Да будет так

      Посмотри на ситуацию здраво, девчонка, тебе хана!       Я трясущимися руками задернула тяжелые занавески, нервно молясь всем богам, чтобы мать не увидела, как я слишком резким движением сорвала одну из петель на пыльном тюле. Увы, заметила, только ничего не сказала, не упомянула знакомый ей тремор и даже не ругнулась на мою неловкость, хотя все предпосылки были.       И даже больше.       Это было похоже на забвение, я упорно не понимала, где я и зачем нахожусь. Быть может, это все воспоминания, к которым я возвращаться не хотела, атмосфера старенького ветхого домика, где на каждое движение приходился скрип половиц? Может, я просто привыкла засиживаться в своей зоне комфорта, а на любое проявление прошлой жизни невольно показывать зубки?       — Я помню, как ты маленькая носилась по комнате, разбивала бабушкины склянки и шугала соседских кошек старой метелкой, — мать нахмурилась и в миг стала в тысячу раз мрачнее, чем была прежде, — Мне казалось, что так будет всегда, что я смогу подарить тебе детство без забот, а в итоге что? Я оказалась никудышной матерью, которая бросила тебя когда-то давно наедине с жизнью и теперь не знает, каким образом налаживать контакты.       Бам       Я тяжело вздохнула. Мне до зубного скрежета не хотелось ее ни защищать, ни оправдывать, более того — я была готова сожрать кусок стекла, только бы не поднимать эту тему. Я не жаловалась, я выросла самостоятельным человеком, который своими силами преодолел подростковые неудачи и вылез из всех семейных конфликтов сухим из воды. Развод не ударил по мне, постоянные скандалы не наводили ужас на маленькую девочку, которая просто хотела тишины. Я молча приняла факт, что люди сходятся и расходятся, внезапно врываются в твою жизнь и так же быстро исчезают, оставляя после себя призрачный шлейф разносортных воспоминаний.       Но я понимала, как ясный день, к чему она клонит. Мы поменялись. Это я оказалась в плюсе, а она осталась наедине с самой собой. Практически в одиночестве, стараясь восполнить недостаток внимания меняющимися, как перчатки, мальчиками чуть моложе нее с одним лишь ветром в голове.       А мне ветер не нравился.       Мне была буря по душе. Грозы, штормы, срывающие ветки деревьев ураганы, поражающие своей мощью и силой. Не знаю, что за экстаз дарили мне чудеса непогоды, но я никогда не чувствовала себя так расслабленно, как дома, смотря сериал под раскаты грома и наблюдая за искрами зарниц.       Я не одна, мама, у меня были чудесные друзья, которых я не могла найти здесь. Был отец, который, несмотря на вечную занятость, все-таки был со мной рядом — ему этого действительно хотелось. Он единственный понимал, что со временем уйдут все наши немногочисленные родственники, знал, как важно налаживать со мной контакты, поскольку на футболе с друзьями далеко не уедешь. Когда-нибудь тебе захочется, чтобы рядом была твоя семья, тот, на кого можно было положиться. У него была я.       А у матери больше никого.       И мне практически не стыдно, что у нее не было меня. Меня, которая вроде как должна понять и простить, но вместо этого просто ограничила наше общение до стандартного «Привет, как дела?»       Нормальными дела были, на криптографа поступила.       — Сама знаешь, что я буду рядом, когда тебе это понадобится, — возможно, я безбожно врала, убеждая ее в этом, но в том и суть моего приезда — наплести с три короба про счастливое будущее, поддержать, и возвратиться обратно в Миннесоту в родную квартиру, — Не переживай, я не злюсь на тебя.       Бам бам       Злилась лишь по началу, когда пазл в голове не желал складываться. Она ведь не сделала мне ничего плохого? Нет. Так же, как и ничего хорошего. Полный нейтралитет, Морра, привыкай. Совсем скоро ты возвратишься в свою квартирку, устроишь ночь беспорядочного кутежа с друзьями и постараешься надолго выкинуть этот фрагмент своей жизни из головы. Переживания перемкнет алкоголь, громкий шум любимой музыки и ожидание чего-то лучшего, чего нет сейчас. Чего-то, что давало бы мне сил двигаться дальше без оглядки на прошлое.       