Der Wahnsinn hat mich eingesperrt Und deine Heile Welt verzerrt, Hat sich in deinen Kopf gepflanzt — Lauf, Kind, lauf, so schnell du kannst Du weisst nicht mehr, wer du bist, Du weisst nicht mehr, was Liebe ist. Dein Spiegelbild hat sich entstellt Niemand ist hier, der zu dir halt. Klopf-klopf, lass mich rein, Lass mich dein Geheimnis sein
В треморе, в забвении, я пересчитываю борозды на двери — ровно десять, может, несколькими больше, только итог все равно один — Ты птичка, Морра, ободранный воробушек, запертый в клетке непутевым мальчишкой, не понимающим, что неволя слишком губительна для пташки. Внутри, вопреки всем соображениям, затрепетало что-то слишком тяжелое для моего понимания — внутренний конфликт с самой собой отбирал все силы. Отчего раньше мои глаза загорались? Что делало меня такой бесконечно счастливой, что внутри все стягивало в тугой узел всепоглощающего счастья, взрывающегося сотнями миллиардами горящих искр? Отчего я чувствовала себя собой? Где та сучка Уайт, которой я была еще неделю назад, куда ушла темная фигура, поблескивая светом зеленых глаз? Вернись, прошу тебя, я так потеряна… Мое тело колотит, голова болит в той бляцкой степени в которой ты не можешь сделать ничего. Ты хватаешься за голову, рвешь волосы, а твой внутренний голос противно шепчет на ушко, что ты действительно глупая. Кто в своем уме будет надеяться, что маньяк пригласит тебя миленько пощебетать за чашкой кофе над делами насущными? Знаете кто? Я, блять, тупая и глупая я. Морра, что ты можешь? Что ты можешь, понимая каждой клеточкой своего тела, что ты больше не хозяйка своей жизни, а беспечный зритель с сомнительным набором чувств? Твои кости болят, мышцы ноют… Ты впервые не знаешь, что делать, а все надуманные ходы сводятся к крайне паскудным поступкам. Ты можешь бежать от того, кто ты есть, но какой в этом смысл? В любом случае твоей конечной точкой будет самобичевание и глубокая рефлексия. — Выпусти меня, эй! — я не была уверена, что он меня вообще слышит, что все еще находится здесь, что не ушел, оставив мерзнуть на чердаке с протекающей крышей. Конечно, какой толк от девчонки, которая в последнюю неделю то и делает, что позорно ноет. Я могла пожалеть себя, погладить по костлявому плечу и выплеснуть эмоции под тихий треск собственных уродливых мыслей, понадеяться, что где-нибудь до меня снизойдет мнимое спасение, что мерзкий клубок внутри, не дающий дышать, распутается, уберет свои острые иголки и перестанет так сильно мучать меня. Могла… Да, могла, только в мире, где тебе при рождении заказано в большинстве случаев полагаться на саму себя, слабость равняется мгновенной погибели. Я обязана быть сильной. Слишком непозволительной роскошью обойдутся мне попытки развести слякоть. Если попробовать сломать несколько одряхлевших досок, если госпожа Фортуна улыбнется мне и шифер легко поддастся, думаю, я смогу попробовать спрыгнуть, а дальше… Импровизация, наверное. Происходящее и так за гранью моего понимания. Дальше ведь только бежать.***
Одна из досок была успешно раскурочена попавшейся под руки ржавой и видавшей жизнь кочергой, другая же деревяшка, назло мне, так и осталась на своем привычном месте, незримо как бы говоря мне: «Выкуси, Сучка». Я схватилась за голову, громко всхлипнула, глуша в себе новую волну безнадеги, беззвучно крича. Эта мразь больше не услышит ни одного подтверждения моих слабостей, не улыбнется им, не будет знать. Слишком много уже прознала. Выпнув со злости несчастный шифер, я широко улыбнулась, не веря. Вот она — свобода. Обдувает тебя ветром и окатывает маленькими остервенелыми дождевыми каплями, так и подначивающими тебя выползти из-под милипиздрической