Кошмар

      Не прошло и минуты, как тон нашего поцелуя — ох уж этот грёбаный поцелуй — полностью изменился. Он просунул свой язык между моих губ, поскрёб его по моим зубам, отправил его блуждать по нёбу, — и затем он застонал, почти не веря, как будто он не совсем понимал, как это происходит, как будто это было нереально, не могло быть реальным…       Он швырнул меня обратно к стене.       А потом его руки двинулись вниз, пока он не начал мять мой зад, подтягивая меня ближе, ближе, да, двигая бёдрами, просовывая свою эрекцию между моих бёдер — горячую, твёрдую и толстую, невероятно, да, даже через брюки, даже через моё платье, — Боже, да, снова, снова, да…       И…       И он продолжал целовать меня.       Обжигающий расплавленный жар растёкся по моим трусикам, пропитывая их, вызывая незнакомую отчаянную сжимающую боль — мне нужно было что-то, нужен был он, нужно было, чтобы он прижался, да, да, прямо там, в этом месте, да, — он чувствовался чертовски хорошо, — но я хотела большего, да, я хотела, чтобы он был внутри меня, быстро и грубо, да, больше, да, пожалуйста, пожалуйста, не останавливайся, никогда, блядь, не останавливайся…       Его рот скользнул вниз по моей челюсти, по моей шее, его зубы вцепились в моё горло, кусая, покусывая, дёргая, — это было больно, но когда его язык метнулся, чтобы погладить следы, которые он оставлял, успокаивая измученную кожу, я не могла не задохнуться. Потому что каждый дюйм моего тела ощущался воспалённым, неустойчивым, как будто я очертя голову забрела в дрожащий, грохочущий вулкан на пороге смертельного, разрушающего землю извержения, и я вдруг подумала — вне всякой уверенности, далеко позади скуки просто знать, что что-то было правдой, — что я взорвусь, если он не ослабит предательское давление, растущее довольно сильно в моем животе, — да, да, продолжай, вот так, да, Боже, так чертовски хорошо, да, пожалуйста, пожалуйста…       А потом мне показалось, что мою кровь сменил жидкий огонь, и мои вены были охвачены, неадекватные, тонкие, как бумага, и быстро распадающиеся, — это должно было быть неприятно, и, может быть, так оно и было, может быть, — да, слишком хорошо, так хорошо, да, пожалуйста…       Он переместил своё тело, медленно, осторожно подтягивая колено, и на секунду поместил его между моих бёдер. Он колебался, его губы нависли над моей ключицей. А потом — осторожно и медленно — он снова двинул коленом.       Он передвинул его вверх.       Он надавил им, ткань его брюк и твёрдые мускулы его ноги слегка коснулись моего покрытого хлопком клитора, и мои трусики были достаточно влажными, чтобы упрямо, эротично прилипать к моей коже…       И потом он потёр её.       Один раз — да, да, только там, Боже, пожалуйста, да, там, там, там..       Второй раз — ближе, ещё ближе, там, да, там, пожалуйста, ближе, так чертовски близко, пожалуйста, там, не останавливайся, никогда не останавливайся, да, да, да…       Я кончила.       Я кончила и чуть не закричала. Я могла говорить вещи, которые не имела в виду, вещи, которые не имели никакого смысла, — я могла делать сотни вещей, тысячи вещей, но ни одна из них не имела никакого значения, нет, ни малейшего, ни тогда, когда весь мой мир был сосредоточен довольно фантастически — фанатично — на нём и на мне, и на беспомощных несчастных всплесках адреналина, которые вспыхивали и поднимались по моему позвоночнику, ни тогда, когда мои мышцы внезапно тонули в приливной волне яркого покалывания, крошащегося грёбаного чего-то, — да, да, да, — это было неправильно, это было неправильно, что… это было так хорошо, это было неправильно, что это было с ним, но моё сердце билось быстро, слишком быстро, и мой мозг кружился, барахтался, и даже если бы я забыла, как это делается, даже если бы я не могла справиться с этим, он всё ещё дышал мне в шею, бормоча тихие, едва слышные банальности, слова ласки, — да, милая, да, кончи для меня, вот так, на вкус так чертовски хороша, я знал, что ты кончишь, да, да, кончи для меня, да, милая, да, так хорошо, вот так, вот так, — и тогда его руки ползли вокруг, хватая меня за бёдра, скользя под порванный подол моего платья, направляясь прямо к моим трусикам…       — Прекрати, — хрипло сказала я. — Пожалуйста, перестань.       