Мама с головой завернулась в одеяло и прошептала несколько несвязных слов, которые до моих мозгов решительно не дошли, запнувшись на подходе. Впрочем, диалог продолжать я тоже не особо хотела, как и рушить воцарившуюся хрупкую семейную идиллию.       В конце концов, она и так порядочно натерпелась, не стоит трепать ей нервы еще больше.       Я приложила ладонь к виску, чувствуя, как легкая головная боль успела перерасти в полноценную и отвратительную мигрень. Хотелось знать, что где-то в доме лежит болеутоляющее, но ни я, ни мать не догадывались о его конкретном местоположении. Я по привычке закрыла дверь и не слишком изящно плюхнулась в кресло-качалку, сгребая со стола привезенную книгу. Старинные часы показывали час ночи, сна не было, также как и энтузиазма что-либо делать. Я ненароком вспомнила, что минут двадцать назад Аннет выпила снотворное, когда и застукала меня в чужой комнате, неловко переминающуюся с ноги на ногу. Я не очень довольно прикинула, что перспектива не выспаться под утро меня совсем не впечатляет, и почти что потянулась к ручке, как…       Бам бам бам.       Неприятное предчувствие не обмануло, меня кривовато отбросило от злосчастной двери, как от удара током. Дверная ручка будто была проклятой, иначе не назовешь эти стремные шевеления. Я медленно потушила настольный свет и сжалась в комок от ужаса, что буквально проник в каждую крупицу моего сознания.       Она, мать твою, шевелилась!       Кусок металла, будто назло мне, сначала покрутился в одну сторону, доходя до конца стоппера, а потом в обратную, повторяя предыдущие движения. Невидимому кукольнику будто надоела одна и та же шарманка, отчего дверной механизм задергался все чаще и шумнее. И если по началу я еще могла свалить все на галлюцинации, на несуществующих призраков, то громкие пинки, которые совершенно точно оставят глубокие вмятины на деревянной поверхности двери, я уже не могла оправдать причудами своего сознания. Оно там, за дверью, шумит так, что и мертвого разбудит. Только мать все равно не услышит. Опять. Спит ведь, да.       Ты идиотка, Морра, сама не обратила внимания на странные звуки, а теперь ищешь виноватого!       Примерно с таким же страхом ты, напуганный и обескураженный, бежишь из своей детской в комнату родителей, утверждая, что под твоей кроватью завелся монстр, который, блестя в темноте своими алыми глазищами, так и намеревается схватить тебя за тоненькую ножку и утащить в свое темное подкроватное царство. Уже со временем окажется, что страшная бабайка из твоих детских мечт вполне реальна и утащила тебя на дно еще в первую вашу встречу, заботливо пряча от всех предстоящих бед. Пыльно, чихать постоянно хотелось… Зато безопасно.       Только это не сны, не мучающие тебя кошмары — это по-настоящему стремная реальность, в которой тебе действительно хочется залезть под кровать, прижаться к знакомому пушистику и сжимать черную шерсть, пока все не уляжется.       Еще чуть-чуть и дверь либо слетит с петель, либо просто расколется на несколько частей от такого напора.       Я бы правда убежала, спустилась по простыням со второго этажа и со всех сил дала драпу до ближайшего участка, где бы так и отсиживалась до рассвета с дикими глазами и полным нежеланием возвращаться назад. Меня пугало осознание того, что я на серьезных щах могу убежать. Возможно, неловко спрыгнуть, сломать себе что-нибудь или адекватно спуститься по карнизу, несмотря на то, что была лишь в нелепой пижаме с уродливыми кошками. Пугает, что я могу оставить здесь мать — слишком боюсь за свою шкуру, боюсь, что наши хлипенькие отношения не вразумят меня и я убегу со всех ног от мучающего меня ужаса.       