Wie war das noch? Ich weiß es nicht, Die Augen habe ich geschlossen, Längst erloschen, angeschossen, Gelangweilt oder abgedroschen? Ruckzuck war der Kopf ab, Von der ganzen weiten Welt verdrossen, Mit ihm meine Lust vergossen, Ratzfatz war sie abgeflossen. Ich bin entglitten, abgestiegen, Werde mich im Wahnsinn wiegen, Mein Rückgrat vor Gelächter biegen.
Если я скажу, что мне не противно до зубного скрежета и не завидно от осознания того, что жизнь дает мне подзатыльники — я совершенно точно совру. Мне хуево и больно, меня ярость изнутри дерет и прорывает себе путь наружу через сердце и кости, соединения суставов, оставаясь колкими словами во рту, что так и не вылетят наружу — я трусиха, самая настоящая. Мне завидно от вида обычных миловидных девчонок, что без каких либо задних мыслей могли позволить себе погулять или выйти вечером посидеть в кафе допоздна, обсуждая парней и свои проблемы. Безусловно, дома меня насильно не держали и не устраивали кровавую баню по четвергам. Все оно в голове — контролируй, держи на виду, как неказистую, тряпичную, но жутко дорогую из-за исторической или иной важности, куклу. О нет, за свою тушку я не боялась, переживала, что тупая маньячья натура найдет приключений на обе наши задницы. Еще больше тыкало по больному месту осознание того, что я расходный и разменный материал для этого мира. Дергаюсь чего-то, пытаюсь вырваться из лап цепкого и холодного, мельтешу перед носом и, кажется, этими действиями начала напрягать саму себя. Бессилие штука тонкая — сдашься, да и не выберешься, только за что хвататься? За синдром отложенной жизни? Что когда-а-а-то там у меня будет всё хорошо и самый крутой вибратор последней коллекции вуманайзера? Нет, перспективы отличные. Оступиться боюсь, канат тонковат, да и падать с разбегу больно. Блефовала ли я? Тот еще вопрос. Я хотела заполучить больше возможностей от того, что есть. Была у меня машинка для убийств и тонкая чуйка, что ее нужно правильно направить. Желательно острием от себя, но тут, конечно, как получится. Наверное, так мы и умрем: в тихом пролеске, в той далекой лачуге, где нас не нашли бы еще долгое время. Если, конечно, животные по частям раньше не растащат. Морра, кажется ты конструктор, ха-ха. Одеяло мягкое и липкое несвойственно — я внутренне поразилась от своих желаний поделить свое тело с предметом нематериальным и холодным, будто жизнь действительно закончилась. Ушло солнышко, теплые и до приторности светлые лучи, а на деле за окном прятались за горизонт. Я нехотя вылезла, прошлепала босыми ногами до балкона и беспардонно сперла Джеффовские сигареты, которые тот благополучно забыл «дома». В какой-то мере даже было весело. Весело перерывать оставленные шмотки своих бывших, чтобы чертила мог спокойно и непримечательно выйти до ближайшей забегаловки и купить чего-нибудь пожрать. — Господи, да что мне мешает поменять замки? — «Нож в печень», — вкрадчиво подсказало подсознание. Наверное, ты не понимаешь, почему оказалось так тяжело сломить человека, у которого за душой ничего нет, кроме слепой и необоснованной веры в будущее с пригоршней слабых амбиций. Я и сама ничего не понимаю, ведь далеко не сильна духом. Возможно, не стоило мне полгода назад пересматривать Атаку титанов и при малейших трудностях упорно орать на зеркало… Где-то внутри еще расцветало чувство, что я все смогу и все получится — для чего-то же я существую? Или это какая-нибудь моя кармическая миссия из прошлой жизни, в ходе которой мне в будущем еще памятник поставят. На досуге нужно обдумать эту возможность… Увы, на балконе я стояла с чувством, что пора что-то делать. Постояла, подумала и с горечью затушила бычок