Ветки тыкались в лицо, кусочки коры и листья норовили попасть в глаза. Стиснув зубы, я лез на дерево, стараясь делать это как можно тише. За поворотом скрывалась остальная команда, ждавшая, пока я займу позицию, чтобы прикрыть их огнем, когда они пойдут на разведку к зданию медцентра, если понадобится.
Как ни странно, район мы миновали даже быстрее, чем предполагал СССР, и добрались до места ночёвки на два часа раньше. Борис, Григорьевич, Матвей Иванович и Союз шагали по-армейски размашисто и отчасти маршево, я на их фоне несколько семенил, но экзоскелет здорово помог мне не отстать и держаться в голове отряда все время похода. Я, как и коммунист, зациклился на скорейшем спасении застрявших в Кремле и почти забыл о себе, стремясь как можно быстрее добраться туда. Наверное, это и спасло нас от возможных неприятностей.
Когда мы только-только выходили из-за поворота, ведшего к центру, к нему с шумом подкатило несколько необычных машин. Они были, как выразился Борис, "ну прямо киношными". Стекла у них были прикрыты железными сетками, по бокам приварены листы жести, из маленьких, проделанных в них отверстиях смотрели наружу дула пулеметов. На крыше одной из них даже сидел у турели пулеметчик. Увидев их, Союз тут же приказал отступить, но я, пораженный расторопностью русских умельцев, так и замер на месте, но спешно ретировался за поворот, к остальным, когда получил подзатыльник от русского. В другое время в мой адрес тут же посыпались бы плоские солдатские шутки, но сейчас все молчали, напряжённо вслушиваясь в рокот моторов.
Машины остановились у клиники и из них, весело и шумно переговариваясь вылезли вооруженные люди. По их незамысловатой, как бублик тмином посыпанной ругательствами речи можно было понять, что это мародёры. Они неспешно пошли внутрь, оставив у машин одного только часового, того самого, что сидел у турели, что было, учитывая творившееся в мире, весьма опрометчивым.
— Наверное, из Битцевского леса пожаловали, — сказал Союз. — Переждем здесь, пока они не уедут, потом двинемся дальше.
Никто не ответил, только передёрнул затвор своего автомата Григорьевич да проверил гранаты, висевшие у него на поясе, Матвей Иванович. Так, прячась и выжидая, просидели мы несколько часов. Потом из здания медцентра вышли бандиты, вынесшие оттуда дорогостоящее оборудование. Устроив перепалку у машин, они быстро погрузили награбленное и скрылись в деревьях. Для безопасности СССР подождал ещё некоторое время и только потом направил нас к клинике.
— Займи позицию на этом дубе, — сказал он мне. — А мы пока тут подождем. Как проверишь местность, дашь сигнал и мы двинемся. Кейс с лекарством оставишь у нас.
Я вытащил из рюкзака большой железный чемоданчик с желтым треугольником биологической опасности на одном из боков и протянул Союзу.
— Как ты собрался идти через лес, если он, похоже, кишит бандитами?
— Посмотрим.
— Я бы предпочел обогнуть его, чтобы избежать проблем, но кто я для этого такой? — поучительно-тоскливо проговорил я и двинулся к дереву.
— Клоунаду потом разводить будешь, — понеслось мне вслед.
Я закатил глаза и мысленно скосил коммунисту рожу.
— Я просто хочу как лучше.
— Любой путь, который будет длиннее проложенного мной автоматически отвергается, — отрезал он.
— Ладно, не кипятись, нервные клетки не восстанавливаются, — усмехнулся я и скрылся за поворотом.
— Позывной свой не забудь, шутник, — с долей усмешки в голосе выкрикнул мне в след Советский, впрочем, не очень громко.
— Маразм меня пока не мучает, — огрызнулся я, уже больше для себя, чем для него, — расслышать эту реплику русский уже не мог. Но по весёлому смешку, долетевшего до меня, я понял — и это расслышал, зараза, и не смог подавить улыбку на лице. Такой уж он, этот коммуняка, есть, таким был, таким и останется, характер у него такой.