Боюсь, что перемкнет, что поступлю, как последняя мразь. Что брошу ее, а вернусь, когда ничего не останется.       Это… Это же просто страх за свою жизнь, да? Мозг пытается всеми правдами и неправдами придумать пути к отступлению?       Это же всего лишь хлипкий замок, который сломать на раз-два. Дверную ручку можно выбить несколькими точными движениями и… Все?       Вот я, как на ладони, стою в маленькой комнате, через которую не выбежишь — поймают и вытолкнут в то самое окно, в которое я так сильно хотела убежать. Мать все еще спала, и я искренне не понимаю, почему она не слышала этот ужасный шум, который застрял в моей черепной коробке. Снотворное не было настолько сильным, чтобы заснуть без памяти, чтобы не проснуться, когда твой дом разносят в щепки. Если только ты не прогадаешь с дозой.       Мама — медсестра, она бы точно не переборщила…       … Если кто-то не переборщил с этим вместо нее.       Возможно, этот «некто» находился получасом ранее со мной в одной комнате, возможно, прятался в шкафу и ждал, когда моя мать отключится, а я останусь наедине со своими мыслями. Может, моя судьба была предрешена еще тогда, когда я стояла и пялилась через окно на мертвую птицу, которая просто летела на свет?       Честное слово, мне никогда не было так страшно. Совесть то и дело трезвонила, велела остаться на месте, прижать задницу и защищать мать, только у инстинкта самосохранения было иное мнение на этот счет: я же еще хочу жить, правда? Хочу не спать всю ночь и встречать рассветы с друзьями наперевес, хочу чувствовать безоговорочное счастье от простых вещей?       Я не нашла ничего лучше, чем впечататься бедром в стоящий рядом комод и, кряхтя, в экстренное время пододвинуть и заблокировать им дверь. Я никогда не ощущала себя сильной, никогда не сдавала зачеты по физкультуре на «отлично», не могла подтянуться и одного раза. Кажется, я отбила себе весь бок, двигая деревянную махину к двери. Я осела на пол, судорожно ища по карманам телефон, только не учла одного ма-а-аленького момента. Дверь открывалась наружу. А ручку, кто бы там ни был, он уже сломал.       Я зажмурилась, нелицеприятно шмыгая носом. Отвратительно, господи, убери этот спектакль, я его не заказывала. Кажется, это все — я убрала телефон в задний карман, понимая, что позвонить не успею. Быстрее окажусь со вспоротой трахеей, некрасивая, с сожалеющим надломом бровей. Меня найдут рядом со своей бабулей, нас похоронят с разницей в несколько дней. Дерьмо, и зрелище жалкое.       Ожидать свою смерть отвратительно, секунда часом кажется. Тянется и тянется, как жарким летним днем, когда все заняты, а ты скучаешь дома в своей комнате.       Я слышала тяжелое дыхание, слышала, как он угрожающе навис над комодом, рассматривая мою макушку. Слышала, блять, и жалела, что не могла дать сдачи за нарушение моего умиротворенного состояния!       Мама, ты никогда меня не слышишь, но проснись хотя бы сейчас, ты вон в окно сигануть еще успеешь…       Мне не было больно, когда меня грубо схватили за волосы и поволокли через многострадальный комод. Не было больно, когда несколько раз приложили об стену, чтобы не рыпалась, не пиналась в пустых попытках освободиться. Один лишь страх, что, открыв глаза, увижу один из своих кошмаров наяву. Этого нужно бояться, когда тебя в любой момент могли скинуть с лестницы или, например, заставить сожрать жареных гвоздей?       Морра, золотце, как по мне, ты должна думать о том, как бы поэффектнее и побольнее оказать самооборону!       Я знала лишь, что это до чертиков несправедливо. Почему тебе не сидится дома, как всем обычным людям? Какого черта ты решил наведаться не к соседям, а именно к нам? Что, так нравится доставлять людям боль?       