Он перестал.       И я сглотнула.       И он отстранился, его руки опустились.       И я затаила дыхание…       А потом мы смотрели друг на друга широко раскрытыми глазами в течение нескольких долгих, напряжённых минут. Я почувствовала, как мой взгляд скользнул вниз к очевидной выпуклости на его брюках.       О, Боже.       О, Боже мой!       О, мой грёбаный Бог.       — Это было… — начал он, проводя рукой по волосам. Он был непривычно взъерошенный. Неужели это я сделала?       — Да, — прошептала я. Я смутно понимала, что признавать то, что только что произошло между нами, было неразумно. Я не слушала этого. Я не хотела этого слышать. Я не слушала. Это стало бы реальным. Это стало бы событием. Что-то, что действительно произошло. Что-то, о чём я не могла подумать, было каким-то жутко реалистичным сном наяву. Нет, это не сон наяву. Ночной кошмар. Это был кошмар. Я собиралась проснуться. Это было не по-настоящему. Но этого не случилось. Ни хрена не вышло.       Нахмурившись, он почесал затылок.       — Поцелуи всегда такие… изменчивые?       Я резко вскинула голову.       — Что? Ты хочешь сказать, что никогда… — ошеломлённо спросила я.       Он тут же покраснел.       — С чего бы мне вдруг захотелось обменяться слюной с кем-то, кого я, скорее всего, терпеть не могу? — спросил он, защищаясь. — Вся эта концепция… отвратительна.       Я изумлённо уставилась на него.       — Ты ведь не романтик, правда?       Он усмехнулся.       — Романтика для слабоумных.       Я подавила полуистерический смешок. Этого разговора не было. Его просто не было. Всё это было в моей голове. Это было не по-настоящему. Этого просто не может быть.       — И поцелуи? — спросила я. Просто потому, что я должна.       Его глаза потемнели.       — Это негигиенично.       — И правда, — усмехнулась я.       — Я… увлёкся, — возразил он. — Поражён. Твои трусики выставлены на всеобщее обозрение, если ты не знала. Это немного отвлекает.       Румянец скользнул по моим скулам.       — Ну, тогда… Мы можем просто согласиться, что это больше никогда не повторится, и разойтись в разные стороны, не так ли?       — Я не говорил, что хочу этого, — протянул он. — Не вставляй слова в мой рот, Грейнджер.       Я ощетинилась.       — Нет, ты бы предпочел, чтобы мой язык был там, не так ли?       Его лицо стало непроницаемым.       — Это должно было быть умно?       Я ничего не ответила.       Он прочистил горло.       Я боролась с желанием убежать, — я была храброй, разве нет? Все так говорили. Я могу это выдержать. Я могла смотреть ему в лицо. Мне нет нужды бежать. Мне не нужно было бежать. Я могу это выдержать.       — Я найду тебя завтра, — выпалил он, и его голос эхом отразился от устрашающе высоких потолков вестибюля.       Я поперхнулась.       — Что?       Он ухмыльнулся. Я побледнела.       — Завтра, — повторил он. — Мы должны поговорить. О таинственном закоренелом преступнике, который напал на тебя сегодня ночью. Помнишь? Он испортил твоё платье. Конечно же, если ты не забыла о нем.       Я почти забыла. Боже.       — О, — сказала я туманно. — Конечно. Завтра.       