Дуб, на который мне предстояло залезть, был огромен. Лучше места для снайпера не найти. И надёжное прикрытие, и местность как на ладони, и развернуться можно. Подпрыгнув, я схватился за нижнюю ветку и полез наверх. Было тяжеловато. Рюкзак тянул вниз, цеплялся за ветки, но бросить его было нельзя — внутри были патроны, индивидуальные пакеты, сухпаек, в общем, все, что было совершенно необходимо человеку в постапокалиптической Москве, переполненной, помимо зомби, всякой дрянью, лишившейся всякого контроля. От мёртвых мне ничего не угрожает, но в стычке с сектантами, мародерами или ещё кем без лишней обоймы и аптечки мне придется туго. Забравшись почти на самый верх дерева, я удобно устроился на развилке между ветвями и пристроил дуло снайперки в небольшую прореху между листьями. Большое, угловатое здание медицинского центра выплывало из ночной тьмы грудой квадратов и прямоугольников. Черные провалы окон, из которых немногие сохранили свои стеклопакеты, тоскливо глядели на меня, словно глазницы тяжелобольного, истощенного человека. Я повел винтовкой, осматриваясь. От здания до дуба примерно пол-улицы, это метров десять-пятнадцать, с одного боку какие-то дома-ларьки, с другого — огороженный забором лесопарк. От самой ограды мало что осталось. Везде виднелись большие прорехи, от которых в глубь леса тянулись колеи мародёрских машин. Оттуда, вероятнее всего, ждать угрозы, но окна домов на улице без присмотра оставить тоже нельзя, мало ли что, вдруг у бандитов свой снайпер имеется.
— Брюзга-1, прием, говорит Брюзга-2,— связался я с СССР по рации. — Как слышно?
— Брюзга-2, слышно хорошо, прием, — послышался его весёлый голос.
Я снова закатил глаза. Опять его дурацкие шуточки. Знал ведь, что по рациям общаться придется, вот и придумал эти идиотские позывные, чтобы меня позлить. Рейх-Брюзга, очень смешно, ха-ха. Хотя это все же лучше того, что было в самом начале нашего общения.
— Позицию занял, прием.
— Осмотрелся, видно кого? Прием.
— Да. Пока все чисто. Прием.
— Тогда мы выдвигаемся, исследуем центр, и если все хорошо, то я свяжусь с тобой и ты переберешься к нам. Понял? Прием.
— Понял, Брюзга-1. Ты мог придумать ещё более глупые позывные? Прием.
— А чем тебе нынешние не нравятся? Или задевают? Прием.
Я задохнулся от возмущения. Нет, конечно я и не ждал, что Союз возьмёт и вот так сразу перестанет меня доставать, но когда его грязные оскорбления сменились более-менее безобидными шуточками я, признаться, успокоился. Но называть меня брюзгой прямо в лицо! Я даже отвечать не стал. Только зло буркнул в рацию:
— Отбой.
И отключился.
Бормоча под нос ругательные словечки в адрес Советского, я снова приник к прицелу и начал следить за местностью.
Сидеть в листве было даже приятно. Тяжесть рюкзака не тянула к земле, не нужно было идти. Знай себе сиди, отдыхай да в прицел смотри. Усталость вдруг накрыла меня своим свинцовым одеялом. Остальные в группе были люди военные и к подобным марш-броскам привычны, а вот я форму подрастерял за годы заточения. Но заметил это только теперь, когда удобно и незаметно устроился в самой кроне могучего дуба, приникнув к окуляру прицела и уставшие от непривычного напряжения мышцы вдруг заныли, а тело погрузилось в приятную истому. Почти беспрерывная ходьба, новый приступ болезни — всё разом навалилось на меня, как только бешеный темп сегодняшнего дня прервался моей засадой на дереве. Мозг вяло сосредотачивался, не хотел внимательно следить за округой, веки то и дело против моей воли, закричал живот, остатки дневного обеда в котором уже обратились в ничто. В голове у меня медленно зарождалась дрема. Но спать было нельзя. Несмотря на кажущуюся безмятежность, все здесь таило в себе угрозу. Из-за любого куста мог высунуться отморозок с дробовиком, из каждого окна могла начать палить очередь. Все что угодно могло произойти в любой момент. Звенящая тишина давила своим спокойствием, настораживала, как бы говорила: все не так просто. Но усталость понемногу брала верх.
