Возвращение блудного попугая

«Все закончится очень плохо, Все закончится просто ужасно. Нам будет безумно стыдно И мы ещё пожалеем. Кроваво-красное солнце И небо кроваво-красное. Мы не могли придумать Более идиотской затеи. Но я в красивой рубашке, Надушенный модным Лакостом. Мне до безумия страшно. Но давай увидимся. Просто». «Лакост» Щенки

      Мы с Саней ходим туда-сюда по больничному светлому коридору, не смея присесть. Скоро начнётся посещение, а я весь на взводе. Ксюшины родители прибыли первыми, успев на первое посещение, а мы с Саней прибыли позже.       — Молодые люди, вы к Ксении Аксёновой? — к нам выходит пухловатый врач в больших окулярах и с планшеткой в руках. Саню рядом потряхивает.       — Да, я брат. — отрывисто говорит друг, подходя к врачу ближе.       — А вы кем приходитесь?       — Я... Я друг.       — Ну раз друг... Проходите. Она в сорок шестой. Помните, не больше десяти минут, в палату заходим вдвоём. Халаты найдёте там.       Первое, что я замечаю, войдя в палату, это позеленевшее лицо Ксюши. Сухие губы, впалые щеки и темные круги под глазами. Что же такое произошло? Как только я прибежал в больницу, Саня не проронил не слова, даже не рассказал что случилось, поэтому я волновался сильнее всего.       — Ксюш... Зачем же ты так... — Саня сел рядом с ней, прижавшись губами к её хрупкой ладони. — Я думал, что всё. Что ты...       — Всё хорошо. Уже всё хорошо. Извини меня, я не хотела. Точнее... Хотела. Но потом, когда уже на полу лежала, подумала о вас: о тебе, о маме с папой. О Косте. — она тихо всхлипнула, а я смотрел на неё и не мог подобрать слов. События прошлого и сегодняшнего дня меня будоражили и отрезвляли похлеще ледяной воды. Поэтому, не в силах открыть рот, чтобы издать хоть какой-то звук, я вышел из палаты, оставив брата с сестрой наедине. Всё таки им нужно поговорить без меня. А я потом сам, без Сани.       — Расскажешь, что произошло?       Мы закурили, как только вышли из больницы. Я долго мялся, перед тем как спросить, потому что не знал уместно ли это вообще сейчас.       — Да. — Саня щелчком отбросил бычок и потянулся за следующей сигаретой. Интересно, какая это по счёту? Я не стал его останавливать. — Она на квартире с кем-то была. Там в общем туса вроде, и пока все были заняты, Ксюша отошла на кухню и наглоталась всякой гадости. А до этого из дому таблы спёрла.       — Она же сказала, что к подруге.       — Ага. Я тоже так думал. Она в какую-то новую компанию прибилась. Когда выпишут, надо будет мне с ней поговорить об этом. Ну, там короче, сначала даже никто не заметил пропажи, пока девка одна на кухню не зашла. Она то скорую и вызвала. — друг выбросил недокуренную сигарету, поморщившись от горечи дешёвой дряни.       Я какое-то время молчал, переваривая информацию и всё думал о том, зачем Ксюша это сделала. Был ли повод какой-то или она не договаривала брату что-то, родителям?       — Она умереть хотела?       — Не знаю, Кость, не знаю. — я понял насколько всё серьёзно по тому, как Саня назвал меня. «Кость» —слышу от него в самых редких случаях. Сейчас был один из таких.       — Всё будет нормально. — я похлопал друга по плечу, разломив ещё некуренную сигарету в кармане пальцами.       Чувствовал я себя ужасно. Целый день провалялся в кровати, думая о том, что я натворил. Я не педик и мне не в кайф с парнями сосаться, но каждый раз вспоминая прикосновение моих губ к его, меня потряхивает всего, а в сердце что-то замирает. Я всё лежал и молился Богу, да кому угодно, лишь бы Кешка забыл всё. Взял бы, да не вспомнил. Для него ведь это обычное дело. Кешка вечно забывает простые мелочи. А забудет ли он это? Забудет ли событие, наверняка, шокирующее его? Я надеялся и ждал. Ждал когда пройдёт достаточно времени, чтобы это проверить. Как бы я хотел забыть сам, но не мог. Перед глазами стояло воспоминание: напуганный Кешка и я, лезущий к нему, как к бабе, сосаться. Как же я так всё похерил и обосрал. Надеюсь, он хотя бы поверит в белку, посетившую меня в тот момент. Хотя я был не настолько бухой: не на вид и на самом деле. Сомневаюсь, что внимательный Кешка поверит. Грудь неприятно щемит и одновременно колотит так, будто мне понравилось. Хотел бы я сделать это снова? Точно нет. Мысли путаются, а воспоминания возвращают меня на тот злополучный чердак. Поэтому я врубаю первый попавшийся видос на ютубе, чтобы отвлечься.       