об запястье. Знакомо пахнуло кожей, поджались пальцы на ногах и в голове возникла картинка, как на кассе у Джеффа неслабо дрогнула рука с протянутой карточкой. Я человек простой — вижу шанс отомстить, да и отрываюсь по полной, будто это и не я вовсе, а человек, у которого жалость проснется немного позже, когда настроение нахлынет. Может, мои непроработанные травмы и работают по полной неоднозначно, но уголок губ нервно дернулся, когда к мозгу дошло оповещение об опасной ситуации. Я покружила затухшим фильтром у воспаленной кожи, да и выкинула тот в окно, прошипев несколько ругательств в свою сторону и смахнув непрошенные слезы. Пиздец. Свою жизнь я, оказывается, любила до мурашек. Джефф, свою, кстати, немного больше. Возможно, я не совсем понимаю, но, проснувшись под вечер, до нервного излома и подкашивающихся колен догнала, что теперь он за меня все отдаст и все к моим ногам положит — лишь бы дальше свое правосудие творить. Травмы на то и травмы, что бы их решать — у каждого свой способ решения, кого-то просто к мозгоправу вовремя не довели за ручку и не сказали сидеть смирно, пока умная тетенька с этим «кое-кем» разговоры задушевные вела. Получается, я здесь в плюсе, у меня голова на плечах и я просто охуенная, черт возьми. Либо сознание ищет способ спастись от тяжелого и удушающего. В дверь постучали. Я, заспанная и встревоженная, понеслась получать свой законный тычок под ребра и угрожающий взгляд сверху как нечто увлекательное и будоражащее, будто только и ждала возможности помериться воображаемыми письками, однако получила ментального леща по харе куда больше, если бы увидела недовольное Джеффовское ебало. В форме и со значком наперевес на меня смотрела злющая Бетт. До того распаленная, что весь мой странный романтичный настрой канул в лету. Я даже не удивилась звонкой хлесткой пощечине. Вполне обоснованно. — Твои замашки, блять, не меняются. — Да я никогда не строила из себя святую. — Мне ли не знать, что всей твоей семье гореть в аду. Милая Бетти, ада и рая не существует, есть лишь люди, что рано или поздно отвечают за свои поступки. Я за свои уже ответила, теперь расплачиваюсь алкоголизмом под тридцать и горькими слезами в подушку. Мисс полицейская беспардонно прошла за дверь и уселась на облюбованный маньяком подранный диван, на ломаном русском излагая свежевыученные ругательства. — Знаешь, — продолжила я, закрывая боевое ранение кислотным свитером, — Я не спорю, что проебывалась во многих аспектах своей жизни, однако, я в них раскаиваюсь. Этого тебе достаточно, что бы унять внутренние обидки? — Не знаю, с каких пор меня начало выбешивать присутствие посторонних в своем доме, можно подумать, что получение синяков и обзывательств мне нравилось, а чувство незримой безопасности настолько угнетало, будто это мой гештальт, который я хотела закрыть собственноручно, без посторонней помощи. Ладно, не спорю, что разрыдаться тоже хотелось, но это уже от бессилия. — Твоя мать была пиздец расстроена без поддержки на похоронах. — Бетт, блять, кто бы подумал как я расстроена была ее поведением пол жизни? Базару ноль, пиздюк по залету— та еще ноша, но видел бог, если бы у меня был выбор — я бы не рождалась в этом мире и не портила людям жизнь, только знаешь какое но? Я, блять, тут и я существую, значит имею полное право натравить свою собаку нагадить соседу под дверь, а так же внезапно появиться и исчезнуть из жизни посторонних для меня людей! А теперь назови хоть одну причину почему я не должна выгнать тебя из своего дома ссаными тряпками… — Ордер на обыск твоего дома, дорогая моя. Ну что ж. Переиграла и уничтожила. Поднять мою челюсть с пола смогло липкое чувство