Бронебойные васильки

      Вжавшись в стену, я вцепился пальцами в бронижелет на груди и судорожно закашлялся. Цветок не шел. Царапающим горло клубком он застрял где-то посередине пищевода и отказывался двигаться дальше, несмотря на шедшие по гортани судороги. Дышать было сложно: воздух почти не поступал в лёгкие, цветок перекрыл ему дорогу. Голова начала кружиться, от нехватки воздуха и без того болящую грудь словно огнем жгло изнутри. Казалось, лёгкие вот-вот разорвуться, лопнут и настанет конец. В последней надежде освободить горло, я с силой ударил себя кулаком по груди, потом вновь закашлялся и злополучный цветок наконец-то упал мне на ладони вместе с порцией крови. Я поднял голову и нервозно огляделся — никого не видно, тишина мертвенная так и стоит в воздухе, словно я на кладбище пришел. Хотя, Москва сейчас и есть своего рода кладбище, только мертвые в нем ходят, словно живые и нападают на тех, кто ещё не погиб. Я снова посмотрел на свои ладони. Цветок на этот раз был не васильком, проклятой яблоней, а большой какой! Неудивительно, что он застрял у меня в горле и чуть не убил раньше времени. И все из-за ссоры нашей, все из-за нее. Я и раньше цветами харкал, когда мы с русским бранились на базе, но так плохо после этого мне ещё не было. Болезнь прогрессирует, и это очень паршиво. С ненавистью посмотрев на цветок, я с силой швырнул его о стену. Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! Не-на-ви-жу! Я готов был разрыдаться. Ненавижу СССР, ненавижу... Потому что люблю. Это странно, не спорю, но ведь тут и дурак поймет, что у меня нет шансов, чувства очевидно невзаимны. Мне остаётся только умереть в муках, а все из-за него... Из-за него и из-за меня. Я виноват не меньше, поэтому злюсь, сам все испортил уже очень давно. Но... Черт возьми — понял это только сейчас — умирать я совсем не хочу. Готов, но не хочу. Я жить хочу, нормально, спокойно жить! Без боли, без презрения и ненависти, просто жить как обычный человек... А не как последняя мразь. Это разве много? Неужели тех лет, что я пробыл в неволе, пыток на допросах и прочих унижений недостаточно? Неужели я ещё не заработал искупление? Нервно усмехнувшись, я достал таблетки. Конечно же нет. Моих грехов не отмыть и тысячей лет страданий. Но... Больше терпеть это я не могу, чувствую — ещё чуть-чуть и сломаюсь. Проглотив пару таблеток, я спрятал пузырек в карман. После перепалки с Союзом на крыше, грудь, не переставая, ныла, но принять таблетки я смог только сейчас. Наш небольшой отряд продвигался по мёртвому городу уже примерно час, но незаметно отстать я смог только сейчас. До этого шел, еле сдерживая себя, чтобы не заскулить от боли. Выждав минуту, я облегчённо вздохнул, боль уходила. До сегодняшнего дня я и не подозревал даже, что грудь может так болеть, хотя ханахаки и тогда причиняла сильный дискомфорт. Отряхнув руки, я достал из другого кармана спиртовые салфетки из индивидуального пакета, который я ещё на крыше распотрошил и рассовал его содержимое по карманам, и начал протирать руки от крови. Потом придирчиво осмотрел костюм на наличие алых пятен и, удовлетворившись результатом, взял болтавшуюся на ремне СВД в руки. Надо было нагонять группу, а то не равен час, случится новая перепалка. — Эй, Вольфганг! Ты где? — меня только хватились, когда я выбежал из-за поворота. — Тут я, тут, — проворчал я, подходя к Григорьевичу, который был замыкающим. — Орать зачем? — Почему отстал? — спросил он тише, зомби мы привлекать не хотели, хотя и были для них невидимы (перед началом похода я вколол всем вирус). — Да не отставал я, просто