Пиздец.
Ноги кафель холодил, сердце, кажется, тоже. То заходилось, бедное, то униматься не хотело.
Да почему я такая?
Неприлично открытая в своих желаниях, гонящаяся за моментом, дурная, абсолютно и до дрожи хотящая прочувствовать минуты, будто те были последними в жизни.
Здесь, на мокрой и холодной плитке, расплывалась лужа, а я все думала, что, черт возьми, нужно сделать, чтобы протекающую крышу залатать. Тряхнула головой один раз, два. Мысли, вроде бы, частично прояснились, но что-то глубоко тревожило. Дайте, пожалуйста, то состояние, в котором я могла принимать решения, а не хвататься обеими руками за голову, хмуриться и понимать, что все моральные ресурсы ушли за столбик доступного мне предела.
Даже стены будто посерели на пару тонов, пока я в раздрае сидела на бортике ванной и собирала мысли в кучу. Кучка упорно разваливалась, меня не слушалась, развевалась сильным ветром и крушилась от бесконечности мыслей, лезущих в голову. Где-то на периферии сознания мелькнула шутка про Пизанскую башню, да там же и обвалилась. Херовый из тебя архитектор, дорогуша.
Ладонь дверную скрипящую ручку крутит. Выходить отсюда не хотелось, будто все, что мои глаза видят, являлось временным убежищем от всех моих кошмаров. Мне ничуть не стыдно, не неприятно, разве что непонимание опустилось от нуля до минус ста. В конце концов, я же его терплю, зализываю идиотские раны, сижу, жду чуда и какого-то странного волшебного спасения.
Почти необдуманно беру с полки почти полный бутылек перекиси и покидаю место своих временных раздумий, жалея, что не могу прирасти к стене и остаться тут навечно. Срастись с плиткой, плесенью обвить всю комнату, закрыть глаза среди терновых веток и как принцесса очнуться спустя несколько десятилетий — с усталостью, затекшими мышцами и ясной головой.
Кто бы сомневался, что ждали меня там же, точно за дверью, ковыряясь в ногтях, будто ничего и не произошло.
Ключевое «Будто».
— На, — Вымученно зевнула я, рефлекторно почесав левую щеку сколотым ногтем, — Мотивы твои я не понимаю, но обработай. Болит, — пояснила, проводя пальцем от уголка губ до уха.
Конечно, давай, беспокойся, говори ересь. Может прибьют тебя раньше срока и винить себя в своих же мучениях не прийдется.
У Джеффа взгляд тяжелый и беспокойный, место, где по хорошему должны присутствовать брови, хмурилось, а грудная клетка вздымалась непривычно и ожидаемо часто. Было бы проще, знай я, что ты думаешь, а не чувствуешь. Может, мое тело выдержит не одну сотню ударов, нежели рассудок, но наверное, так все-таки было бы проще. Проще знать, что у тебя в голове и как выпутать из лап непослушного котенка запутанный комок чужих мыслей, чем разбираться со всем, можно сказать, наугад.
Поток моих размышлений он безжалостно разрушил.
— Я вот все думаю… Ты так уверенно под дурочку специально косишь или и есть такая, — начал он сбивчивым шепотом. К чему это было, я так и не догнала, пока маньяк силой не заставил посмотреть на него — недовольного и измученного, — Не смей добивать себя до конца, пока не разберемся с проблемой, просто не смей. Вот там, — Джефф показательно тыкнул пальцем в место, где сердце находится, ничуть не стесняясь моей наготы, — ты уже добита. Мной. А вот здесь, — рука положение поменяла и сжала мои волосы у корней, — сломлена. Но в чем суть? Мне нравится думать, что сделал это я, что даже в таком положении я могу тебя разрушить, но это только лишь мои мысли. Какой бы ты не была: чертовой идиоткой, которая заставляет меня это говорить, или обычной серой массой, в которой я на тебя даже не посмотрел — я справлялся, не зная, сколько ебаных лет прошло. Понимаешь, что от тебя требуется?
Поздняк метаться.
— На откровения потянуло? — скривилась я, не терпя каких-либо проявлений жалости от чужих людей с детства. Почему-то было проще принять, что я безмозглый кусок мяса, чем выслушивать откровенную насмешку вкупе с общим доказательством моей беспомощности.
— Я бы тебе треснул, если бы мог.
А меня даже связь сейчас не пугает.
— Ну давай, расскажи тогда, какой сейчас год и мучает ли тебя совесть по ночам. Какого хуя тебя в этой жизни нихуя не касается и что, черт возьми, у тебя с ебалом. Жизнь помотала, да? Может, выведя тебя на эмоции, я хоть что-то узнаю, а?
