его не выдумал».       Паша уже занёс руку над домофонной панелью с кнопками, но тут зазвучал переливчатый звук открывания, и дверь медленно приотворилась. Изнутри неспешно вышла миловидная старушка. Юноша придержал ей дверь.       — Спасибо, — негромко отозвалась та.       Вершинин, улучив момент, хотел было шмыгнуть в подъезд, но остановился и поинтересовался у вышедшей старушки: — Извините, а вы случайно не знаете, Сергей Костенко здесь живёт?       — Кто? — переспросила женщина, обернувшись к юноше.       — Ну, мужчина один, — отозвался Паша и, припоминая, как Сергея описывал Игорь, добавил: — Невысокий такой. Его машина вон там стоит. — Вершинин махнул рукой, указывая на автомобиль Костенко.       Старушка проследила за жестом, посмотрела на машину, затем снова на Пашу, несколько секунд помолчала и после этого отозвалась: — А, да-да, знаю такого. В этом подъезде, да, в этом.       — А на каком этаже, не знаете случайно? — с надеждой вопросил Вершинин.       Старушка пожала плечами: — Не знаю. Но я живу на втором, а он всегда поднимается выше, — как-то отстранённо и задумчиво добавила она. Снова помолчала, затем отвернулась и продолжила свой путь прочь от подъезда.       Паша пару мгновений поглядел ей вслед, а после, тяжело вздохнув, решительно распахнул дверь шире и шагнул в подъезд. Лампочки не горели, и после яркого дневного света, глазам потребовалось несколько секунд, чтобы привыкнуть к темноте внутри. Лестницу наверх от выхода отделяла ещё одна дверь, просто деревянная, без каких-либо кнопок и замков. Вершинин направился вперёд, ещё не привыкнув к темноте, а потому сходу чуть не налетел на кого-то, только что распахнувшего вторую дверь и направляющегося вон из подъезда.       — Простите, — поспешил извиниться мальчишка, пытаясь сделать шаг в сторону, но снова чуть не налетел на незнакомца.       За дополнительные несколько мгновений зрение успело слегка привыкнуть к темноте, и Паша, подняв глаза, на секунду опешил: прямо перед ним стоял Костенко. Мальчишке показалось забавным, что от он настолько был сбит с толку внезапностью встречи, что первой мыслью в голове было что-то странное и спутанное вроде: Игорь соврал — никакой Костенко не лысый, просто коротко стриженный.       — Здрасте, СергйЛександрыч, — скомкано выпалил юноша на выдохе, вперившись очумелым взглядом в мужчину. Он понятия не имел, откуда знал чужое отчество, ведь Лёха говорил только имя. Впрочем, Паша решил, что это — просто ещё одно внезапно всплывшее воспоминание.       Мужчина тоже поднял глаза, глядя на Вершинина. На лице Сергея на долю секунды отразилось удивление, но потом Костенко принял непроницаемое выражение. Однако перед этой непроницаемостью на едва уловимое мгновение по лицу Костенко скользнуло какое-то болезненное чувство, смешанное с чем-то вроде эмоции, когда встречаешь нечто давно забытое, но до дрожи родное.       — Паша? — всё же несдержанно выпалил он.       Юноша просиял. Голос был совершенно тот же, что Вершинин однажды услышал во сне, у мальчишки даже ноги подкосились от осознания этого. Внутри что-то тепло сжалось, скрутилось тугим узлом, а в голове, кажется, с пульсом билась одна мысль: «Я его нашёл, и он меня знает».       Я его нашёл.       Он меня знает.       — Я, — улыбнулся Паша, который при всём желании сейчас не смог бы сдержать улыбку. Всё его тело прошибало волнами дрожи, ноги не слушались, подкашивались, в голове всё плыло, а перед глазами темнело — до того не верилось, что всё это наконец происходит, что они встретились, что Сергей настоящий, что он стоит меньше, чем в полуметре, от Паши, что он его помнит. Вершинин ощутил, как голова идёт кругом, и едва не пошатнулся. Снова ощутил знакомую ломоту в теле — хотелось Сергея коснуться, в первую очередь, чтобы убедиться, что он настоящий, живой, реальный, осязаемый, а не плод Пашиного уставшего разума. Ну и чтобы утолить всепоглощающий тактильный голод — почему-то возникало чувство, что мужчина сможет это сделать, хотя никто другой не смог. Впрочем, несмотря на эту ломку, касаться Сергея Паша себе не позволил.       — Что ты здесь делаешь? — сходу поинтересовался Костенко.       — Вас ищу, — отозвался Паша.       — Зачем?       — Поговорить хотел.       Его взгляд упал чуть ниже, и мальчишка заметил явно не пустую дорожную сумку, сжимаемую Сергеем в руке. Улыбка сменилась на выражение смущения: — Я не вовремя? — робко спросил Вершинин.       Костенко проследил за взором юноши, глянул на сумку и поджал губы.       — Нет, — коротко ответил он, — всё нормально. Это так, — качнул мужчина сумкой, — подождёт. Поговорить, значит?       — Да, — чуть более обнадёженно пискнул Пашка.       — Что ж, — сдержанно кивнул Костенко, — давай поговорим. У меня к тебе тоже есть парочка вопросов.       На секунду последняя фраза юношу смутила, но он тут же спохватился, что Сергей, наверное, хочет узнать, как Паша его нашёл. Мужчина в это время уже успел развернуться и отправился обратно по лестнице, придержав для Вершинина дверь, пока тот соображал, значит ли «давай поговорим» приглашением за собой. Жест с дверью Паша уже совершенно точно расценил, как приглашение, а потому охотно двинулся вслед за Сергеем наверх, чувствуя, как ноги его почти не слушаются, а руки взволнованно дрожат.       