Бронебойные васильки

Союз не торопился со спасательной экспедицией. Всю ночь я провел в полубредовом состоянии, откашлял несколько цветков. Горло саднило, появилось стойкое ощущение того, что там застрял один из злосчастных васильков. Очень хотелось прополоскать его спиртом, чтобы избежать заражения и обеззаризить маленькие, но многочисленные царапины. Я, довольно трепетно относившийся ко всякого рода медицинским мероприятиям, чувствовал себя просто ужасно. Мало того, что я лежу в этом чертовом фургоне, как свинья в сарае или какой-нибудь русский алкаш, так теперь я не могу даже обработать свои увечья и все, что у меня есть - это лужа за поворотом, да и та скорее всего скоро высохнет. Я не мезофоб*, просто очень чистоплотный. Думаю, никому не было бы приятно лежать в грязи и запекшийся крови, несколько дней не принимавши душ. Ночью было душно, уснуть не удавалось. Нога сделалась на пару тонов темнее, а отек постепенно увеличивался. Я лежал, прижавшись лбом к металлическому полу и пытался не сойти с ума. Было страшно, еще страшнее чем осознавать то, что ты неизлечимо болен. Все же как ни крути, у меня был в запасе месяц-полтора, а сейчас все может закончиться через несколько дней. В какой-то момент я перевернулся на бок и уставился в черную мглу напротив. Не было видно ни черта, я словно застрял в невесомости. Только пол бронемашины под боком показывал, что я все еще жив, а не полетел в вечную чернильную темноту, даже не заметив этого. Потом противный голосок в голове начал шептать изнеможденному мне, что СССР не приедет, что он бросил меня умирать, что ему даром не нужен предатель и жестокий тиран, что ждать бессмысленно, что я только напрасно мучаю себя, что можно все закончить сейчас, ведь мне все равно умирать. АПС в кобуре соблазнительно упирался в бок, я ошущал его резкие контуры, чувствтвал мощь свинцового заряда, которую он таил. Но какая-то часть меня, доселе прячущаяся на задворках сознания или забившаяся так глубоко в подкорку, что я и не представлял себе, что она существует, вдруг ясно и громко прогнала этот суицидальный шепот, вступила в противодействие с мерзким голоском, прогнав его куда-то далеко. Нет, Союз приедет, он не бросит меня, он не такой, он никогда не мог бросить знакомого на произвол судьбы, даже если человек этот причинил ему немало горя. Да, он застрелил отца и уничтожил сотни русских людей, но сокрушался по этому поводу так, словно лично лишил жизни каждого из них. Я помню, каким осунувшимся и отчаявшимся был он в начале тридцатых. Когда Веймарская Республика был у власти, он часто появлялся в нашем особняке, стараясь наладить хорошие отношения с новой коммунистической державой. Никогда я не видел человека, столь сильно переживающего из-за чужих смертей во время собственной революции. Это всегда смешило меня. До определенного момента. За время нашей с ним войны он огрубел, разительно изменился и черты почти исчезли из его поведения. Правда меня он так и не смог убить. Я знаю, во время тех избиений он всей душой хотел избавить мир от меня. Хотел, но не мог. Никогда он не нанес мне слишком сильного удара по голове, никогда не душил так, что повреждались кадык или щитовитка. Что-то его останавливало, но я так и не понял что. Считать сдерживающей силой любовь было бы полным безумством. Глаза коммуниста всегда его выдавали. Он многому научился за свою жизнь, но умелый человек по-прежнему прочтет у него в глазах все то, что он попытается скрыть. Просто таких людей не очень много. А что до цветочной болезни, то я никогда не поверю, что за минувшие десятилетия в этом вопросе ученые не продвинулись ни на шаг. С этими мыслями я погрузился в краткий и беспокойный сон. Когда же я вскочил, весь покрытый холодным потом, мрак по-прежнему окутывал все вокруг. Я сел, вокруг не изменилось ровным счетом ничего. Тогда я стал медледнно оползать туда, где по моим расчетам должна была находиться стена. Крик, который я испустил, коснувшись ладонью окоченевшего лица, вышел хриплым и вызвал в горле острую боль. Я совсем забыл о покойнике, которого саморучно убил. Сердце сжалось в комочек и ухнуло вниз, в пятки. Я бросился в обратную сторону, позабыв теперь уже о ноге. Когда же я оттолкнулся ею от пола было уже поздно. Новый вскрик вышел тише, бедное мое горло, хоть бы голос не пропал. Слезы сами собой брызнули из глаз, я упал, ударился подбородком и прикусил губу. Во рту появился металлический привкус крови. Боль, к этому моменту ставшая постоянной и ноющей, вновь обрела острый характер. Всхлипывая и содрагаясь всем телом я отполз к противоположной стене, дыхание было рваным и частым, словно я пробежал марафон сразу после тяжелой ангины. В ночном мраке мне показалось, что убитый парень начал шевелиться. Я, конечно, убеждал себя, что это лишь бредни измучанного болью мозга, но все же продолжал смотреть