***
За рассказами прошел примерно час. Как ни странно, это успокоило не только задремавшую Юлю, но и меня. Глаза начали слипаться, сопевший под боком подросток только способствовал засыпанию. Признаюсь, на этот час я забыл и о снова начавшем болеть плече, и о том, что творится в мире. Я уже было задремал в тесноте спальника, как девочка заворочалась и открыла глаза. — Знаете, вы очень похожи на одно воплощение, да еще и форма… — Начала она. Я напряженно замер. Обычно такие маленькие дети не знают воплощения в лицо. — Отец рассказывал мне о вас, даже фотографию показывал. Но она была старая и совсем истерлась по краям. Не думаю, что папа мог быть знаком с воплощением Третьего Рейха. — А к-как зовут твоего отца? — сглотнув тугой ком в горле, спросил я. — Генрих Оттович. Он немец, в Россию еще ребенком с родителями переехал. — Ясно, — рвано выдохнул я. Накатившее спокойствие как рукой сняло. — Но вы ведь и вправду Третий Рейх? — глаза Юли смотрели твердо, выжидающе. Утаивать от нее что-то было бы бесполезным. — Да, а ты не боишься? — Нет. Если бы вы хотели нас убить, то давно бы это сделали. К тому же мне не кажется, что вы сможете в одиночку выбраться из леса, — подросток холодно посмотрел на меня и снова уткнулся носом в грудь. — Но рассказы у вас здоровские. Война была давно, я надеюсь, что вы изменились, — большего я от нее не добился, через секунду послышалось похрапывание. Генриха Оттовича я знал прекрасно. Он был метисом и одним из моих приближенных в тридцатые года. Но не думаю, что это особенно важно. Важнее то, что такие как он большая редкость. Когда страны любят друг друга из их любви рождается целостная страна. Чаще всего она объединяет территории родителей или, как, например, США, существует как колония пока не станет самостоятельной. С браком же между воплощением и человеком все несколько иначе. В таких союзах далеко не все дети рождаются странами. Таких и называю метисами. Они совершенно обыкновенные люди, просто живут дольше. Вместо одного столетия два или полтора. Много, конечно, но с бессмертием воплощений не сравнить. Кстати, раз уж на то пошло, то и у воплощений с возрастом все обстоит иначе. Поскольку воплощение-родитель может править еще долгое время, старение дочернего воплощения замораживается на двадцати пяти годах, а когда воплощение становится правящим, его внешний вид не изменяется в течении еще двадцати пяти лет. Но когда воплощение приходит к власти раньше, как я, этот срок становиться равен возрасту, в котором данное воплощение находилось. Получается, что двадцать четыре мне должно было в пятьдесят шестом году. Такая вот запутанная математика. Юля тоже будет долгожительницей, но в отличии от отца проживет лишь на десять лет дольше. Девочка причмокнула губами во сне. Я улыбнулся. Сомневаюсь, что она вспомнит наш ночной разговор. У таких, как она чаще встречаются случаи лунатизма. И это меня успокоило. Чтобы не тревожить Юлю, которая, вероятно, завтра не вспомнит, как я оказался в ее спальнике мне не хотелось, поэтому я аккуратно вылез из мешка и вернулся на свое место, завернувшись в куртку. Растревоженное плечо заболело сильнее, но усталость все-таки взяла верх и вскоре я тоже погрузился в царство Морфея. В до блеска начищенном коридоре тяжелые шаги отцовских сапогов слышались особенно ясно. Я сидел в шкафу, зарывшись как можно глубже в его обильное содержимое и зажав себе рот рукой. Веймар уехал в институт, а это значило, что все внимание отца теперь будет устремлено на меня. И это совсем не радовало, скорее наоборот, до жути пугало меня. Хотя брат тоже был не сахар, с ним хотя бы иногда можно было нормально поиграть, но и эти редкие забавы кончились примерно два года назад. Именно тогда Республика окончательно стал сволочью. Но все же я скучал по нему. Да, обидные колкости и тычки от него терпеть было вдвойне неприятно, ведь когда он был младше, то относился ко мне вполне сносно. Вспомнилась та давнишняя ситуация с вазой, это было как раз за день до того, как его возлюбленная его бросила. Республика тогда вернулся под вечер, а когда я бросился ему на встречу, отвесил мне размашистую пощечину, так, что я разглядел звезды, отлетая от брата и шлепаясь задом на пол, а из носа хлынула кровь.Как же ты меня достал. Бросил Веймар тогда, быстрым шагом уходя в комнату. Тогда я на него очень обиделся, решил даже, что наябидничаю Германской Имерии на него, но на следующий день, когда злой и уставший отец вернулся с собраний и поинтересовался насчет разбитой вазы, я не стал этого делать. Один взгляд на разгневанного отца дал понять, что нам обоим несдобровать, если откроется правда. Тогда мы очень организованно соврали ГИ, да так хорошо, что он даже поверил. Конечно, после этого нам влетело за якобы драку. На лице Веймарской Республики синел здоровенный фингал, а след от вчерашней пощечины на моей щеке угрожающе наливался синевой. Но все же нам удалось избежать худшего, а брат вечером подарил мне новую пушку для моей оловянной армии, сказав, что если бы я настучал на него отцу, то мне было бы очень плохо, но я молодец, я не крыса и что этим подарком он покупает мое молчание. Тогда обида сама собой забылась, но с того времени характер старшего достиг высшей степени гадости и я мечтал о том, чтобы он поскорее скопытился. Собственно, отцу я желал того же. Дверь в мою комнату со скрипом открылась. Я вздрогнул. В последние дни отец много пил, поэтому вывести его из себя незначительной мелочью не стоило большого труда. Империя прошелся по комнате, во тьме шкафа я не видел его и страшно от этого становилось вдвойне. Я старался дышать как можно реже, чтобы, не дай Бог, он меня не нашел. - Рейх, а ну вылезай, волчий выродок! - язык у отца заплетался. Послышался звук открываемой бутылки. Германская Империя стоял совсем рядом со шкафом. Язык непроизвольно прошелся по рядам острых, как бритва клыков. Уж такой я родился...