Они поднялись на несколько этажей вверх, останавливаясь у двери в чужую квартиру. Пока шли по лестнице Паша от волнения иногда перемахивал сразу через несколько ступеней, а ещё, хоть у него и всё в голове путалось от ситуационного перевозбуждения, он догадался посчитать этажи и квартиры, чтобы потом высчитать, в какой живёт Костенко. Когда остановились, Вершинин неловко встал на несколько ступеней ниже, смущённо заламывая руки и поглядывая на Сергея исподлобья, пока тот открывал дверь.       — Проходи, — произнёс Костенко, заходя в квартиру и зазывая Пашу за собой.       Включил свет, скинул сумку куда-то в сторону. Юноша скользнул внутрь, закрывая за собой дверь. Скинул обувь и пальто, с интересом огляделся, правда, много времени на эти озирания ему выделить не удалось.       — Руки мыть, — мягко скомандовал Сергей, жестом указав в сторону ванной. Сейчас он казался отчего-то излишне серьёзным и холодным, почти непроницаемым. — Чай будешь? — спросил он вдогонку послушно отправившемуся мыть руки Паше.       — Да, если можно, — отозвался тот, решив, что за чаем разговор всё равно лучше будет клеиться.       Костенко отправился на кухню и вымыл руки там. Поставил чайник, достал пару кружек, заглянул в навесные шкафчики, хотя скорее для вида — знал, что вряд ли там что-нибудь найдёт.       — Правда, у меня к чаю ничего нет, — констатировал Сергей, обращаясь к вошедшему Паше.       Тот, выйдя из ванной, прежде чем скользнул в кухню, улучил момент и слегка оглядел квартиру: обставлена по-холостяцки просто, даже как-то почти по-спартански. Сложилось впечатление, что в ней либо никто не обитает, либо живёт какой-нибудь военный, приученный к жёсткому порядку и дисциплине.       — Ничего страшного, — робко отозвался юноша, даже не зная, уместно ли так отвечать, учитывая, что он и так в чужой квартире пьёт чужой чай.       Мальчишка уселся за стол, стеснённо сплетя руки на коленях. Чайник закипел. Мужчина поставил на стол сахарницу, туда же отправился пакет с жалким количеством конфет, найденный где-то в глубинах одного из шкафов. Сам Сергей принялся разливать чай по чашкам и сразу же начал: — Откуда ты меня знаешь?       Вопрос был в лоб. Вершинин сразу понял, что Костенко не из тех людей, что привыкли ждать — скорее сходу берёт быка за рога. И это притом, что желание поговорить первым изъявил Паша. Впрочем, юноша был совсем не против — он был готов поговорить с Сергеем о чём угодно, просто потому что это Сергей, а Паша так долго его искал и теперь так смертельно рад его видеть. С другой стороны, на юношу только лишь сейчас накатило осознание того, что он даже примерно не удосужился сформулировать более-менее внятное объяснение тому, почему искал Костенко и хотел с ним поговорить, такое, чтоб не звучало, как бред сумасшедшего. Хотя в любом случае трудно было бы это преобразовать в нечто вменяемое, даже скорее практически невозможно. В связи с этим в голове появлялось две мысли, хорошая и плохая. Хорошая состояла в том, что если Сергей и сам чувствует, видит, помнит нечто подобное тому, что в последнее время мучает Пашу, то он, вероятно, и так всё поймёт. Плохая же — в том, что если Костенко ничего не знает, то положение Вершинина резко ухудшится: он останется непонятым, ещё и потеряет единственного возможного союзника в своей нелёгкой схватке с судьбой. Незнание пугало.       — Что ж, — начал Паша, когда молчание уже начало затягиваться, а Сергей уже начал оглядываться на юношу через плечо, как бы ожидая ответа, — это сложно объяснить. Но, если вкратце, — он замялся, — вы мне снитесь.       — Вот как? — спросил мужчина с усмешкой, будто бы даже не удивившись, хотя Вершинин подумал, что, вероятно, по Сергею любые эмоции будет трудно читать, чувствовалось в нём что-то недоступное. — И в честь чего же я тебе снюсь? — поинтересовался он.       Паша смутился. Ответа он не знал.       — Честно говоря, я без понятия, — сознался юноша. — Поэтому и пришёл поговорить.       — А как ты понял, что тебе снюсь именно я? Откуда ты меня знаешь? — продолжал Костенко, повторив свой прежний вопоос. Ответ про сны его, видимо, не очень устроил, и это было вполне обоснованно.       Он не давил, не повышал тон, не нагнетал, просто спрашивал, спокойно, размеренно, но Вершинин всё равно растерялся, как минимум потому, что даже примерно не представлял, что отвечать.       Сергей подошёл к столу, поставил одну чашку на его поверхность, а другую протянул мальчишке. Тот взялся за чашку, невольно прикоснувшись к чужим пальцам, чтобы перехватить ручку, и Пашу вновь будто током прошибло, сильно, остро, насквозь — от кончиков пальцев и самой макушки до стоп. Так, что юноша едва не уронил чашку, если бы Костенко не успел её перехватить чуть крепче. Перед глазами ярко, насыщенно, едва ли не живее, чем во снах, вспыхнули знакомые образы, тёплые, мягкие, солнечные. И Сергей показался ещё более понятным, светлым, не менее знакомым, чем сами эти странные воспоминания. Паша глупо заморгал, пытаясь избавиться от мгновенного наваждения, смущённо поглядел на мужчину, как бы извиняясь по поводу чашки, и по чужому лицу понял — его сейчас не одного так прошибло.       — Вот, видимо, оттуда я вас и знаю, — пролепетал Вершинин, на всякий случай берясь за чашку ещё и второй рукой и наконец забирая её из чужих ладоней, ставя на стол.       Сергей на этот раз ничего не спросил, только поджал губы, едва заметно нахмурился и сел за стол. Паша замолчал, ощущая некую неловкость и невольно сложил руки на коленях, точно боялся сделать ещё хоть одно лишнее движение. Костенко на секунду задумался, потом подтолкнул к юноше сахарницу, будто бы знал, что тот несладкий чай не пьёт, и ещё несколько мгновений, пока Паша робко накладывал сахар, молчал.       — Сны, значит, — задумчиво проговорил, наконец, Сергей. Слегка облегчённо выдохнувший Вершинин кивнул. — И что там со снами? — спросил мужчина, переводя взгляд на Пашу.       Тот на секунду растерялся, особенно от внезапного зрительного контакта, а потом несмело заговорил: — В общем, это началось ещё в августе. — Паша нервно сдавил пальцами чашку. — Вы только не думайте, что я сумасшедший какой-нибудь, — тут же спохватился он, — потому что всё это звучит бредово и, наверное, ужасно глупо. — Юноша отхлебнул чай, чтобы немного промочить горло, и продолжил: — Мне тогда приснился первый сон. Совершенно странный, смазанный. Там были только какие-то смешанные фигуры, и ничего толкового. Я тогда особо не придал этому значения, но сны продолжились. Иногда я выхватывал какие-то более чёткие и конкретные образы, например, своих знакомых, какие-то здания. Мне показалось, что я их как будто где-то видел, кучу всего прошерстил, понял, что мне снится Припять.       — Припять? — переспросил мужчина, вскинув одну бровь и пригубив чашку.       Он слушал внимательно, не отводя от Паши глаз, разглядывал юношу, будто бы хотел получше запомнить или, наоборот, почётче вспомнить и, казалось, впитывал каждое его слово.       — Да, — неуверенно отозвался Вершинин, точно усомнившись в своих словах. Ему показалось, что Сергей сделал для себя какие-то выводы по поводу Припяти в чужом рассказе, но пока решил не озвучивать. — Мне это тоже показалось странным. Я стал во всём копаться. Чаще всего мне снился ваш образ, хоть и сначала он был совершенно размытый, скомканный, непонятный. А потом мне однажды ваш голос снился, — добавил Паша будто бы смущённо.       — Голос? — переспросил Сергей так, словно юноша шутил. — И, что, похож?       — Да, — честно отозвался мальчишка, взволнованно расширяя глаза, — один в один. А после, — добавил он, возвращаясь к предыдущей своей мысли, — по мере того, как продвигались мои поиски, всё, что мне снилось, начинало обретать некие более чёткие очертания, становиться понятнее, знакомее. Я как будто с трудом вспоминал нечто, когда-то со мной случившееся, — растерянно пробормотал Паша.       — Погоди, ты сказал про свои поиски, — переключил его внимание Сергей.       — Ну да, — ответил юноша, — я тогда и начал вас искать.       — Зачем?       Вершинину ответ казался очевидным, но простой и лаконичный вопрос сейчас заставил усомниться в правильности ответа.       — Я запутался, — признался Паша, снова стараясь спрятаться за чашкой. — Меня мучили эти сны, мысли, с ними связанные, моя жизнь из-за них комкалась и путалась. Я не знал, что мне делать, и никто не мог помочь, даже друзья, которые тоже в моих снах появлялись. — Юноша посмотрел на мужчину исподлобья почти виновато. — Я очень надеялся, что, найдя вас, смогу получить ответы на мучающие меня вопросы, потому что, похоже, вы единственный, кто ещё хоть как-то связан с тем, что мне снится.       — А дальше? Как ты меня нашёл? — не медля, спросил Костенко, точно его не волновало смущение юноши.       — Ну, я предпринимал разные меры: шерстил интернет, стал вести дневник снов, но особо ни к чему не приблизился, — ответил тот, барабаня пальцами по полуопустевшей чашке. — Потом совершенно случайно засёк одного пацана. Он тоже мне показался очень знакомым, а ещё попытался свалить, когда я захотел с ним пообщаться. Что я должен был подумать?       — Что он явно что-то знает? — поддержал Костенко.       — Именно, — выпалил Вершинин как-то чересчур эмоционально. — Если вкратце, мы его выследили.       — Что за пацан-то? И кто «мы»?       У Паши сложилось впечатление, что Сергей прекрасно знает ответы на свои вопросы, но юноша не мог понять, почему мужчина их задаёт.       — Игорь, — коротко ответил Вершинин, пребывая в полной уверенности, что Костенко сразу поймёт, о ком речь.       — Ах, Игорь, — нахмурился Сергей.       Это прозвучало крайне недовольно, и Паша даже взволновался, беспокойно заёрзав по стулу.       — Ну, он не виноват, — зачем-то попытался выгородить Игоря юноша, будто боялся, что Костенко может решить наведаться к Игорю и, так скажем, обкашлять с ним некоторые вопросики. — Мы ему угрожали.       Вершинин одновременно и смутился, и едва сдержал смех — это звучало и пугающе, и до абсурда смешно, бред ведь полнейший.       — Угрожали? — почти изумлённо, но в то же время с усмешкой переспросил Сергей.       — Да, — несмело отозвался Паша. Он почему-то не чувствовал угрозы от мужчины в том плане, что Костенко мог бы юношу куда-то сдать за такие-то заявления, а потому не гнушался откровенничать. — Я друга с собой потащил, одному-то соваться, ну, не по себе как-то, — продолжал он, пожимая плечами и отхлёбывая чай. — У меня пистолет был. Игорь всё и выложил.       — Сразу?       — Нет, поотпирался. Даже соврал, но потом всё равно сознался.       Сергей явно был недоволен, и Паша в нём в открытую этого, конечно, не видел, но чувствовал на каком-то невербальном уровне. В голову постучалось осознание того, что Костенко, видимо, и впрямь не хотел, чтобы его нашли. Юноша сразу почувствовал себя ещё более неуютно, стушевался, потупил взгляд, неловко подобрал к себе руки — действительно невежливо как-то получалось. Захотелось провалиться сквозь землю. Воцарилась тишина. Сергей, успевший о чём-то крепко задуматься, видимо, ощутил эту неловкость и уловил Пашины сомнения. Он покачал головой: — Не принимай на свой счёт. — Мужчина снова вперил в юношу свой взгляд. — Меня просто злит, что, будь вместо тебя кто-то другой, кому бы я был нужен для не самых благих целей, Игоря бы раскололи как пить дать. Опасно держать в безнаказанности тех, кто может тебя сдать.       