в темноту выпученными от страха глазами и усиленно напрягая слух. Нога болела просто адски, так что первые полчаса слезы непроизвольно лились у меня по щекам, а я сидел, направив пистолет в чернильную мглу и трясся от озноба, продирающего все тело. Когда небо начало медленно сереть, мои глаза закрылись, руки, сжимавшие рукоять пистолета разжались, я заснул крепким тяжелым сном. Одежда, стоявшая колом показалась мне тяжелее одеяла из кирпичей, а я очнулся, труп лежал на том же месте, где я его оставил. Темная груда мяса, сломанная игрушка - ничего больше. Я долго смотрел на причину своих ночных злоключений, на эту жалкую кучу, когда-то бывшую человеком, а потом истерически рассмеялся. Несмотря на облегчение, которое принесло наступление дня, мое состояние ухудшалось стремительно быстро. Когда я заставил себя проглотить отстатки гематогенового батончика, то едва сдержал рвотный позыв. Слава богу, которого нет, что я не отравился водой, выпитой вчера. А то обезвоживание сейчас было бы на критической стадии. Солнце потихоньку шло к зениту, жара поднималась нешуточная. В машине я был словно в духовке, но силы окончательно меня покинули, я только лежал, изредка постанывая от боли. Короткие потери сознания случались все чаще. Тепловой удар был мне обеспечен. Я уже потерял всякую надежду на спасение, поэтому когда совсем рядом заревел двигатель, мне это показалось очередным бредовым видением. Я совершенно не помню, как меня нашли, как доставили до базы. В память врезался только яркий свет операционной, неожиданно ударивший в глаза, когда я на несколько судорожных мгновений вынурнул из пучины мрака, запах хлора и медикаментов, да удивленный возглас одного из ассистентов, когда я попытался сесть и спросить у них что-то. Естественно, сесть я не смог, а вместо осмысленного вопроса изо рта вырвались отдельные неразборчивые слова на немецком. К моему лицу тут же поднесли маску и через пару вдохов я погрузился в глубокий сон, вызванный наркозом. Потом последовала серия кратких и неосознанных пробуждений на больничной койке, бред и кома на несколько дней. Осознанно и окончательно я пришел в себя примерно через две недели. Помню, сначала я лежал, не открывая глаз и думал о источнике раздражающего пиканья совсем рядом, совершенно не понимая кто я и как здесь оказался. Потом в палату кто-то зашел, послышался удивленный возглас. Быстрые легкие шаги приблизились к кровати, кого-то позвали, но я не различил слов. Потом голосов в палате стало несколько, мне открывали глаз, светили в него фонариком, слушали сердце, щупали. Первые слова, которые я смог различить были: все показатели стабильны. Тогда я очень разозлился на главного врача, мешающего мне думать, поэтому тихо сказал, вернее попытался сказать: - Конечно нормальные, олух. Но вместо этого я захрипел, подавившись трубкой для исскуственной вентиляции легких. Ко мне подбежала одна из медсестер и аккуратно сняла маску, а потом вытянула трубку из моей глотки. Я закашлялся, а потом сглотнул, прогоняя пренеприятное ощущение, оставшееся после трубки. Потом я снова погрузился во тьму. Но на этот раз ненадолго. - Все показатели в норме, он просто спит, - глаз я снова не открывал, веки казались слишком тяжелыми. А вот звуки наоборот, были громче положенного. Несколько голосов обсуждали мое нынешнее состояние, поэтому я хрипло попросил их быть потише. Раздались удивленные возгласы, еще больше разозлившие меня. - Что тут не...понятного...- это я сказал громче, попутно открыв глаза, что и являлось причиной небольшой паузы и понижения голоса в конце фразы. Силуэты врачей поначалу плыли перед глазами. Четкая картинка сформировалась после того, как я пару раз моргнул, - А...а... - все что я смог вымолвить, удивленно разглядывая врачей. - Добро пожаловать обратно! - молодая медсестра улыбнулась мне и поправила подушку так, чтобы я смог принять полулежачее положение. Я молча проедал в ней дырку глазами. - Вас доставили в очень плохом состоянии, Вольфганг, - начал самый старший из присутствующих медиков и я перевел взгляд на него.- Сотрясение мозга второй степени. Перелом не из легких, много осколков и сильное внутреннее кровотечение, - он продолжил говорить, но я скоро перестал вникать в смысл его речей. Оснавная мысль была понятна и без этого. Мне сказочно повезло. Я пил из грязной лужи, почти ничего не ел несколько дней, мой организм был ослаблен ханахаки, а перелом легким назовет только идиот, ничего не смыслящий в медицине, но, тем не менее, гангрена каким-то чудом не началась, хотя предпосылки к ней были все. Если бы за мной не приехали, или приехали позже, ногу возможно пришлось бы ампутировать. Получается, что я страшный везунчик. Выпал из бронемобилямиля на полной скорости, сотряс содержимое своей злодейской черепушки, сломал ногу и все. Шансов выжить при таком прыжке процентов