Да будет так

      Преломление.       Красные, мерзкие руки, какая же отвратительно-красная плитка под моими ногами и ты: худший человек в моей жизни, заставивший почувствовать в полной мере первобытную, слепящую и глозжущую внутри ненависть. Первородный, даже неоформившийся комок внутри решетки из костей бился в своей темнице, звал меня по имени, кричал в ужасе и молил — вломи когтями от души, перегрызи глотку, утащи еще живого с собой в могилу и шепчи ночами на ушко мерзотные вещи. Преследуй беспокойным призраком, вытащи ребра наружу и уйми… Страх.       Дрогнет легкий ветерок из окна под пальцами, ты посмотришь на меня разочарованно, как неудавшаяся мамаша на свое чадо, не поступившее по ее стопам, как хозяин на беспросветно-тупое животное, как на мусор под ногами, не как… На человека. Я не понимаю, правда не понимаю, чем заслужила это — нелепо хватаю за руку и в глаза волком смотрю. Обиженно так. Выразительно. Высматриваю искры в чужих глазах и отшатываюсь, как от прокаженного, в двух льдах нахожу лишь хаотичное, неукрощенное пламя. Мерзкое, погибель несущее… Какой же груз ты волочишь за собой. Показывай превосходство, превосходи в ловкости: Твои черти бесятся в черепной коробке, а сознание измучено, разваливается на части, самоуничтожается.       Когда-нибудь это обязательно случится… Я изучу тебя полностью. Лишу малейшей тайны и отопру все заржавевшие изломанные замки.        Я сделаю вид, что не вижу нездоровый блеск, что все в порядке. Что кровь смоется с волос и не останется розовым оттенком на поврежденных концах. Что морозный ночной воздух и запах елей не впекся в мое сознание клеймом, не проскочил обжигающе по гортани, а рассеялся, как дымка тумана тоскливым утром. Притворюсь, что сознание не разлетается под глазами вспышкой, когда я беспрепятственно следую за тобой.        Что собственноручно намыливаю плотную веревку.       Парень крутит на бледных узловатых пальцах ключи от машины, меланхолично насвистывая понятную только ему мелодию. Сидя на ступеньках с бутылкой чего-то слабоалкогольного и размазывая по опухшему лицу потекшую тушь, я подумала, что если сейчас появятся менты, то я не против первой подставиться под шальную пулю. Я всегда думала, что у меня есть смысл жить, что каждый красный рассвет, который я встречала, нес в себе смысл и новую причину жить: под один ты с подругой смотришь фильм с сомнительной логикой и разогреваешь остывшие бутерброды, а под другой вылавливаешь первую попавшуюся круглосуточную аптеку в поиске гандонов по вполне очевидным целям. Это подкупало: я делала вклад в свое будущее, находя приключения на многострадальную задницу. От этих приключений, хотя бы, искренне жить хотелось.       А чего хотел ты?       Громко хлопаешь дверью и садишься на водительское, головой киваешь самому себе и зовешь за собой елейно-ласково. Подкупающе, точно так-же, как сраные рассветы, мол, смотри, Морра, папочка добр, садись в машинку, пока твое едва ли красивое личико я не размазал об капот во-о-н той красненькой тойоты. И не будет больше ничего, что ты так любила всем сердцем. Ни твоей личности, ни разливающегося в душе тепла.       Так холодно.       Я закрою глаза прежде, чем встану, выдохну громко и закину голову, глядя на звезды. Покажется, что на периферии проползет изломанная, мерзкая тварь, скрипящая суставами при каждом дерганном движении. Сделаю вид, что не заметила, что не придала значения, не увидела у нее своих глаз и не втянула в себя морозный воздух.       Стресс ведь.       А развалиться на всем пассажирском было более, чем комфортно, после… Всего произошедшего. Джефф заводит эту махину и у меня почти не возникает вопроса о его навыках вождения. Наверное, зря. Почему-то возникает мысль, что если попадем в аварию, то этот придурок зацепит за собой еще машин двадцать. Вышло почти забавно…       Мы не разговариваем, я слушаю шум дороги, треск гравия под машиной и бесцельно пялюсь в окно. Тот случай, когда после многочасовой истерики у тебя внутри штиль и мнимое умиротворение. Ты не в силах плакать и ждешь, чего не знаешь сам: что проблемы по мановению волшебной палочки или феи крестной разрешатся сами, без твоего очевидного вмешательства. Удобно, но на правду не тянуло ни на йоту. Навряд ли какая-то женщина с куском бревна в руках сможет избавить меня от общества Джеффа и последствий нашего времяпрепровождения. В мыслях отчего-то возникла бабушка и ее белокурые завитушки волос.        Мне не известны ее мотивы, более того — все упорно сном казалось. Сном, где твои руки чужими кажутся, где каждое движение слишком медленное, растянутое, чуждое тебе до омерзения. Если я лишь пешка в большой игре, то скажи, бабушка, какую же роль я занимаю? Расходный материал, пушечное мясо, что-то большее? Джефф на переднем чему-то в голос ухмыльнулся, будто слышал мои монологи с самой собой. Смейся, дурак, тебя это тоже касается, не я ж сомнительную колдунью ебнула.       Я повернулась, глядя на парня. Рационально ли было рассматривать детально человека, от чьих рук я могла легко отлететь? Едва ли. Его руки потрясывает, а шраму на скуле и вовсе не хорошо — гноится не первый день, видимо. У уха, сквозь нездоровую белизну все-таки просвечивает родинка, будто призрак былой человечности, а зубы… В отсвете фонарей казались клыками, как у животного.        Ты бы выглядел как жертва чего-то крайне трагичного, но сделал себя похожим на хищника.       Внутри зарождается опасение, обнимаю себя за плечи, нахожу дырку у ворота и хмурюсь. Люди зашивают раны, заживляют их — это естественно. Но тебя это как-будто совсем не касалось, не заботило даже совсем, будто зеркало — пустой звук. Тебе… Нравилось? Будто несоответствие себя внутреннего и себя настоящего наконец решилось и ты нашел свою истину.       Это прошибает не хуже паленой водки, мой локоть со свистом влетает в дверцу на кочке, а парень материться надрывно, выруливая со встречки прямиком в столб.       Судьба точно надо мной издевалась и профессионально затягивала мне на запястьях нитки. Узлы вязала, запутывала между собой, зачем-то стягивала в тугие косы, пока ты не откинешься, не посмотришь в небо, где увидишь марионеточный крест: прогнивший и почти трухлявый, как сама жизнь. На нем занозы и борозды… Надеюсь, ты там и сама настрадалась.       Невольно сваливаясь с сидений от столкновения с чем-то отнюдь не мягким, мне показалось, что та самая судьба и сама не ведала что творила. Была маленькой потерянной девочкой, что тыкала наобум пальчиком в случайные события и каждый раз плакала от каждого нового ожога… Или не плакала, а смеялась.       Она у меня точно не самый спокойный ребенок.