в подворотне что-то шебуршало, заглянул проверить. — И как? — Ничего особенного, — с досадой отмахнулся от него я и пошел вперед. — Где мы сейчас? — спросил я у Союза, когда переместился в голову отряда. — Чем ты слушал, когда я объяснял маршрут? — спросил он. — Ушами, — кривляясь, ответил я. — Только толку-то от этого, если я карту не видел? Ты же так спешил, что мы едва кейс со шприцами взять не забыли. — Ты же знаешь карту Москвы, сам мне во время войны хвастался, что у тебя в голове каждый сантиметр каждого проспекта в Москве, каждая улица, каждый переулочек отпечатались, и что ты уже распланировал, как твои танки с пехотой и мотоциклами будут по ним колесить, — съязвил в ответ русский. — Это когда было? Вашего Ясенево и в помине тогда не было! — воскликнул я. — Ладно, — уступил СССР, остановился и достал из нагрудного кармана карту района. — Мы сейчас здесь, — он ткнул пальцем в то место, где улица Павла Фитина превращалась в проезд Карамзина, рядом с перекрестком. — Сегодня я планирую довести нас до Новоясеневского проспекта к обеду, там устроим привал и пойдем дальше, к Литовскому бульвару, по которому мы дойдем до Севастопольского проспекта, на нем устроимся на ночёвку в медцентре. Понято? Я скептически окинул взглядом проведенный маршрут. — А не длинновата ли дорога для одного дня? — спросил я. — Район не маленький, а ты хочешь прогнать нас по нему чуть ли не за один день. — Нормально, сдюжим, — ответил коммунист, убирая карту. — К тому же, привал у Новоясеневского будет не единственный. — И что? — окинув СССР скептическим взглядом, я поправил лямку рюкзака с медикаментами, который тащил. — А то, что мы своего рода группа быстрого реагирования, спецназ, — пояснил мне он. — Мы должны действовать максимально быстро, выложиться по полной, иначе все, кто заперт сейчас в Кремле, могут и не дождаться помощи. Если ты не знал, то хороший спецназовец способен пройти сорок километров за день, так что график наших передвижений пока щадящий. — Что значит пока? — Сегодня мы проводим своего рода разведку местности, щупаем почву, завтра, с учётом обстановки, двигаемся дальше. Тут я вспомнил, что какая-то группировка выживших анархистов скрывается как раз Битцевском лесу и, видимо, думает, что теперь творить можно все что угодно. А кротчайший путь до Кремля проходил как раз через него. И ночуем мы как раз у леса, в медцентре. Значит, вот что ты задумал, Совок... — Ясно, — протянул я и отступил назад. — Эй, Рейх! — окликнул меня Союз, оборачиваясь на ходу. — Чего ещё? — спросил я нарочито раздраженным голосом. — Ты не мог бы идти в голове отряда, рядом со мной? — Зачем? — То, что мы выполняем общую задачу вовсе не значит, что я забыл кто ты и начал тебе доверять, — коммунист спокойно посмотрел на замершего меня и, отвернувшись, пошел дальше. — Ссыкло, — проворчал я себе под нос и пристроился рядом. — А я все слышу, — сказал он, как бы невзначай проверив магазин у своего "калашникова". Закатив глаза, я поудобнее перехватил винтовку и пошел рядом, всем своим видом изображая оскорбленную честь. Я ещё застал тот момент, когда это, признаю, легендарное оружие было массово пущено в ход. Тогда устаревшие, часто дававшие осечки и несоответствующие мировым стандартам орудия сотнями и тысячами изымались из обихода и заменялись новенькими АК. Персонал тюрьмы где-то рядом с Москвой это тоже затронуло. СССР тогда ходил ко мне в приподнятом настроении, даже пару раз улыбался, но я, как обычно, довольно скоро доводил его до обратно пропорционального состояния и почти всегда получал за это, хотя и не так сильно.