Сосредоточенности моей хватило только на то, чтобы проводить взглядом группу, без происшествий добравшуюся до зева выбитой двери парадного входа больницы. Я понял, что могу в любой момент заснуть, когда с момента занятия позиции прошло примерно десять минут. Почти сразу вспомнились кофеиновые таблетки-леденцы, пачку которых выдал каждому в группе СССР. Придерживая винтовку одной рукой, я полез в один из карманов на бронежилет и достал на свет заветную коробочку. При этом пальцы коснулись лежащих там пузырьков с лекарством от ханахаки. Подумав, я достал и его. Высыпал в руку штуки три, отправил все это в рот. Потом положил под язык кофеиновый леденец и убрал все это добро обратно в карман.
У леденца был странный вкус. Я будто бы заморозил кофе в формочке для льда и теперь рассасывал замороженный напиток, только он был не холодный и не морозил язык. Но действовал он и вправду как кофе — спать расхотелось, только болели усталые мышцы.
Я уже начал думать, что все обойдется, когда из-за кромки лечо показались бандиты. Сразу несколько машин с шумом вырвалось из зелёной чаши по проторенным тропам. Одновременно с этим чрево медцентра на секунду осветилось ярким светом, послышался грохот взрыва, из нескольких окон повалил густой черный дым. Это взорвалась граната. Вот только чья? Непонятно, а на раздумья времени нет. Внутри уже слышится яростная стрельба, доносится до ушей приглашенная ругань. Засада! Я крепче сжал СВД, со стороны домов выбежало несколько человек, из машин тоже начали вылезать разбойники. На мгновение в окне второго этажа мелькнула физиономия Григорьевича, но тут же снова исчезла, а в уцелевшем стеклопакете образовалась аккуратное пулевое отверстие. Черт, снайпер! Это серьезная помеха. Но сейчас, пока наши внутри, он не так страшен. Пока нужно заняться другим противником.
Я поймал в перекрестье прицела голову бежавшего от зданий бандита и нажал на курок. Он тут же упал, нелепо всплеснув руками и растянулся на асфальте, широко раскинув мертвые конечности. Прицел чуть сдвинулся и вот ещё один мародер рухнул на дорогу. Его падающее тело взглядом я уже не провожал, сразу же переместился к следующей жертве. Это всполошило бандитов. Половина из них сменило курс, бронированные машины выстроились в линию, образующую баррикаду, и они скрылись за ней, беспорядочно поливая огнем те места, в которых, по их мнению, мог залечь стрелок. Всюду слышался грохот, крики, пугливая брань. Длинная очередь срезала нижнюю ветку дуба. Я зло усмехнулся. Кровь бешено стучала в висках, уставшее тело вновь напряглось, словно и не было этого марш броска по району. Не на тех напали, гады, ух я вам покажу!
Сменил магазин и снова прицелился. Водитель одного из самодельных броневиков ткнулся простреленной головой в руль, режущий слух гудок заорал, ещё больше переполошив отморозков. Они запаниковали. Это помогло мне, и я быстро, словно в тире, перестрелял нерадивое большинство. Уцелели лишь те, кто своевременно спрятался за машинами. Теперь они боялись даже выглянуть и пока не представляли угрозы. Я решил заняться снайпером. Его огонь начался сразу после появления группы, очевидно, прятавшийся в домах, значит, и сам он где-то там. Из медцентра выбежал вопящий бандит с окровавленной рукой, но хлесткая очередь из калаша полоснула по нему из тьмы и он шмякнулся на ступени. В дверях показался Союз. Я стиснул зубы до боли. Куда прёт это идиот?!! Неужели не знает о снайпере?