***

       — Джефф, я, блять, знаю, что ты меня слышишь. Я идиотка, можешь не повторять, — эту простую истину я успела выучить как мантру за несколько дней нашего знакомства.       Только Джефф отвечать не планировал, по моим ощущениям и стекающей со лба струйки крови — здорово приложился о руль. Мне, сквозь дымку из сна и стелющейся пелены мигрени, едва ли получилось неловко схватить его за плечо, впиться когтями под лопатку, подобно гарпии, и потрясти. Как-то не верилось, что кусок говна, готовый превратить твою жизнь в полный пиздец, сейчас откинется по вине твоих нестабильных нервных клеток. Ну, то есть, по вине своей.       Да как тебя в чувство привести… Почему с тобой вообще не идет какой-нибудь инструкции по применению?! Я не могла позволить себе рубануться и отъехать, оставить угнанный нестабильный кусок железа посреди открытой трассы, пока там, на заправке, копы гарантированно обыскивали несколько трупов и недоумевали от выдранных с железом камер, что сейчас покоились у нас в багажнике, хоть и были, предположительно, обычным муляжом. Успокаивало одно — связь. Сдох бы ты — я б сама с собой сейчас диалоги не вела.       Нужно… пересесть. Выдрать ключи из коробки передач и сделать хоть что-нибудь, пока вселенская усталость не свалилась на плечи, а глаза не закрылись с концами. Я чувствовала, как оно подкатывает — что-то мне чуждое и искусственное, бешенное, совсем не мое. Не какой-то обусловленный и понятный обморок… Не мой. Его.        Вытянулась, нелицеприятно оглядела покореженную часть капота сквозь побитое стекло и неловко переползла на переднее сиденье — какой-то из милипиздрических осколков впился прям под булочку. Вдох — выдох. Останешься тут — отрубишься и надавишь на ручник. Не то.        Допустим, мне не впервой оказывается в неловких ситуациях, за которые краснеть порой приходится не только мне, но и окружающим. Надеюсь, господин маньяк не слишком разозлится за нарушение его личного пространства. Рывком пересаживаюсь на чужие бедра, отмечая кружащуюся голову и оттягиваю его воротник. В руках почти силы нет, я недоуменно пялюсь на лоскут обычной, человеческой кожи и с последними силами вгрызаюсь зубами в вышеупомянутую ключицу.       Проснись.       Кожа лопается, собственная ноет. В глазах темно-темно, до характерных переливающихся искр, а во рту неприятно сводит. Я свое дело сделала — дальше ты сам.

