Операция «Машкера»

Владимир кричал. Так, как будто не родную мать, а призрак видел перед собою. А может, так оно и было? Вдруг разом смолк. Метнулся прочь, упал в кресло, отвернулся, крепко-накрепко зажмурился – лишь б не видеть того страшного, что неумолимо надвигалось на него. Мать бросилась к сыну, пала на колени. И, глядя снизу вверх, выговорила с неистовой страстью: - Сотню раз тебя вновь в муках рожать готова, лишь бы на престоле узреть! И припала к руке – то ли сына, то ли государя. В глазах сына стоял Ужас. Не выпуская его руки, она прошептала: - Бери шапку… И уже громче, уже настойчивее, не прося – приказывая материнской волей: - Бери бармы! Владимир смотрел не на мать – на что-то, видимое ему одному. - Кровь страшна… Это уже не призраки. С этим уже можно бороться. Ефросинья наклонилась к сыну, обняла. Да что за муха мельтешит перед глазами! Доверительно зашептала на ухо: - Не ты убьешь – Петр убьет. И, как будто разбуженная этими словами, скрипнула дверь. Петр Волынец – тот самый, о ком говорила она только что – медленно, ссутулясь, ни на кого не глядя, вошел в палату. Ефросинья подумала, что он что-то забыл, или должен что-нибудь передать от Пимена, но юноша не сказал ни слова, не поклонился, вообще ничем не проявил, что видит княгиню с сыном – двигался беззвучно и слепо, точно лунатик. Дошел до ниши у стены… только тут обернулся, взглянул отрешенно в сторону будущего царя, но снова ничего не сказал, опустился на лавку и замер. Платье на Волынце было уже мирское, но все равно темное, полумонашеское, и какое-то несуразное – то ли кафтан, то ли короткая ряса. - Да-а, - пробормотал Владимир, распустив губы, точь-в-точь обиженный ребенок, - а потом всю жизнь казниться, его перед собой видеть. – Голос его был слаб и жалок, но никогда еще в своей жизни князь Владимир Старицкий не говорил так разумно. Так осмысленно, что матери сделалось жутко. – Вечно видом его, взглядом его, делом его укоряться… - Уж чего-чего, а этого тебе бояться нечего, - поспешила заверить сына Ефросинья. Владимир понятливо кивнул. – На престол взойдешь – первым делом цареубийцу казнишь. Владимир вздрогнул и отшатнулся. - Да не одного его, - продолжала княгиня, напрочь позабыв, что в палате присутствует кто-то третий. Необходимо будет избавиться от Пимена. И еще… Ефросинья мысленно перебрала самых ненадежных своих союзников. Не так и не прав Иван, что укрепляет единодержавную царскую власть. Отнюдь. Сын не хотел слушать. Бросился бежать, пал грудью на стол, закрыл голову руками… - Государь, - с нажимом заговорила княгиня Старицкая, - не должен уклоняться от пути добра, ежели возможно. Но должен, - она стукнула кулаком по столу. Сын шарахнулся прочь. Она непреклонно продолжала, - ступать и на путь зла, ежели необходимо. Макиавелли был бы доволен ученицей. Не так и велика, оказывается, просторная палата. Владимир тяжело дышал, готовый всякий миг снова сорваться и бежать... вот только бежать особо некуда. Да и что проку метаться – везде настигнет неумолимый материнский голос. …долгий-долгий скрип двери… На пороге стоял Малюта.