особенный. Никакие врачи не смогли понять, почему мои зубы такие. Специалисты лишь разводили руками, да пожимали плечами, дескать, впервые такое видим, чем вызвано не знаем. Ну а один священник назвал меня проклятым и вытолкал из церкви, в которую так любил ходить отец, окропляя испуганного меня святой водой и крича о том, что дьявольским отродьям не место в святилище божьем. Наверное поэтому я в бога и не верю, вернее, это одна из многих причин. ГИ немного побродил по комнате и вышел, громко хлопнув дверью, но шагов почему-то не было слышно. В темном и душном, пропахшем нафталином, шкафу я просидел еще минут пять, прежде чем решился наконец покинуть свое укрытие. Створки резной мебели тихонько приоткрылись, я осторожно выглянул из шкафа. Комната была пуста. Я уже собирался вылезти полностью, как, повернувшись в другую сторону, чуть не уткнулся носом в высокие форменные ботинки отца. Испуганный вскрик застрял в горле. Я нырнул обратно в платяной шкаф. - Гадский ребенок, а ну иди сюда! - Империя резко распахнул дверцы шкафа, так, что одна из них не выдержала и слетела с петель. Из вороха одежды, в котором я спрятался, вырвались руки в белых перчатках и схватили меня за шею, рывком вытаскивая из шкафа. Я вывалился прямо на пол, но успел выставить перед собой руки и не разбил себе нос. От отца разило алкоголем, в руке он сжимал бутылку шнапса. Я сел на полу и испуганно на него посмотрел. Германская Империя наклонился ко мне, в нос ударил отвратительный запах спирта. Я зажмурился. Отец сжал мои щеки рукой. - Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! - язык его заплетался, с каждым новым словом в нос мне ударяла новая волна отвратительного запаха. Я открыл глаза, встретившись взглядом с озлобленными глазами родителя. ГИ приподнял мою голову, потянув за подбородок. Второй рукой он приподнял мне верхнюю губу. - Какой же ты уродец, - с ненавистью проговорил отец. - За что мне такое наказание? - из-за меня отец рассорился с некоторыми своими знатными и религиозными друзьями. Они посчитали, что отец дьявольского отродья грешник и они пятнают свой авторитет, общаясь с ним. Империя отстранился от меня, но лишь для того, чтобы ударить меня кулаком в щеку. Я не отлетел, но улышал, как что-то хрустнуло у меня во рту. Дрожащей рукой я дотронулся до, мигом припухшей щеки. Язык прошелся по зубам. Один из дальних клыков надломился. В страхе я начал отползать от ГИ, но это только разозлило его. Он замахнулся и разбил бутылку о мою голову. Зазвенело разбитое стекло, голова отдалась тупой болью. Алкоголь пролился на голову и стал стекать на плечи. В ушах неприятно запищало, а мир поплыл перед глазами. Я привалился плечом о шкаф. Губы предательски дрогнули. - Ничтожество, - бросил пьяный отец, выходя из комнаты. Я посидел еще немного среди осколков, а потом перебрался на кровать. От меня воняло спиртом, отчего хотелось немедленно вымыться, но из комнаты я выйти не решался. Обняв колени, я сидел на кровати, наблюдая за дождем, идущим снаружи, а в голове плескалась только одна мысль. Как же я вас всех ненавижу! Легкие сжались от недостатка кислорода, в горле встал тугой ком. Я вскочил, нервно перебирая руками по полу палатки, тчетно пытаясь сделать вдох. Сердце колотилось, как бешенное. Легкие быстро-быстро вздымались, но воздух поступал в них сущими крохами. Что-то застрявшее в горле перекрывало доступ кислорода, причиняя мне сильную боль. Делая рваные вдохи, я непроизвольно хрипел и посвистывал гортанью. Понимание ситуации пришло словно раскат грома. Пока я спал, новый цветок решил выйти через мое горло и застрял там. В панике я ударил себя по груди, потом еще и еще раз. Наконец, цветок сдвинулся с места и я смог его откашлять. На пол палатки плюхнулся окровавленный цветок яблони. Я сжался в комочек, руки дрожали. Детское воспоминание, посетившее меня сегодня ночью в виде кошмара, все еще бушевало в сознании. Я провел языком по зубам, вздрогнул, когда коснулся им надломленного клыка. Поплотнее сжав зубы и подобрав цветок, я встал. Кошмары с отцом в главной роли не посещали меня уже очень давно. Ненавижу!***
Утро выдалось влажным. Дождь уже не лил, за что ему большое спасибо. Мокрая трава и отсыревшие дрова стали серьезным препятствием для разведения костра, поэтому мы поели консервы, запив их водой. Юля, как и ожидалось, ровным счетом ничего не помнила о ночных событиях. Парни собирали палатки и я, выпив очередную таблетку жаропонижающего, пошел им помогать. Это был верный способ заглушить воспоминания об отце.