***

       Не в его компетенции перетаскивать сомнительных дамочек с места на место, не в его компетенции заботиться о ком-то еще, кроме себя. Не в его правилах даже разговаривать с кем-то настолько долго. Он почти забыл, как звучит собственный хриплый голос.       — Пиздец, — с ленцой изрек Джефф, вытаскивая изо рта несколько светлых волос.        Морра не была исключением из правил. Морра была глубоко-впившейся занозой с неправильно-обостренным чувством справедливости, которое совершенно точно портило Джеффу жизнь и нервы, наряду с собственным телом. Шило, способное своим существованием вывести из себя. Такие, как она, жили на несколько минут дольше. Анализировали и пытались вывернуться, мешались и не жалели себя — плевали, как они выглядят и просто делали — делали хоть что-то, пытаясь выйти сухими из воды. Она тот самый Лоуренс из первой части пилы, способный выпилить наживую любую конечность из кандалов, чтобы спастись. Спасти себя или кого-то, свою сущность, но не тело. Серая мышь, пользовавшаяся своим статусом на ура — только самые близкие могли знать, сколько информации мог собрать такой человек.       Ужасно, до невозможности много.       Потенциал, может, и хорош — исполнение выводило.       В глазах у него пожар неугасаемый, будто после травмы огонь не перестал терзать его душу и тело. Сколько не гаси — вместо воды лишь галимый бензин. Сколько не подливай — разгорается лишь сильнее. Пламень охватывает разум, жрет воспоминания — подменивает на события, которых не случалось.       Преломление.       Морра — бледный призрак, не сделает ничего. Не сделал ничего и он, только здесь и сейчас, по навигатору отыскивая ближайшее озеро с чужой тушкой на себе, отчего-то чувствовал копошение внутри. Что-то рылось, просверливало себе путь в черепной коробке и не находило выхода — возвращалось к контрольной точке, к невозврату. К тому, чего никогда не было и априори быть не должно — переживания давно атрофировались, а их остатки вырывались с корнем не один день.       Не может быть человек слабостью.       Не тогда, когда машина кряхтит и еле двигается, но все же едет, не тогда, когда нужно придавить кирпичом педаль газа и отправить ее покоиться на дно морское. Даже не тогда, когда последние пузырьки воздуха пропадают с водной глади, будто не было этого — дурной девки, ведьм и проклятий.       Одинокая темная туча над ним, будто немой вестник, намекнет об обратном. На миг покажется черной дырой и пропадет, будто не было. Радуйся, твое сознание тебя подвело. Снова.       Парень проморгался, сжал жесткие волосы на затылке и выдохнул. Потрогал грубую кожу у глаз — невесело ухмыльнулся.       Морра не слабость — всего лишь препятствие.

***

       Проснулась я способом сплагиаченным — от зубов на запястье. Не учла лишь маленькой стремной анатомической особенности — у меня челюсть на столько не раздвигалась. На себе, в отличие от парня, я ощутила удар всех тридцати двух. Он засмеялся, будто сие действие действительно приносило какой-то непонятный спектр положительных чувств.       Он… Хвастался?       Ладно, почти не мерзко.       Я приняла как должное и почти не удивилась: странные вещи сопровождали нас по жизни почти постоянно с одним очевидным «но» — оправдывались какой-нибудь физикой или химией, в которой я не сильна совершенно. Всякие маньяки и умалишенные — вопрос, конечно, совсем другой, но суть одна — все мы люди, а случается разное. Я не знаю, что произойдет завтра, не знает и Джефф. Я, конечно, еще с детства ждала момента, когда стану консультантом в магазине игрушек и утопну в болоте из огромных плюшевых медведей и не исключала, что и такие дурацкие хотелки все-таки сбудутся, а вот маньяк…       На экране разбитого смартфона всплыло имя Бетти.       Не вовремя, подружка.       Из под чехла телефона я достаю пару пластырей — детских, с картинками забавных котов на внешней стороне. Возможно, это была бы еще одна интересная история из ранней юности, не разбивай я так часто коленки, шрамы с которых не успевали заживать, а пластыри… Так и были красивой картинкой под прозрачной защитой. Отклеиваю прилепившийся пластырь от пальцев и целюсь парню в лоб. Чтоб рожей хмурой не отсвечивал, естественно.       Увы, второй пластырь у меня отобрали и наклеили в тоже место немного небрежно. Третьим и четвертым в шутку заклеили рот, что б не бухтела. Пятый присвоили себе и мы безвольно свалились у дерева.       Ебаный ты нахуй, как же я устала.       — Может, все-таки, такси?