Ты посмотрел на меня, как на последнюю мразь, я не удивлена совершенно, однако, может быть хоть что-то в моей жизни изменится, сделай я хоть что-то, помимо постоянного сидения на жопе.
— Точно тупая. Тупая и глупая, — слова, наверное, никогда не были твоей сильной чертой, но сейчас мне плевать на дипломатичные беседы и выяснение отношений. Мне больно, меня колотит от несправедливости и дышать получалось-то еле-еле, практически с трудом и причиной, почему я еще не сдалась была обыкновенная злость и обида. Не суть.
Коленки-то все равно не слушались.
— Я, — парень ухмыльнулся, видимо, с трудом напрягая лицевые мышцы. Все это выматывало от макушки до пят, — Еще не сдалась. Люди сдаются, когда с крыши прыгают.
— Оу, надо же, только смотри, сколько бы плюсов было, — восторг, ебучий восторг успел появиться на чужом лице, пока мое величество ненадолго устремило свой взгляд в пол, — Сама от страданий избавилась и пришибла убийцу в добавок. Ну что за ангел во плоти, который еще на что-то надеется и оставляет гулять
меня по ночам! А сколько бы еще не совсем хороших людей могли бы слоняться по сереньким кварталам… Давай, скажи, что не слабачка, что все они заслужили жизни, но почему то милая маленькая Морра ничего для этого не делает. Так кто из нас зло наименьшее, давай, ответь: я или ты, что теперь причастна.
Ты такая же убийца Морра, ты бы могла дать шанс всем им.
Довольна?
Его рука легонько сжалась на моей шее, не крепко, но ощутило выглаживая шероховатость и отдирая корочку того самого шрама, что никак не мог зажить. Как же больно все понимать, когда осознавать не хотелось.
— Дак в чем суть, моя хорошая… Завались, когда не знаешь. Мы с тобой жить хотим, как никак, а думать я поболее тебя умею.
Покойников в лоб целуют, непонимающе стараются сопоставить в голове обезображенный лик смерти и человека живого, смотрят на неподвижное тело и кажется ведь, что дышит еще, что шутка это — плохая до пляшущих мерзких чертей, что весь мир подвластен механизму чего-то страшного, расписанного по десяткам минут тебе оставшихся.
Отстранилась я с тяжелым вздохом человека, в себе заплутавшего.
— Ты видишь во мне жертву. Это проблема.
***
Ветренно. Люблю ассоциировать погоду со своим внутренним состоянием, но безвредный щекочущий ветерочек и тоска по теплому домашнему уютному чувству шло вразрез. К черту слезы, к черту сожаления… Мне бы хотя бы немного пинка под зад, немного самоанализа и я пойду сравнивать горы с землей, ибо мотивация на новые свершения рядом стояла и выкуривала третью сигарету подряд. В глазах рябило, будто вместо зеленых линз неопытный окулист вживил два старых неработающих телека, времен распада СССР.
Если бы хоть кто-то знал, что мне делать, если бы хоть одна живая душа подсказала… Как тяжело делить одно на двоих.
— Что ты сейчас чувствуешь?
Уверена, не для прогулки ты меня вывел, не просто так выгреб шкаф в поисках удобных и теплых шмоток — ночами холодает, а в другое время и не выйти. Знал ли ты, что в последствие станешь заложником ночи, холодных морозных ночей и зябнущих ладошек? Я ничуть не романтизатор, мне лишь в догадках сидеть остается, высматривать в чужих жестах выверенные временем привычки — дома, где никогда не было проблем с отоплением, ты все еще ходишь туда-сюда с накинутым пледом, а на завтрак по утрам ершишься и реагируешь, как на врага народа. Видимо, какими то своими действиями я бужу от спячки твои воспоминания, которые ты прятал от себя далеко. Говоришь, больно делать можно не только тупыми ножами? Я радуюсь, находя очевидные слабости.
— В городе душно… Беспокойно.
— Что пеньки, что многоэтажки — один хрен.
Джефф безрадостно пнул камень, отходя за угол. В рот мне всунули сигарету. В жесте чувствовалось нечто небрежное и безвыходное.
— Я не могу быть не заинтересован, перемены побуждают. Чувствовать страх — несвойственно. Бояться — мерзко и липко. Я не единственный экземпляр, Морра, меня… Нас много. У меня много недоброжелателей, не удивительно, однако… Сила не только в выносливости, она заключается в умении подняться после пинка, а ты…
— Кроме этого ни на что не способна? — он покрутил зажигалку в руках.
— Ну, типа того.