двадцать, если не десять, а я отделался кратковременной комой и сложной операцией на конечности. Весело, ничего не скажешь. Особенно если учесть остальное мое "везение". Задумавшись, я перестал смотреть на врачей, взор мой опять помутнел, и я уставился, кажется, в потолок. Наверное, до меня только сейчас в полной мере дошло все произошедшее и с этим надо было еще совладать. Поэтому когда дверь хлопнула несколько раз, обозначая уход врачей, я был несколько удивлен. Переведя взгляд на ту часть комнаты, где все они до этого стояли, я с возросшим удивлением заметил, что этот самый главврач (так я для себя назвал старшего из них) остался в палате и с предупреждающим любопытством разглядывает меня. Мне было совершенно плевать на его замыслы, голова начала болеть, а нога ныть. Я снова отвел взгляд, начав рассматривать все те приборы, что сейчас были ко мне подключены. Я таких никогда не видел, до этого момента. Даже в самых смелых своих фантазиях я не мог предположить, что такое возможно. Это, это походило на какой-то фантастический роман, нежели на реальность. Да, говорил я когда-то, что прогресс не стоит на месте, но никогда бы не подумал, что сам буду настолько ошеломлен его быстротой. Голова начала неприятно пульсировать, висок зачесался под бинтами, но я сейчас чувствовал себя настолько ослабленным, что речь казалась непомерно сильной нагрузкой. Главврач подошел к кровати и нажал несколько раз на кнопку "плюс" на некоем электронном подобии регулятора, присоединенного к капельнице. Я так понял, он увеличивал дозу. На маленьком электронном табло регулятора даже высветилось название вещества и доза, которая начала в меня поступать. Морфин, если мне не изменяют глаза и в достаточно большой дозе. - Господин Вольфганг Виграм, я ваш лечащий врач, и я хотел бы провести с вами небольшую беседу. Дело в том, что ваше горло и его состояние вызвало у меня кое-какие подозрения. Вы случайно не откашливали цветы? - я едва не подавился воздухом. Тот факт, что он называет меня не по имени еще можно было понять под перестраховкой Союза, но сейчас он копнул сам, и копнул слишком глубоко и там, где не следует. - Нет, ни единого раза. Доктор, неужели вы подозреваете у меня столь низкую болезнь, как ханахаки? - стараясь уместить в интонации как можно больше презрения, ответил я. На это старик лишь тяжело вздохнул и страдальчески посмотрел на меня. - Вольфганг, я ваш лечащий врач, со мной вы можете быть откровенны. Все симптомы налицо. - Даже если и так, то вам до этого не должно быть никакого дела. Я имею полное право отказаться от лечения, к тому же оно все равно не поможет,- я смотрел прямо в его выцветшие старческие глаза, пытаясь понять его намерения, но найти в них сочувствие или же корысть никак не получалось. - В этом вы, к сожалению, правы. Но недавно было разработано и разработано мной, одно любопытное средство, которое так и не увидило свет в связи с недавними событиями. Я хотел бы предложить вам испытать его, если вы согласитесь. - тревоги, начавшие было меня съедать, несколько улеглись. Этот старый докторишко просто решил сделать меня своим подопытным кроликом и все дела. Я невесело усмехнулся. - Мои выгоды? - говорить было трудно. Организм, только пришедший в себя после комы радости от разговора не испытывал. - Во-первых, вы избавитесь от боли и слегка замедлите течение болезни. Во-вторых, если средство пройдет все испытания, вы станете известны в определенных кругах. Ну и в-третьих, я сохраню вашу болезнь втайне, тогда как при отказе, если на меня надавит начальство, то придется им все рассказать. Не смотря на врачебную тайну. Это все незаконно, документов никаких не будет, но в минусе вы не останетесь. Я задумался. Смерть была для меня событием неминуемым, и я уже принял сей малоприятный факт, как данность, но это совсем не означало того, что я с этой данностью смирился. Умирать не хочется никому. Мне тоже. Плюс, моя болезнь не должна стать известной. Представляю, как отреагирует мой "любимый". - Хорошо, я согласен. Но на определенных условиях, - произнес я через некоторое время и, получив кртаткий кивок согласия, изложил свои требования. - Вы и только вы лечите меня или даете направления на какие-либо обследования. Также вы дадите мне изучить всю вашу работу, перед тем как проводить опыт и, если получится, нигде не укажете моего имени. Плюс, препарат будет выдаваться мне бесплатно. Я видел, что последнее медику не очень понравилось. Он нахмурился и смахнул выступивший пот с высокого лба. Знаю, я попросил достаточно много, но у него просто нет выбора, так почему же этим не воспользоваться? - Аристарх Семенович, меня зовут Аристарх Семенович. - обронил он, этой короткой репликой заменив слово "да", и вышел. Я еще думал о нем и о его препарате, когда боль совсем отступила под действием морфия, и я погрузился в глубокий сон.