нехорошего счастья, опусти я взгляд чуть ниже Беттиного лица, увы, отнюдь не на внушительное декольте, а сумку-переноску, где вполне обоснованно мяукал встревоженный Салем. Господи, вы добить меня решили? Я свою то жизнь отстоять не в силах, а вы мне бедного кота передали, которого, не дай бог, на шаурму пустят без моего ведома. — Бетт, это пиздец. Огро-о-омный блять пиздец, отстань по братски… или сестрински, не знаю. Отъебись, короче, ладно? Светловолосая безучастно сунула кота мне в руки, присвистывая, направилась на кухню, откуда я услышала звук включающегося чайника. Блять, пора навести здесь порядки. Первым делом я решила, что следует как надо разглядеть свое недовольное еблище в зеркале и хотя бы причесаться, желательно, не выдрав чертову дюжину несчастных волос. Во вторых, переодеться во что то более презентабельное и свято надеяться, что похуистичное ебало я все же делать умею. Вышла я уже намарафеченная и не с таким агрессивным настроем. — Детектив, вы решили первым делом обчистить мой холодос? Вижу, профдеформация решила затронуть вас в таком юном возрасте? — Плюс один балл маньяку в копилку, препираться и заводиться с вполоборота я научилась на ура. Бетт с бутербродом в зубах недовольно зыркнула на меня оленьими глазками. — Ну поездь между штатами в душном автике, не так запоешь. Петь не могу, могу только за твое здоровье с кайфом выпить. В дверях на долю секунды мелькнула тень, шелестнул пакет, да и затих в лестничном пролете. Начинается… Хотя, почему-то цвела уверенность, что никакого кипиша не случится — слишком уж все были вымотаны ожидаемой апатией. Посерел, к слову, целый подъезд. Это я поняла, когда старушка из квартиры напротив вдруг начала крестить всех подряд, тетенька за сорок так громко поясняла, почему Морена по соседству последняя шлюха, что мы с Джеффом волей неволей пришли к выводу, что у истерички сказочный недотрах, а пара младенцев-близняшек сверху начали орать, будто у них во рту не связки, а целые сирены. В общем, подъездная суета цвела и пахла. Перед глазами опять засерело цветными пятнами. — Основание хоть скажи, раз такой путь лично проделала, — просипела я, неровно окинув взглядом ровную стопку бутербродов. От одного взгляда на еду тошнило, — Почему ты, а не какой-нибудь местный коп? Что-то явно не сходилось в моей голове, но понимание, что моей персоной интересуются органы как то не впечатляло. Я, как правило, лишнее внимание не приветствовала — мне и в своем болоте комфортно. До всего этого я кайфовала одинокими вечерами за приставкой, скупала пакетами чай из Таргета, кривлялась перед зеркалом под старые хиты Рианны, а так же промышляла другими интересными вещами, которые никому лучше не находить… Посчитают ебнутой, а тетю с недоебом и вовсе Кондратий хватит. — Убийство твоей бабки, взлом с проникновением, — загинала она аккуратные пальчики, — …три трупа за неделю, а еще, — фаланги хрустнули, — Как ты объяснишь таинственного спутника и ДНК своей крови в одной маленькой затонувшей машинке? Блять. Холодная, как из камеры, продрогшая, словно от озноба, выжившая и разбитая, вышедшая из печи полыхающей — колыхнула слабо копной волос, всаживая ногти в живое и нежное, пульсирующее и горячее меж сосудов и вен, между кожей и плотью, да и рухнула рука к низу от чужого горла, не сдержавшись — будто вспышка алая, да обжигающая, будто мерещится на яву, да и застыла я в двух состояниях ни жива ни мертва — с шумом в глазах и кипящей на солнце кровью. Стыдливо, не нарочно, горячечно искать помощи из-за угла и разбиться в дребезги, обретя ее, покуда не ждала.Умница.