Он продолжал бесстрастно наблюдать за мной, пока я пыталась собраться с мыслями. Интересно, почему я всё ещё стою здесь? Я удивлялась, почему он не ушёл. Я удивлялась, почему именно Эдмонд Лестрейндж спас меня, и удивлялась слабой, восхитительной дрожи, которая всё ещё беспокойно атаковала мою нервную систему. Мне было интересно, что я делаю, о чём он думает и почему, как бы я ни старалась, мне никак не удавалось убежать от него. Хотя, в основном, я задавалась вопросом, почему я, блядь, не могу перестать удивляться.       — Я должен проводить тебя в гостиную, — коротко предложил он, поправляя галстук. Он был рыхлый и кривой. Неужели и это я сделала? — Тебе нужно привести себя в порядок.       — Я думаю… я думаю, что смогу добраться туда сама, — сказала я заикаясь. Я говорила не совсем ясно. Я не могла ясно мыслить. Мой череп казался сплющенным, раздробленным, куски были хрупкими, невещественными, как картон, и в ушах у меня стоял слабый жужжащий звук. Я не знала почему. Я не могла ясно мыслить. За исключением…       И я знала почему.       Конечно, я чертовски хорошо знала, почему.       Это погружало в себя, в чудовищность того, что только что произошло, в интенсивность того, что это значило, — и мне нужно было побыть одной. Мне нужно было пространство. Мне нужно было осознать тот факт, что Том грёбаный Риддл только что довёл меня до оргазма посреди коридора Хогвартса. Мне нужно было уйти от него. Мне нужно было, чтобы его раздражающая, загадочная ухмылка исчезла. Мне нужно было побыть одной. Мне нужно было попытаться понять, что произошло этой ночью. Мне нужно было понять. Мне нужно было знать. Я не хотела ждать завтрашнего дня. Я не хотела верить тому, что он говорил.       Но это не имело значения. Не сейчас. Не тогда, когда мои трусики всё ещё были липкими, а он всё ещё стоял так близко.       Ёбаный пиздец.       Что я натворила?       — Ты же не думаешь, что я позволю тебе самой дойти до подземелий, — возразил он, стиснув зубы. — Только не после того, что случилось с тобой сегодня.       — Тогда я просто подожду Эдмонда! — рявкнула я, скрестив руки на груди и стараясь не обращать внимания на то, как дрожат мои руки. Почему они дрожат? — Он может проводить меня обратно. Тебе это и не нужно.       Риддл прищурился и сделал шаг назад.       — Ты ненавидишь Лестрейнджа, — заметил он, понизив голос. — Ты едва можешь смотреть на него во время еды.       Слабая хватка, которой я держала себя в руках, была разорвана.       — Тогда это должно тебе о чём-то говорить, не так ли? — прошипела я. — Например то, что я предпочту, чтобы он проводил меня, а не ты?       Выражение на его лица сменилось — всего на секунду, — прежде чем полностью исчезнуть.       — Тогда скажи мне, Грейнджер, ты собираешься поблагодарить его за спасение так же, как поблагодарила меня?       Его намёк был ясен. Мой желудок сжался. Это было почти, — но не совсем, не совсем, это было всё, что я могла придумать, чтобы сделать чуть лучше, не совсем блятски — болезненно.       — Я уверена, что не понимаю, что ты имеешь в виду, — ответила я хладнокровно, задирая подбородок.       Он фыркнул.       — Я назвал тебя шлюхой, — пояснил он, пожимая плечами.       Я заскрежетала зубами.       — Как смешно. Парень, который убивал людей, но никогда не целовался, бросает тень на мой характер.       Он посмотрел на меня с явным презрением.       — Как смешно. Девушка, которая слишком глупа, чтобы распознать ловушку, считает уместным оскорбить парня, который организовал всё её спасение.       Я напряглась.       — Насколько я помню, меня нашёл Эдмонд.       Он расправил плечи.       — И насколько я помню то, что Эдмонд не дышит, не мочится и не дрочит без моего разрешения.       Мои губы сами собой раскрылись.       — И ты этим особенно гордишься? Быть… тираном?       Он громко выдохнул.       — Тиран — довольно мягкое слово для того, кем ты меня на самом деле считаешь, не правда ли?       Я крепко сжала губы.       Но он больше ничего не сказал, и по мере того, как молчание затягивалось, — становилось всё гуще, мрачнее и очевиднее, — я поняла, что ему и не нужно было этого делать.       Он победил.       Он выиграл, хотя и не понимал, в какую игру мы играем. Даже если он не знал правил. Даже если бы мне удалось оттащить его от себя, — он уже, чёрт возьми, победил. Его нервирующе изматывающая фиксация на мне, спасла мне жизнь. Он спас мне жизнь, даже если использовал для этого Эдмонда Лестрейнджа…       Он победил.       Какой смысл ему противоречить? Набрасываться? Он может защитить меня. Он защитил меня. Он ясно дал это понять. И было очевидно — так, как не было до сегодняшнего вечера, — что я нуждаюсь в защите. Потому что кто-то знал. Кто-то знал, что я не та, за кого себя выдаю. Кто-то знал, что у меня есть ценная, необыкновенная тайна, — и это означало, что я в опасности.       Ирония была поразительной.       Том Риддл — долбаный Волдеморт — хотел защитить меня.       — Смотри. Я просто… Этого не должно было случиться, — наконец сказала я, глядя в сторону, вокруг — куда угодно, только не на него. Я не могла смотреть на него. Не сейчас. Особенно сейчас. — Я не занимаюсь подобными вещами. Я не могу… Я не хочу… Это была ошибка. Этого не должно было случиться.       — Но это случилось.       Я обхватила себя руками за талию и решительно уставилась в пол.       — Этого не должно было случиться, — повторила я.       — Но это случилось, — повторил он более настойчиво.       — И я хотела бы забыть об этом факте, большое спасибо, — резко выплюнула я, поднимая глаза. Меня поразила напряжённая, почти сердитая линия его челюсти.       — Не… — начал он рычать, но его перебили.       Двойные двери, ведущие наружу, распахнулись, впуская усталого, забрызганного грязью Эдмонда Лестрейнджа. Его волшебная палочка одиноко висела в правой руке, и он выглядел побеждённым и, возможно, немного грустным. Он остановился, заметив наше присутствие.       — Вы всё ещё здесь? — спросил Лестрейндж с явным удивлением.       — Просто разговариваем, — быстро ответила я.       У основания шеи Риддла безжалостно пульсировала вена.       — Всё хорошо, Эдмонд? — сказал он подозрительно мягким тоном.       Лестрейндж пожал плечами и медленно кивнул.       — Хорошо, Том.       Риддл отошёл в сторону. Воздух вокруг меня внезапно стал холодным.       — Отлично. Проводи её обратно, хорошо? Мне нужно кое-что сделать.       А потом, бросив последний долгий взгляд на мои голые ноги, он выскочил на улицу, его походка была длинной, томной, грациозной и… пиздец. Только не сейчас. Никогда больше.       — Так… э-э… Может, пойдём? — неловко спросил Лестрейндж, переминаясь с ноги на ногу.       Я поморщилась.       — Конечно, — ответила я, поворачиваясь на каблуках и направляясь к лестнице.       Его шаги звучали громко и тяжело, пока он шёл рядом со мной.       — Ты… эм… в порядке?       — Я в полном порядке.       Он недоверчиво уставился на меня.       — Значит, ты с Томом?       Я усмехнулась.       — Нет, — горячо возразила я.       Он вздрогнул.       — Тогда ладно.       Я судорожно сглотнула.       — Так что случилось? Снаружи, я имею в виду. Кто был этот человек? Ты это выяснил?       Он бросил проницательный взгляд в мою сторону.       — Я думаю, Том завтра тебе всё объяснит.       Я нетерпеливо фыркнула.       — Ты… причинил ему боль? — выдавила я.       Он тихо фыркнул.       — А ты как думаешь?       Я закусила нижнюю губу.       — Я думаю, ты сделал то, что велел тебе Риддл.       — И что же, по-твоему, он велел мне делать? — он казался удивлённым.       — Он сказал… Ну, он хотел, чтобы ты… — я запнулась.       Он прервал меня:       — Этот человек — тот, что напал на тебя, — он ничего не знал, Гермиона, — тихо сказал он. — Он был сквибом. Даже колдовать не умел.       — Но кто это был? — я продолжала выпытывать.       — Я не расслышал его имени, — неловко ответил Лестрейндж. — Но я оставил его для Тома, так что… я думаю, он сможет… выяснить это.       — Ты хочешь сказать, что не…       Он поджал губы.       — Я сделал то, что сказал мне Том, Гермиона.       — И ты всегда делаешь то, что он тебе говорит?       Он наморщил нос.       — Обычно да. Том может быть… убедительным. Я уверен, что в конце концов ты поймёшь.       Я сжала руки в кулаки. Мои ладони вспотели.       — Я совершенно уверена, что не пойму, — с вызовом сказала я.       Он ухмыльнулся.       — Что ты знаешь о Геллерте Гриндельвальде, Гермиона? Держу пари, довольно много, учитывая, что ты так долго жила на континенте, но… смирись со мной.       Сбитая с толку внезапной сменой темы, я тщательно обдумала свой ответ.       — Его программа довольно… анти-маггловская, — запинаясь, ответила я. — Он считает, что это наша обязанность как магических существ… ну, управлять магглами… своего рода господствовать над ними, так скажем. Для общего блага. Это его девиз, не так ли?       Он склонил голову набок.       — И ты согласна с ним?       Я провела языком по краю зубов.       — Какое он имеет отношение к Риддлу? — спросила я, ловко игнорируя его вопрос.       Он выгнул бровь.       — Ты когда-нибудь слышал о Старшей палочке?       Моё сердце неприятно дёрнулось.       — Конечно.       — Ходят слухи, что она у Гриндельвальда, — тихо сказал он. — Вот так он многого добивается в Европе. Пока у него есть эта палочка, он непобедим, понимаешь?       Я облизала губы. Это было слишком близко к дому, — мой Волдеморт был одержим этой палочкой. Он пошёл на невероятные усилия, чтобы заполучить её. Так здесь всё это началось? Неужели он действительно провёл пятьдесят грёбаных лет в погоне за абсолютной властью?       — К чему ты клонишь? — спросила я, подтягивая ближе концы пиджака Риддла. Когда мы приблизились к подземельям, воздух стал холодным.       — Ты, конечно, заметила, что Том… честолюбив?       — Он слизеринец, — заметила я. — Конечно, он честолюбив.       Он мрачно улыбнулся.       — Это не то, что я имел в виду, но я думаю, ты это знаешь.       Мои ноздри раздулись.       — Да. Я знаю.       Он скривил губы.       — Мы — парни и я — были с ним долгое время, Гермиона, — сказал он. Я заметила, что он не назвал Риддла своим другом. — Он… гениален, как я уверен, ты уже поняла, но более того, он… другой. Он получает то, что хочет. Всегда. Он отличный человек, если ты понимаешь, о чём я говорю.       Мне казалось, что он протягивает мне маленькие, казалось бы, не связанные между собой кусочки очень разных головоломок, — может быть, есть какая-то закономерность, которую я не вижу? Связь, которую я должна была установить?       — Что именно ты хочешь этим сказать?       Он нетерпеливо вздохнул.       — Будь осторожна с ним. Это всё. Просто… следи за тем, что делаешь.       Мы подошли к общей комнате. Я посмотрела на него, смущённая этой неожиданной добротой.       — Обязательно, — ответила я. — Спасибо, что проводил меня обратно.       Он заставил себя снова улыбнуться.       — Это не было проблемой.       Он смотрел, как я иду к спальням девочек, и выражение его лица было встревоженным.       — Спокойной ночи, Эдмонд, — крикнула я.       Но прежде чем я успела скрыться в коридоре, он бросился ко мне и схватил за локоть.       — Гермиона, подожди.       Я повернулась к нему лицом.       — Что такое?       Он украдкой оглядел общий зал. Там было пусто. Мой пульс ускорился.       — Если ты собираешься отвергнуть Тома, тебе нужно быть умнее, — пробормотал он с серьёзным видом. — Я не знаю, что случилось — и, пожалуйста, не говори мне, — но… ты должна быть осторожна с ним.       — Зачем ты мне всё это рассказываешь?        Его губы скривились.       — Потому что у нас у всех есть планы — планы, связанные с Томом, я имею в виду, — и у меня плохое предчувствие, что, во что бы он ни ввязался с тобой… Тот парень, который напал на тебя сегодня вечером, он был чертовски опасен, не так ли? Или, по крайней мере, тот, кто его нанял.       Я нахмурилась.       — Ты хочешь сказать, что вы слишком много в него вложили, чтобы позволить ему отвлекаться?       Лестрейндж мрачно усмехнулся.       — Едва.       — Тогда я не понимаю.       Он покачал головой и отошел.       — Просто будь осторожна, Гермиона. Вот и всё, что я хочу сказать.       Я нахмурил брови.       — Тогда ладно.       Он вдруг вздрогнул.       — О, и Малфой в больничном крыле, если ты хочешь навестить его завтра, — сказал он. — Но сегодня не иди, потому что Том может… ну, в общем. Просто подожди до утра. Я уверен, что он, — я имею в виду Малфой, — очень хотел бы тебя видеть.       А потом он исчез в коридоре для мальчиков. Ошеломлённая, я побрела в свою комнату. Лестрейндж оставил мне больше вопросов, чем ответов, — было трудно сказать, предостерегал ли он меня от Риддла или пытался убедить присоединиться к нему. Присоединиться к ним.       Я вздрогнула.       Я вошла в спальню, позволив двери захлопнуться за мной. Я на мгновение замерла, пытаясь осмыслить все, что произошло за последние несколько часов. Я была обманута, атакована, спасена и почти изнасилована, — я отчаянно пыталась определить, что я чувствую, но это было чертовски трудно.       Мне пришло в голову, что я всё ещё ношу пиджак Риддла.       К горлу подступила желчь.       Я бросилась в ванную, к раковине, запоздало вспомнив, что прямо над ней есть зеркало, и что меньше всего мне сейчас хотелось бы увидеть себя.       Слишком поздно.       Всегда чертовски поздно.       Я уставилась, почти невидящим взглядом, на своё отражение, — но не лучше ли было бы, чёрт возьми, не видеть себя? Не было бы видно моих красных, распухших губ, слабого фиолетового синяка у основания шеи; мои глаза были тёмными и блестящими, сверкающими вызывающе, жадно; и мои волосы выпадали из гладкого шиньона, в который я была одета раньше, беспорядочная масса спутанных локонов падала мне на спину. Мое дыхание всё ещё было прерывистым и хриплым, грудь тяжело вздымалась и выпирала из-под тонкого платья.       Боже.       Было бы лучше, если бы я ничего этого не видела.       Но…       Когда Риддл обнимал меня, я совсем забыла о кошмаре того вечера, который у меня был, — я забыла о том, где я была, и кто он такой, и почему это было неправильно, так чертовски неправильно, чтобы он заставил меня чувствовать себя так, как я чувствовала, отчаянно и тепло, и как будто армия фейерверков зарылась в мою кровь и умоляла, чтобы её запустили. Потому что, как я могла увлечься им? Он был злым, жестоким и, скорее всего, безумным, и, и…       Он заставил меня кончить, даже не дотронувшись до меня.       Слёзы жгли мне глаза.       Десять минут наедине с грёбаным Томом Риддлом, и я стала достаточно слаба, чтобы предать Гарри. Предать Рона. Предать всех. Он переместил своё колено между моих ног и потёр, всего несколько секунд, и я была готова. Он даже не снял с меня трусики. Что это значит?       Я знала, что это значит.       Это означало, что я предатель.       