У Паши по спине пробежал холодок. Тут же в голове всплыли те воспоминания из снов, где образ Костенко ещё был размытый, неочерченным, но внушал какой-то страх, царапающийся где-то в желудке, заставлял трепетать перед ним, однако всё ещё оставался понятным и неотъемлемым. Юноша сейчас ощутил то же самое — слова Сергея заставили немного напрячься, но, в целом, казалось, это всё ещё был тот Костенко, которого Паша так упорно искал. Вершинин не знал, откуда взялось осознание этого, и всё же ощущал его так чётко, как ощущал сейчас гладкую поверхность керамической кружки под своими пальцами. Чем больше юноша узнавал мужчину, тем больше понимал, что совсем его не знает. Сергей казался всё более глубоким, неясным, таинственным, несмотря на то, что, судя по всему, особо ничего от Паши не стремился утаить. Быть может, что-то не договаривал, но это совершенно другое.       Взволнованный юноша в очередной раз припал к чашке губами, топя в остатках чая свои сомнения.       — Боишься? — внезапно разрезал вновь повисшую тишину чужой вопрос.       Костенко, видимо, решил, что Вершинина напугали его слова о тех, кто что-то да знает — быть может, мальчишка жалел, что, раз столько вынюхал, то с ним теперь тоже могут «разобраться».       — Есть немного, — признался Паша, которого на деле больше пугало то, что они с Сергеем могут не найти общий язык и окончательно запутаться, а юноша так и не получит ответы на свои вопросы.       — Ещё чаю? — невозмутимо спросил Костенко, глядя на чужую почти опустевшую чашку.       — Если можно, — пискнул Паша, радующийся наличию чая, которым можно было хоть немного заполнять неловкие паузы.       За окном начинало темнеть. Где-то внизу во дворе стали зажигаться жёлтые фонари. Сергей поднялся из-за стола и подлил юноше в чашку ещё кипятка. Чая в чашке оставалось совсем на дне, поэтому мужчина протянул мальчишке ещё один пакетик с заваркой.       — Спасибо, — улыбнулся Вершинин, благодарно принимая протянутый ему пакетик.       Костенко сел обратно за стол, включил висящую на стене над ним небольшую навесную лампу и, пока юноша накладывал в чашку сахар, подтолкнул к нему ещё и нетронутый пакет с конфетами. Паша благодарно взялся за него, развязал, выудил одну, развернул фантик, с неловким видом откусил махонький кусочек.       — А дальше? — спокойно спросил Сергей, складывая руки в замок на столе. Он к своей чашке едва ли притронулся.       Мужчина так прямо смотрел на юношу, что тому казалось, будто он перед Костенко как на ладони, словно бы Сергей его насквозь видит и всего, целиком и полностью, знает. От осознания этого и некой неловкости, перманентно распространяющейся тенью по всей кухне, Вершинин зарделся и ощутил, как кончики ушей предательски горят. Сергей этому украдкой усмехнулся.       — Ну, — неуверенно начал Паша, понимая, что Костенко своим вопросом вернул его к незаконченной теме, — Игорь номер вашей машины запомнил. Я друга попросил пробить, узнал адрес.       — Алексея что ли попросил? — прямо и внезапно спросил Костенко.       Вершинин от неожиданности крепче стиснул пальцами кружку и невольно вытаращился на мужчину.       — Откуда вы знаете? — недоверчиво спросил он.       — Я много чего знаю, — лаконично отозвался Сергей. — Но сейчас не об этом.       Пашу ужасно подмывало спросить, что ещё мужчина знает и, главное, откуда, однако от вопроса удержался — почему-то почувствовал, что раз Сергей сказал: «Сейчас не об этом», то он и впрямь отвечать не станет. Да и сам мужчина какой-то такой, что в принципе захотелось повиноваться и не лезть, куда не просят. Вершинин вдруг отчётливо ощутил себя в чужой власти, и это, с одной стороны, слегка пугало, но с другой — почему-то успокаивало и заставляло чувствовать себя в безопасности.       — Так, а Алексей-то как номера пробил? — продолжал Сергей.       — Ну, он не сам, у него дядя — мент, — честно ответил юноша, снова принимаясь за несчастную конфету.       — Понятно, — кивнул Костенко, и, видимо, кучу мелочей, которые Паша не упоминал, он сам достроил и осознал. — А от меня-то ты чего хочешь?       Это прозвучало беззлобно, без напора, но Вершинин всё равно стушевался, будто бы зазря тратил чужое время.       — Я надеялся, вы мне поможете. Хотя бы какую-то крупицу правды сможете для меня прояснить, — отозвался Паша, глядя чуть исподлобья. Он почувствовал, что Сергей должен что-то знать, как минимум потому, что он за всю прошедшую часть их разговора оставил больше вопросов, чем дал ответов. — Скажите, прошу вас. Я же вижу, что вы что-то знаете.       Костенко откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.       — Я не хочу тебе врать, Паш, — ответил он. — Кое-что я действительно знаю. Но это будет очень трудно объяснить.       — Пожалуйста, — встрепенулся юноша, — я готов потратить сколько угодно времени и в чём угодно копаться. Вы только попытайтесь объяснить. Пожалуйста.       Сергей усмехнулся — ну что за щенячьи глазки напротив? Костенко прекрасно знал, что Паша упорный и упрямый, конечно, он до всего докопается.       — Ты тоже мне снишься, — ответил мужчина.       Вершинин почему-то снова покраснел и чуть успокоенно улыбнулся при этих словах. Он сам тут же стушевался, у него возникло какое-то странное ощущение — вроде он собирался прийти и разговаривать серьёзно, а на деле трепетал, тушевася перед Сергеем и краснел, как маков цвет. Отчего-то чувствительный такой. Невероятно.       — Нет, это объяснить мне не сложно. Это я прекрасно понимаю, — пробормотал он в ответ.       «Значит, всё-таки связаны», — облегчённо и радостно подумал юноша.       — Но знаю я тебя не из своих снов, — тут же резонировал Сергей. В ответ на удивлённо и недоверчиво вскинутые брови он отозвался: — Паш, ты был в Припяти, в восемьдесят шестом году, как бы безумно и смешно это ни звучало.       — Чего? — с лёгкой, но почти нервной улыбкой переспросил юноша.       Звучало действительно катастрофически хреново, как дурацкая шутка. Впрочем, Паша же самого себя уже десятки раз уверял, что его сны и всё, что с ними связано, настолько странные, почти дикие, что он сам уже готов поверить в любую ересь, только бы это объяснявшую.       — В Припяти? — глупо переспросил Паша, разрываюсь между верой и здравым смыслом. — В восемьдесят шестом?       Юноша наконец выпустил многострадальную чашку из рук, потёр переносицу двумя пальцами, а потом и вовсе закрыл лицо ладонями.       — Дикость какая. Как я мог там быть? — спросил он, и это прозвучало с такой наивностью и надеждой, что у Сергея, слушающего юношу, внутри что-то ёкнуло.       — Ты там был со своими друзьями: Алексеем, Гошей, Аней, Настей, — спокойно, равномерно и почти монотонно продолжал Костенко. — У вас был какой-то прибор, который перемещал вас во времени.       — Прибор? Во времени? — глупо повторял Паша, не в силах уложить эту информацию в голове — всё равно, что пытаться запихнуть квадратную детальку в круглую формочку. Внутри, где-то в груди что-то отзывалось. Просыпалось, раскручивалось, лениво потягивалось, как очнувшийся от сна ленивый кот. Нечто такое знакомое до щемящей боли под рёбрами и до дрожи в коленях. Разум верить отказывался наотрез, кусался, противился, отвергал, но где-то глубоко внутри, за этим самым разумом, Паша чувствовал, что всё так и было. Вспомнил, как неделю назад, слушая песню, подумал, что, кажется, помнил какой-то прибор, но не знал его назначения, а теперь со слов Костенко ситуация становилась понятнее.       — Но ведь такого не бывает, — предприняли последнюю отчаянную попытку некие остатки логичного и рационального, ещё не выветрившиеся из юноши, который по-детски боязливо покосился на мужчину из-за сомкнутых на лице ладоней и вновь нервно улыбнулся.       — Я тоже так думал, — как-то чересчур серьёзно и почти холодно согласился Костенко, глядя куда-то в сторону, всё ещё скрещивая руки на груди и украдкой отчего-то сжимая пальцами ткань своей чёрной водолазки.       Наступило молчание. Уже не такое тяжёлое и неуютное — и Паша, и Сергей чувствовали нечто роднящее, и оттого дискомфорт куда-то пропадал, точно просачивался сквозь пальцы. Но тишина была задумчивой, спутанной, разбросанной по стенам липкими пятнами. Паша никак не мог осознать, Сергей же — уже имел достаточно лет на осознание, а потому просто молчал и вспоминал. Никто не знал, сколько так прошло времени, но, по ощущениям, непомерно много. За окном почти окончательно стемнело.       — Вы тогда меня впервые встретили? — робко, едва слышно спросил мальчишка, проводя по волосам ладонями, опуская их вниз и принимаясь неловко заламывать пальцы.       — Да, — как-то глухо отозвался Костенко, не поворачивая на юношу голову, невидящим взглядом смотря в пространство, и его губы на долю секунды дрогнули в едва уловимой улыбке. Он вдруг перевёл взор на Пашу, точно сравнивая его с тем, что сейчас выцепил из своих воспоминаний. — Ты всё такой же, — ещё тише, как бы невзначай проговорил он.       Это почему-то прозвучало так тепло, что у юноши по телу пробежала приятная дрожь, какой-то странной нежностью растаявшая, расплывшаяся где-то в чреве.       — Расскажите, пожалуйста, как это было, — попросил Паша несмело, точно боялся встревожить в чужой памяти что-то болезненное этими воспоминаниями.       Вершинин отчего-то почувствовал почти вину, как бы за то, что он этой встречи не помнил. Юноша понимал, что в этом не виноват, но странное чувство его всё равно обременяло. Сергей вздохнул.       — Я бы сказал «ничего особенного» про ту встречу, но, сам понимаешь, тогда ты по отношению ко мне был пацаном из будущего, — коротко усмехнулся он. — Был апрель, жарко. Я на работу ехал, решил квасу выпить, знаешь, такой в бочках на разлив. Подхожу, а там ты стоишь, деньги клянчишь. Мне-то не жалко, от шести копеек не обеднею. — Костенко подавил ещё один смешок, а Паше его фраза показалась крайне знакомой. — Постояли, попили квасу, поболтали, так, можно сказать, ни о чём. В общем-то, и всё.       Юноша в начале чужой речи украдкой дожевал конфету, а теперь слушал заворожённо и невидящим взглядом смотрел на Сергея. Перед его глазами, как живые, соединялись картинки, воспоминания. Он узнавал образы из своих снов — вот что он видел такое светлое и тёплое среди общей тоски и мрака. Самый любимый Пашин сон, потому что спокойный. Потому что про Костенко. Да и образ самого Сергея сейчас всплыл ярко, реально, казалось, что можно руку протянуть и коснуться — ещё молодой, явно пышущий энтузиазмом и энергией, с ещё не посеревшим лицом и не так коротко остриженными, не потемневшими волосами, совсем рыжими, как жаркое, ясное солнце. У Паши даже пальцы дрогнули в невольной попытке прикоснуться к Костенко. Юноша беспомощно обнял себя за плечи.       — Я помню, — тихо выпалил он, и это отчего-то прозвучало чуть сиплым шёпотом. — Я всё это помню.       Паша перевёл теперь уже осознанный взгляд блестящих глаз на Сергея. На секунду это всё юноше показалось тоскливо-смешным. Вот они оба вновь друг напротив друга, практически с кружками в руках. Только теперь в них плещется не янтарный квас, а лица освещает не ласковое солнышко, вместо него — тусклый, прохладный свет лампы. Да и мужчина уже не тот, что был тогда, теперь помрачневший, угрюмый и холодный, а сам Пашка не такой расслабленный и почему-то успокоенный — скорее, загнанный и замученный вопросами без ответов.       — Из снов? — спросил Сергей, и это не звучало, как издёвка или насмешка, а больше как утверждение, мало походящее на вопрос.       — Да, — отозвался Паша. — В них я много чего видел и вижу, но не всегда могу понять. А теперь, когда вы мне это рассказали, в голове картинка собирается сама собой, как будто я был там буквально вчера.       Юноша умолк. Костенко это молчание не перебивал, ничего не говорил, не задавал вопросы, будто давал Паше время осмыслить. Только негромко барабанил пальцами по поверхности стола и наконец принялся почаще прикладываться к чашке уже остывшего чая.       — А кем вы работали? — внезапно спросил юноша. У него возникало чувство, что он знал, но не помнил, хотя это знание вертелось в голове, как вспоминаемое, едва уловимое слово на языке, а ещё при мыслях об этом появлялось ощущение некой лёгкой боязни, непонятно почему.       — Капитан КГБ СССР, — бездумно отозвался Сергей. Это, несмотря на форму ответа, звучало ни официально, ни торжественно — скорее как насмешка над самим собой, будто Костенко сам себе сейчас говорил, мол: «Полюбуйся, Серёж, кем ты был, и в кого ты теперь превратился».       Вот почему боязнь, понял Паша, — люди из органов правопорядка всегда чуть-чуть пугают и заставляют напрячься.       — Ого, — выпалил Паша как бы с некоторым уважением, хотя его эта информация даже не удивила, а показалась вполне советующей.       Снова замолчали. Вершинин опустошил свою чашку до конца.       — И всё-таки, — начал вдруг он, — как я мог оказаться в Припяти? Почему именно там? Почему именно в восемьдесят шестом? — Юноша сильнее вцепился пальцами в свои плечи.       — Полагаю, это отчасти моя вина, — ответил Костенко. — Или даже не отчасти.       — Ваша? — не понял мальчишка и поглядел на мужчину почти удивлённо.       — Это объяснить ещё сложнее, — вздохнул Сергей. Он посмотрел на мальчишку, в его щенячие горящие надеждой глаза и, вновь вздохнув, добавил: — Но я попробую. Тогда в Припяти тебя, Алексея и Игоря потом замели в милицию, потому что вы взломали машину, уж не знаю, зачем, и у тебя нашли пистолет. При обыске у вас изъяли российские паспорта, телефоны и прибор. — Костенко помедлил. — Вызвали меня, и я вас тогда допрашивал. — Он покачал головой. — Вы были просто перепуганными детьми, а вас объявили дезертирами и террористами.       Вершинин изумлённо округлил глаза: — Кем? За что?       Сергей несколько секунд молчал, точно ему не хотелось отвечать вовсе, однако, в итоге, отозвался: — Когда я допрашивал Алексея, мы вкололи ему препарат, он вводит в состояние, похожее на то, в которое человек впадает, выйдя из-под наркоза. — Костенко задумался. — Может, я был и не в праве так делать, но нам нужна была информация. И Алексей рассказал про взрыв станции. Тогда все решили, что это вы хотите её взорвать. С вас глаз не спускали, а вы потом просто исчезли. — Сергей усмехнулся почти рассержено. — Пропали вы, ваши вещи, прибор, станция всё же взорвалась. Меня под трибунал, оттуда — в тюрьму².       У Паши сердце упало, а по телу прошлась дрожь.       — Из-за нас? — робко и неверяще спросил он.       Костенко внимательно поглядел на него, и губы мужчины на мгновение едва заметно дрогнули в горькой улыбке.       — На деле вы-то не виноваты, — спокойно ответил он. — Вы просто предприняли не те меры не в то время не в том месте. Жаль, что я сам это только с годами понял.       Паша мужчине искренне сочувствовал. Ну как так могло случиться, что подростки, оказавшиеся не в своём времени, так сильно испортили жизнь человеку?       — Но вы так и не сказали, причём тут ваша вина, — несмело напомнил юноша.       — Ну да, — согласился Костенко. — У меня, знаешь ли, было достаточно лет, чтобы подумать о случившемся. Зародилась мысль о том, что можно исправить огромную катастрофу прошлого, раз существует такой прибор. Но я понятия не имел, как его заполучить. — Мужчина вдруг резко перевёл серьёзный взгляд на юношу. — Мне нужны были вы. Ты, Лёша, остальные. Я не знал, кто из вас и где его получит. Знал только дату, когда вы переместитесь в прошлое.       — Откуда? — с живым интересом спросил Паша.       — Игорь смог включить один из телефонов, там и дата была.       — Игорь был с нами? — недоверчиво и изумлённо вспыхнул юноша, не успевший во время прошлого упоминания Игоря задать этот вопрос.       — Был-был. Ты думаешь, откуда та фотография, где вы втроём с ним и Алексеем? — спросил мужчина с почти ехидной улыбкой. — Я уверен, ты её видел.       Паша согласно, но едва ли не смущённо кивнул. На несколько мгновений в очередной раз воцарилась тишина.       — Я тебя искал, — совсем негромко проговорил Сергей.       — Меня? — удивился Пашка. — Почему меня?       — Во-первых, с тобой я уже, можно сказать, познакомился. А во-вторых, паспорта с пропиской были только у тебя и у Алексея. И уж из вас двоих мне больше импонировал ты. — Сергей коротко усмехнулся.       На некоторое время он замолчал, как бы давая юноше возможность самому додумать.       — И чего, вы всю жизнь за мной следили? — совсем-совсем робко, с замиранием сердца поинтересовался Паша.       — Зачем «следили»? Так, наблюдал, — неловко пожал плечами Сергей, а у Вершинина вдруг появилось странное чувство дежавю, будто подобный разговор уже когда-то состоялся.       — И как долго? — не отставал юноша. Он тут же прокашлялся, потому что голос его отчего-то сел и звучал сипловато.       Костенко поджал губы, несколько секунд помедлил и коротко ответил: — Я видел, кстати, тебя в день твоего рождения.       Ответ был исчерпывающим. У Паши вдоль позвоночника прошлась ещё одна волна мелкой, холодной, колкой дрожи. Не по себе становилось от мыслей, что за тобой всю жизнь кто-то следил. Мужчина молчал. Он подпёр голову рукой, упершись ладонью в лоб, и поступил взгляд в стол, как будто сам сейчас задумался: «Что я вообще делаю?». Вершинин, пользуясь тем, что в его сторону не направляли тяжёлый, почти проживающий взгляд, смотрел на Сергея.       Только сейчас тот вдруг показался юноше уже не таким холодным и непроницаемым. Его что-то терзало, и это было видно. Что-то тяжёлое, острое, давящее откуда-то изнутри, и Паша это видел. Ему вдруг захотелось помочь мужчине, спросить, облегчить эту ношу, но юноша не решался вот так бессовестно лезть, куда не просили. Вершинин подумал, что почему-то уверен — ни перед кем другим Сергей таким больше не бывает, никто его таким не видел. Паша понятия не имел, откуда такие выводы, но чувствовал, что так и есть.       — А потом? — тихо спросил юноша, не сводя глаз с мужчины.       Костенко поднял голову, поглядел на него и отозвался: — Подумал, что раз ситуация не развивается, нужно её как-то подтолкнуть. — Сергей недовольно и, будто насмехаясь над собой, фыркнул: — Подговорил Игоря — про деньги, я уверен, ты тоже прекрасно знаешь. Он должен был уехать в Припять.       — Почему туда? — не угоманивался Паша.       — Я планировал проследовать за вами до места вашего перемещения, потому что, опять же — я не знал, где вы получите прибор, — терпеливо объяснил Костенко, сцепляя руки на столе в замок.       Вершинин припал головой к прохладной стене, у которой сидел — мозг уже перенагрузился информацией, и голова начинала болеть.       — А почему вы, ну, передумали? — спросил Паша.       — Не знаю, — задумчиво отозвался Костенко, в очередной раз устремляя свой взгляд куда-то в пространство. — Почувствовал что-то, как будто, — он усмехнулся и уронил лицо в ладони, точно считал, что говорит какую-то дикость, — знак свыше, не знаю, что, мол, не надо этого делать.       — Я тоже много чего такого чувствую в последнее время, — подал голос Паша. — Это, так скажем, чутьё мне отчасти помогло вас найти.       Снова замолчали. Юноше ещё много чего хотелось спросить, но мысли путались, упорно не хотели упорядочиваться, голова кружилась и болела, Пашу вело. Он понял, что вряд ли сумеет узнать что-то ещё — даже если спросит, то мозг вряд ли усвоит эту информацию. Нужно все мысли собрать в кучу, успокоиться, переварить, пока голова просто не взорвалась от избытка информации и мыслей. Вершинин покосился на часы — ещё и засиделся, уже больше двух часов тут куковал, некрасиво как-то.       — Я, наверное, пойду, — несмело заявил Паша, поднимаясь из-за стола и неловко хватаясь одной рукой за локоть другой. — Спасибо.       Костенко пожал плечами, тоже поднимаясь на ноги: — Хорошо. Тебя не надо подвезти, например? — спросил он, глядя на какого-то уж больно вялого Пашу.       — Не, спасибо, — отмахнулся юноша, — мне полезно будет прогуляться. Немного приведу мысли в порядок, — усмехнулся он.       — Ну, как знаешь.       Они отправились в прихожую. Вершинин принялся натягивать обувь и верхнюю одежду. Костенко задумался — наверняка, напугал юношу всеми этими разговорами о прошлом и слежке. По логике вещей он выглядел в глазах мальчишки выжившим из ума мужиком, обманувшим ожидания Паши. С другой стороны, Сергей не мог не сказать Вершинину правду. Точнее, мог, конечно, но не стал бы — не хотелось врать юноше, уж с кем, с кем, а с ним всплывало желание быть полностью честным, неизвестно, почему. Впрочем, пожалуй, будет лучше, если Паша сейчас с неловкой улыбкой выйдет из этой квартиры, с облегчением выдохнет за закрывшейся дверью и больше никогда не захочет видеть Костенко, заодно отказавшись от своих странных поисков и самокопаний. Конечно, Сергей знал, насколько сладкий чай пьёт Вершинин, как зовут его друзей и как мальчишка выглядит уставшим, потому что он достаточно за ним наблюдал. Сергей хотел забыть Пашу, чтобы больше не появляться в жизни Вершинина и не думать, как ещё её можно отравить — ведь и впрямь чуть не отравил, придумав весь этот дурацкий план с деньгами и Чернобылем. Костенко не хотел в этом Паше увидеть того Пашу, который снился самому Сергею по ночам.       — А мы сможем, ну, ещё раз встретиться? — несмело спросил вдруг Паша, натягивая на себя пальто.       