— Так может поговоришь со мной нормально?! — я всплеснула руками — Решать что-то нужно, сам сказал. Знаешь, кто мы? Два тупых изнеможденных овоща с депрессией в ноль, блять, лет.
— У тебя нет того, что есть у меня, — руку мою сжали до невозможного сильно, заорала бы, если бы ментальными письками не мерились, — Я знаю, кто я, мне терять нечего до абсолюта, тебе — есть. Если я скажу бежать — совесть не даст. Останешься стоять и корить себя за то, что сделать не сможешь. Почему? Что-бы ночами оплакивать утрату.
Тебе нравится страдать.
Но в том и есть человеческая природа.
В той же мере мне нравится выдерживать трудности и чувствовать горечь испытаний на языке. В той же мере нравится нагибать систему, что видит во мне лишь хрупкого ребенка с дефицитом внимания, в той же, блять, степени нравится ставить самовлюбленных мальчиков на место.
Господи, блять, скажи мне, что недосып это.
Авантюра в своем долбоебизме неумелая и больше спонтанная. Дожидаюсь, пока маньяк отвернется потушить бычок и пинаю со всей дури под коленку, воодушевленная и ведомая неясным чувством, тот час пытаюсь развернуться и дать драпу в противоположном направлении, но… Падаю.
Нам… Весело?
Нам больно.
Немного нервно понимаю, что паскудную натуру я никогда не выбью, с этой силой не поравняюсь. Вздыхаю, выворачиваюсь из захвата — полушутливого, но дающего понять, что случись что-то реально опасное — мне и не из такого выпутываться придется.
Простые истины вынуждают думать — не сквозит ли в твоей голове причина, почему я бы могла быть полезной и почему нужно меня поднатаскать? Спустя один пропущенный удар в ребро и свой собственный в по плечу, догоняю — речи мне такие говорит, потому что я на грани, только вот в лапы смерти падать или в холодные маньячьи — мне решать.
Ты хочешь правосудия, я — жить.
— Дай мне гарантии, — ойкнула, проморгавшись, — боишься за себя — я готова получать не один удар и учиться за себя постоять. Быть сильной, понимать, чего я хочу, только… Мне нужна безопасность. Безопасность моего будущего и моих близких.
Джефф отряхнул запылившиеся джинсы, да так и замер, в пол глядя.
— Предлагаешь мне патронаж над девкой, а взамен что? Твоя слетающая крыша и надежда? — из кармана тот нож вытащил, — Быть может, в обмен на бартер я предпочту твою душу, нет, ставлю сотку на то, что так и будет, но где мои гарантии? Меня ломает, Морра, ломает изо дня в день, а причина — ты. Что находишься, блять, в такой близости, что и подумать стремно на трезвую голову, а все что хочется — все так-же вскрыть тебе горло, но нельзя… Нельзя и волоса с твоей головы выдрать, пока мы не вцепимся друг-другу в трахею.
Все что не ломает — сильнее делает. Я тоже могу посмотреть на тебя, как на паскудника последнего, но обломаюсь — расплылось понятие хорошего и плохого. Откроют луну облака, воссияют звезды на небе темном, а мы так и останемся бродить где-то между взрослыми решениями и детским энтузиазмом.
— Сколько тебе было?
— Двенадцать.
Тебе противны чужие прикосновения, тебя шатает от малейшего взгляда и внимания в твою сторону. Подозреваю, что для остального мира ты мертвец уже как добрых десять лет — долгих и нудных, растаявших в разуме, как тень. Мы глупы, как котята, но натыкаться из раза в раз на колючки сложившихся событий — вариант единственный, заложенный на инстинктивном желании дойти до какого-либо финала. Финала неясного, но, желательно, далекого — что бы погибнуть от старости, а не чужой неосторожности.
— Кусай.
Ничего общего с нежностью, впрочем, никто и не ждет. Не жду. Откидываюсь к стене, абстрагируясь как от тупых зубов, так и от мира в целом. От кожи шершавой, неровной каемки шрама, лезущих волос. Почти картинно-порнушно, не понимай я, что передо мной совсем еще мальчик — с не одним десятком трупов за душой и израненным сознанием. Не жалей, дурочка, только не жалей. Однако, кто был большим злом, когда с тобой случилось это все?
Узнаю ли я это?
Никакой крови, будто и надо так. Как предупредительный выстрел или лающая собака в наморднике.
В глазах опять помутнело.
***
Еще не проснувшись после выматывающей до костей ночи, услышала шаги — неспокойные, быстрые и тяжелые. Поднялась, осознавая, что тело ничерта не отдохнуло, да и поплелась на источник бед.
На подоконнике лежала роза.
Со стороны послышалось едкое «Блять».