Словно в подтверждение моих мыслей меткая смертоносная пуля сбила с его головы ушанку, с которой он как и прежде не расставался. Только это спасло его от мгновенной смерти. Русский тут же рванулся вбок и скрылся за дверным косяком. До меня долетела его отборная брань. Беспорядочный огонь мародеров моментально переместился на здание. Ухнула граната, огрызнулась изнутри автоматная очередь. Бандиты, не жалея патронов, стреляли в окна. Сверху и снизу им грозно отвечали автоматы. Похоже, группа разделилась. Двое остались наверху, двое пошли вниз. Я мысленно одобрил это разделение и продолжил искать снайпера, то и дело стреляющего в мелькавшие в окнах силуэты моих товарищей. Вскоре противники успокоились, перестали поливать друг друга огнем: поняли — бессмысленно. Лишь изредка перекидывались они скупыми очередями да материли друг друга.
Лихорадочно водя стволом, я вглядывался в окна. Ну где ты, где? Куда залёг? Но вражеский снайпер, хотя и не убил пока никого, похоже был знатоком своего дела: ничего не удалось разглядеть мне в черных проёмах окон. Ни мелькнувшего силуэта, ни дула винтовки, ни отблеска от прицела. Ни-че-го. Спина покрылась холодным потом. Я весь взмок, напряг зрение и слух так, что голова начала кружиться, но тщетно. А ведь и он, верно, высматривает меня сейчас, в наступившем затишье, и, кто знает, может, я уже у него на мушке. Между тем, бандиты времени не теряли.
Прикрываемые снайпером, они перегруппировались и зажали наших в здании, но прорываться внутрь не спешили. То ли боялись сунуться после того, как им дали мощный отпор, то ли ждали чего-то. Про меня, казалось, совсем забыли. Глупые бандюки даже начали совсем уж дерзко высовываться из-за своих машин, будто не сидел я в засаде на дереве. По-прежнему орал гудок, в который ткнулся лицом мертвый водитель. Вот один бандит выглянул из-за машины, опасливо огляделся и, пригибаясь, но в остальном довольно развязно, полез в кабину с другой стороны. Он осторожно убрал голову мертвого с руля и наконец раздражающий звук стих. Не получив никакой кары за свою нахальность, бандюк совсем охамел и начал копаться в бардачке, что-то выискивая. Ну, дружок, это уж слишком. Я прицелился ему в шею и выстрелил. Лобовое стекло джипа обрызгала алая струя крови и он повалился на бок, вывалившись из раскрытой двери да так и повиснув.
В дерево совсем рядом со мной вгрызлась пуля. Твою мать! Я еле сдержал сочную брань, уже готовую сорваться с языка. Уловка! Это всего лишь уловка, чтобы их снайпер засек меня. У, дурак! Ещё одна пуля просвистела в паре сантиметров от головы и я невольно пригнулся. Снайпер раскусил мое положение и теперь старательно простреливал площадь дерева. А я по-прежнему его не видел. Но тут из окна высунулся Матвей Иванович и начал стрелять по домам. Я устремил все внимание туда. И... Наконец! Вот дуло винтовки высунулось из окна и выпустило несколько пуль в нее. Я, не целясь толком, несколько раз выстрелил туда, и она, вздрогнув, полетела из окна. Снайпер был обезврежен.
Матвей Иванович, должно быть, тоже увидел это и запалил, не таясь, из своего автомата. Из дверного проема выбежал СССР, схватка начала перевешивать в нашу пользу. Мародёры оказались зажаты между зданием медцентра и своей баррикадой из броневиков. С одной стороны их подстерегал я, с другой — дожимала остальная группа. Все складывалось как нельзя лучше, но тут из леса вынырнул ещё один броневик, из которого вылетело сразу несколько дымовых снарядов. Все пространство вокруг медцентра заволокло белым дымом и я совершенно потерял обзор. По-прежнему стреляли, но понять ничего было нельзя. Я досадливо цокнул и отстранился от прицела — толку все равно ноль. Перестрелка начала гаснуть, послышался матерный крик Союза:
— А ну убери свои ебанные руки, паскуда блядская!!! Херовы бандиты, я вас все-...