Вопрос прозвучал неожиданно и оттого почти резко, особенно в повисшей густой тишине. Он поразил Сергея до глубины души. Впрочем, он тут же нашёлся — Вершинин ведь упрямый донельзя, пока во всём не разберётся, не отстанет. Похвально.       Вероятно, секундное замешательство отразилось на лице мужчины, потому что Паша тут же добавил: — Ну, просто я бы ещё хотел вас много о чём спросить, если вы не против, конечно. — Он вдруг слабо и как будто виновато улыбнулся: — Просто сегодня устал, да и столько новой информации… Сложно, в общем. — Юноша снова неловко обхватил себя руками за локти.       — Если ты хочешь, — согласно отозвался Сергей, задумчиво поджимая губы и не сводя глаз с юноши.       За весь этот вечер он едва ли мог оторвать взгляд от мальчишки, когда его слушал. Очень странные и необычные ощущения — Костенко привык наблюдать за Вершининым со стороны, издалека, с расстояния и как-то об этом даже не задумывался, но теперь, когда Паша оказался так непозволительно близко, так много общался и взаимодействовал, совершенно чётко сложилось впечатление, что раньше мужчина, будто бы смотрел кино про чужую жизнь, неосязаемое, далёкое, а в реальном общении Паша совсем другой, какой-то живой, настоящий, наполненный чувствами и эмоциями, а не нечто подобное обложке журнала или изображению на экране. Вероятно, именно поэтому Сергея так завораживали моменты, когда юноша краснел — это выглядело непривычно и сразу делало Пашу более реальным.       Вершинин чуть успокоенно и радостно улыбнулся вновь. Потом снова заговорил: — Только, может, встретимся где-нибудь в другом месте? Вы не подумайте, просто у меня ощущение, что я вас сегодня очень сильно напряг, — поспешил добавить Паша, наглядно обводя взором квартиру и мгновенно краснея до кончиков ушей. Очаровательный.       — Хорошо, — спокойно ответил Костенко, закладывая руки в карманы штанов. Вершинин взволнованно вцепился пальцами в локти сильнее.       — А вы завтра заняты? — выпалил он, видимо, решив, что раз запланировал договориться, то пойдёт до конца.       — Нет, — всё так же спокойно отозвался Сергей, который, вероятно, этот вопрос предвидел. — Давай завтра. Где?       — Не знаю, — тут же стушевался Паша, не успевший придумать удовлетворяющий его вариант. — Может, прогуляемся где-нибудь? Ну так, просто. На «ВДНХ», например?       — Согласен. Во сколько?       — В четыре?       — Договорились. У метро?       — Да.       Вершинин выдохнул чуть более расслабленно. Юноше явно было неловко задавать все эти вопросы, будто бы он навязывается, и потому Паше хотелось буквально провалиться сквозь землю. Он уже собирался уйти, но тут вдруг снова заговорил: — А, и ещё. Может быть, это слишком нагло, но можно у вас попросить номер телефона? Просто не хотелось бы потерять коммуникацию, да и, ну, — Паша запнулся, натужно пытаясь подобрать слова.       — Меня? — уточнил Сергей.       — Да, — выпалил Вершинин, радующийся этой подсказке, но в то же время, вновь смутившийся. — А то я у Игоря взял вашу почту, через которую вы с ним общались, и даже попытался вам написать, но ответа не получил.       — Серьёзно? — вскинул одну бровь Костенко. — Я на самом-то деле почтой не особенно пользуюсь, а тем адресом тем более. Так что твоего письма я даже не видел, уж прости.       — Ничего, понимаю, — отозвался Паша.       Сергей продиктовал ему номер телефона. Вершинин скоренько записал, благодарно улыбнулся и наконец проговорил: — Спасибо. До свидания. Очень рад, — он на секунду запнулся, потому что у него едва не вырвалось сбивчивое, взволнованное: «что я вас нашёл», — что пообщались.       Паша развернулся к входной двери, распахнул её, напоследок мягко, совершенно очаровательно улыбнулся и выскользнул из чужой квартиры. Костенко закрыл за ним дверь, поворачивая защёлку замка. Мужчина вздохнул, прикрыл глаза и обессиленно прислонился лбом к прохладной поверхности двери. Ох уж этот Паша, уже второй раз из ниоткуда появляется в жизни вихрем в безмятежной саванне. Такой яркий, живой, чувственный — совсем не походящий ни на что в жизни Сергея. Неожиданный, бурный, такой непривычный. Костенко только-только перестал о нём думать, за ним гнаться, отпустил, а юноша сам теперь приходит прямо в руки. Невыносимо.       Мужчина несколько раз шумно выдохнул, отлип от двери, устало потёр лицо руками. Потом обернулся к вешалке, потянул полу висящего на ней плаща, в котором выходил на улицу, когда встретил Пашу, выудил из внутреннего кармана паспорт с вложенным в него билетом на самолёт, но котором чёрным по белому значилось направление из Москвы в Харьков. Не менее красноречиво было выведено время вылета: семь вечера. Сергей вытащил билет из паспорта и отправился на кухню. На часах — около без пятнадцати семь. Впрочем, Костенко даже не покосился на циферблат. Он распахнул дверцу под раковиной, смял билет и выбросил его в пустое мусорное ведро. Сгрёб со стола оставленный Пашей фантик и отправил туда же. Захлопнул дверцу и принялся убирать со стола. Конфеты отправились обратно в навесной шкафчик, чашки Сергей намыл и убрал на сушилку. Уже намереваясь уйти из комнаты, вспомнил, включил выдернутый из розетки холодильник, который тут же тихо загудел. Выключил на кухне свет, а сам вернулся в коридор, взял оставленную там дорожную сумку и отправился в другую комнату разбирать вещи. Сегодня он точно никуда не летит. И завтра. И послезавтра, очевидно, тоже. Нет смысла даже билет менять, в Москве он, видимо, ещё надолго. Ну да ничего, дела подождут.