В трудном положении

      Дина не успела ничего возразить, прижатая им к стене в прихожей. Он захлопнул входную дверь, позаботившись о том, чтобы скрыть происходящее от любопытных глаз назойливой девчонки, которая была соседкой Лэнс, и, побольнее сжав пока ещё стройную талию Канарейки, впился в её губы своими, игнорируя возмущённое мычание.       Два месяца он терпел, ожидая, что она первой проявит инициативу и хотя бы извинится.       За то, что не прислушалась к его мнению.       За то, что мелкий засранец будет отравлять им жизнь.       Её шумное дыхание возбуждало; Виктор чувствовал, как крепко Дина обвила его своими сильными руками, пока он кусал её шею, проводил языком влажные дорожки по солоноватой коже и проникал пальцами под ткань футболки, лаская упругую грудь.       — Блядь, — резко выдохнул он, когда ладонь Лэнс оказалась внизу у его паха, — не торопись, иначе закончим быстро и прямо здесь.       И скривился, не сдержав шипения, когда её игривая ладонь моментально сменилась жёстким коленом.       — Не будь, пожалуйста, таким говнюком и не выражайся при ребёнке, — угрожающим тоном произнесла она, при этом натянув на лицо фальшивую улыбку, — я читала в интернете, что дети всё воспринимают уже с состояния микроскопического сгустка клеток.       — Мне поебать… — он чуть ли не заскулил, когда Дина, подавшись вперёд, прикусила его нижнюю губу до крови.       — И я хочу вырастить своего ребёнка человеком, а не головорезом со словарным запасом из трёх матерных выражений, ясно?       — Мне. Поебать.       Он слизал кровь, на секунду концентрируясь на металлическом привкусе, а после, схватив Дину за запястье, настойчиво потянул в спальню.