Его крик прервался на полуслове, я инстинктивно прильнул к прицелу. Захватили! Группу захватили!!! Как же так? Что делать? В голову ударили панические вопросы, но я отогнал их. Ну, попали в засаду, никто от этого не застрахован. Сейчас главное самому не попасться, а то и выручить их некому будет.
Я уже начал строить в голове план спасения товарищей, как из тумана вылетела ещё одна дымовуха и он распространился на дерево. Все стало совершенно белым, только выделялись в дыму очертания веток. Я сглотнул. Опасность теперь могла подкрасться незамеченной. Что-то ударилось о ствол дерева, звякнуло железо и взорвалось. Взрывной волной меня швырнуло назад, я не успел ухватиться и полетел вниз. Нога зацепилась за развилку в ветвях и я повис кверху ногами, без винтовки, совершенно безоружный. Из тумана выступил высокий человек с дробовиком. Голова кружилась, я был легко контужен и не особо понимал, что происходит. Щурясь, я смотрел на него, пока он не подошёл совсем близко.
— А вот и снайпер готов, — сказал он и с размаху врезал мне прикладом в лицо.
***
Приоткрыв глаза, я увидел знакомую кухню. Голова не болела, но в ушах поселился странный звон. Я повернул голову и звон вдруг исчез, вместо него передо мной появилась улыбающаяся мертвая женщина в окровавленном корсете. Я шумно выдохнул.
— Элис!
— А кого ты ожидал увидеть? — она улыбнулась и потянулась ко мне своими тонкими руками, но я оттолкнул ее.
— Что произошло? Почему я тут? Я же не засыпал!
Она насупилась.
— Мог бы быть и повежливее. Тебя вырубили.
— Понятно...
Я подошёл к окну и увидел дорогой глазу пейзаж. Берлин раскинулся передо мной во всей своей красе.
— Красиво, да? — Липпевехзель прильнула ко мне и обняла за шею. — Отсюда видно все достопримечательности. Я специально для тебя постаралась. Знаю ведь, что ты по всему этому соскучился.
— Но ведь на самом деле все не так.
— Какая разница? Зато так красивее.
— Ох, медвежонок, ты всегда была такой изобретательной, — я повел плечо, но руку ее не сбросил. — Но иногда неприглядная реальность дороже выдуманной красоты.
— Неужели тот скучный дом напротив тебе дороже всех красот столицы, собранных в одном месте? — удивилась она.
— Это все неправда, родная, я помню Берлин совсем не таким. Мне дорог не дом напротив, а воспоминания, связанные с ним. Именно на него я смотрел, качая нашего сына, когда ты спала, разве не помнишь? Именно его ты раскритиковала, когда я впервые привел тебя к себе. Ты назвала его...
— Аляповатой помойкой бездарности архитектора, — улыбнулась Элис и чмокнула меня в ухо.
— Да, именно.
— Хочешь чаю?
— Нет, я, пожалуй, откажусь, твой... вид не располагает к приему чего-либо внутрь, — я повернулся к ней и виновато улыбнулся. К тому, что во сне я вижу Элис, я уже смирился.
— Ох, извини, я ничего не могу с этим поделать, — она показала рукой на багровый живот. — Свою внешность я изменить не в силах.
Она выглядела немного расстроенной. Для меня это было даже необычно, ведь я знал, как она умерла. Кому, как ни ей винить меня в случившимся, а она расстраивается из-за того, что не может напоить меня чаем.
— Слушай, — я решил попробовать ещё раз. — Что всё-таки тебе от меня надо?
— Рейх, я же уже говорила — ничего, — теперь медвежонок была раздражена. — Я просто соскучилась по любимому мужу.