Воздух то горяч до одурения, то морозил знойной тучей удаляющегося дождя лесных потемок, и, если бы не легкий ветерок открывшегося настежь окна я бы совершенно точно канула в небытие, утратив остаток здравомыслия и самообладания. Свет лампы ярок, по глазам больно бьет, да не так сильно, как билось сердце мое в клетке из ребер и грозилось выпрыгнуть навзничь. У Бетт глаза округлились либо от осознания, что маньяка я дома держала и жива до сих пор, либо от предвкушения будущего повышения в купе с плюшками от начальства. Не значило будто, что я руку на нее подняла, не волновала перспектива отъехать, а передо мной выбор незримый встал неслышимыми чужими шагами за спиной. Оставь меня в покое, жизнь, дай собой любоваться, дай сквозь тьму пройти, да не заплутать меж двух огней. Спасение в обмен на спасение, одна взамен двух не самых лучших… — Не трогай ее, прошу! — положа руку на чужое сердце, останавливая в дверном проходе, зашептала, — Ты обещал, помнишь? Чужое с запалом билось, я чувствовала, нет, ощущала, что промолчу если, то потеряю куда больше, чем свою жизнь — человечность, веру и друга. Ты если и не напуган, как я, то совершенно точно зол и я почти понимаю твои чувства… Если мы оба говорим о покое. Бетти, господи, не будь ебнутой карьеристкой! Парень, очевидно, замялся, пытаясь воспроизвести в воспаленном мозгу дальнейший план действий и просчитать все варианты отхода. Мне почему-то в миг стало страшно тоскливо и одиноко, ведь я все ещё была слабым звеном, да и ужас сковал неописуемый, услышь я звук предохранителя чужого пистолета. — Уайт, съебись левее. Так уж и быть, выбьем тебе с адвокатом минималку, если рыпаться перестанешь, — девушка напряглась, прицеливаясь, — Ну или жить хочешь. Хочу. Еще больше хочу в этом не участвовать и не гадать наперед, что же случится в следующие пять секунд, не быть слепым проводником между двух сторон. Я не смогу в одиночку справиться, не смогу разобраться с проклятием, если тебя так просто схватят и отправят на долгие годы сидеть в желтых домиках… Не мне рассуждать о тюремной жизни, но если о своей шкуре и позаботится, то тебя либо «случайно» подстрелят, либо же обострится риск получить какую-нибудь выкашивающую болячку. Сделай. Сделай правильный выбор. Либо же ничего не будет. Я так и останусь получать непонятные синяки, да ссадины всю оставшуюся жизнь без шанса выкарабкаться и получить хоть какие-то ответы. А получится ли? Каждый божий день думать о том, в какую минуту мое сердце резко перестанет биться? Наверное, все же лажа. В судьбу не верю, но раз Бетти уже здесь, я попадаю под несколько статей, а Джефф с минуты на минуту уже сорвется, выбора у меня не осталось. — Скажи мне, — зашептала почти на ультразвуке в надежде, что все же поймет, — Куда пулю поймать, чтобы обошлось? Оглуши, да не трогай. Парень недовольно вздохнул, всем своим видом показывая, что моими горячими просьбами тот был недоволен. Покачал головой, пальцами сжимая мой бок, а глаза обводили от точки к точке явно не к добру. Я тоже не люблю, когда больно, только, видимо, выбора лучше пока не существует. Я, знаешь ли, в своей сохранности заинтересована не больше твоего. Не знаю, ты ли выключил свет, только детективу я ничего выкрикнуть и не успела, покуда выстрел раздался, а чужие руки вывели меня ровно так, чтобы пропороло лишь чертов бок. Дальше — толчок бедром за дверь, пара слепых выстрелов и абсолютная тишина. Без понятия, наяву или же оглушило, а стресс и измотанность повлияли вдобавок, но прихрамывающий маньяк нашел меня у двери, где я, сжавшись в клубок, упорно и долго наглаживала кота, нашептывая в черную шерсть, что все будет хорошо. Ринувшись в кухню, меня остановили, незримо намекая, что туда лучше не соваться. Опять мне приходится терять, опять переживать кошмары и испытывать жалость если не к себе, то к миру. Опять кто-то или что-то против, вновь и вновь приходится жить эту дурацкую жизнь и в растерянности думать, когда же все на круги своя вернется. Прямо как тогда, когда старых знакомых променяла на жизнь новую. Тот самый случай, когда смена обстановки и друзей повлияла верно. А больше меня никто не вытащит и пытаться не будет — воля случая все испортила, не я сама. Я хочу в это верить. — Собирайся, здесь оставаться больше нельзя.***