Я неприятно стукнулась спиной о ближайшую стену, не забыв проклясть всех на свете за дерьмовую поездку к матушке. Слезы, кажется, давно успели смешаться со стекающей по виску кровью и теперь отвратительно пачкают ворот рубашки. Боже, если это и правда мои последние секунды в бренном мире, то, пожалуйста, сделай их более безболезненными, потому что я, скорее всего, отключусь в ближайшие пять минут еще до начала веселья от переизбытка эмоций!       Я схватилась за сжимающую мою шею руку, стараясь разжать пальцы, что намертво вцепились в мою плоть, будто стремясь вырвать голову вместе с трахеей. Не знаю, что было на уме у нежданного гостя, посетившего нас с мамой глубокой ночью, но максимум, что пришло мне в голову, — попытаться дотянуться до лица и не слишком эффектно выцарапать чьи-то слишком наглые глазенки на память. Может быть, он не тронет мать, а та, рассмотрев в коридоре явные следы борьбы, впадет в глубокую депрессию и однажды, заходя в супермаркет за очередным пакетом лекарств, наткнется на человека, чье лицо посмертно будет украшать пять шрамов от моих когтей и выбитый в драке глаз. Она, конечно, не будет знать, что перед ней убийца ее дочери, но мне на том свете будет очень приятно осознавать, что я тоже кое-что могу!       Дрожащая хлипкая рука максимально резко, насколько это было возможно для человека, которого придушат с минуты на минуту, метнулась к чужой щеке, нащупала скулу и в тот же момент вернулась назад в неотвратимом испуге. Твою мать, Морра, ты влипла по самое не хочу! Либо твоему воспаленному от страха серому веществу каким-то образом показалось, что у твоего оппонента улыбка малость доходила до ушей, либо тебе, блять, не показалось!       Я все же открыла зеньки, смотря своему убийце в глаза и столбенея от ужаса, как почувствовала, что железная хватка разжалась, а мое бренное тело тут же полетело вниз — на пол. Не успела и отдышаться, как ощутила, что в многострадальную шею на этот раз уперлось что-то очень холодное и острое. И как только коснется клинок кожи ее — Не узнаешь ты себя самого. Общие чувства, общая кровь, Больно тебе — будет скорбно другой. Порезы, шрамы, сломаны руки? Поверь мне, мой мальчик, это все не от скуки. Хочешь сберечься, от беды убежать? Увы, но со смертью дела обстоят.*       Я почти попрощалась с жизнью, мысленно простила маму за ее упреки и пожелала отцу не слишком волноваться за меня, быть может, я все же уйду в лучший мир без противной домашки и моих пустых загонов. Все мышцы ныли, будто я пробежала три километра или хорошенько позанималась в спортзале, более того, почувствовав, как напор на шее усилился, а кровь побежала с новой силой, поняла, что ничего уже не имело смысла. Ни то, что я больше никогда не увижу любимую собаку и не выйду с ней на прогулку рано утром, ни даже то, что там, в Миннесоте, меня ждут. Ждут здесь, за выломанной дверью. Ждет человек, который, несмотря на все свои ошибки, все же меня любит и хочет исправиться. Ради меня. Только что с того, если я сейчас умру?       Я еще раз обвела взглядом коридор, в котором мне суждено навечно остаться прикованной к стене с перерезанным горлом и испугом в глазах. Было трудно что-либо разглядеть, однако, щурясь и пытаясь продрать глаза от застилающей их крови, я смогла рассмотреть бледное, как мрамор, шероховатое, будто в ожогах, лицо, которое я запомню посмертно вместе с дикими, большими и прозрачно-голубыми глазами вкупе со шрамами на щеках.       Меня почти парализовало.       В один момент мой убийца закашлялся, и я ненароком смогла разглядеть в его глазах… Испуг? С чего бы, разве он не проник в чужой дом с явным намерением прикончить всех, кто в нем еще остался? Или я все еще ничего не понимаю? А понимала ли когда-нибудь, если жизнь настолько странная штука, в которой сегодня ты есть, живешь и радуешься жизни, а завтра — оп — и тебя уже не существует?       Я мысленно пожалела себя, оседая в обмороке. Ничегошеньки из перечисленного больше не имело смысла. Кроме моей предстоящей смерти, которую я даже увидеть не смогу.       Жалкое зрелище, не правда ли?