щели и бежать со всех ног домой. В Миннесоту, как раньше. Ничего не изменилось, хах. Я все так же бегу от проблем и от этого места. Я… Не подрасчитала. Конкретно так. Обрадовавшись тому, что я, порядком измотанная и все еще немного пьяная, практически пробила себе потенциальный выход в жизнь без всяких маньяков, не учла, что, оцарапав спину, я приземлюсь далеко не в стог относительно мягкого сена, глупо пародируя прыжок веры, а, мать твою, во вполне себе свежую могилу. Ту самую, под окном. Блять. Кажется, я пребольно потянула лодыжку, умудрилась разрыть при ударе мокрую землю и вцепиться в чужую холодную синюшнюю ладонь собственной рукой. Не кричи, только не кричи, прошу тебя. У тебя так мало времени. Это было нихуя не равноценно. Почему при проклятье он смог получить себе девку, которой можно вертеть, как ему вздумается, а мне выпала возможность узреть все прелести анатомии человека в разрезе, применить на практике некоторые приколдесы из уроков нашего обжешника, у которого почти всегда вместо чая в термосе был бурбон, и порядком настрадаться?! — Еб твою мать, Морра, еб твою ма-а-ать… Как же я влипла. Радовало одно — мои воспаленные мозги отказывались принимать происходящее в должной мере, болящая нога означала, что Джефф тоже будет не в состоянии бегать так резво, как раньше, а я определенно сорвала джек-пот, не обращая на лодыжку, из-за стресса, никакого внимания, побежав в сторону дома. Дождь тарабанил по коже, смешав грязь и кровь на моих джинсах, кроссовки противно хлюпали по траве, от левого, кажется, грозилась отклеиться подошва. Скрестив пальцы, я до боли сжала зубы, нервно озираясь и вглядываясь в пустынную даль. Сердце бьется, как загнанное в угол животное, глаза противно влажные далеко не от грозы. Я где-то потеряла девчонку, которая верила в себя. Я хочу сломать свои кости, разгрызть зубами кожу на запястье, вырвать вены с нечеловеческим криком и сброситься с многоэтажки, только этого не будет достаточно, чтобы выразить мой испуг, боль душевную и накопившийся внутри не самый культурный пиздец. Я могла быть почти уверенной, что ты чувствуешь тоже самое, злишься, как черт, только я предпочту скинуться с крыши без твоего очевидного вмешательства в мою жизнь. Я хочу домой, хочу поспать нормально, а не бегать с мразотным недосыпом через раскидистые ели и проклинать сквозь зубы все, на чем свет стоит. Хочу отомстить подонку, который совершил все это. Позади хрустнула ветка, обламывая все мои желания жестокой психологической расправы одним своим звуком — мурашки на заднице пробежались конкретно. Я хмыкнула, всячески уговаривая себя, что это всего лишь пробежавшее животное, прячущееся, в отличие от меня, от непогоды. Я не могла знать, водится ли здесь кто-то поопаснее маленьких колючих ежиков, но от одного конкретно хищника, не очень успешно, но скрывалась. Споткнувшись, в голове что-то звонко щелкнуло. Нашел. Шикнул, с грехом пополам прикрыл уставшие глаза, пережидая колючее и уничтожающее чувство внутри, разгорающееся, будто огонь под влиянием сильного ветра. А открыл уже другим человеком. И тяжелые тучи небес развернутся чередой молний, наотмашь рассекут сплошной черный лист человеческого небытия, упадут на землю тяжелыми выстрелами дождя, прибивая дорожную пыль обратно к траве. Заберут последнюю надежду и обрушатся вновь своей необъятной величиной на жалкую кучку людей. Обреченных людей, зависнувших на точке невозврата и пылающих в ночи. На бесконечных мечтателей, пылких романтиков и тех, кто просто хочет счастья. На мои просьбы прекратить оно отвечало громом. Крик потонет в шуме леса, я не услышу себя, лишь почувствую плачь сотен снующихся от безнадежности