С работы иду уже по тёмному двору, стараясь не смотреть в сторону кешкиного подъезда, чтобы не застать того сидящим на скамейке. Залетаю в подъезд и выдыхаю, потому что всё таки осмелился бросить взгляд в сторону. Там никого не было. Лишь тусклый фонарь, а под ним пустая скамья.       В коридоре опять стоит лишняя пара обуви. Еле сдерживаю себя, чтобы не пнуть её в сторону или не наступить. С кухни доносятся голоса, очевидно кого. Поэтому я здороваюсь с мамой, прежде чем зайти в ванну, не обращая внимания на стрёмного Гришу.       — Поужинаешь с нами? — спросила мама с кухни, перед тем как я зашёл в ванну.       — Нет, я поел на работе.       Пока я вытирал полотенцем руки и проклянал Гришу, до меня долетел диалог с кухни:       — На работе проблемы? Ты какой-то нервный сегодня.       — Да нет. Извини. Дело не в работе. Да, племянник совсем от рук отбился. Знает же, что я уставший с работы прихожу. Нет, бы прибраться нормально. Вечно мазня белая по полу. Ничего нормально никогда не сделает.       — А сколько ему?       — Шестнадцать. Балбес ещё тот.       — Юношеский максимализм. У него на первом месте друзья, а не домашние хлопоты. Для его возраста это нормально, поверь. Костя совсем недавно такой же был.       Думаю: «Какой дядька, такой и племянник» и выхожу из ванны, весь оставшийся вечер проведя в комнате.       Август наступил слишком быстро. Знойные дни постепенно отступали, а ночь становилась холоднее и длиннее. Вроде бы я уже не учусь в школе, чтобы грустить об уходящем лете, но всё равно хотелось бы потянуть вечерние посиделки у подъезда теплым вечером, ещё дольше смотреть на звезды, стоя ночью на балконе, вдыхать теплый воздух из открытого настежь окна ночью. Не хотелось добавлять в список повседневных вещей верхнюю одежду, стесняющую движения. Хотелось не взрослеть, оставаться школьником, который с трепетом проводит последние теплые дни, наслаждаясь всем вокруг.       Кешу я не видел уже несколько недель. Я возвращался домой позднее обычного, зная, что в это время он точно дома. Так же рано уходил на работу, чтобы не было ни малейшего шанса встретиться. Как бы я не хотел это признавать, встретиться мне хотелось. До боли в груди хотелось. Сколько раз я печатал Кеше сообщения с извинениями, но сразу же стирал, потому что всё ещё считал это странным. Я сам в последнее время странный. Не понимаю чего хочет от меня жизнь, а жизнь не понимает чего от нее хочу я. Не понимаю почему я думаю каждый день о том злополучном дне, перечеркнувшем всё наше с Кешей общение. Я не хотел это признавать, но без этого самого общения мне было как-то труднее жить, дышать нормально, как будто бы я потерял что-то поистине ценное. Наверное, это покажется странным, но каждый раз, когда я поздно возвращался домой по пустому двору, я молился, чтобы Кеша был там, на своем излюбленном месте: на исписанной лавочке, в своей любимой позе и с легкой улыбкой на губах. Хотел бы, чтобы он был там, но чуда не происходило. Я запрещал себе думать о том, что его забрала опека или он уехал куда-то жить к другим родственникам. Я намеренно перестал курить на балконе, чтобы не увидеть Кешу и чтобы не было страсти выбежать за ним. Поэтому я не знал точно, гуляет ли он по-прежнему с наушниками в ушах или ходил ли он вечером вокруг дома.       