Грёбаный предатель.       Я схватила полотенце с ближайшей полки и вернулась к раковине, яростно крутя кран и ожидая, когда появится горячая вода. Я была зла. В ярости, если точнее. И мой гнев был неистовым, направленным исключительно на девушку, в которую я превратилась практически за одну ночь, — потому что я должна была быть верной. У меня должны были быть стандарты. Принципы. Я была гениальной, логичной и хорошей. Я защищала своих друзей. Я боролась за права домашних эльфов. Я мысленно выругалась, но не вслух. У меня было, — что это было? — сильный моральный стержень. Да. Именно. У меня это было.       Сдавленный всхлип вырвался из моего горла. Я зажала рот рукой и бросила полотенце в медленно наполняющуюся раковину. Оно всплыло на поверхность воды.       Что же я делаю? Кем я стала? Каждый раз, когда я пыталась удержать какую-то часть себя, которая связывала меня с будущим, я терпела неудачу. Ужасно. Как будто я больше не могла притворяться той версией Гермионы. Но она уже ушла. Захвачена. Пришло ли время смириться с этим? Если Дамблдору каким-то образом удастся отправить меня домой, смогу ли я вернуться к нормальной жизни? Будет ли всё по-прежнему?       Я взяла мокрую мочалку и отжала её. Ее поверхность была грубой по отношению к моей коже.       Я просто чертовски устала чувствовать себя уязвимой. И поцелуи с Риддлом — это ведь не совсем так, правда?       Я провела кончиками пальцев по ярко-белой эмали раковины.       Он мог сделать со мной всё, что угодно. Он прижал меня к стене, буквально прижав к себе, и мог сделать всё, что угодно. Я бы не сказала «Нет». Я бы не смогла этого сделать. Он позаботился об этом.       Я наклонилась вперёд.       Он мог сделать всё, что угодно. Он мог причинить мне боль. Он мог сделать всё, что угодно.       Я резко выдохнула, наблюдая с угасающим безразличием, как моё дыхание пробивается сквозь тонкую плёнку конденсата, осевшую на зеркале.       Но когда я попросила его остановиться, он так и сделал. Он остановился.       И вот что было неправильно. Действительно неправильно. Я была рациональна. Я была умна. Я знала, что значит быть предателем, и знала, что я им не являюсь. Не совсем.       Я закрыла глаза, внезапно почувствовав клаустрофобию.       Но дело было не в этом. Нисколько.       Ровный поток воды начал капать мне на ноги. Раковина была переполнена.       Том Риддл — Волдеморт — вот что было не так.       Я вжала пальцы ног в холодный кафель.       После ночи парализующего страха и замешательства я позволила ему поцеловать себя. И я поцеловала его в ответ, решив не зацикливаться на причине этого…       Я чуть не рассмеялась. Мочалка упала на пол.       И я знала почему.       Я вслепую выключила воду.       Я поцеловала его в ответ, и я знала почему. И вот что было неправильно. Всё это было неправильно. Всё было наоборот. Я всё чертовски неправильно поняла.       Я слушала, как сливается вода в раковине, липкие, булькающие, хлюпающие звуки неумолимо стучали в мои барабанные перепонки.       Я поцеловала его в ответ…       Я опустилась на пол, не обращая внимания на тёплую лужицу, просачивающуюся сквозь ткань моего платья. Моего испорченного платья.       Я поцеловала его в ответ, потому что впервые за много лет, — с тех пор, как попала сюда в 1944 год, — я чувствовала себя в безопасности.       Я подтянула колени к груди.       Том Риддл помог мне почувствовать себя в безопасности.       Я открыла глаза. Флуоресцентный свет в ванной был резким.       Что это вообще значит, чёрт возьми? Ничего хорошего, конечно.       Я вытерла нос рукавом. Я застыла на месте. А потом мои губы изогнулись вверх, совсем чуть-чуть…       На мне всё ещё был его пиджак.