теней. Может, это моя душа приняла происходящее и раскололась на бесконечное количество осколков? Или минут пять назад я споткнулась и угодила лицом в медвежий капкан, попала в болото, перебегая небольшую поляну, а теперь так и осталась где-то между навью и явью? Путешествую незримым призраком и слежу за миром у сердца топи, отгоняя нерадивых путников от нежелательных встреч с недружелюбными маньяками? — Непослушных шавок закапывают заживо, Морра, слышишь? — осекся маньяк за моей спиной, — Конечно, блять, слышишь. Ты же еще хочешь жить.***
Вдох — выдох. Знаете, как ненавязчиво свалиться в паническую атаку, непринуждённо делая маньяку кофе и размышляя о своих дальнейших перспективах? А я вот теперь знаю. И как прятать мужика в шкафу от матери прекрасно знаю, хотя он бы и без меня спрятался на твердую пять, но я не совсем об этом. Держа турку в руках, я понимала, на какую хреновую в своей неоднозначности авантюру я невзначай соглашаюсь: перенять весь удар на себя с концами, обезопасить многих дорогих мне людей тут и поехать в «родной» город вместе с ним. Мне, вроде, уже нечего терять. Пенная шапка потихоньку поднималась, а мои всратые раздумья нарушила мысль, что при случае мать все еще может обзавестись вторым ребенком. Нормальным ребенком — без пророчеств, сомнительных личностей и свободы выбора. Мир казался чем то отдаленным, будто я и не здесь совсем, так лишь, сторонний наблюдатель, попавший в эту вселенную невесть как. Кружка — белая и мутная, с трещинкой и характерным сломом у ручки. Говорят, к проблемам. Передавая ее парню в руки, я не могла отделаться от странного мерзостного копошения внутри себя. Вцепилась в чужой заляпанный старой кровью рукав и затряслась, как осиновый листик от сильного ветра. Джефф, приподняв место, где в теории должна быть бровь, внимательно заглянул мне в глаза. Те не двигались плавно, лишь совершали саккады, с размаху подгоняя мое состояние к непроглядной черноте. Господи, так ты походу еще и шизик. Лучше от этого открытия, конечно же, не стало. И, пережидая очередную волну первобытного страха, параллельно удивляясь тому, что парень до сих пор не вырвал мою руку из своей, с трудом догнала, что это его фактически единственный способ увидеть на моем лице боль без особых для него потерь. — Не дождешься… — я с трудом подавила желание вылить несчастный кофе на чужую вихрастую голову и развернулась под чужой лающий смех, на цыпочках подходя к выделенной гостевой комнате. Нужно забрать рюкзак, кота и написать матери записку. С Бетти разобраться можно было и потом… Не тогда, когда изнутри тебя колотит, как припадочную. По итогу, шумно опустившись на кровать, я завернулась с головой в плед, пытаясь спрятаться от мира, и прижала руку к сердцу. Трепыхается, успокоиться не может. Оно и понятно — столько говна пережить. Нужно переодеться. Грязные шмотки в миг полетели в стирку. Было бы желательно, конечно, сгонять в душ, но что-то подсказывало мне, что соизволь закончиться у Джеффа кофе и хлипкий запас драгоценного терпения — тот со скуки пойдет попроведует мою мать с тетей, что мне, конечно, на руку совсем не было. Поэтому я, как не самый привередливый человек, утерла ладонью слезинку, прописала себе пощечину для успокоения и напялила на себя водолазку вместе с нашедшимися в сумке широкими штанцами. Неплохо. Понемногу отпускало. — Долго копаться будешь? Примерно столько, чтобы ты успел исчезнуть со свету белого, в идеале. Как жаль, что до этого момента, я, аналогично тебе, просто не доживу. Я выдохнула, угрюмо посмотрела на свои трясущиеся ручки и упрямо этими самыми руками попыталась соорудить на голове высокий хвост. — Тебе жизненно необходимо