Легко. Отвратительно, блять, легко. Теперь я понимаю, почему в городе душно, голова болит чаще, а эмоциальное состояние, как мое, так и маньяка, упало под минус, если не ниже. Перевязанная и уставшая, прилегла у корней деревьев, стукаясь макушкой об корягу. Как жаль, что погладить больше некого… Потери, говорите? Да, есть такое… Собственноручно отправила далеко и надолго. — Ты знаешь, как от этого избавиться? Мне надоело чувствовать себя не на своем месте. Мне знаешь, тоже тяжело не воспринимать себя женой миллионера с безлимитной карточкой в кармане, ведь на шее у меня крестик, а не дорогие бриллианты, да и дома меня не ожидает личный охранник. А есть ли у меня дом теперь? Видимо, лишь по документам. Пока что я не понимала, что чувствую, пребывая, самую малость, в шоке и под обезболивающими. Ясным все так же одно оставалось — во-первых, я неудачница, во-вторых, в газетах скоро буду значиться чуть ли не женой «криминального авторитета». Все, что у меня с собой — карточка с отложенной «на черный день» суммой, телефон с зарядкой, теплые вещи и некоторые медикаменты. Даже все документы остались там, в доме, на территории мне недосягаемой, где вызванная мной скорая уже орудовала над Бетти. Отходя, я успела разглядеть значок реанимации на скорой и лишь прикинуть могла, как здорово ты смог приложить мента, будучи почти безоружным. — Да стала бы я с тобой по лесам шастать, если бы знала, как эту дрянь убрать. Я от своего «предназначения» все детство бегала. Джефф промолчал, собирая ветки в подобие костра. С натяжкой данное путешествие можно даже обычным кемпингом назвать, не будь я в полном раздрае. Затрещал огонечек в чужих руках, на нечитаемом лице промелькнула эмоция слепой ненависти, от которой сделалось дурно, а сама я притихла. — Ну вот если бы не бегала, все нормально бы было. Да если бы. Я не считала чужой бред правдой и жизнь хотела посвятить тому делу, что мне нравилось, да от которого душа горела тем пожаром, при котором глаза светились, а руки делали сами. Заниматься тем, что заставляло бы просыпаться по утрам, готовить себе вкусный завтрак и с хорошим настроением выметаться из дома. Звучало почти как утопия, но я бы все отдала, лишь бы мои мечты начали сбываться. Только больше не будет этого всего. Ты все у меня забрал. — Ты не можешь винить меня в этом, — обиженно и не слышно фыркнула, пытаясь сначала унять ком в душе, а затем раны телесные. В ответ по лицу прилетело сухой горящей веточкой, прижигая тонкую бровь и несколько прядей волос. Спасибо, блять, если и выпутаюсь из этого дерьма, то, похоже, той еще уродкой, прямо подстать тебе. Хер тебе, Морра, а не работа, положи ментальный хуй на пепелище своей старой жизни. — Как ты меня заебал, боже! — рыкнула я и поперлась в даль средь веток и тугих прутьев. Впрочем, не важно куда, лишь бы отдохнуть в тишине и без посторонних. Уже в пролеске, запыхавшись, остановилась и со всей дури двинула ладошкой по очередной сосне. Сползла ниже, горящей рукой хватаясь за пострадавшую часть лица, да и нашла еще один цветок за ушком, переживая волну ноющей обиды и смахивая пальчиками слезы. Пиздец. Честное слово.