В этот день я пришел домой поздно. Но свет на кухне горел, а из кухни доносился свист чайника.       — Привет, а ты чего не спишь ещё? — спросил я маму, пройдя на кухню.       Она стояла у окна спиной ко мне. Я сел на стул, но даже тогда она не повернулась.       — Да я рано пришла с работы. Немного вздремнула, вот чай захотелось попить. — с её голосом было что-то не так. Он был намного тише, звучал вымученно, мама делала долгую паузу почти после каждого слова.       — Что-то случилось? — спросил я осторожно.       — Нет, что ты, всё в порядке. — мама наконец повернулась ко мне и улыбнувшись пригладила волосы лёгким движением руки, — Просто устала.       Мама налила чай, достала из буфета печенье и мы некоторое время сидели в тишине.       — Как день прошёл? — первой прервала тишину мама.       — Всё как обычно. Как там Гриша твой поживает?       — Нормально. — мама опустила глаза, а потом улыбнулась как всегда это делат, чтобы сгладить углы, — Пожалуй, я спать. И ты тоже долго не засиживайся. Спокойной ночи. — она поцеловала меня в лоб и ушла. А я остался на кухне вдвоём с собственными мыслями.       Когда-нибудь, но точно в другой жизни, я бы смог выйти из дома прохладным вечером, пройтись пару метров до соседнего подъезда, подняться на третий этаж, постучать в чёрную железную дверь и извиниться наконец перед Кешкой, но я не сделаю этого в этой. Совесть безжалостно сжирает меня вот уже несколько недель, а от неё мне уж точно никуда не деться, в отличие от Кеши, встречи с которым я намерено избегаю.       День, когда я всё таки решил испытать судьбу и вышел с работы пораньше, выдался пасмурным. Днем шёл ливень, а вечером все дороги были в лужах и ручьях. Отвратно. Было бы здорово отмотать время назад и не выискивать сейчас, как ненормальный, глазами по двору, чтобы заметить силуэт, знакомый до миллиметра. Как-то тяжело выдыхаю, когда не нахожу Кешки, но не успеваю опомниться, потому что он находится сам.       — Привет. — Кешка, растрепанный весь, как мартовский кот после драки, выходит ко мне не пойми от куда. Как я его не услышал и не заметил вообще. Он улыбается, как обычно, руки держит в карманах толстовки, останавливается ровно передо мной.       — Привет. — чуть слышно мямлю я и не узнаю свой голос, ставший каким-то сжатым и забитым, будто надо прокашляться.       — Мы не виделись давно. Думал ты уехал куда-то. — всё также продолжает улыбаться Кешка, а меня всего потряхивает, тело холодеет.       — Я... — пытаюсь подобрать в голове подходящее извинение или что-то вроде того, но фразы рассыпаются в слова, а те, в свою очередь, в буквы. Поэтому стою с открытым ртом и пакетом с хлебом в руках.       — Ты если из-за Ксюши, то я с ней дружу просто, ничего такого, не подумай. — внезапно начинает оправдываться Кеша, а я пытаюсь понять, почему это делает именно он, хотя накосячил я. И понимаю. Кеша и его провалы в памяти. Наверняка, это и есть очередной провал, спасший меня, как бы странно это не звучало. Кешка не помнит ничего, что было после разговора про Ксюшу, не помнит, как я чуть не сломав люк чердака, вылетел из него и как побежал вниз по ступенькам, будучи в нетрезвом состоянии. Натягиваю кривую улыбку:       — Я к бабке ездил на пару недель.       В компании Кешки снова ощущаю себя человеком. Сердце радуется, душа поёт. Сидим с ним на мокрой, после дождя лавке и не замечая промокших штанов, разговариваем обо всем, о чём не говорили долгие 26 дней (не то чтобы я считал). Кешка со своим чуть косящим зелёным глазом(охуительно зелёным глазом), кажется таким своим, что даже несмотря на похолодание, не хочется иди домой. Сам то он в толстовке сидит и с капюшоном на голове, а я в своей, совершенно не греющей джинсовке, подрагиваю. Сидит довольный такой, олимпийку мою так и не отдал ведь. Да и пусть не отдаёт. Не хочу чтобы отдавал.       — Пока тебя не было, я... — начал Кешка, потупив взгляд на россыпь шелухи от семечек на грязном асфальте, — Мне без тебя одиноко было. — улыбается он, наклонив голову. Его рыжая прядь закрывает полностью один глаз, отчего мне хочется её сдуть.       Я смотрю на него и едва заметно улыбаюсь. Кешка облокотился о колено рукой и положил на неё свою щеку. Сразу в воспоминаниях всплывает образ Ксюши, которая сидела когда-то давно точно так же передо мной и улыбалась. Тогда я уже знал от друга, что она влюблена в меня, но ничего не предпринимал. Вспоминаю, как тогда смотрел на неё и что чувствовал. И это были точно не те же самые чувства, что сейчас, глядя на Кешу. С усилием отворачиваюсь и смотрю в никуда, слушая отдалённые звуки машин.       Когда мы успели стать настолько откровенны друг с друг, настолько близки? Мне хочется выть зверем, когда на его лице появляется неестественная краснота. Хочется, чтобы он не возвращался в свою же квартиру. Вообще хочется его рядом с собой держать, чтобы под присмотром, чтобы ничего не случилось. Наверное, так обычно заботятся о младших брате или сестре. У меня ни того, ни другого не было, но я до сих пор помню, как в детстве выпрашивал у мамы брата или сестру. Тогда мне было пять или около того. Сейчас же эта лёгкая, касающаяся сердца, тревога за Кешку представляется мне как братская любовь. Жалко мне его просто, вот и всё. Тяжёлая больно судьба, что меня самого от неё передергивает всего.       — Может у меня сегодня переконтуешься? — срывается с моих губ, прежде чем я успеваю подумать.       Кешка смотрит на меня всё таким же добрым взглядом пару секунд, а после опускает голову вниз, заслоняя лицо рыжими волосами.       — Нет. Извини, сегодня дяди нет дома, я ночую один, так что всё в порядке.       — Ну и отлично. — я выдавливаю из себя подобие улыбки и теру рукой холодный нос.       Улыбаюсь, как идиот, а у самого кошары на душе скребут. Мне было бы спокойнее, если бы Кешка где-то на кровати сверху меня, распластавшегося на полу, спал. Но я никогда этого вслух не скажу.       — Ну ты это, если че приходи там. — говорю я, пялясь на потрескавшуюся краску урны.       — Обязательно.       Я не смотрю на него, но чувствую каким-то невообразимым чутьём, что он улыбается. Вроде даже меня отпускает чуток и я, найдя в кармане очередную сигарету, по привычке разламываю её и вдыхаю уже полной грудью.       Мы не виделись с тех пор пару дней. Я сидел дома (потому что получил долгожданный отпуск) и залипал в окно, за которым всю неделю шпарил ледяной дождь. Конец августа. Мне как-то даже тоскливо смотреть на, слетающие с деревьев, первые пожелтевшие листья.       Интересно, чтобы я делал сейчас, если был бы Кешкой. Сновал по дому скорее всего. Подрабатывал за бесплатно прислугой у дяди-уёбка и делал вид, что радуюсь жизни. Мда.       Хочется сплюнуть горечь мыслей вместе со слюной вниз, с балкона, но во рту сухо, как в пустыни.       — Я сегодня у Нади задержусь. У неё день рождения. — говорит с коридора мама, стоя у зеркала.       Приходится закрыть балкон и выйти к ней, чтобы ответить.       В тот вечер мамка позвонила и сообщила о том, что останется у своей подруги на ночь, потому что поздно уже, а я не маленький, чтобы одному посидеть.       От безделья я шатался по квартире: то смотрел в окно, то садился перед телевизором, то мониторил глазами переписку с Кешей. Хотелось занять себя чем-то. Было ещё рано для сна, но не слишком поздно для уборки.       Я стоял в темном коридоре своей квартиры, держа в руках пакет с мусором, который собирался благополучно вынести, и думал о том, что нужно поменять лампочку. В дверь постучали, когда моя рука только коснулась дверной ручки. На всякий пожарный я посмотрел в глазок. За дверью стоял Кеша. Я без промедления открыл.       — Привет. Ты чего тут? — спросил я с некоторой паникой в голосе.       — Ты говорил, чтобы я приходил, если что. Вот я. Пришёл. — он вымучено улыбнулся. Там, в подъезде, я чётко разглядел, как его губы подрагивают: то ли от холода, то ли ещё от чего. Как будто бы у меня все чувства обострились, мать твою.       Когда Кешка только опустился на стул и пустыми глазами смотрел в никуда, я понял, что что-то не так. Что-то случилось.       — Случилось что-то? — я сказал это почти шёпотом, потому что голос в мгновение охрип, а в горле пересохло.       — Твоя мама не дома?       – У подруги осталась ночевать.       — Скучно тебе, наверное, одному? — он поднял на меня уставшие глаза и улыбнулся. Теперь по-настоящему.       — Да не то чтобы...       Кеша мне ничего не ответил: лишь уставился опять в немонятное мне «никуда», что расположилось где-то в районе стола.       Я сел напротив него и щёлкнул кнопку на чайнике. Тот зашумел, разбавляя тишину.       — У моей мамы сегодня день рождения, — Кешка так и не поднял на меня глаз, — было бы.       Я не ожидал и даже не представлял себе то, что произошло дальше.       Кешка положил голову на руки и тут его спина задрожала. Я не сразу понял в чем дело. Просто смотрел, пытаясь понять что делать. Раздался всхлип. Кнопка чайника звонко щёлкнула. А я замер в оцепенении. Никогда не умел соображать и в целом, что-то делать в таких ситуациях. Но сейчас, уже через мгновение, я сидел на кортах перед Кешкой и говорил о том, что он может высказаться. Кешка повернулся всем телом ко мне, посмотрел красными глазами и наклонился, сцапав меня всего в объятия. Никогда не понимал сего процесса. Ну типа, прикольно, вроде как, говорят, ну и что с того. А сейчас я еле удерживал равновесие, мои ноги затекли, но я не смел даже сделать движение, которое напоминало бы отстранение. Неловкими подрагивающими ладонями я коснулся кешкиной спины. Я вёл себя, как какая-то трусливая собачонка, аж противно. Поэтому, покрепче перехватил кешкину спину обеими руками и в ту же секунду мы опустились на пол окончательно. Шею и плечо опаляло его дыхание, а щекой я ощущал щекочущие пряди волос. Мы сидели так пару минут, пока Кешка не перестал подрагивать в моих руках. Он первым отстранился и по привычке извинился. Я не стал что-то говорить.       — Давай выпьем.       — Я не... Мне нельзя.       — Всё норм будет, ты у меня на ночь останешься. Тебе надо отвлечься. — выпалил я, вижидающе смотря на Кешку, который, в свою очередь, нервно постукивал пальцами по столу.       — А твоя мама... — начал Кешка, резко выпрямившись, будто вспомнил что-то важное.       — Утром доложу че, да как.       Что что, а пить пришлось мамкино вино, припрятанное для «особого случая». Сейчас был как раз такой. Почти всё содержимое бутылки ушло слишком быстро. Я даже не заметил, как Кешка всё сильнее и сильнее разваливался сначала на стуле, потом на столе. Щеки его были красные, как и губы, бордовые от вина. Зелёные глаза блестели в свете тусклой лампы. Мы говорили о каких-то простых вещах: я рассказывал какие-то истории из жизни, а Кешка слушал внимательно, а потом комментиривал. Самому мне уже хотелось спать. В ногах отзывалось гудение и слабость, поэтому лучше всего было бы переместиться в комнату. Кешка, первый раз попробовавший алкоголь, встал со стула, держась за моё плечо.       В комнате было неожиданно, но приятно прохладно. Кажется, я открывал форточку, но забыл закрыть. С улицы тянуло последними днями лета и жгучей тоской, сопровождаемой чириканьем птиц.       — Подожди. — я остановил пошатывающегося Кешку перед собой, держа его руками за плечи. Сам же оглядел кровать: была ли та заправлена, чтобы уложить Кешку. Только сейчас я заметил, что в комнате царит мрак, а из-за двери тянется тонкая полоска света из коридора.       — Кость. — позвал Кешка шепотом. Я посмотрел на него, пытаясь разобрать в темноте эмоцию на его лице.       — Что?       — Я устал. — он произнёс это на выдохе, из-за чего мне показалось что Кешка вот-вот заснёт прямо так, стоя.       — Погоди, я тебе постелю. — я продвинулся с ним к кровати, запинаясь об собственные ноги, и придерживая Кешку за плечи.       — Кость.       Я обратил всё своё внимание на него. Тёплое дыхание обжигало моё лицо, а горячие ладони держали меня за плечи. Хочу спросить, что случилось, когда слова прерывает что-то мягкое. Меня прошибло всего, словно током и пустило мурашки по всему телу. Сердце остановилось на пару секунд, отдышалось, и вот я уже обхватил ладонями Кешкино лицо, целую его со всей пацанской нежностью, которая у меня только есть. Теперь ничего мне не кажется зря, и ничего меня не останавливает. Даже гребанная совесть, которая, как специально, свалила к ебеням от меня.       Кешка тёплый весь и я жмусь к нему, словно уворачиваюсь от сквозняка. Он вцепился в мою футболку и сам тянет меня ещё ближе. Кажется, Кешка сам ложится на кровать, а я за ним тянусь, путаясь в ногах, потому что из окна всё ещё дует, а я в одной тонкой футболке. Чувствую, как сдаюсь, как меня отпускает ёбаное «Остановись!» и я пропускаю сквозь пальцы мягкие пряди кешкиных волос. Он держит меня за скулы, не отпуская от себя, тянется весь ко мне, либо меня самого притягивает. А я и не против.       Губы у Кешки тёплые, покусанные, совсем не девчачьи, но меня не останавливает это и я касаюсь их кончиком языка, а после того, как он приоткрывает рот, касаюсь его языка. Не напираю. Ладони сжимаются на моих плечах на пару секунд, а после обнимают за шею и тянут ещё ближе. Почему так жарко, когда пора было бы закрыть окно?       Я не замечаю как снимаю футболку. Это происходит в моменте, машинально, когда одной рукой я задираю кешкину толстовку. Он до невозможности горячий, почти раскалённый и я глажу его всего, потому что мне так хочется, а грёбанное «Остановись!» вышло на предыдущей остановке. Ощущаю тяжесть в штанах и голове. Кешка сам стягивает с себя толстовку и прижимается голым торсом ко мне. Мы оба невыносимо горячие, кажется, вот-вот расплавимся, но меня не останавливает даже это и я тянусь к кешкиным штанам, чтобы спустить их. Хочу отвлечь его от всей хуйни, что происходит в жизни.       Кешка дышит тяжело и прерывисто, когда я провожу большим пальцем по головке его члена, размазывая по всей длине выступившую смазку, дёргается, — когда я делаю первое движение.       — Кос-тя... — шепчет еле слышно, одними губами, которые я сразу же подхватываю своими.       Рука, которой я опираюсь о кровать, чтобы совсем на Кешку не упасть, затекла, но я не смею ее убирать. Собственный член в штанах ноет и я судорожно пытаюсь сообразить, что делать. Оба члена не очень хорошо помещаются в руке, но всё же я умудряюсь сделать пару движений вверх - вниз. Кешка с закрытыми глазами выгибается навстречу, притирается бёдрами навстречу и я продолжаю двигаться под свои и его рваные вздохи.       Он кончает первым, выгибаясь в спине и приоткрывая рот, а я после. Пот течёт по моему лбу, когда пытаюсь отдышаться с закрытыми глазами. Помню, что на такие случаи у меня всегда салфетки в ящике лежат. Поэтому, достаю их и вытираю себя и Кешку.       Окно все же оставляю открытым, потому что мы под одеялом, а Кеша горячий весь. Он обнимает меня, прижимаясь всем телом, а я обнимаю в ответ, положив подбородок на его макушку.       — Кость.       — М?       — Я так не хочу домой.       Всю ночь он ворочается иногда просыпается и теряется. Приходится притягивать его к себе, подхватив одной рукой. Но мне не сложно. Я потерплю. Да даже не потерплю. Мне это нравится. Пусть вертится, крутится сколько влезет, пусть моя кровать скрипит под его движениями. Мне всё равно.