следить за мной? — Да, пока до тебя не дойдут вполне очевидные вещи, — парень с видом, не терпящим возражений, отнял у меня сумку и отправился на выход, а я, как человек с детства разбирающий родительские шаги по звукам из коридора, застопорилась, прислушалась внимательно к действиям за дверью и с небывалой прытью принялась затаскивать ничего не понимающего маньяка в многострадальный платяной шкаф. Мать, как женщина глубоко потревоженная, нимфой вынырнула из-за двери и уставилась на меня, к всеобщему удивлению, как на человека слишком измученного и побитого жизнью, ласково поинтересовавшись: — Пришла уже? Бетти сказала, ты не скоро вер… — Да, мам, просто… — я неловко задумалась над тем, что же Бет-с могла сказать якобы мне. Мозговой штурм осложняло подпирание пятой точкой двери, в которую вот-вот начнут нетерпеливо долбиться — В общем, тухленько на тусовке было. Вот и ушла. — А-а, хорошо, — покладисто согласилась она, — Будешь ложиться? Я угукнула, мягко отходя от шкафа, решив, что лучшего момента не будет. Подошла к Аннет мягкой поступью, чувствуя ногами мягкий ворсистый ковер, и заключила маму в почти костоломные объятия. Я не знаю, смогу ли я увидеть ее еще хоть раз в жизни, услышать почти привычное ворчание и восхититься почти беспечной безответственности. Все, что мы делали — постоянно собачились, только не смотря на все выходки и мою манеру сваливать все на посторонних людей, я поняла, как сильно ее люблю. — Доброй ночи, мам, — шепнула я, окончательно успокаиваясь в родных объятьях, — Сладких снов. Я так и осталась стоять посреди комнаты, глядя, как исчезает знакомая фигура в белом теплом халате. Было очень тяжело и тоскливо, меня будто заставили пробежать марафон. Быть может, мы все еще встретимся, улыбнемся друг другу. Когда-нибудь, но не сейчас. — Кс-кс, Салем, — я мягко погладила спящего кота по гладкой шерстке, а тот, а свою очередь, сонно посмотрел на меня, будто в самом деле что-то понимал, — Ты остаешься, друг. Со мной опасно. — Свои тряпки тащишь сама, — недовольно пробубнили мне из шкафа с таким сложным лицом, что я едва смогла различить смесь разношерстных эмоций — смесь из чего-то для маньяка позабытого, — Живо. Вот и гадай, что тебя ждет там, за дверью — могильная плита или новый мир.***
Рюкзак вполне ожидаемо начал оттягивать плечо, когда я, прошедшая без малого несколько километров, поняла, что мне опять не договаривают несколько ма-а-леньких пунктиков, суть которых мне очень хотелось знать. Я устала, измучена до такой степени, что мое изнеженное самолюбие тихо молило остановиться на несколько минут и глупо расстелиться на траве, преисполняясь в своем познании. Однако, как подступиться к маньяку я тоже представления не имела, переживая за свою-чужую тушку больше, чем за все остальное. Возможно, это помогало — усталость не давала мне сболтнуть лишнего и огрести по шапке. Ожидание и тревога, конечно, ломала до нервно дергающегося глаза, но не настолько, чтобы подписывать себе смертный приговор. — Ты устала, — резюмировал он, нервно цокая и оборачиваясь ко мне, — Знаешь, на сколько это хреново? Если в важный момент ты устанешь, то устану и я. И пиздец нам. Финита ля комедия. Было видно, как сильно это его волнует и выводит из своей привычной безумной колеи. Какой-то своей странной системы, которую обычный нормальный человек попросту не сможет понять. Не факт, конечно, что парень сам себя понимал и не пропадал в свободное время в кромешных загонах, варясь в котле из недопонимания себя самого. У меня был плюс. Я понимала, когда со мной что-то не так, а у него, видимо, мир в одну красно-серую мешанину превратился. — Мог бы и раньше сказать, что