***

      Щекотные ощущения шероховатого язычка у подбородка практически сразу привели меня в сознание, заставляя зажмуриться, чего я, по правде, уже и не ждала. Кот, мяукнув, обеспокоенно потерся об мое плечо и, увидев, что я все-таки проснулась, закономерно понесся на первый этаж к миске с кормом.       Теперь все произошедшее казалось одним большим ночным кошмаром, который вышел слишком реалистичным, а сейчас напоминает о себе смертельной усталостью, эмоциональным истощением и ощущением, что все полетело в тартарары.       … Или, быть может, я все-таки умерла еще вчера, и все, что мне кажется, — это всего лишь проекция чего-то хорошего, чего я за последние двадцать четыре часа так и не смогла увидеть?       Хотя нет, навряд ли бы в лучшем мире у меня настолько сильно болело все тело.       Я поднялась, разминая затекшую спину от неудобного положения и ужасаясь своему виду. Да уж, старушка Морра, мы с тобой видали деньки и получше этого. По крайней мере, раньше на меня никто с ножом не нападал, а максимум, чем в меня тыкали, так палкой, когда мы, напившись с подругой до состояния глубокого нестояния, решили поиграть в рыцарей. Так или иначе, я кое-как встала, держась за перила и отчетливо понимая, что все тело сейчас в чем-то отвратительно липком.       Мне не составило труда понять, что я целиком и полностью выпачкалась в собственной крови.       И это было самым отвратительным, что я испытывала в жизни. Даже тот позор, который я испытала в младшей школе, когда с разбегу плюхнулась мордой в лужу, не был таким сильным и сшибающим с ног.       Настенные часы оповестили меня, что с прошедших событий прошло не так много времени, как я думала. Два с половиной часа, в которые я успешно провалялась сломанной куклой, прошли мимо меня, чему я была явно не рада. Мерзкое, отвратительное ощущение захлестнуло неописуемой волной, и я, пошатнувшись, схватилась за кровоточащий бок. Странно, но я совсем не помню, когда маньяк успел ткнуть меня своей зубочисткой и сюда. Наверное, в это время я уже успела отключиться… А чего же не добил тогда? Совесть проснулась? Хотя навряд ли…       Хочешь не хочешь, а двигаться надо. Потихоньку дойти до комнаты и проверить масштаб того, насколько все плачевно, потому что коридор выглядел, мягко говоря, не очень.       Нужно дойти, проверить мать… И обязательно вызвать скорую, если я, конечно, доживу до этого немаловажного пунктика. Голова трещит, грозясь расколоться. На шее я до сих пор ощущаю фантомную хватку чужих пальцев, а про остальное и заикаться не хочу. Я ощущаю себя чертовски грязной, и вряд ли горячий душ сейчас поможет мне отмыться от всего дерьма, что произошло со мной несколько часов назад.       Молча окинуть взглядом болтающуюся на нижних петлях дверь несложно. Мне страшно подумать, как объяснить это всё матери. Сердце от этой мысли сжимается болезненно остро. А если я не успела? Что тогда? Дикая потребность увидеть ее затмевает все, я хочу, чтобы она увидела это, разругалась, будто это я учинила в доме страшный беспорядок и битву на ножах. Какая-то важная, трезвонящая на подкорке сознания мысль бьется об черепную коробку несносной птицей, но я, как человек уставший и побитый жизнью, легко уворачиваюсь от нее, наблюдая, что этот псих всё же умудрился притаранить комод на его законное место.       Что ж, спасибо и на этом, чертов ты мудила.       Я с тихими, болезненными стонами присела на кровать, стаскивая мешавшее одеяло на пол и выискивая на теле матери какие-либо раны, мешавшие ее существованию, коих, на удивление, не нашла. Кроме одной — это почти незаметная царапина у уголка тонких губ. По щеке одиноко скатилась слезинка от осознания, что ее сердце бьется, дыхание присутствует, а максимум, что светит, — легкое отравление и непонимание, почему в доме образовался такой срач.       Я жива, почти здорова, неплохой повод порадоваться, между прочим.       Один — один, уебок.