Операция «Машкера»

Печенье хрустко ломалось в пальцах. Распалось на аккуратные треугольнички, потом еще раз, потом еще, пока не образовался такой маленький кусочек, что просто раздавился. Федька очнулся от своих мыслей и с досадой слизнул с пальцев сладкие крошки. Меньшой Басманов слыл в опричнине главным лакомкой. И, что характерно, всевозможные коврижки да сладкие орешки уплетал он без малейших для себя последствий. А то, конечно, солидное брюшко мужчину только украшает, но это там, в земщине, а настоящий опричник должен быть поджарым, как гончий пес. Усмехнувшись, Федор кинул в рот самый большой обломок. Ну, спасибо опальному владыке, государя таки проняло, прислушался к голосу разума! В те самые первые, самые тяжелые дни государь то и дело хватал его за руку, трогал лицо, волосы, точно желая убедиться, что чудо не исчезло, что чудо вот оно – не сводит обожающих глаз. Чуть позже, когда уже более-менее отгорело, любопытный Федька вытянул из царя всю историю (да ведь государю и самому необходимо было выговориться – разве нет?), и что-то его зацепило. Что-то здесь было не так. Он опросил не один десяток человек, восстанавливая полную картину, до секунд и до миллиметров просчитал, что где лежало, кто где стоял и что делал, и пришел к однозначному выводу: в воде, что пила больная Анастасия незадолго до смерти, была отрава. И подсунуть под руку царю ту роковую чашу не мог никто, кроме Ефросиньи Старицкой. Государь почти поверил... но так и не смог заставить себя поверить до конца. Не хотел верить. До сегодняшнего дня... а что, печенье уже кончилось? Словить, что ли, кого из новиков да послать на поварню... а то при таком государевом настроении ужина, пожалуй, не будет вовсе. Ивана он знал лучше, чем кто бы то ни было. Восхищался его умом, его несокрушимой волей, его яростным царственным величием... впрочем, довелось Федору узнать государя и другим – измученным, трогательно-беззащитным, почти слабым. Иностранцы не понимают русского «жалеть». Им кажется, что жалость унижает, а все потому, что переводят они это слово как «to take pity», а надо бы – «to take care». Он научился бороться с Ивановыми приступами отчаяния, знал, как потешить, когда приласкать, а когда и царапнуть, чтоб привести в чувство. Ни на миг не пожалел он, что в тот день, повинуясь отцовской руке, преклонил пред государем колено. Любил всем сердцем, предан был всей душой. Не нашлось бы, верно, такого, на что не решился бы он ради государя. Жизнь свою положил бы, не вздохнув, а уж чужие жизни бросал к его ногам... Только что ж вы думаете, Федька – пес цепной, бесплатное приложение к государю? Ой, зря... У Федьки своя голова на плечах имеется. И давай-ка, Феденька, включай ее на полную мощность, в готовящемся представлении у тебя главная роль. И, пожалуй, роль эту стоит немножко переписать. Он рывком распахнул окно, и промозглый ветер тотчас ворвался в комнату. Федор собрал в ладонь крошки, перегнулся через подоконник и вытряхнул их на снег. Серые и крапчатые птахи мигом слетелись на угощение. А говорят, на Опричном дворе голубей нету, одно воронье. Федор Басманов захлопнул окно и облизнулся в предвкушении хорошей схватки.