Я поперхнулся воздухом от этих слов.
— Что-о-о???
— А что? До моей смерти мы вполне могли считаться любящей парой.
— Как ты можешь говорить такое, после произошедшего?!
— Рейх, я мертва, а мертвым безразлично прошлое.
— Но я-то жив, и ты это знаешь.
— Разве ты уже не подписал себе приговор?
Я замолк и опустил голову.
— Давай не будем об этом. В мире сейчас и так творится сущий ад, можно сказать, война за выживание!
— Война? А ты не замечал, что за время этой, так называемой, войны ты, несмотря на болезнь, расцвел. Да ты как рыба в воде! Тебе это нравится, Рейх, признай. Война — твоя стихия. Ты великий полководец, пусть и потерпевший поражение. Дорогой, ты за все это время не чувствовал себя так свободно, как сейчас. Ты дышишь этим. Разрабатывать планы, командовать армией, участвовать в вылазках — ты ловишь с этого кайф, живёшь этим. Разве ты боялся, когда ваш отряд попал в засаду? Нет. Для тебя это не ново. Для тебя это жизнь. Так живи ей, пока можешь.
Я отшатнулся. Глаза моего медвежонка хищно, нечеловечески блестели.
— Зачем ты это говоришь?
— Разве это не правда? Рейх, просто прими это и позволь рекам крови твоих врагов вновь пролиться. Покажи им перед смертью, на что способен диктатор великой страны.
— Ну замолчи же, — безвольно зашептал я, опуская руки. — Прошу, замолчи. На сердце и так кошки скребут, а ты...
Элис не ответила. Отвернулась, отошла к плите. Я почувствовал ужасающую слабость и опустился на стул.
— Ты говоришь — рождён для войны. Но если заглянуть в прошлое, то кроме войны я почти ничего и не знал, не жил я как человек, сама знаешь. Все война да война. Потом плен, а это разве жизнь? Да у собаки последней жизнь лучше, чем у меня в плену была, — мне стало горько, душили слезы, но почему-то не плакалось. — И оставил после себя одни развалины, страх и боль. Сына вот, даже не видел. Понятия не имею, как он, что он. Помнит ли, любит ли, простит ли? Ничего я о нем не знаю, но поперся на свой страх и риск его спасать, сам не зная, на что надеяться. И тебя я понимаю. Мстишь ты мне, и мстишь за дело. Ух, грязный я, низкий человек! Как ты за меня такого вышла?
Я замолчал. В груди закололо. Хотелось рвать и метать, биться в истерике, показать всем, что я чувствую и в то же время сжаться в комок, забиться в какой-нибудь темный угол и тихонько рыдать, чтобы не мешать окружающим спокойно жить. Но несмотря на давящую тишину, от неожиданной исповеди мне стало легче, словно камень с души разом свалился.
Липпевехзель молчала. Стояла ко мне спиной у плиты и молчала, молчала долго. Меня даже стало это пугать. Но вот она развернулась, вся заплаканная, и бросилась ко мне, чуть не повалив со стула.
— Прости, милый, прости, — рыдала она мне в плечо. — Я дура, дура, дурища страшная! Я и вправду это все специально, чтоб тебя помучать да испугать. Дур-р-ра я, ой дура!
— Медвежонок, успокойся, не плачь, — успокаивал я ее, поглаживая вьющиеся волосы. — Я тебя прощаю и совершенно понимаю. После моего поступка вполне естественно желать мести.
Она подняла свое миловидное личико с моего плеча, почти насквозь мокрого, и хотела что-то сказать, но я вскрикнул от боли и схватился за ногу. Комната поплыла, рассеялась и я очнулся.
***
Вскрикнув от боли, я рванулся назад и стукнулся головой о стенку. Кто-то хотел снять с моей ноги экзоскелет, но, не зная как его снимать, попытался просто слепнуть его у меня с ноги. Естественно, у него ничего не вышло, он только потревожил больную конечность.