***

      Бетти позвонит еще раза три, а потом успокоится. Мне отчего-то станет только тревожнее, будто незримый ангел-хранитель с пушкой сейчас покинул меня с концами и бросил свою работу, наплевав на нерадивого клиента. Так, по сути, практически и было: спасение утопающих дело лишь самих утопающих, а не каких-то там высших сил. Как-то… тяжело осознавать, что непосильная задача обрушилась на меня одну. Нестабильного кента рядом со мной я не считала.       Я должна была справиться. Я не знаю, почему так решила. События, будто-то незакрытый гештальт, маячили перед глазами и ежесекундно напоминали о себе. Я человек, у меня есть слабости. Может быть я видела в жизни слишком много говна, чтобы сдаться сейчас. Сути не меняло — я обязана вывезти. Бороться до конца, что я и пыталась делать — небесная канцелярия теперь должна мне за спасение души и тела сомнительного таксиста.       Для меня дело особо керосином не пахло — кое как выстирав в озере собственные волосы, мне не было проблемой высушить их и запрятать под накинутую кофточку. Проблема заключалась в том, что парень категорически не хотел переодеваться. Мастером маскировки я не была — выдохнула, достала с переднего кармана рюкзака маску и свои дебильные бабские очки. Кое-как напялила на него сомнительные предметы гардероба, посоветовала не пиздеть и из-под кресла не высовываться — говорила сама и назвала соседний от меня квартал.       Только не помогло ничерта, маньяку отчего-то эконом-класс не понравился и успокаивать его пришлось давлением ногтей по собственным ранам. Подобная терапия, может, и отличалась некоторой действенностью, но под конец дороги мне было трудно сдерживать собственные слезы и нормально дышать. Джефф рыпаться переставал, но что-то все равно смущало. Нас обоих.       Он, будто задумавшись о проблемах вселенского масштаба, отчаянно всматривался в проблескивающие деревья за окном и, скорее всего, вполне очевидно мерз — излюбленную верхнюю часть гардероба пришлось отвоевать и с горем пополам запихать в сумку.       — Тебя неправильно поймут, прошу заметить.       Это, вроде бы, чуточку вразумило.       Жизнь все еще была странной штукой, а мои руки расплывались перед глазами, раздваивались, будто мое тело решало за меня, показывало, что вот он — порог моих возможностей. Как эмоционально, так и физически. Меня уже не так смущало, кто на самом деле со мной сидит и кого я покрывала — об этом всегда можно было подумать потом, когда силы восполнятся. Сейчас я лишь сосуд с короткими командами внутри черепной коробки — ничего не хотящий кусок мяса, неспособный и моргнуть нормально.       Зрелище печальное, я бы себя пожалела, если бы могла.       Расплатившись с водителем и оттащив маньяка подальше за руку, будто настырного ребенка, выдохнула. Конец. Правда конец дороги, ебучей деревни, и, кажется, меня. Поставлю свечку за упокой обязательно, если доживу до того момента — посмотрели на меня заискивающе и отнюдь не дружелюбно. Думаю, этого и стоило ожидать. В его обществе я никогда не заслужу нормального отношения. Не больно то и хотелось.       Моргнула, посмотрела глаза в глаза в сотый раз, зачем-то запоминая безучастный образ. Наверное, что бы во снах мучаться в полном объеме: я винила себя во всем этом, терзалась и копошила старые заплесневевшие воспоминания утрат. Может, я так и не переставала ощущать себя сукой, не переставала быть ей. Делать себе больно неприятно. Я ощущала острую необходимость резануть твердой рукой по душевной глади.        — Еще увидимся, — я подскочила от хлопка по плечу, как от удара электричества. Прозвучало нихера не дружелюбно, скорее рассерженно. Мои комплексы внутри тихо всплакнули.       Я не оборачивалась назад, не смотрела вслед удаляющейся фигуре и не думала о том, как начать жить заново.       Родная квартира встретит чернотой.