страдаешь паранойей, — буркнула я сквозь зубы, надеясь, что меня не услышат. У Джеффа, видимо, был небольшой пунктик, касаемый его значимости. Заденешь — можешь прощаться с зубами. — Скажи это себе, когда будешь озираться на открытой плоскости по сторонам, делая из себя легкую добычу. Я промолчала, делая вид, что собственные проебы меня ничуть не колышат. Получалось плохо, где-то наравне с усталостью свербила затаившаяся обида. Ох, извините за то, что я добрую половину жизни провела в цивилизации и не знаю, как убегать от эмоционально нестабильных людей! — Долго еще? — позвоночник согласно хрустнул, стоило мне немного разогнуться. Боже, ко второму кругу болящих от перенагрузки мышц я просто не выдержу и предпочту умереть на месте. Уже не важно — у себя на кровати или под мостом. Парень выразительно на меня посмотрел, уже не скрывая откровенной насмешки и брезгливости. Ладно, важно все-таки было. Интересно, я одна такая удачливая или в мире где-то ходит еще одна такая же Морра и не знает, чего хочет? — Смотри, — он неопределенно махнул рукой вперед. Нескончаемая трасса в ночное время была, конечно, завораживающей и атмосферной, но что-то мне подсказывало, что стоит ждать от маньяка подвоха, — Заправка. Нам туда. Небольшая заправка и вправду нарисовалась почти рядом и, поправляя развалившуюся прическу, я без задней мысли ринулась вслед за маньяком. Блять. Зря.***
Мне пора привыкнуть, что предела моим потрясениям все же нет. Жизнь вообще странная — живешь себе относительно спокойно, а почти в двадцатник тебе с размаху на голову сваливается маньяк. И вот думай, что теперь с этой «интересной» жизнью делать и как вернуть ее в привычное и знакомое меланхоличное русло. Я только что увидела, как этот мальчишка, немногим старше меня, кстати, раскидал шестерых подвыпивших маргиналов и глазом не моргнул. Не каких-то там простых кентов с соседского падика — парни, видимо, появлялись в качалке чаще, чем в собственном доме. И я была бы почти не причастна к этому, не зазови Джефф меня с собой в маленькую комнатушку и не напяль с победным видом на меня чьи-то кишки подобно венку. — Специально для тебя, дурочка, не благодари, — всплеснул руками он, — Теперь понимаешь, почему нужно меня слушаться? Мерзко. Как же мерзко. Нет, не поняла. Глаза, по собственным ощущениям, сейчас больше напоминали два здоровых блюдца, а голос потерялся где-то глубоко в горле. Пощечина получилась машинальной, совсем незапланированной, только в звенящей тишине прозвучала, как самый настоящий приговор. Чужая бледная ладонь сжала мое горло достаточно сильно, чтобы начать захлебываться в слезах и подступающей истерике. Глубоко внутри что-то булькнуло. — Не смей. Меня. Трогать. Мерзавка, — прозвучало как шипение гадюки. Кровожадной и напрочь отбитой гадюки, — Я бы с радостью вырвал твое сердце и скормил бродячим зверушкам. Милым таким, совсем беззащитным. Красиво бы смотрелось. А? Смотри — это все из-за тебя. Нравится? Тебе нравится, я спрашиваю? Когда-то мою кошку звали Адой, держу в курсе, я закрыл ее в коробке и закопал, слушая жалобное мяуканье под толщей земли пока она не задохнулась там. Так же хочешь? Мне не сложно, лапуля, только попроси, отбитое ты существо… А отпустил только тогда, когда начал кашлять и задыхаться. Я бахнулась коленками об кафель, кажется, разбила обе, только кашлять мы все-таки не перестали. От постоянного стресса пришло то, чего я давно не ждала — астма. Чертова астма, которая не мешала мне года четыре, вновь дала о себе знать. — Рюкзак, ингалятор… Парень сориентировался куда быстрее меня, нашарил жизненно важную штучку и подкинул мне. Сплошное першение ушло, стало лучше. Увы, лишь на миг.