Открыв глаза, я настороженно посмотрел на человека, сидевшего в паре метрах от меня. Взор немного плыл из-за контузии, в голове снова противно зазвенело.
— Очнулся наконец, — насмешливо сказал человек. — Я уже начинал думать, что наш Васятка тебя убил.
Его голос больно резанул по ушам и я сморщился. Но это слегка привело меня в чувства.
— Что... Что ты делаешь? — спросил я у него.
— Как что? — удивился он. — Обыскиваю. Всех остальных пока отдельно держат, разбираются, а тебя вот, сразу в надёжное место схоронили, чтоб не сбежал.
Сразу вспомнились и засада, и перестрелка, и чужой снайпер. Я весь насторожился и более внимательно оглядел человека. Он был неухоженный, заросший, небритый. Полувоенная одежда совершенно не шла его худому жилистому телу.
— Не трогай мою ногу.
— Почему это? Вот что у тебя на нее нацеплено. Что это я, конечно, не разумею, но вижу, что как оружие его использовать можно. При нужде.
— Это экзоскелет, — сказал я пересохшими губами и попытался сесть поудобнее. — У меня нога сломана, без него я ходить не смогу.
— Так это хорошо. Значит не сбежишь. — и он снова начал приближаться ко мне.
— Ты не понял, — сказал я, готовый в любой момент увернуться от возможного удара. — Его нельзя снять вот так просто. Он соединён с костью, ты ногу мне вырвешь.
— Да? — он остановился и недоверчиво-неуверенно посмотрел на меня.
— Да, — кивнул я утвердительно. Голова туго соображала. Очень хотелось пить.
— Тогда выворачивай карманы, — без лишних слов он направил на меня пистолет.
Этот весомый аргумент заставил меня послушно, морщась от боли в голове, достать все содержимое своих карманов.
— Что за таблетки? — глаза бандита заинтересованно заблестели, когда он увидел пузырьки с лекарством. Он сразу хищно подобрал все с пола и рассовал по карманам.
— Мои таблетки. Я болен.
— Чем это? — он отступил на шаг от меня.
Я хотел было ответить, но тугой спазм сковал всё моё тело. Я захрипел, закашлялся, царапая руками твердую пластину бронежилета на груди. Изо рта хлынула кровь. Бандит заматерился и метнулся к другой стене комнаты, выставив вперёд пистолет. Он был напуган. Кашляя и хрипя, я бился в конвульсиях, судорожно стучал кулаком по груди, пока наконец здоровенный яблоневый цветок не плюхнулся на пол в лужу крови.
— Что это такое, ебаный в рот! — заорал перепуганный бандит, тряся пистолетом.
— Воды... Дайте воды, — простонал я, безвольно откинувшись к стенке, не особенно рассчитывая на выполнение просьбы. Но мародер достал из кармана бутылку и кинул мне.
Дрожащими пальцами я кое-как отвинтил крышку и прильнул к горлышку губами. Вода была теплая, противная, но я был рад и этой. Напившись, я устало вздохнул и отложил полупустую бутыль.
— Что это было, снайпер?! — не унимался бандит.
— Болезнь это, заразная очень, если таблетки пить не буду, вот такое вот, — я ткнул на цветок. — Постоянно будет. А это очень заразно.
— Да забирай все свои таблетки, пропади они пропадом! — истерично выкрикнул бандит, вываливая на пол мое добро. После этого он пулей выбежал из камеры.
Я тут же пополз к заветным пузырькам и осторожно, словно это были великие сокровища, рассовал их обратно по карманам. Цветок тоже спрятал, мало ли напарников в эту камеру бросят.
— Чертова болезнь, — пробормотал я и проглотил несколько таблеток.
— Согласна, но этот тип меня бесит больше, тупой как пробка, — знакомый голос раздался совсем рядом. Я повернул голову и пузырек выпал у меня из рук.
Передо мной, наяву, стояла Элис Липпевехзель в своем окровавленном корсете и брезгливо оглядывала комнату.
